Книга: «Искусство навигации: путешествие с Карлосом Кастанедой и за пределы»

Глава 1
Когнитивный диссонанс

Это было в июле 1998 года, в четверг, незадолго до семи вечера. Я съехал с автострады и повернул на Венис-бульвар в Лос-Анджелесе.

— Здорово, успеваю вовремя, — подумал я, улыбаясь самому себе.

Я заехал в город, чтобы встретиться с Дэвидом, своим другом и напарником в ученичестве у Карлоса Кастанеды. Мне было любопытно посмотреть, что он сделал с моими старыми апартаментами, после того как он занял их несколько месяцев назад. Ведь они для меня были — и оставались до сих пор, самым магическим местом из тех, что я находил.

Здание в конце Бэгли-авеню заметно выделялось среди остальных по соседству, расположенных между Венис-бульваром и автострадой Санта-Моника. Оно излучало атмосферу легкости и счастья, несмотря на свою близость к широкой федеральной автостраде, с ее нескончаемым потоком машин. Апартаменты обратили мое внимание своей удивительной силой, когда несколько лет назад я искал подходящее место, перебиравшись из Тусона в Лос-Анджелес, чтобы быть ближе к нагвалю.

«Нагвалем» мы называли Карлоса Кастанеду, легендарного антрополога, писателя и шамана, того кто был главной направляющей силой в моей жизни уже больше восемнадцати лет. Однако на практическом уровне, Нагваль и Карлос Кастанеда проявлялись как две разные сущности. Мое взаимодействие происходило по большей части с Нагвалем. Он был безличностным и непредсказуемым учителем и наставником, который превратил мою жизнь в захватывающее путешествие осознания. Карлос Кастанеда было его альтер эго, его личностное проявление как антрополога и писателя, с кем встречался я лишь изредка.

* * *

До своего переезда, из Тусона в Лос-Анджелес в хорошее время года я летал каждый выходной, чтобы встретиться с нагвалем. Но с каждой встречей, притяжение становилось все сильнее, и в конечном счете мне захотелось переехать. С нетерпением я пустился в поиски подходящего дома. Разведка мест, игра с инстинктами и с интуицией, навигация энергии новой окружающей среды всегда было одной из моих страстей.

В этой конкретной разведке у меня уже была естественная отправная точка: любимый ресторан нагваля «Версаль» на Венис-бульваре, в котором, наверное, была самая лучшая в городе кубинская кухня. Так что из аэропорта я отправился прямо в «Версаль», чтобы отведать личон, знаменитую, приготавливаемую на медленном огне свинину, маринованную в луке и чесноке, с черными бобами и жареными бананами, мое любимое тогдашнее блюдо.

В плане было неторопливо покружить на взятом в аренду автомобиле вокруг окружающих его районов и, получив генеральное ощущение этой области, сузить свой поиск. Личон похоже весьма порадовал мое тело, и оно горело желанием поработать.

Для полноты рассказа, считаю своим долгом упомянуть, что для ускорения трансформации личона в навигационную энергию, я еще выпил двойной «экспрессито»: имеющее дурную славу, но непревзойденное кубинское кофе, которое подают в «Версале». Кстати, подозреваю, что это самое кофе, но в другом проявлении — «каппучинито», ускорило уход Карлоса Кастанеды из этого мира.

Покинув ресторан, я немного покатался по прилегающим вокруг него улицам. Некоторые небольшие дома и жилые здания имели явные признаки сдачи в аренду, и я пришел в возбуждение. Через десять-пятнадцать минут, проезжая вдоль Бэгли-авеню, на глаза мне попался баннер перед зданием с объявлением о сдаче в аренду. Оно было относительно новым, современным, имело кубическую структуру высотой в три этажа с чистым, белым фасадом и ярко-розовыми оконными рамами.

Радостного вида здание стояло полностью особняком от переполненного потока массы машин на автостраде рядом с ним. Прямо перед входом на фасаде имелась автостоянка, так что я проехал прямо туда и вышел из машины. Снова посмотрев на баннер, я ощутил мгновенный толчок в средней части тала, осознавая указанный там номер телефона: 396-4444.

Было что-то в этом моменте интригующее. Толчок пришел с той самой глубины, где я уже точно знал, что нашел свой новый дом. Примешанная к этому осознаванию неизбежность отозвалось ощущением тревоги, что было связано с близостью автострады. В Тусоне я жил в красивом и тихом доме на цветущем, высоком и необитаемом месте, и перспектива жить рядом с самой оживленной в стране автострадой выглядела странноватой, если сказать не больше.

Но что-то неизбежное взяло надо мной верх, и прежде чем это понять, я уже набирал телефонный номер. Тогда я был увлечен числами. Они являются некими естественными навигационными указателями, вездесущими и магическими в своей простоте. Четверка была определенно моим любимым числом, и она сопровождала меня по жизни очень часто.

* * *

В середине 1980-х годов, когда я еще жил в Германии, мы со своей прежней женой Викторией, каждый второй уикенд выезжали из Мюнхена на пару сотен миль, в Баден-Баден, поиграть в рулетку в знаменитом казино. Это стало у нас заветным ритуалом. Мы придерживались такого распорядка более шести месяцев. Приезжая в Баден-Баден, хорошо известный уже около двух тысяч лет аристократический курорт, мы останавливались в отеле рядом с термальными источниками. Проводили несколько часов в знаменитых своей благотворной силой термальных водах, испарявшихся из земных глубин, превосходно поужинав в великолепном небольшом чешском ресторанчике, переодевались и затем шли в казино.

В казино, как правило, мы придерживались одного и того же поведения. Идея заключалась в том, чтобы преобразовать энергию термальных вод в предчувствия и интуицию. Казино выглядело очень респектабельным, на уровне Монте-Карло: без автоматов, только столы, карточные игры, и хорошо одетые, любезные служащие. Таким образом, мы прогуливались по казино, присматриваясь к людям, немного дурачились, стараясь быть осознанными и представляя себе разного рода шансы, постоянно «прислушивались» к почти неуловимым изменениям предчувствий, которые подсказывали мне не спеша подходить к четвертому столу рулетки и ставить десять дойчемарок на номер четыре. Вот и все, что я там всегда делал. Иногда я задерживался за столом немного подольше и повторял ставку несколько раз, если было соответствующее хорошее ощущение.

Потрясающим и почти невероятным результатом было то, что мы оставались в выигрыше каждую поездку в Баден-Баден. Обычно он составлял сумму от четырехсот до восьмисот дойчемарок. Этого всегда было более чем достаточно для покрытия расходов на весь уикенд, и нас это очень радовало. Однажды, еще на первых порах, меня захлестнуло волной жадности и я начал делать двойные ставки, но такие эмоции глушили мои предчувствия и это переставало работать. Потому мы остановились на изначальном намерении, каждый раз оставаясь в выигрыше.

Как правило, ставку в заключительной игре я делал уже ночью, и однажды, когда я поставил свои десять марок на номер четыре и шарик уже начал вращаться, я ощутил толчок в спину. Я развернулся и поддался сильному желанию поставить еще десять марок на номер двенадцать за третьим столом сзади меня. Возможно двенадцать было результатом мгновенного умножения четыре раза по три, но никаких колебаний при этом не было вообще, и никакие мысли мне не мешали.

Шарики остановились почти одновременно, передо мной — на четвертом номере, а когда я повернулся назад, то уже был уверен, что за третьим столом выпал номер двенадцать. Это было невероятное ощущение подключенности и благодарности, которое даже вызвало у меня слезы, и, ко всему прочему, принесло в мой карман более семисот марок.

* * *

Поэтому, когда я набирал 396-4444, у меня определенно было ощущение возбужденного ожидания. Ответил дружественный женский голос и вскоре передо мной открылись входные двери. Женщина, что встретила меня в лифте, была исключительно доброжелательной и гостеприимной. Она препроводила меня на второй этаж, показав относительно небольшие апартаменты, с видом на улицу. Я был озадачен. Место было неплохое, но я как-то не смог представить себя живущим здесь, а все мои навигационные ощущения начали улетучиваться. Я походил вокруг, подошел к окну, но как ни старался, не смог зацепиться за что-нибудь. Я спросил, не знает ли она еще о каких-нибудь свободных апартаментах в здании. Сначала она колебалась, но потом сказала: «Ладно, на самом деле, вот только сегодня молодая пара из 306-го сказали мне, что они съедут в следующем месяце. Это на самом верху, довольно большие и дорогие апартаменты, хотя… Сейчас они как раз могут быть дома. Если хотите, можем зайти к ним и посмотреть. Они — хорошие люди.»

Номером 306 была двухэтажная угловая мансарда с окнами от пола до потолка в двух направлениях. Это было потрясающе. Молодая пара держалась любезно и предупредительно, сказав что я могу здесь «зависнуть» сколько захочу, чему я был несказанно рад. Хозяйка тоже оставила меня, и мы договорились что я ей позвоню, когда приму какое-нибудь решение.

Апартаменты были залиты светом и оптимизмом, но при этом, как сразу же оказалось, и всеми теми тревожащими звуками и видами на самую оживленную автостраду Америки, прямо на уровне окна, на расстоянии не более пятисот футов поблизости. Мне захотелось сесть, и я обнаружил у дружелюбной молодой пары удобное офисное кресло за столом на нижнем уровне. Я был заворожен. Положив подбородок на руки, я не мог не смотреть на автостраду, и все о чем я подумал, было: «как жаль, как жаль, черт возьми… как жаль.»

Машины жужжащие на востоке, машины жужжащие на западе, жужжащий восток, запад, слева, справа, жужжание, жужжание, жужжание…

Сквозь открытые окна подул сильный океанский бриз, заставив меня откинуться назад и глубоко вздохнуть.

«И свет, так много света.»

— Ничего себе местечко! Но как жаль, — опять подумал я, — как жаль. Как же все это стало возможным?

Свободный подъезд, телефонный номер, все как по маслу и вовремя, дружественные, приветливые люди, мой навигационный инстинкт, подтверждающий толчок — все вместе, казалось бы, складывается в гигантский маяк, могучий и убедительный.

Но я в то время был одержим спокойствием, покоем, тишиной, неподвижностью. Как же мне теперь свести все это вместе? И сидя так, я словно приклеился к креслу.

Пара оставила меня по своим делам, пригласив оставаться сколько хочу.

— Просто закройте дверь, когда будете уходить, — сказали они прощаясь.

Спустя некоторое время я встал, чтобы закрыть окна. Подумал о звукоизоляции, шторах, затычках для ушей… Подумал о нашем доме в Тусон Маунтин, звуках шороха пустынных тварей, криках птиц, бродячих койотах…

Вернувшись в кресло, мысли у меня постепенно успокоились, и совершенно автоматически, мое внимание сосредоточилось на дыхании. Я не помнил как это произошло, или же на самом деле что-то послужило тому триггером, но внезапно в моем сознании произошло изменение, что-то словно бы сместилось.

На более низком уровне восприятия, я ощутил какое громадное количество энергии проходит через это место. Когда я просто позволил своему восприятию ощутить его, не привязываясь ни к чему вообще, картина полностью изменилась. То, что я наблюдал в тот момент, было разными слоями вибраций, сплетающихся вместе в мощный поток энергии, заполняющей апартаменты, протекающий с одной стороны на другую. Не было такого места, где бы можно было спрятаться. Это было невероятно. Мне казалось, что я стою на середине реки.

Что за великолепная возможность мне была предоставлена!

Что если мне удастся идти в ногу со всем этим? Я подумал о том, чтобы позволить течь этому потоку через меня 24 часа в день, 7 дней в неделю, 365 дней в году, всякий раз когда я буду дома?

Конечно же! Я понял. Что за подарок!

Мне вдруг стало так очевидно: все что надо сделать — позволить этой энергии проходить через меня, через апартаменты, через мою жизнь, мое тело, мой разум и позволить ему уносить все то, что мне больше уже не нужно.

Даже когда я пристально вглядывался в автомобили, как они одновременно летели в обеих направлениях, я уже начинал ощущать такое спокойствие, которому еще не было равных в моей жизни, спокойствие гораздо более глубокое, чем тишина высокогорной пустыни.

Подобравшись к сердцевине этого осознавания, я позвонил менеджеру и сказал что с радостью займу эти апартаменты.

* * *

И вот теперь, уже более чем два года спустя, я снова медленно ехал по Бэгли-авеню, наслаждаясь закатными лучами солнца. Это был один из тех самых мягких, молочных концов дня в Южной Калифорнии, когда кажется что останавливается время. Видимо это были холодные пары с Тихого океана неподалеку, пронизываемые солнечным светом, что и дает такое мягкое янтарное сияние. Оно было одной из моих любимых вещей в жизни здесь.

Только что я уже проехал около часа дальше на юг, но вернулся в Лос-Анджелес, чтобы увидеть Дэвида.

— У меня имеется масса интересной информации, которой хотелось бы поделиться, — сказал он по телефону.

Со дня смерти Карлоса Кастанеды прошло всего лишь несколько месяцев, а загадка уже начала раскрываться. Для нас его смерть стала знаковым событием. Нагваль был в центре моего мира на протяжении довольно большой части моей взрослой жизни. Моя вовлеченность по отношению к нему была настолько тотальной, насколько такое допустила моя личность. Я перечитал каждую из его книг по меньшей мере раз десять — самым буквальным образом. Помимо того, что это послужило мне в качестве дорожной карты для путешествия по всей своей жизни, они стали основой для моего понимания и обучения английскому языку.

Кроме того, в последние годы у меня еще имелась привилегия синхронного переводчика множества речей Нагваля на немецкий, во время интернациональных семинаров. Я стал настолько хорошо знаком с его синтаксисом, его манерой говорить, что часто обнаруживал себя в полном синхроне с его словами, заранее зная что он скажет дальше. В результате я слышал свой немецкий перевод в то же самый момент, когда в наушниках появлялись английские слова. Было даже немного жутко при этом. Продолжительная и абсолютная концентрация, необходимая во время синхронного перевода, предоставила уникальную и весьма глубокую связь между двумя нашими умами.

Изначально я переехал в Соединенные Штаты для того, чтобы попытаться оказаться ближе к тому сказочно живому мифу, созданному Кастанедой. Тогда вообще не было никакой надежды повстречаться с ним на самом деле. Никто не знал, где он находится, думаю даже в журнале «Тайм», который выпустил номер с обложкой и рассказом о Кастанеде в 1973 году, объявив его «крестным отцом движения нью-эйдж». Он был настолько недоступен, что в журнале даже не смогли найти его фото для иллюстрации к статье. Все, что они смогли достать — карандашный рисунок парня, который учился вместе с Кастанедой в университете. Многие сомневались в его подлинности, а некоторые и в существовании вообще.

Я провел около двух лет в Мексике, исследуя отдаленные районы, встречая бесчисленных брухо, курандерос и других загадочных людей, втайне надеясь повстречать «человека знания», подобного учителю дону Хуану, как Кастанеда, и стать посвященным в другой мир — отдельную реальность.

И тогда, моя непреклонная намеренность и навигационное упорство наконец принесли плоды, и я действительно нашел и его самого, и его эклектичную команду когорты. Полученный результат оказался совершенно новым уровнем интенсивности. Все это время он достаточно успешно скрывался в центре Лос-Анджелеса, если быть точным в западной его части, в небольшом скромном домике, за высокой живой изгородью, на тихой улочке, с примечательным названием Пандора-авеню.

В середине 1990-х годов Нагваль стал более доступным и начал работать с группой соратников и учеников. Та группа людей, с которыми он поддерживал регулярный личный контакт, составляла примерно от тридцати до сорока членов. В соответствии с восприятием Нагваля «энергетической необходимости», группа была структурирована в определенную, хотя и не фиксированную иерархию. Разные члены группы имели довольно сильные отличия по доступу и влиятельности по отношению к Нагвалю и его учению. Дэвид и я по большей части находились где-то в середине, но ближе к концу, мы встречались с ним почти каждый день, были даже несколько раз у него в доме, что было достаточно исключительной привилегией.

Карлос Кастанеда умер не совсем неожиданно. Но когда это все-таки случилось, жизнь большинства из нас разительно изменилась.

* * *

— Привет, Дэвид, — воскликнул я, обнимая его, словно бы давным-давно пропавшего брата. Дэвид спустился на лифте, чтобы поприветствовать меня. Я вгляделся в его лицо. Он выглядел совсем не изменившимся — всегда сообразительный, компетентный, немного вредный адвокат, с обманчиво незащищенной наружностью. Ну может быть он немного округлился в талии, тогда ведь он тоже полюбил кубинскую кухню в Версале.

— Рад тебя видеть, — сказал он. — Как Кармела?

— О, с ней все в порядке, она шлет тебе свою любовь, — ответил я.

С Кармелой я познакомился в прошлом году. Она появилась из ниоткуда, невольно выдернув меня из того гигантского вихря, созданного дезинтеграцией Нагваля. Для большинства из нас, смерть Карлоса Кастанеды определенно стала взрывом, создавшим вихрь энергии, который закрутил наши личные судьбы самыми невообразимыми путями.

Некоторые из его ближайшей когорты попросту исчезли, никто их больше не видел. Одна ушла из жизни. Ее тело, спустя несколько лет, было найдено в Долине Смерти. Небольшая группа учеников продолжала распространять его учение в рамках семинаров, которые до сих пор продолжают проводиться по всему миру. Некоторые всячески старались восстановить свои прежние интерпретации реальности, свою жизнь до встречи с Нагвалем. Другие оказались на новых отправных точках.

Насколько мне стало понятным, лично я оказался при этом в межгалактическом пространстве. Это до сих пор остается наилучшей аналогией, которую можно найти, даже в ретроспективе, десять лет спустя. Понятно, что Нагваль был тем самым солнцем, на орбите которого я вращался более восемнадцати лет. Моя жена, Виктория, большую часть этого времени разделяла эту орбиту со мной, пока природа этой конкретной солнечной системы не потребовала от нас перейти на отдельные орбиты. Двойных планеты были невозможны. Социальный порядок взаимоотношений не поддерживался. Так что, часто через экстремально болезненные процессы, Виктории и мне, в конечном итоге, пришлось заново изобретать наши отношения, чтобы вписаться в мир Нагваля. Мы двигались отдельно, хотя оставались влюбленными друг в друга, перейдя для этого на отдельные орбиты. Но гравитационные силы, неизвестные нам, создавали безвозвратную реальность, и как следствие, мы были обречены любить друг друга лишь издалека.

* * *

Кармела была подругой и тоже студентом Колледжа восточной медицины, в котором я тогда учился. Она привлекла мое внимание из-за поразительного сходства с тремя членами нашей группы.

Основой мастерства Нагваля и, с моей точки зрения, практической сути его учения было искусство навигации. Часто он называл нас «навигаторами в море осознавания». Навигацией является альтернативный способ продвижения по жизни и отношений к реальности. В то время как подавляющее большинство людей продвигаются по жизни руководствуясь в первую очередь своими мыслями, «навигатор» продвигается по жизни в результате своей связанности напрямую с жизнью, со вселенной, с бесконечностью, с духом или с намеренностью, а Нагваль предпочитал называть это универсальным сознанием, которое пронизывает все существование вообще. Поскольку предметом этой книги является искусство навигации, я остановлюсь на первой попытке этого определения и надеюсь, что оно станет более понятным по мере дальнейшего продвижения далее.

Сходство, которое поразило меня, когда я встретил Кармелу, было не просто внешней похожестью. Называемая Нагвалем «цикличность», имела скорее внутренний характер, то подобие, что можно скорее ощутить интуитивно, чем увидеть. Циклические существа могут необъяснимым образом напоминать нам своих дубликатов в прошлом, мы даже могли бы ошибиться, принимая одного за другого. Часто они имеют схожие судьбы, манеры, вкусы или даже профессии. Воспринимая энергетически, цикличность выступает в роли некоей одежды одного и того же дизайнера, или автомобиля одного и того же бренда. Нагваль уподоблял циклических существ бусинкам занавеса, нанизанные вместе намеренностью, и всякий раз, когда он сталкивался с цикличностью, в частности среди его учеников, это имело для него особое значение и давало информацию о своих навигационных маневрах.

В энергетическом восприятии нет ничего такого уж фантастического. Это всего лишь то восприятие, что предваряет мышление. Это первое и прямое впечатление, что мы получаем о чего-то или кого-то перед тем как приклеить этикетку, сравнить, вынести суждение или классифицировать. Из-за присущей нам одержимости и поглощенности мыслями, большинство из нам забыли как воспринимать энергетически.

Навигатор, будь он в море осознавания, либо в самом настоящем океане, руководствуется сигнальными метками. Метками навигации в океане могут быть маяки, бакены, буи, течения, положения звезд, направление ветра или присутствие чаек. В море осознавания, при навигации по самой жизни, навигаторскими метками являются те элементы восприятия, которые выделяются таким образом, что это выходит за рамки мышления, причин и причинности. Таковые метки являются независимыми от мира мышления. Фактически, чем меньше будет мыслей, тем станут яснее метки. Цикличность может служить именно такой меткой. Другими и гораздо больше используемыми метками являются синхронистичности — два или более события, которые происходят по большей части без какой-либо причинно-следственной связи между собой. Мы часто рассматриваем совпадения как нечто необъяснимое, приводящее в смятение или кажущимися практически невозможными стечения обстоятельств.

Если рядовой навигатор больше мог иы заинтересоваться синхронистичностями, предчувствиями, предзнаменованиями и другими формами безмолвного знания, Нагваль, как направляющий и руководящий группой людей, был так же заинтригован и цикличностью.

Кармела была явно и несомненно циклична трем структурно значимым женским членам группы. Этими тремя женщинами были Кэролл Тиггс; женский аналог Нагваля, ака Женщина-Нагваль, Рената Мюрез, давний член группы и Виктория, моя жена. Последние две были у Нагваля в паре, в связи с их цикличностью и в целях взаимной поддержки.

Нагваль постоянно манипулировал структурой нашей группы, соединяя по парам и группируя членов, пытаясь создавать различные уровни и динамику коллективного осознавания. Он был заинтересован идеей создания критической энергетической массы, которая могла бы помочь нам достигать внутреннего молчания всем вместе. Он предполагал, что как только мы сможем поддерживать внутреннее молчание как группа, у нас появится возможность перейти в осознанное коллективное сновидение с беспрецедентной непрерывностью и реалистичностью.

Цикличность Кармелы была настолько очевидной, что когда я мысленно представлял образ Ренаты, то на него накладывалось лицо Кармелы, и наоборот. Во время семинаров, практиканты иногда подходили к Кармеле и задавали вопросы, которые были предназначены Ренате, хотя обе выглядели довольно непохожими в классическом смысле. Естественно, я был этим заинтригован и хотел довести это до внимания Нагваля. Однако, на тот момент времени для того, чтобы добавить еще одного члена группы или подействовать каким-то иным образом на такую находку, попросту не было достаточно энергии. В то время я не знал, что состояние его здоровья ухудшилось, выйдя за рамки восстановления.

В гравитационных событиях, которые последовали затем, Кармела и я, поначалу неосознанно, придвигались все ближе и ближе друг к другу. И когда вся эта мифическая солнечная система, в конце концов, взорвалась и я оказался в межгалактическом пространстве, я был там уже не в одиночку. В отличие от полной дезориентации, отключенности и глубоко осознавания невыразимой потери, я комфортно плавал в небольшой спасательной капсуле с одним из приятнейших существ, с которыми я когда-либо встречался.

* * *

— Ты так счастлив с ней, — сказал Дэвид.

— Я знаю Дэйв, поверь мне, я знаю, — ответил я.

Мы поднимались в лифте, рассматривая друг друга в этой вынужденной близости. Я молча удивлялся тому, как повлияли на Дэвида все эти события.

— Ты неплохо выглядишь, — прервал я молчание.

— И ты тоже, — улыбнулся в ответ Дэвид.

Дэвид и я были парой, согласно Нагвалю, таким же образом как Виктория и Рената, за исключением того, что в нас не было ничего цикличного. Нагваль никогда ничего не продумывал заранее, но, насколько я мог видеть, в наших личностях не было ничего похожего вообще. Казалось, что мы как бы находились на разных концах спектра, были двумя половинами энергетических возможностей. Где Дэвид заканчивал, я начинал, и наоборот. Наши различия были настолько глубоки, что мы даже не пытались спорить. Дэвид говорил спокойно и контролировал себя, я же вел себя достаточно шумно и импульсивно. Дэвид был структурирован, стратегичен, разумен и продумывал все наперед. Он все записывал. У меня не было ничего такого. Дэвид был геем, я — наоборот. Он был девой по зодиаку, я — стрельцом, и этот список можно продолжить и дальше.

Тем не менее, для меня совершенно ясно, что наша конфигурация была не просто произвольно разнородной. Имелось нечто очень точное в отсутствии у нас взаимного перекрытия. Существа с таким полярными взаимодополнениями могли составлять вместе продуктивные и сбалансированные рабочие звенья. Действуя в связке как единое целое, они производят силу и обхватывающую полноту, они способны противостоять другим, если не воспринимают свою собственную конфронтацию.

Цикличные существа следует совсем другой динамике. Они являются разными проявлениями одного и того же энергетического проекта. Как таковые, они служат огромными зеркалами друг для друга. Если у нас имеется множество проблем с самим собой, мы также будем иметь много проблем с тем, кто является цикличным по отношению к нам. По этой причине, мы обычно не развиваем цикличные взаимоотношения. Кроме того, из-за существенного взаимоперекрытия, циклические взаимоотношения по большей части не продуктивны. Творчество произрастает на различиях, а похожесть может порождать самодовольство. Однако, имея все это ввиду, цикличность нужно признать потенциально важным источником навигационной информации, соответствуя контрольной точке в охоте за сокровищами.

* * *

Много лет назад я принимал участие в авторалли с поиском сокровищ на острове Мальта, в Средиземном море. Нам вручили карту и начальное направление в форме загадки. Решение загадки должно было вывести нас к ориентиру или контрольной точке, где мы получили бы следующую подсказку или загадку и так далее. Мы потратили почти весь день, рыская по острову, разведывая и открывая примечательные места, решая головоломку за головоломкой. Мы постоянно оказывались в неожиданных ситуациях, заимели множество интересных знакомств с местными людьми, некоторые из которых были частью игры, а некоторые и нет. Я помню, как вступил в оживленную беседу с владельцем пекарни, где я остановился чтобы спросить про дорогу. После того как он узнал, что мой дедушка был пекарем, он стал настойчиво делиться со мной своим «секретным» рецептом мальтийского миндального пирога, а я ответив взаимностью, поделился особым рецептом штройзелькухена (немецкого обсыпного пирога), который мне довелось знать.

В некоторых случаях новыми подсказками были надписи на зданиях, в других зашифрованные сообщения от чистильщиков обуви, располагающихся на углах улиц. Тем или иным образом, все мы подошли к «финишной ленточке», которой, в нашем случае, был замечательный ресторан, где все мы делились своими навигационными рассказами и отмечали один из самых захватывающих и волшебных дней в нашей жизни.

* * *

Нагваль же был занят более сложными навигационными маневрами, поиском сокровищ сказочных размеров. Он не только осуществлял навигацию по своей собственной жизни, но и был главным штурманом большой группы моряков в море осознавания. Дэвид и я были двумя такими матросами, и в соответствии с нашей взаимодополняемостью он сгруппировал нас вместе. На различные собрания нас всегда приглашали вместе, и нам давали общую задачу по обзвону и приглашению других учеников для регулярных еженедельных собраний. В мире Нагваля не было членства по умолчанию. Каждое отдельное собрание было только по приглашениям, и вы никогда не знали заранее кто придет и будете ли вы приглашены. Либо, что еще хуже, можно было и просочиться сквозь лазейку, но тогда вы перейдете в число тех, кого не приглашали постоянно.

Динамика взаимодействий между Нагвалем и его учениками была очень интенсивной. Из-за его исключительной харизмы, мы были магнетически увлечены его присутствием, и каждый старался провести с ним как можно больше времени. Большинство из нас ужасала перспектива быть изгнанными. Правил не существовало, тем не менее, мы могли соблюдать и поддерживать свое членство. Навигационные маневры Нагваля, как правило, не были ни очевидны, ни прозрачны для его учеников.

Кроме редко случавшихся встреч, собраний с Нагвалем, были и обычные приглашения на ужин, проходившие в его доме, или гораздо чаще, групповые сессии, которые проводились в различных студиях для занятий йогой, разбросанных по всей западной части Лос-Анджелеса. В ходе этих групповых занятий, он развлекал нас своими магическими историями, а мы практиковали Тенсегрити, комплексы движений напоминающие цигун и различные формы боевых искусств. Помимо здоровья и хорошего самочувствия, главной целью этих движений, которые он также называл «магическими пассами», было облегчить практикантам достижение внутреннего молчания. Внутреннее молчание или способность останавливать свой навязчивый внутренний диалог, было ступенькой ко всем тем ценностям, которые имелись в мире Нагваля.

* * *

Я последовал за Дэвидом туда, где были теперь уже его апартаменты и почувствовал мгновенное ощущение непринужденной и приятной знакомости. Хотя он и обставил это место по-другому, общее ощущение не совсем изменилось. Там где стояло мое великолепное, двенадцатифутовое растение «Райская птица», теперь была книжная полка, а на месте моего гамака стояли несколько шкафов. Но в самом характере и энергии апартаментов по-прежнему доминировали прозрачность и открытость, благодаря высокому потолку, а также огромному количеству света, заполнявшему их через большущие окна. Я не смог справиться и глубоко вздохнул

— Боже мой, как великолепен солнечный свет, — воскликнул я. Это было как раз перед закатом, и последние лучи проникали прямо вовнутрь, омывая все вокруг мягким янтарным цветом.

— Попугаи-то, все еще живы? — спросил я, когда мой взгляд упал на большое лиственное дерево за восточным окном.

— О да, — ответил Дэвид, — похоже их стая становится все больше и больше.

Я полюбил этих птиц. Видимо, они были потомками сбежавших на волю домашних птиц или же находились на свободе уже долгое время, и теперь, примерно с десяток разных видов, от ара до длиннохвостых попугаев, неплохо освоились и стали размножаться в мягком климате и разнообразной растительности Южной Калифорнии. Когда жил в этом месте я, довольно большая стая красноголовых попугаев постоянно обитали на большом дереве рядом с домом. Они приносили мне так много веселья своей беспокойной натурой и экзотичным саундтреком джунглей.

— Помнишь прикол про попугая, которую однажды нам рассказывал Нагваль в Мехико? — спросил я.

— О да, — улыбнулся Дэвид, — тупой анекдот про когнитивный диссонанс.

Нагваль был великолепным рассказчиком, но анекдоты он рассказывал редко. В тот день он говорил об использовании особого состояния ума, которое он называл «когнитивным диссонансом», для остановки нашего внутреннего диалога. Когнитивный диссонанс в результате сводит две конфликтующие и непримиримые друг к другу мысли в один момент времени. К восприятию несовместимости двух элементов знания. По большей части это создает дискомфортное напряжение и стремление примирить конфликт, устранить диссонанс. Если такое оказывается невозможным, наши мыслительные процессы временно «зависают», весьма похоже на то, как зависает компьютер, когда он получает две конфликтующие друг с другом команды. «Мы не представляем о чем бы подумать еще», и при некотором везении, мы и на самом деле перестаем думать.

Например, однажды мы вдруг можем узнать, что у нашей матери был тайный любовник, когда мы были еще детьми. Тем не менее, все это время она, казалось, была счастлива и довольна браком, относилась к нему с любовью и заботой, была безупречна в семье. Несомненно, что такое откровение было бы шокирующим и оставило нас бы с двумя очень сильно конфликтующими идеями о нашей матери. Такая ситуация неприемлема для нашего ума. Обычно мы проходим по всем походящим мыслительным операциям, чтобы урегулировать конфликт и восстановить чувство уверенности. Но в таких убедительных и затрагивающих сами основы случаях, мы можем лишь осознать тщетность таких усилий и оставить все как есть. Оставляя все как есть, мы приостанавливаем вынесение суждения и позволяем оставаться ему неопределенным, создав при этом ценную для нас открытость, и это может привести к глубокому переживанию внутреннего молчания.

Анекдот Нагваля был не таким уж понятным сразу и гораздо менее основополагающим. Тем не менее, когда я впервые его услышал, это привело меня на короткое время к когнитивному диссонансу, минуте молчания, колебания мыслей, остановке суждения — и смеху:

Идя по улице и несколько раз повернув за угол, человек вдруг замечает, что вслед за ним летит крупный попугай. Он ускоряет шаг и сворачивает за другой угол, но попугай все так же летит за ним. Озадаченный и слегка раздраженный этим, человек останавливается и разворачивается к попугаю лицом, спрашивая:

— Почему вы продолжаете преследовать меня?

— Потому что я попугай, — ответила птица.

* * *

Я решил подняться наверх и вышел сначала на патио, а затем через небольшие ворота на саму крышу. У всех апартаментов наверху было небольшое закрытое патио с выходом на крышу. Хотя вряд ли кто-нибудь ими когда-нибудь пользовался.

Солнце уже к этому времени закатилось и все десять полос автострады Санта-Моника, прямо перед нами внизу, медленно зажигались огнями и превращались в широкую полосу света, протянутую до самого горизонта. Тихо подошел Дэвид и встал сзади, тоже наблюдая за рекой света. Это было еще в час пик, но машины двигались в довольно быстром темпе в обоих направлениях.

Имелся один интересный эффект, который я испытывал всегда, глядя на противоположные потоки машин. Все что мне нужно было делать — держать глаза не в фокусе, а внимание удерживать на машинах, когда они покидают поле зрения с обеих сторон. Сосредоточение осознавания на обеих сторонах одновременно, предотвращают глаза и у ум от фокусировки. Это вызывает состояние настороженного внутреннего молчания, которое становится все более и более глубоким, чем дольше удерживать такой взгляд.

Разглядывание в такой манере создает возобновляющиеся разрывы в потоке сознания, которые можно использовать для распознавания творческих процессов или для изменения настроения, которое стало навязчивым. Такие разрывы также позволяют мельком бросить взгляд на то, как работает ум, особенно когда такие разрывы были длительными. Если мне везло, и я оставался настороже, я смог улавливать появление первой мысли, которая прокрадывалась в голову после паузы — а бывало что и вторую и третью. Перехват и наблюдение за своими мыслями по мере их возникновения, будет интересной и придающей силы практикой. Каждый, кто наблюдал за кошкой, уставившейся на мышиную нору, имеет хорошее представление об общей динамике мыслей наблюдающего. Кошка никогда не отрывает своего взгляда.

Когда мои мысли появились вновь после периода недумания, у мня повлялось естественная склонность либо стать поглощенным мыслями, либо немедленно начать выносить по ним суждения или навешивать на них бирки. Этого я стался избегать любой ценой. Всесто этого, я старался просто оставаться бдительным и позволять мыслям проходить черех мое осознание без какого-либо взаимодействия. Вынесение суждений и присваивание бирок, когда мои мысли только появляются, означает что я начинаю думать о мыслях, а не наблюдать за ними и ничего так и не получая, а я при этом теряю изумительное преимущество точки безмолвного наблюдателя.

Я так понял, что этим молчаливым наблюдателем, или же недискриминирующим осознанием, является пробужденный разум, наша эссенциальная самость, про которую большинство из нас забыли. Эти весьма ценные разрывы в потоке мыслей, эти моменты бдительности без умственной активности позволяют нам вспомнить подлинную самость, хотя бы на мгновение.

Мы, конечно, не помним ничего в привычном понимании этого слова.Там нет содержимого для того, чтобы вспоминать. Нет слов, которыми это можно описать. Возможно такой опыт можно сравнить с коротким моментом пробуждения во время сна ночью. Краткая вспышка осознавания, которая говорит нам, что мы спим, слишком короткая, чтобы вспомнить кто мы есть за пределами сна, слишком короткая даже для того, чтобы прервать сон.

Нагваль прикладывал массу усилий, чтобы подчеркнуть важность таких эпизодов внутреннего молчания и бдительного наблюдения. Он утверждал, что эти разрыва становятся с практикой еще больше, и даже если они коротки, с течением времени они накапливаются для создания критической массы, если описывать это словами.

Момент за моментом, опыт молчаливого наблюдения  создает плацдарм. Момент за моментом, уверенность нашего мышления, основавшего мир, размягчается и растворяется — пока мы вспоминаем и просыпаемся.

* * *

Я оторвал свое внимание с потока машин и позволил моим глазам сфокусироваться на Дэвиде. Мне стало интересно, обнаружил ли он магическую сторону автострады.

Я совсем не мог понять, как он связался с этим живым мифом вокруг Нагваля. В отличие от большинства из нас, он был затянут в него без помощи написанных Нагвалем работ. Его не привлекал запах магии, через экземпляры «Учения дона Хуана» или каких-то других книг, много лет назад передаваемых другом при некоторых весьма примечательных обстоятельствах. На самом деле, он не прочитал ни одного из примерно восьми миллионов экземпляров книг Карлоса Кастанеды, которые были проданы по всему миру в то время, когда он стал учеником. Его друг, который был поклонником Кастанеды много лет, взял его на одно из немногих публичных выступлений Нагваля. Интересно то, однако, что его друг почувствовал себя тогда отвергнутым, а Дэвид тут же попался на крючок и позднее насаживался на него все глубже и глубже. То, что мне далось через пятнадцать лет целеустремленного выслеживания и навигации, с Дэвидом случилось по большей части за одну ночь, без особых усилий с его стороны.

Теперь, посмотрев на него после такого момента внутреннего молчания, что так щедро предоставила автострада, мне в первый раз пришло в голову, что Дэвида и меня могли направлять два разных Нагваля.

В нашем мире термин нагваль имеет личный и безличный смысл. На личном уровне Нагваль был проводником и лидером. На безличном уровне термин нагваль относится к бесформенному аспекту вселенной, к бесконечности вселенского сознания, к той реальности, которая не определяется временем и пространством, к непроявленному, к духу, к намерению.

Проявленный и конкретный мир форм, наш повседневный мир, определяемый временем и пространством, был назван тоналем, и так же называется личная мирская форма и проявление.

Нагваля, тогда, можно рассматривать как мост между конкретным и абстрактным, как проводника, который способствуя трансформации сознания, проводит людей от проявленного к непроявленному, от переживания пространства и времени к переживанию бесконечности и вневременности, от мира мысли к миру духа.

Переживание ощущения духа является искусством навигации. Оно влечет за собой переживание жизни самой жизнью.

В ходе совершения такого подвига, Нагвали должны, так сказать, представлять собой оба конца такого подвига. Они должны иметь обыкновенные, четко определенные мирские личности, и они должны иметь неопределенные каналы, окна и посредников бесконечности.

Нагваль ведет не при помощи воли. О личных амбициях не может быть и речи.Наверное, более правильно можно сказать, что непроявленное использует особое энергетическое строение Нагваля для информирования проявленного. Единственной переменной величиной, доступной Нагвалю, является его или ее степень безупречности.

Карлос Кастанеда, помимо того, что он был антропологом и писателем, был еще и Нагвалем, как и его учитель, шаман индейского племени яки, которого он называл Хуаном Матусом.

На протяжении нескольких лет я подвергался воздействию Карлоса Кастанеды. Оно излучало непрерывное и последовательное настроение и намерение. При этом ставился неослабевающий акцент на безупречности и освобождении, а также на абстрактности и трансцендентности. Все это захватило мой дух с беспрецедентной силой и бесповоротно изменило мою жизнь. По сути, его воздействие заключалось в эволюции и мастерстве осознавания, и оно было пронизано ароматом тотального и трансцендентного освобождения. Именно этот аромат служил в качестве топлива для моей навигации все эти годы. Это и было учением дона Хуана. На протяжении более чем двадцати лет, Кастанеда проводил это учение через свои сочинения и увековечил намерение своего учителя.

С публикацией «Искусства сновидения» в 1993 году настроение сменилось, и через мою личную аффилацию с Нагвалем, стало превалировать то настроение и намерение, которое неизменно ощущалось как значительно менее абстрактным, чем ранее. В моем понимании, это было результатом различных предрасположений и энергетической структуры двух Нагвалей. Насколько я могу судить, Кастанеда, в конце концов, высвободился из намеренности своего учителя и позволил выйти на поверхность своему личному предрасположению.

Дон Хуан проиллюстрировал эти различные предрасположенности с помощью аналогии. Он сказал, что воин, который достигает определенного мастерства осознавания, обнаруживает себя в гигантском доме с привидениями и множеством таинственных комнат. Пользуясь своим мастерством осознавания, он может исследовать одну комнату за другой, либо он может покинуть этот дом вообще. Предрасположением дона Хуана, которое разделял и я сам, было покинуть дом с привидениями со всеми его возможными открытиями человеческого разума и выйти из передних дверей в бесконечность.

Кастанеда,тем не менее, видимо был очарован этими исследованиями. Он явно хотел, что мы входили в состояние люцидного сновидения как группа, чтобы коллективно двигаться из комнаты в комнату, или из этого плана существования в параллельные миры. ОН считал наш мир повседневной реальности коллективным сновидением. Он чувствовал, что если достаточное количество практикующих смогут сознательно войти в один и тот же сон, то будет создана такая же плотная реальность как и реальность нашего повседневного мира. Некоторые из нас были довольно сильными сновидцами, и такая предрасположенность не казалась особенно надуманной. У меня не было проблем с верой в возможность такой деятельности. Странным, однако, было то, что я никогда не интересовался этим на самом деле. Я страстно полюбил идею намеренности покинуть дом с привидениями совсем, дом с привидениями человеческих интересов, какими бы экзотическими они не могли бы быть.

Дэвид, подобно множеству других учеников, был явно связан с этими более конкретными аспектами намерения Нагваля. Будучи членом группы сновиденных путешественников, у него было магическое предрасположение. Мое личное увлечение перспективой просто слиться с бесконечностью должно было бы показаться сравнительно более скучным. Ощущая мою намеренность, Нагваль иногда поддразнивал меня, называя буддистом. Вернее, глядя на меня с самой озорной улыбкой, он говорил мне шепотом с деланным беспокойством, делая вид что не хочет, чтобы его услышал кто-то еще:

— Феликс, а ты случайно не буддист ли?

Даже не смотря на такое существенное различие в настроении и намеренности в ранней и поздней деятельности Нагваля, он всегда был воплощением обоих аспекта, конкретного и трансцендентного. В любом случае, для нас его пристрастия, в конечном счете, были вторичными. Прежде всего он был каналом, содействующей связью с бесконечностью, духом, вселенским сознанием. По словам самого Кастанеды: «Нагваль является нагвалем потому как он способен отражать абстрактное, дух, намного лучше чем другие. Вот и все. Наша связь с духом является сама по себе и лишь изредка с человеком, который приносит нам весть.»

Вот эта связь с духом является базисом искусства навигации. В качестве навигаторов, мы укрепляем эту связь каждым своим действием или же отвечаем напрямую на запрос самой этой связи.

* * *

Дэвид показал на гигантский диск великолепной полной луны, которая только что начала восходить из-за гор Сан-Бернандино. Это было на самом деле впечатляюще. Луна была красноватого оттенка и настолько большой, что казалось что это солнце восходит за слоем тумана. Мы медленно пересекли крышу, проходя назад в апартаменты.

Какая красивая примета. Я воспринял ее как указание на правильное место в правильное время.

В тот момент, вряд ли я догадывался, что события того вечера приведут в неожиданному завершению моего ученичества, спустя три месяца после смерти Нагваля.

* * *

Мы сели за небольшой стол, который был точно на том же месте, где раньше стоял мой стол, так что я в конечном счете сидел на своем любимом месте. Я устроился более комфортабельнее, подвинув стул ближе к стене. Таким образом, я мог опереться на стену головой, позволяя лунному сиянию литься прямо в мои глаза через центр высокого восточного окна. Даже не нужно было включать свет. Луна, автострада и город предоставили достаточное освещение для нашей встречи. Дэвид предложил чаю и я с удовольствием согласился. Было довольно забавно наблюдать за ним в качестве заботливого хозяина. Он был таким мягким и теплым, в полной мере отражая свою женскую сторону.

Он всегда говорил мягким голосом, но представлял собой также твердость и непреклонность в своей профессии. В любой социальной или профессиональной обстановке у него был сильный авторитет, всегда подкрепляемый фактами и логикой. Наблюдая за его приготовлениями и сервировкой чая и видя размягчение его энергии, у меня всплыло воспоминание о поездке в мексиканский город Тула, которую мы однажды совершили вместе.

* * *

У нас только что завершился один из тех невероятных семинаров в Мехико. Начиная с 1993 года, на семинарах стали преподавать «магические пассы» или Тенсегрити, сначала в Северной Америке, а потом по всему миру. На некоторых из таких семинаров присутствовал и Нагваль, но в основном его проводили некоторые из его ближайшего окружения. Те, что проходили в Мехико, были восприняты мной как чрезвычайно мощные. Высокого расположения и энергетики самого этого города, который был так близок к месту рождения полученного Нагвалем мифа, казалось было бы вполне достаточно для такой мощной обстановки. Но страстное устремление более чем двенадцати сотен по большей мексиканских участников само собой создало невероятный уровень энергетики. Двенадцать сотен решительно настроенных «воинов», практикующих похожие на боевые искусства магические пассы в унисон, с утра до вечера в течение трех-четырех дней, становится незабываемым событием.

Энергетический уровень был настолько высок, что обычно я не мог спать ночью больше двух-трех часов, а то и не спал вообще. Несколько часов сна были наполнены люцидными сновидениями и неописуемым восприятием. То самое событие произошло в конференц-центре прямо на Пасео-де-ла-Реформа, в сердце и аорте Мехико. Была уже почти полночь, и я как раз вышел на середину этого огромного бульвара. Как только я остановился там, я мог бы поклясться, что ощутил сердце этого магического города, бившегося прямо под моими стопами. Той ночью не был даже мысли о том, чтобы поспать.

На следующий день, Дэвид и я уехали в Тулу, которая была мистическим эпицентром мира Нагваля. Древняя часть Тулы содержала в себе главный силовой центр и церемониальное место толтеков, которых Нагваль считал создателями своей линии. Толтеки, согласно Кастанеде, были «людьми знания» и мастерами осознавания из древнего мезоамериканского прошлого. Тула была также местом некоторых весьма интригующих событий, описываемых в книгах Кастанеды.

Мы были заряжены до краев энергетикой семинара и молча предположили, что Тула могла бы поспособствовать сдвигу осознавания, либо каким-то другим образом предоставить нашему путешествию важную информацию. Это было первый раз, когда Дэвид и я приступили к приключениям вместе, и мне стало любопытно, как сыграет наше взаимодействие.

От Мехико до Тулы было где-то два или три часа езды, которые мы определенно преодолевали в состоянии повышенного осознавания. Цвета обрели необычное сияние и появилась некая определенность в всем вокруг, выраженное ощущение отсутствия времени и глубокое чувство удовлетворенности, причем ничего из перечисленного не было привязано к чему-то конкретному. Забавно было то, как нас втянуло в ролевую игру супружеской пары. Дэвид упаковал некоторое количество еды и питья и пытался устроить меня как можно более комфортным образом. Я вел машину, а он сидел рядом, и разглядывая маршрут по карте, разрезал яблоки и все больше и больше обращался в женщину. Это было довольно жутко и еще не имело под собой прецедента. Нам было комфортно вдвоем, и не было никакой двусмысленности, но такая странная трансформация во время поездки в Тулу сама по себе создала когнитивный диссонанс. В ретроспективе, кажется что за то время когда мы доехали до места, он словно бы оделся в женское платье, у него выросла грудь и отросли волосы.

Сила, которой это место притягивало нас, сразу же загипнотизировало нас. За два дня, которые мы там провели, все больше и больше становились похожими на время, проведенное в сновидении. С как можно минимальным количеством внутреннего диалога, мы просто были поглощены и позволили себе быть поглощенными.

Мы провели целую вечность, гуляя вместе и поодиночке по древним церемониальным местам и пристально вглядывались во  внушающие священный трепет статуи четырех загадочных толтекских воинов, которые так много для нас значили. Синхронистичностей было такое изобилие, что мурашки бежали по коже, а время растворилось в бесконечности восприятия за пределами интерпретации.

Мы не сдвигались в позицию ворона, а Дэвид не обратился женщиной, но на обратном пути в Мехико, мы были пропитаны драгоценнейшим чувством неопределенности и безграничной магичности, а наше восприятие реальности, и в частности восприятия времени, определенно стало другим.

* * *

— Ну, что нового, Дэйв? Рассказывай все! Я ведь совершенно не в курсе, что сейчас происходит, — сказал я, после того как мы оба устроились поудобнее.

— Ну… — он улыбнулся, как всегда немного смакуя свою роль «человека знания». — По-прежнему никаких следов Флоринды, Тайши, Талии, Кайли и Нури, — начал он.

Дэвид всегда проводил ту свою особую работу — быть всегда информированным обо всех вопросах, имеющих отношение к Нагвалю и ближайшему окружению Кастанеды. У него была блестящая память, и он вел многочисленные записи на всем протяжении своей аффилиации с Нагвалем. Ему удалось завоевать и сохранить доверие бывших и нынешних ближайших соратников и членов внутреннего круга, и если он не мог чего-то найти другим способом, он выкапывал это из официальных источников.

Он был ученым. Знания и сплетни были его товаром. Это было его пристрастием, и превалирующий уровень секретности и культивируемая неопределенность, которые были отличительной чертой нашего живого мифа, довели ее до крайности.

Я всегда считал, что секретность, которой Нагваль себя окружал, была в целом прагматичной. Его маневры были искусными и эзотеричными. Учитывая уровень его известности, он не мог выдерживать ненасытную динамику масс-медиа. Социум в целом является живым существом и ведет себя как организм. Любая попытка отказаться от подписки на общепринятое описание реальности встречается с подозрительностью, с паранойей и, в конечном счете, с обвинениями.

Нагваль открыл нам глаза на механизмы, которые формируют наш взгляд на мир и наше переживание реальности. Он сделал нас осознающими то, как наш навязчивый внутренний диалог увековечивает и фиксирует описание мира, которым напитывают нас с момента рождения, и у него была намеренность помочь нам остановить этот процесс, для того, чтобы мы могли на само деле отписаться от подписки на всеобщее описание реальности и восстановить нашу магическую природу.

Для этого нам нужно освободиться от своих мыслительных процессов, вырваться из своих ментальных конструкций, так чтобы мы смогли командовать своими мыслями, а не быть ими порабощенными. Конечно, наши умственные построения также содержат и наше чувство идентичности. Так что, для того чтобы облегчить этот на самом деле радикальный маневр рас-цепления и рас-отождествления со своими мыслительными процессами, Нагваль призывал нас сновидеть и намеривать новые идентичности для себя самих, более синхронными со своим сердцем и вселенной в целом. А когда он чувствовал, что мы готовы, он давал нам новое имя, но не для того чтобы затеряться в новой идентичности, а для того чтобы продолжить жить с пониманием того, что любая идентичность есть всего лишь ментальная конструкция, которую можно обдуманно выбирать. Вместо того, чтобы жить с позиции взгляда такой фактической идентичности, Нагваль вел нас к культивированию нашей связи с духом и жизни под диктовку этой связи.

Факты, достоверные события, точные и проверенные данные, юридические документы, личная история и тому подобные вещи становятся контрпродуктивными для такого процесса. Но Дэвид, тем не менее, ощущал потребность продолжать делать записи, чтобы сохранить факты. Он безжалостно продолжал свои расследования и даже начал собирать вместе все свои выводы на веб-сайте, «посвященном изучению и оценке наследия Карлоса Кастанеды».

— Слышал, вроде нашли автомашину Нури, оставленную где-то в Долине смерти, — сказал я.

— Да, — ответил он, — и все же безо всяких ее следов. Я ездил туда, как только узнал. Это было ужасно. Я провел там целый день, гуляя по пустыне. Просто пытался понять что случилось.

Я покачал головой, отказываясь поверить. Мой разум отказывался строить догадки

Внутренний круг Нагваля состоял из шести женщин, которые были его ближайшими соратницами. Троих из этих женщин мы называли «ведьмами». Это были Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и Кэрол Тиггс. Они находились с Нагвалем дольше всех и были сильными и выдающимися существами со своими особенными привилегиями, вовлеченные в различные аспекты поддержания мифа и в обучении своим самым главным предписанным расположениям.

Другие три женщины долгое время ассоциировались с фундаментальными и структуральными ролями, относящимися к организации ученичества и проведению семинаров. Кайли Лундал была, так сказать, «главным воином». Суровая, преданная и безупречная, она была архетипом практиканта Тенсегрити. Талия Бей была главным организатором и исполнительным директором мирских аспектов нашего мифологического предприятия. У Нури Александер была особая роль. Нагваль обращался к ней как к «Голубому разведчику». Она была чем-то вроде «навигатора с особыми функциями». Ее осознанность, скорость и энергетика с повышенным уровнем вибрации предрасполагала ее «забегать вперед» и снабжать Нагваля навигационными входными данными.

Все эти шестеро женщин были очень близки к Нагвалю, и они исчезли на следующий день после его смерти, за исключением Кэрол. Нури уже обнаружили, ее скелет был, что называется, отбелен беспощадным солнцем Долины смерти.

— Не имею понятия куда они подались, — сказал я, — но я не поверю, что Флоринда-вторая покончила с собой.

Флоринда была одним из самых очаровательных существ, которых я когда-либо встречал. У нее была энергетика колибри и она была самым талантливым осознающимся сновидцем изо всех. Все ее любили, и я не был исключением. Хотя она родилась в Венесуэле, она была немецкого происхождения, и я ощущал сильную связь с ней. Довольно много раз я имел честь быть приглашенным к ней на обед, ужин или на фильм, чему всегда придавалось особое значение. Я глубоко переживал ее исчезновение.

С минуту мы помолчали. Полная луна как раз разбередила мою тоску и немного успокоила мое сердце.

Дэвид продолжил. За прошедшие месяцы он провел бесчисленные часы встречаясь с большим количеством людей, которые были так или иначе связаны с Карлосом Кастанедой, ведьмами и остальными важными членами группы. Он изучил все доступные официальные документы, включая завещание Кастанеды. Он принял участие в публичных слушаниях, которые были инициированы различными судебными исковыми заявлениями после смерти Кастанеды. Он встречался с теми людьми, которые вели скрытые съемки возле дома Кастанеды в течение многих месяцев перед его смертью, и которые все это время тщательно изучали его мусорные корзины. Он изучал реальную биографическую жизнь главных членов и до сих пор работал над приведением их в достаточно полный вид.

Короче, Дэвид не оставил ни одного камня неперевернутым.

Я был поражен. Я был поражен всем тем, что он обнаружил, но в еще больше меня поразил уровень его рвения, ни с чем не сравнимая приверженность и безупречность, с которой он выполнял эту задачу.

Его абсолютная приверженность делу по деконструкции этого мифа сама по себе достигла мифических пропорций.

Воодушевленный моим интересом, Дэвид разошелся. Он говорил, говорил и говорил, никогда не выражая слишком много эмоций, распутывая и деконструируя, в то время как Луна уже давно оставило мое лицо в темноте.

Картина, которая проявилась из строго общепринятой точки зрения, совершенно сбивала с толку. Карлос Кастанеда, его лицо, вполне могло предстать в виде портрета законченного и безжалостного мошенника, а его мир, в значительной степени, как мир выдумки и жульничества. Исходя из общепринятой этики и фактов, основанных на традиционных стандартах подлинности, его личность и, как следствие, все его учение, могла быть обрисовано как глубоко ошибочное.

Все время, когда Дэвид останавливался, он с любопытством всматривался в мое лицо, чтобы определить мою реакцию. Но мое лицо не выражало никакой реакции. Я был полностью погружен в очень своеобразное состояние души.

Я без сомнений знал, что все о чем говорил Дэвид, было тщательно изучено. Он даже не пытался поставить точку. Он просто сообщал факты. Не раз я ощущал нечто противоречивое, пока он, кирпичик за кирпичиком, разбирал здание, в котором я жил восемнадцать лет.

А что меня интриговало даже больше, чем неослабевающая приверженность Дэвида, так это то, что каждое обнаруженное им несоответствие, каждое потенциально предосудительное воздействие, которое он засветил, каждый выбитый им кирпичик, приводили к срабатыванию висцеральной памяти о всей той силе, красоте, магии и мудрости, которые Нагваль привнес в мою жизнь.

Это было потрясающее переживание, а в результате, как я понял уже в ретроспективе, мои привычные умственные операции прекратились. Мои мысли выключились, словно бы кто-то повернул выключатель. Загипнотизированный луной, все что я мог делать, это свидетельствовать одновременное проявление двух взаимно несовместимых реальностей, обе из которых были для меня самыми настоящими и соотносились между собой как жизнь и смерть.

Это был самый совершенный у меня когнитивный диссонанс.

Часть II Испытания и несчастья

Начни с того что прямо рядом, 
Не делай второй или третий шаг, 
Начни с первой ближайшей вещи, 
С того шага, который делать не хочется...

Дэвид Уайт
«Начни с ближайшего»

Глава 13 Мир Нагваля

— Ну как, понравилось тебе «Искусство сновидения»? — спросил Трейси во время одного телефонного разговора.

— Э-э… гм… чувствуется, что это действительно как-то отличается от всех остальных книг, тебе не кажется? — ответил я, — ну, не знаю, как это объяснить. Настроение в целом другое, как будто бы ее писал уже кто-то другой.

— Правда? — повышенный тон его голоса меня удивил. Он прозвучал почти испуганно.

— Ну, книга мне очень понравилась. Очень сильная вещь, конечно. Просто я был как бы удивлен, — я старался, чтобы это не прозвучало как критика.

Трейси Крамер был литературным агентом Карлоса Кастанеды, и я иногда названивал ему, чтобы узнать когда выйдет следующая книга. На тот момент, по его инициативе я в некотором смысле давал свой читательский отзыв. И хотя я сам никогда бы не осмелился спрашивать о чем-то еще, боясь оказаться отвергнутым: в глубине души я надеялся найти через Трейси какую-нибудь лазейку в мир Нагваля.

«Искусство сновидения» действительно поразило меня, как несущее в себе другую намеренность, в отличие от всех предыдущих книг Кастанеды. Я посчитал ее более зловещей и менее абстрактной и трансцендентной, чем ожидалось. Я так и не смог привыкнуть к этому новому настроению, но это не мешало мне высоко оценивать его посыл. Вместе с расширенным и подробным описанием сложных сновиденных технических приемов, оно перенесло мои эксперименты с осознанным сновиденным состоянием на совершенно другой уровень. Практика достижения различных слоев реальности, через прохождение так называемых «сновиденных врат», была полностью самобытной и приводила к глубоким инсайтам в потенциальные возможности человеческого опыта. В некоторых случаях, использование этих техник приводило к таким осознанным сновидениям, которые были неотличимы от повседневной реальности, настолько они были плотными и реальными. Мне оставалось только удивляться после просыпания и признавать, что «реальный мир» фактически является ничем иным как коллективным сновидением, являющимся таким неразрывным только потому, что его сновидят более шести миллиардов человек одновременно.

Во время одного из телефонных розысков Трейси Крамера в его офисе, я поговорил с одной из его коллег, Ренатой Мюрез, которая сообщила мне о предстоящем семинаре в Мехико.

— Карлоса возможно там и не будет, — сказала она, — но будут Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и Кэролл Тиггс. Вам определенно нужно прийти, если сможете.

— Конечно же я там буду. Спасибо большое, что дали мне знать, — радостно ответил я.

— Да, да, да, да! — положив трубку, я торжествуще вскинул руку, сжатую в кулак. — Уж будьте уверены, я там буду.

Мне с трудом верилось тому, что произошло. На поверхностном уровне я почти уже смирился с тем, что мне никогда не удастся связаться в реальности с Нагвалем или с кем-то из его когорты. В некотором смысле я уже сомневался в необходимости чего-то или кого-то для своего продвижения к освобождению. Мне определенно не нравилось думать о себе как об отчаянном последователе или «поклоннике», посвящавшего свою жизнь поиску гуру и спасителя. К тому времени Карлос Кастанеда написал девять книг, Флоринда Доннер — три, и одну — Тайша Абеляр. Все это служило хорошим прибавлением к огромному корпусу знаний и практической мудрости — более чем достаточно для того, чтобы пользоваться всем этим и применять на практике.

Я вообще не был отчаянным в чем-то, но я был в восторге от того, что дверь, наконец, приоткрылась. И еще, я сразу же ощутил беспокойство — мой ум, обожающий беспокоиться, не мог  действовать по-другому.

— Как ты думаешь, каковы эти люди в реальности? — спросил я у Виктории, — мне трудно представить Флоринду и Тайшу, проводящих семинар. Семинар — по чему именно? По колдовству?

— Ну, через несколько недель узнаешь, — ответила она.

— А ты не хочешь поехать? — недоверчиво спросил я, — там будет Тайша Абеляр.

— Нет-нет, да ладно, сначала ты там все проверишь, — ответила Виктория. — Для нас двоих это обойдется дороговато. Но тебе надо поехать обязательно.

Я удивился, но и испытал при этом некоторое облегчение. Я ждал, что Виктория придаст этому слишком большее значение, а если «реальные» люди не оправдают наших ожиданий, она бы оказалась намного более склонной, чем я, к деконструкции того мифа, который по большей части стал основой всего моего мировоззрения.

* * *

Моя первая встреча с реальным миром Нагваля состоялась в аудитории Антропологического музея в Мехико. Место оказалось весьма соответствующим. Множество артефактов, особенно у стенда тольтеков, имели довольно большое для моего мира значение, в то время. Я уже много раз был в этом музее во время прошлых поездок в Мехико, и, естественно, провел там большую часть дня перед ознакомительной беседой, чтобы напитаться энергетикой древних символов и артефактов, и привести себя в магическое состояние. Утром я встречался с местным организатором семинара, симпатичным и любезным молодым человеком по имени Маркос Антонио Карам.

Он был директором «Каза Тибет», Тибетского буддийского института в Мехико. И он был в личных друзьях у Далай-ламы. Я сразу же почувствовал глубокую связь и родство с Тони и всегда был ему рад, встречая во время многочисленных последующих визитов. Лишь позднее я узнал что «Тони-лама», как нежно называл его Нагваль, был выбран в качестве его наследника, носителя линии и следующего Нагваля, но Тони никогда не соглашался на эту роль, и в конечном счете был затем отвергнут.

Аудитория заполнилась рано. Многие из участников старались устроиться в первых рядах. Я оказался в центре, примерно в десятом от сцены ряду. Всего было примерно три сотни участников.

— Привет, меня зовут Луис Маркес, — представился дружественно настроенный молодой человек, сидевший справа от меня. — Я из Пуэрто-Рико, а ты откуда?

Я представился, рассказал ему о себе и мы проболтали до самого начала лекции. Луис оказался братом Талии Бей, одной из ближайших соратниц Нагваля. На семинар он пришел главным образом для того, чтобы увидеться с сестрой. Она прекратила все контакты со своей семьей, в процессе своего преображения в качестве воина в мире Нагваля. К сожалению для него, она так и не появилась на семинаре.

Затем, внезапно, все взоры устремились к боковому входу, откуда в аудиторию вошли главные действующие лица.

И вот они здесь. Наконец миф обрел некоторые лица, и мой ум сразу заработал, вынося суждения и обрабатывая все это. Такие прежде суперчеловеки, магические существа как Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и женщина-нагваль Кэрол Тиггс превратились в людей. Флоринда сразу же стала моей любимицей. По меньшей мере она выглядела такой же привлекательной, какой я ее и представлял. Лицо у нее было как у эльфа, озорное, все понимающее и невероятно живое. Флоринда сияла и только одно лишь ее харизматическое  присутствие протащило меня сквозь этот процесс адаптации, разгоняя какие-либо сомнения, что могли возникнуть у каждого при установлении аутентичности. Не знаю о чем подумали остальные, вероятно это было нечто хорошее.

Тайша выглядела как-то невзрачно и неопределенно, не слишком-то проявляя себя всю, что придавало ей нечто вроде мистической ауры. Обе этих женщины были опрятными и легкими. Кэрол Тиггс казалась более сильной по сравнению с ними. Она была миловидна, с мягким, гладким лицом и хорошо сложенным телом, но ее энергетика ощущалась более массивной, чем у двух других, а ее уверенность в поведении была на грани высокомерия.

Помимо ведьм, которым казалось было лет по сорок с лишним, было еще три женщины и двое мужчин в качестве помощников. Тремя женщинами были так называемые «чакмулы»: Рената Мюрез, Найи Мюрез и Кайли Лундал. Они казались безупречными ассистентами, явно избегающими показывать свое персональное лицо. Двумя мужчинами-помощниками были Лоренцо Дрейк и Юлиус Ренард. Их называли «элементами». Юлиусом, как я потом узнал, был на самом деле Трейси Крамер, литературный агент Кастанеды.

Вся группа очень сильно отличалась от аудитории. Они выглядели так, словно были выходцами из другого мира, даже чужестранцами. У всех женщин была короткая стрижка и одежда как у андрогинов. Мужчины вели себя малозаметно и сдержанно, казалось играя чисто символическую роль. Все они представились или были представлены, в случае мужчин.

Затем ведьмы поднялись на сцену, и в течение трех часов они стали плести свою мифическую паутину. Некоторые из историй выглядели довольно странно, например про то, как дон Хуан и старые колдуны попались в ловушку где-то в отдаленных уровнях реальности, и о неорганических существах, которые питались человеческой энергетикой подобно психическим паразитам, сдерживая рост человеческого осознавания. Проводя немало времени в состоянии осознанного сновидения, я развил довольно-таки широкое мировоззрение, и не мог бы сразу отвергнуть любой из их сценариев. На самом деле, я был бы даже рад разделять интер-субъективность такого расширенного взгляда на реальность. Все это было очень интересно. Но какими бы эзотеричными ни были некоторые предварительные описания, практические маневры, предлагаемые ведьмами, были твердыми как камень и трезвыми.

Главное послание, которое я получил от этого и от множества других семинаров, всегда было одно и тоже. Чтобы достигнуть своей полноты и развить весь свой потенциал, мы должны увеличивать и развивать свое осознавание. Инструментами и стратегиями при достижении этой цели служат дисциплина, безупречность, внутреннее молчание и «магические пассы» или Тенсегрити. Первоочередной задачей этого и всех последующих семинаров было обучение нас Тенсегрити, сериям движений, предназначаемых для увеличения осознавания за счет перераспределения энергетики.

Термин Тенсегрити является сокращением от tensional integrity (напряженной целостности). Заимствованный из архитектуры, он относится к сбалансированной структуре, в которой все элементы работают вместе синергичным образом. Растяжение и сжатие, отталкивание и притяжение оптимизированы между собой, как в случае геодезического купола, например, создавая тем самым самоподдерживающуюся структуру с большим запасом стабильности.

«Магические пассы», по большей части, направлены на создание этой напряженной целостности, оптимальной синергии и динамического баланса у практикантов. В мире Нагваля не существовало различий между телом и рассудком. Тело и рассудок считались неделимой сущностью. Однако же, имелся и другой дуализм, осознаваемый нами, дуализм между нашим рассудочным-телом и нашим энергетическим-телом. Рассудочным телом является знакомая нам сущность, с которым мы действуем в мире. Энергетическое тело, от которого мы отдалились, является энергетическим близнецом этой сущности, но не подконтрольным само-рефлексирующему рассудку.

Как таковое, оно является так сказать нашим шлюзом в бесконечность. Восстановление связи с нашим энергетическим телом является необходимым в ходе достижения своей полноты и эволюционного предназначения. Как я понял со слов ведьм, Нагваль понял, что наилучший путь воссоединения с нашим энергетическим телом проходит через оптимизацию полноты нашего рассудочного тела. Стратегией для достижения этой цели, им было выбрано Тенсегрити. Движения совершались главным образом минуя размышляющий ум, который в своей современной форме рассматривается как главное препятствие между нами и нашей подлинной единой самостью.

Эта стратегия ощущалась довольно интересной, и я заставлял себя использовать магические пассы в своей обычной поведенческой персеверации. На протяжении двух полных дней после вводной лекции, чакмулы инструктировали нас по Тенсегрити. Движения были простыми и легкими. Они напоминали эзотерическую форму кунг-фу. Как правило, для каждого движения нам давали минимум рассудочных обоснований чтобы успокоить ум, не вдаваясь в детали. В этом была определенно доминирующая формула, регулирующая все объяснения, которая исходила от самого Нагваля через ведьм и чакмул:

— Как же можно оптимальным образом действовать и мотивировать себя к изменениям, не задействуя при этом мыслящий ум?

Ответом на это были движения. Безусловно, они не были совсем новой концепцией. Вероятно Йога и цигун развивались подобным намеренностью. Но обе эти формы движений в настоящее время, чаще всего практикуются вне эволюционного и трансцендентного контекста из которого они происходят. Их перехватило движение фитнес по большей части, а их намеренность в результате было изменено и ослаблено. Я до сих пор считаю, что эти древние восточные движения имеют мощный эволюционный потенциал, но в прямом сравнении с Тенсегрити, они проигрывают в оригинальности и магическом компоненте, который я нахожу таким соблазнительным. Магические пассы невероятно живы и сразу же начинают расширять мое энергетическое восприятие мира.

Даже не смотря на огромную разницу между тем, каким я представлял мир Нагваля и каким я его испытал на самом деле во время этой первой встречи, я не был разочарован. Переход к новой части моего магического путешествия был захватывающим и мощным.

* * *

— Тебе представилась возможность поговорить с Флориндой и Тайшей? — спросила Виктория, когда я вернулся в Тусон.

— Нет, не совсем, — ответил я, — все они старались уклоняться от всего личного. Никаких личных вопросов, никаких личных контактов. Акцент ставился исключительно на магических пассах. Конечно, я был заинтересован в этом, но там не было места для такого рода взаимодействий.

Я предоставил Виктории детальный отчет обо всем, что происходило во время семинара, но несмотря на мое заметное возбуждение, она похоже не была склонна присоединиться ко мне в каком-нибудь последующем собрании. В тот момент она интенсивно занялась практикой буддистской медитации и планировала вместо этого совершить несколько молчаливых ретритов. Мы не восприняли это как конфликт или что-то в таком роде.

В то время в наших личных системах верований имелись огромные различия в поведении, в терминологии и в практике, но в конечном счете они обе сводились к достижению состояния внутреннего молчания. Насколько мы понимали, основной намеренностью для обеих систем было ввести нас в переживание безмолвного личного осознавания, что давало возможность оказаться в состоянии полного сознания без необходимости размышлять. В буддистской терминологии этот опыт чаще называется состоянием пустоты, поскольку в нем полностью отсутствуют мысли. В мире Нагваля, оно обычно относится к ощущению бесконечности.

Думаю, что я предпочел термин бесконечность может быть потому, что для моего непросвещенного ума оно означало нечто намного большее, чем пустота. Кроме того, в мире Нагваля, путешествие в безмолвии, его дорога к бесконечности, казались удивительно привлекательными, магическими и очаровательными. В тот момент мне не приходило в голову, что Нагваль, на самом деле, намеревался сделать большой крюк.

Как бы там ни было, все это достаточно мотивировало меня для практикования Тенсегрити каждым утром и вечером по три часа в день. Почти каждый месяц ведьмы и чакмулы проводили другие семинары и я не пропускал ни одного. Я ездил на Гавайи, в Калифорнию, Аризону, Нью-Йорк, Испанию и Германию, и много раз в Мехико, чтобы разучивать все большее количество движений, которые впитывались моим телом как губкой.

Спустя несколько месяцев такого насыщения, однажды ночью я обнаружил себя в одном из своих снов, делающим снова и снова совершенно новые, оригинальные движения до тех пор, пока он не стал полностью осознанным. Я понял, что это движение подходило как раз для меня, и после нескольких раз практикования его во сне, я просыпался и мог выполнять эти движения в бодрствующем состоянии. Таким образом, я стал стараться выполнять его как можно точнее. С тех пор я включил его в свою практику. Я никогда не выполнял это движение до того момента, но оно было похожим на другие магические пассы, поскольку его намеренностью видимо было перераспределение энергетики, в моем случае к животу.

Чем больше я насыщался Тенсегрити, тем больше оно входило в мое сновиденное состояние, и все больше индивидуализированных движений стали с течением времени появляться. Казалось, что этой техникой воспользовался собственный интеллект моего тела, и я подумывал о том, что этот эффект был скрытой намеренностью Тенсегрити. В любом случае, тот факт, что мое тело само создавало магические пассы, без участи ума, только добавили уверенности в полноте магических пассов в целом.

Драматический изменений в результате моей интенсивной практики не происходило, но мое тело, а также моя воля, обрели твердость, четкость и решительность, которой не было прежде. К тому времени, я, наконец, встретился с самим Нагвалем, в августе того же года. Я позволил себе самым искренним образом перенастроиться наново при помощи магических пассов. Я стал привержен его миру всей кожей и костями.

* * *

Несколько странные проблемы с автомобилем посреди пустыни привели меня к опозданию на вводную лекцию. Карлос Кастанеда уже начал говорить, когда я открыл дверь и мой взгляд упал на него. Он стоял на небольшом подиуме, примерно в тридцати футах от двери, дальше к задней стороне зала. Это было началом трехнедельного интенсивного семинара по Тенсегрити, на котором он сам будет принимать участие в обучении. Местом занятия был кафетерий колледжа в Калвер-Сити, который оказался свободным в августе и который был достаточно законспирированным для нашего «колдовского летнего театра». Карлос был энергетическим сгустком. Без какого-либо участия с моей стороны, мое восприятие само сделало на нем зум, словно я смотрел в телескоп.

Он явно напоминал мне Мигеля из Бандаравелы, но при этом он был заметно ниже и сложен более атлетично. Обильная шевелюра его темно-серебристых волос была по-мальчишески растрепана. На нем были новые белые теннисные туфли, новые темно-синие джинсы Levi’s и голубая рубашка без карманов, которая была безупречно выглажена, возможно даже накрахмалена. Он казался подвижным, невесомым, а на его лице была эксцентричная, озорная улыбка.

Он жестикулировал руками, описывая что-то смешное. Он заставил меня подумать о непослушном маленьком мальчишке и старом волшебнике одновременно. А в верхней части лба я заметил два небольших выступа, которые тут же исчезли при повторном присматиривании. На долю секунды он довольно сильно казался похожим на Пана или Мефистофеля, что напомнило мне и о Мигеле. Он был здорово похож на того самого человека, но сбросившего при этом довольно много веса.

Я забыл про все эти мысли, поскольку погрузился в то, о чем он рассказывал.

— Как такое стало возможным, — спрашивал он, — что мы все настолько поглощены самим собой? «Мне, мне, мне, я, я, я» — это все о чем мы думаем. Мы идем к своей могиле, думая «мне, мне, мне», так ни разу в своей жизни не отбросив все это.

Затем он принялся объяснять, что вся энергетика и осознанность, которая является необходимой, чтобы увидеть то, что лежит за рамками «мне», в настоящее время съедается «летунами», коллективной неорганической сущностью, которая бурно разрастается на особой энергетике, которую мы производим тогда, когда фокусируемся на самом себе в виде обеспокоенности, страха, гнева, отчаяния, зависти и тому подобное.

— Что сделало нас такими убежденными, что мы находимся на вершине пищевой цепочки? — продолжал он. — Как можно быть такими уверенными? Только потому, что мы не осознаем хищника, совсем не значит что мы не можем оказаться добычей. Насколько сознательными являются курицы в том, что они существуют в основном только для того, чтобы поставлять нам яйца и мясо?

— Мы должны сбежать из курятника, — решительно заявлял он, — и Тенсегрити поможет вам это сделать.

Это было гениально. Идея неорганических «летунов», держащих нас в качестве домашних животных или скота, и издавна препятствующих нам воспользоваться своей энергетикой для раскрытия своего истинного потенциала, была гениальной. Летуны якобы захватили власть над нашим умом, поместив нам туда внутренний диалог под своим контролем. Единственной стратегией для существа, захваченного таким способом, было пытаться делать все возможное, чтобы прекратить этот внутренний диалог, и набравшись силы избавиться от этой «чужеродной установки», как Нагваль называл этих хищников.

— Вот в чем подлинная цель Тенсегрити.

Сценарий был действительно гениальным. Невозможно найти ошибку, которая сделает его невозможным по определению. Да в конце концов, правда это или нет, не имеет значения, поскольку поддержание хорошего здоровья и бодрости и достижение внутреннего молчания — в любом случае, в наших же интересах. Но возможно, было бы не только полезнее, или даже еще проще, привлечь нашу намеренность супротив этой «чужеродной установки», чем просто стараться проснуться для эволюционного предназначения.

Я сразу же полюбил этого человека — его паноподобное озорство, растрепанные волосы, теннисные туфли и все остальное.

Он был выдающимся рассказчиком, очаровывающим, моментально срабатывая и увлекая ха собой. Его драматические чувства могли заставлять вас дрожать и наполнять глаза слезами, даже тогда, когда он играл падение шляпы. Основную часть инструкций давали чакмулы, но Нагваль присутствовал при этом каждый день, помогая в магических пассах, рассказывая, обучая и заставляя нас смеяться.

В фокусе семинара было конечно Тенсегрити, но снова и снова подчеркивалось важность перепросмотра.

— Перепросмотр является обязательным делом. На пути воина ничего не делается без перепросмотра, — несколько раз повторял он.

Другой повторяющейся темой была безупречность.

— Безупречность имеет перекрывающую все значимость. Это решимость действовать всегда самым лучшим образом где только можно и еще немного больше. В таком разрезе, все вокруг мы воспринимаем как вызов, независимо от того, что именно происходит. Если при этом мы проигрываем, мы не тратим время на сожаление, а продвигаемся дальше. Безупречность подвижна. Она не знает сожалений. Мы просто должны оставаться безупречными и оставаться намеренными. Опираясь на то, что уже случилось.

Многие компоненты мировоззрения Нагваля связаны с тем элементом восприятия, который он называл «местом сбора», области особой интенсивности в нашем суммарном энергетическом поле, где и происходит восприятие. Он утверждал, что когда видишь на энергетическом уровне, человек выглядит похожим на сверкающий кокон, который достигает размеров, более или менее, раздвинутых в стороны рук. Кокон гудит от мириады энергетических волокон или эманаций, а место сбора выглядит как небольшая область интенсивного переливания свечения на периферии кокона. Восприятие происходит, когда место сбора совмещает эманации снаружи кокона с соответствующими эманациями внутри. Мир, который собирается таким образом, зависит, естественно, от положения места этого сбора.

Видимо, когда мы рождаемся, положение места сбора является еще не заданным, но благодаря коллективному притяжению оно постепенно сдвигается к тому же расположению, что и у всех нас. Таким образом, все мы разделяем одну и ту же реальность. С течением времени, место сбора сдвигается обычно только лишь во время сна, под влиянием некоторых препаратов, а также в связи с травмой или сильной боли. В остальных случаях, оно фиксируется нашими близкими и нашим внутренним диалогом. Внутренний диалог является процессом, который постоянно укрепляет положение места сбора восприятия.

В конечном счете, все учение Нагваля направлено к месту сбора восприятия в управляемом виде, получая таким образом доступ ко всей области возможностей человеческого восприятия зараз, что он понимал как наше право по рождению. Внутреннее молчание является обязательным ключом для освобождения нашего восприятия от своей, так сказать, привычной настройки. Осознанное сновидение, прослеживание, магические пассы и намеренность являются всем тем необходимым инструментарием для движения места сбора восприятия, а искусство прослеживания и намеренности используются опять же для его фиксации и стабилизации в новом положении.

Прослеживание является формой контролируемого поведения, целью которого является создание новой и согласованной субъективности, подобной уже действующей. Однако, если действие обычным образом лишь предполагает бытие в качестве кого-то еще, то при прослеживании, этим кем-то, ты еще становишься и на самом деле. Отсюда следует, что при подлинном прослеживании требуется отбросить всю свою конкретную идентичность.

Я уже был хорошо знаком и заинтригован дерзким мировоззрением Нагваля из его письменных трудов. Но услышав его изложение в столь совершенно новой и харизматичной манере, оно наконец полностью обрело жизненность. Его обаяние, остроумие и вибрирующее присутствие было сродни наркотическому привыканию. Он ничего не требовал и не давал обещаний, но большинство из нас более чем хотели следовать его навигационному курсу. Казалось, что сметены все границы. Все это обещало быть окончательным приключением:

— Идти правильным курсом в море осознавания? Запишите и меня!

* * *

Во время обратной поездки в Тусон, я размышлял о том, что мне так и не представился случай спросить Нагваля о нашей встрече в Шри-Ланке. Но в связи с его постоянным напоминанием об избегании всего личного, в частности  какого-нибудь упоминания о личной истории, вопрос должно быть слишком уж отдавал самомнением и «мне, мне, мне». Так что я отставил его и стал надеяться, что он сам обратится ко мне спустя некоторое время, когда будет подходящее течение энергии.

Пока я три недели гостил в волшебном царстве Нагваля, Виктория удалилась в четырехнедельный медитационный ретрит. Колдовство встретилось с буддизмом, когда мы воссоединились в аэропорту Тусона после окончания ее ретрита. Наши места сбора восприятия определенно были в разных положениях. Я коротко постригся и был заряжен на вызов, страсть и решимость. Виктория в сравнении со мной казалась более уязвимой, высокочувствительной и осознанной. Она была открыта настежь, тогда как я был скорее закрыт. Ее глаза выразили обеспокоенность.

— Так вот как теперь ты выглядишь? — было ее первым вопросом.

Невозможно представить, как мы стали далеки друг от друга. Главной целью обеих наших систем убеждений было достижение внутреннего молчания, для достижения чистого пробужденного осознавания. И все же, посмотрев в глаза Виктории, показалось что мы разъехались в разных направлениях. Возможно ли, что такие разные пути могут привести к одному и тому же результату?

Между нами пролегла огромная пропасть. Мы не просто провели несколько недель по отдельности. На протяжении почти восьми месяцев, мы оба стали искренними приверженцами разных духовных путей. Пока Виктория стремилась обнаруживать и успокаивать внутренний диалог, я уже изменил его, и при помощи Тенсегрити я задействовал все тело в своем эволюционном квесте. Если она хотела убрать свою самость из портрета, я больше всего на свете хотел воспользоваться своими правами от рождения. К сожалению, мы оба были жертвами духовного материализма. Каждый из нас явно придерживался твердых позиций и в конечном итоге это вело к конфронтации. В ретроспективе стало очевидно, что мы были обмануты нашими умами. В терминах Нагваля, летуны собирали урожай с каждого из нас.

Несмотря на все это, когда в тот роковой день мы посмотрели другу другу в лицо через пропасть, дух решил вмешаться красивым проявлением личных синхронистичностей, и мы оба прыгнули через пропасть. В конечном счете, между нами существовала глубокая любовь и привязанность, которая и создала синхронистичности и императивно направила к прыжку. Мы отпустили свое содержимое. Ради любимого человека, буддизм и колдовство были забыты. Что только освежило разлуку.

* * *

Ситуация изменилась в результате отпускания наших противоречий. Мы гармонично сосуществовали вместе и создали прекрасную синергетику. Все начало работать совместно — мои академические занятия в области познания и сознания, буддистские принципы непривязанности и пустоты, магический настрой, страсть, решимость и вызов мира Нагваля.

Вскоре после этих событий, я получил приглашение принять участие в закрытом практическом занятии с Нагвалем в Лос-Анджелесе. К моему удивлению и радости, Виктория тоже этим заинтересовалась, и приглашение было получено и для нее тоже.

Эти закрытые практические занятия проходили обычно в студии для занятия йогой в Санта-Монике, бесплатно. Почти целый год, я с Викторией прилетали каждые выходные из Тусона, пока летом 1996-го мы не перебрались в Лос-Анджелес. Группа практикующих составляла в среднем около двадцати пяти человек, посвященных в практику Тенсегрити, и она собиралась только по приглашениям. Список приглашенных часто менялся, что держало каждого из них в напряжении. Иногда выглядело слишком своенравным и жестоким, когда некоторые из нас выпадали из списка, но было бы трудно найти более мотивирующую стратегию для поощрения безупречности и дисциплины. В результате я очень серьезно относился к письменным указаниям Нагваля.

Одним из руководящих принципов был не рассматривать наши с ним взаимоотношения в личном ключе. Он часто начинал занятия поощряя нас в том, чтобы дать ему отправную точку. Потирая руки в предвкушающем ожидании, он начинал спрашивать загадочным тоном:

— Ну, что нового? Расскажите мне! Гм… Гм… Гм… ? — он озорным взглядом оглядывал комнату. — Расскажите мне историю, но без «я» и «мне»? Расскажите мне что-нибудь действительно интересное, что не имеет ничего с вами общего!

Если кто-нибудь набирался смелости стать волонтером, Нагваль часто воспользовался тем, что было рассказано, чтобы поставить точку или даже развить эту тему для занятия. Он бесконечно рассказывал истории, как правило, подчеркивающие человеческую глупость и всеобщее слабоумие социального порядка. Он был великолепным рассказчиком и всегда заставлял нас смеяться, главным образом над самим собой. Другой, часто используемой уловкой было выявление и нападение на наше самомнение, с помощью рассказа о преувеличенных или даже фиктивных историй об одном из нас, что приводило героя в сильное смущение. Например, он мог рассказывать, что якобы знает о том, что Джон мастурбирует каждый день до пяти раз, или что у Джейн большие проблемы в связи с геморроем.

На этих воскресных занятия часто присутствовали ведьмы и другие непосредственные члены когорты, либо инструкторы по Тенсегрити, а сама атмосфера всегда была чрезвычайно заряженной и сильно притягательной. После одного из двухчасовых занятий у каждого из нас происходили заметные изменения на энергетическом уровне. Когда мы покидали студию для занятий йогой, у всех у нас глаза блестели интенсивным сиянием. Иногда я ощущал сильное покалывание вокруг солнечного сплетения, или давление на уровне основания шеи, не особо отличимое от того ощущения, которое происходит перед сдвигом осознавания, вызываемого приемом психотропных препаратов, таких как ЛСД или мескалин.

Само только присутствие Нагваля, несомненно приводило к сдвигу места сбора данных восприятия. Естественно, мы старались продлевать это состояние, проводя время вместе с другими участниками занятий и практикуя магические пассы. Вскоре все наши близкие друзья были из этого внутреннего круга практикующих и, особенно после переезда в Лос-Анджелес, мы стали постоянно погруженными в этот магический пузырь, удерживаемый силой Нагваля.

В дополнение к воскресным занятиям, почти каждый месяц, по-прежнему продолжались проводиться крупномасштабные семинары по Тенсегрити, в различных местах Америки и Европы, число участников которых иногда доходило до тысячи. Постепенно в таких семинарах меня стали привлекать в качестве помощника, главным образом для обеспечения безопасности, что значило ограждать Нагваля, ведьм и особенно Нури, «Голубого разведчика», от любопытствующих участников семинаров. В нескольких случаях, мне было предложено обеспечить синхронный перевод выступлений, для обычно большого количества немецкого контингента, а во время семинара в Берлине, мне была доверена полностью вся логистика. Самые согласованные и прямые взаимоотношения у меня были со Флориндой, с ней я встречался довольно часто, в самых разных проектах.

Мир Нагваля имел четко различимые параметры. Самым фундаментальными были парадигма места сведения всех данных восприятия, и хищнический сценарий, включающий летунов. В качестве ответа на все это предлагались поведенческие элементы из отказа от коллективного соглашения, безупречности, внутреннего молчания и несгибаемой намеренности; туда же входили и практические маневры прослеживания, сновидения и магические пассы. Тканью, которая связывала все эти элементы вместе, было искусство навигации.

Имея привилегию проводить бесчисленные часы внутри мира Нагваля, для меня стало совершенно очевидным, что в его мире ничего не случалось, что не было бы прямым результатом навигации. Все главные действия и решения Нагваля были напрямую вызваны, либо подтверждались навигационными средствами. Несомненно, Нагваль был мастером в навигации, а его ближайшие члены когорты, особенно ведьмы и Нури, служили в качестве дополнительных органов чувств, туннелируя навигационных данные его пути движения. Его намеренность могла измениться за эти годы, и это определенно произошло под влиянием его личности и его идиосинкразии, но его навигационные маневры я всегда воспринимал как нечто безупречное.

Навигация без компромиссов часто может выглядеть со стороны как капризы, поскольку большинство из нас уже забыли как воспринимать энергетически и как продвигаться в мире интуитивно. Воспринимая энергетически, мы должны приостановить маркировку и интерпретацию всего что нас окружает. Если нам это удается, мы обнаруживаем себя в калейдоскопе энергетических конфигураций. Некоторые из энергетических конфигураций ощущаются нейтральными, некоторые — притягательными, а другие — отталкивающими. Как навигаторы, мы естественно должны отваливать от отталкивающих и направляться к притягивающим энергиям, примерно так как действовал я во время перелета на маленьком аэроплане через систему грозовых штормов на юге Франции. По ходу определения того, что ощущается правильным, у навигатора есть только он сам и его безупречность.

Насколько я мог видеть, Нагваль был действительно бескомпромиссен. Если становилось очевидным, что энергетика у некоторых была не подходящей, он отвергал этого человека, и если такое не было продиктовано, как он называл это, навигационным императивом или намеренностью, второго шанса уже не предоставлялось. Одним из главных его устремлений было формирование когерентной группы из «воинов-путешественников».

Он был заинтригован концепцией критической массы. Эксперимент с муравьями, на который он наткнулся, показывал что насекомые будут вести себя хаотическим образом до тех пор, пока их число будет меньше критического порога, который в данном случае составлял количество из примерно пятидесяти особей. Как только достигалась критическая масса, вся группа сразу же становилась организованной и эффективно работала вместе. Нагваль предполагал, что если бы он смог содействовать формированию энергетически когерентной группы практикующих и достижению их критической массы, то в результате это привело бы к коллективному сдвигу в осознавании.

Он постоянно экспериментировал с нами, подобно энергетическому дирижеру со своим оркестром. Пока мы практиковали Тенсегрити небольшими группами, он передвигался около и между нами, переставляя наши позиции в комнате, словно мы были шахматными фигурами, до тех пор, пока они не вставали правильным образом. Всякий раз в его присутствии, я воспринимал, что его исключительной намеренностью было совершать навигацию безупречным образом и создавать оптимальные условия для роста нашего осознавания, как индивидуального, так и коллективного. Если он не смог заставить его сдвинуться у нас как у группы, то он по меньшей мере хотел вывести нас к «порогу» индивидуально.

Примером такого энергетического дирижирования Нагваля служило сведение Виктории и Ренаты в пару, на основе их цикличности, и Дэвида и меня на основе нашей взаимодополняемости. Он долгое время пытался ввести меня в свой внутренний круг. В каждом выходе я осторожно хореографировал с Флориндой, и все время был в паре с мужчиной или с женщиной из его ближайшего окружения, но все было безуспешно. Не происходило ничего ни химического, ни подходящего вообще.

И вот в такой обстановке, когда я однажды сидел на сцене рядом с Тайшей Абеляр, переводя ее речь на семинаре в Берлине, прямо с потолка на пол упала огромная стальная балка, по счастью никого не поранив, но тем самым дав мне понять через холодный озноб, что я и на самом деле им не подхожу. Передо мной, в то время, встала самая настоящая дилемма. Когда я полностью принял для себя мир Нагваля, я также осознавал, что в действительности ему не подхожу.

На пике своего энтузиазма, на самом деле я все-таки надеялся, что в конечном счете мне удастся проскользнуть в коллективное сновидение с группой и путешествовать с ними в море осознавания. Моей единственной озабоченностью стало то, что я чувствовал себя не в своей тарелке со своими компаньонами. А путешествовать сквозь бесконечность с неподходящей группой звучит как в самом деле дурное приключение.

* * *

Даже мое отношение к Нагвалю были странно неоднозначным. Не так уж и много из некоторых аспектов в нем мне нравились, и не нравилось все остальное. Их стало больше, когда я стал осознавать в себе раскол.

Одна часть меня частенько расстраивалась из-за него, а другая часть безоговорочно его обожала. Разочарованной частью была моя обычная самость, которая хотела признания, похвалы, особого статуса и поощрения. Она была нуждающейся, само-рефлексивной, неуверенной, невовлеченной, управляемой рассудком, скормленной летунам частью меня, которая часто возмущалась Нагвалем из-за отказа признать мою «особость».

На этом мирском уровне, он был подобен главному тренеру, лидеру группы, боссу, и придираться к нему было легко и удобно. Однажды, моя спесь довела меня даже до сомнений в его правоте в отношении состава персонала для семинара Тенсегрити. Мы обедали в Версале, обсуждая очень мощный четырехдневный семинар, который только что завершился. Лоренцо Дрейк представил там новую серию магических пассов, и Нагваль похвалил его исполнение.

— Лоренцо был просто великолепен, не так ли? — просиял Нагваль.

— Да, — сказал я, — но меня даже еще больше впечатлил Юлиус. В его демонстрации вообще не было эго, а движения были невероятно точны.

Нагваль просто глянул на меня своими бездонно глубокими глазами, заставив меня утерять на мгновение нить разговора. Но меня понесло. Я никак не мог понять, почему он так сильно обожал Лоренцо, который производил на меня впечатление законченного эгоиста, тогда как Юлиус всегда казался скромным и безупречным, как типичный воин вообще. Я продолжал разглагольствовать о том почему я думаю, что Юлиус был намного лучшим выбором для представления серии новых движений, пока наконец Нагваль не заставил меня замолкнуть одним сильным взглядом. Атмосфера за столом заметно похолодела и его объятия в заключение нашей обеденной встречи были уже не такими сердечными.

К счастью, эта выходка не привела к завершению моего ученичества. Все, к чему привело мое дерзкое инакомыслие, Нагваль раскрыл репликой в начале нашего следующего группового занятия:

— На всякий случай, если вы не знали: у нас здесь не демократия. Мы идем по курсу не на основе консенсуса, — объявил он с озорным взглядом в мою сторону. Сомневаюсь, что кто-нибудь еще понял что имелось ввиду, но меня поставили на место.

Рядом с Нагвалем и ведьмами, вызовом было останавливать суждения, личную озабоченность и саморефлексию в любой форме. В то время ни один из нас не оказался совершенно готовым выйти за пределы своего личного эго, и в конечном счете мы пересекали и преодолевали именно это. Наиболее заметным выражением этой динамики стала форма коллективной эгомании, которая приобрела внутри нашего небольшого мирка монументальные размеры. Друг с другом мы старались быть самоотверженными воинами в эволюционном поиске путей к освобождению, но как группа мы бессовестно ощущали свою особость.

В наших умах мы были избранными, исключительно знающими. Мы были теми, кто готовился покинуть тонущий корабль этого презренно невежественного социального порядка, окружающего нас. Не смотря на все наши усилия, наши внутренние диалоги все равно оставались, но по большей части они замалчивались. Наши умы были полны презрения к социальному устройству, наполнены историями об особости, размышлениями о том, как продвинуться в иерархии нашего мифа и надеждами на существование, описываемого Нагвалем. Все эти мыслительные процессы вызывали скорее напряжение, страх и чувство неудовлетворенности, чем спокойствие и счастье, а Нагваль очевидно оказался в центре этой динамики.

Но существовала и другая часть меня, которая с этим не имела ничего общего. Это была мимолетная и неуловимая часть того, что ощущалась скорее как вспоминание, чем аспект моек личности. Или же, возможно, мне нужно бы сказать, что я осознавал эту часть скорее в ретроспективе, чем в тот момент, когда все это происходило. Много раз случалось так, что я общался с Нагвалем через ту, другую честь меня самого. И такое просто зачастую не регистрировалось в моем рациональном уме.

Всякий раз, когда мыслительные процессы останавливались, что к счастью случалось довольно часто в присутствии Нагваля, меня захлестывала волна невыразимой любви и благодарности к нему, и все что я мог разглядеть в его сверкающих глазах — безграничная любовь в качестве источника. Особенно после одного из его феноменальных и останавливающий ум речей перед большой аудиторией во время семинаров, когда оказавшись в просто полной тишине и благоговении, я внезапно обнаружил себя в его объятиях, как будто он сошел со сцены. Это был самым буквальным образом секунды вне времени, и я ощутил как будто нечто необъяснимое происходило между нами все это время. Я полностью все это понимал, вообще без всяких мыслей.

Я также помню такие же вневременные события в Версале, во время обеденных собраний или во время случайно произошедших встреч. Однажды, Нагваль попросил сесть за его стол и, держа меня за обе руки, втянул в свое видение того, что он называл «колесом времени». Это было, по сути, метафорическое воспроизведение его восприятия реальности в качестве демонстрации бесчисленных параллельных вселенных.

Он видел возможность «перепрыгивания канавок», как он это называл. Я понимал это как переключение жизней или вселенных. Его увлеченность мистерией осознанности была абсолютно подлинной и чистой, и я снова окунулся в это обоюдное переживание невыразимой любви и безмолвного знания. Он должно быть проговорил около часа, но я не осознал ни одной прошедшей минуты. Во время таких инцидентов, я ощущал себя окутанным в энергетический пузырь, который был отгорожен от всего остального. Я никогда не сталкивался с чем-то подобным вообще. Туда ничего не проникало постороннего; казалось, что экранировались даже звуки снаружи.

Другое памятное событие такого же характера произошло всего за несколько месяцев перед уходом Нвгваля. Выполняя некоторые поручения, я проходил мимо универмага торговой сети «Нордстром» в своем районе, и внезапно ощутил импульс забежать туда, чтобы купить ко всему остальному несколько шнурков. Они были нужны мне уже давно, но в тот момент, все это пришло мне в голову совершенно неожиданно.

В спешке я проскочил вовнутрь, и как только добрался до обувного отдела, сразу же увидел в одном из кресел Нагваля, а мой импульс был настолько мощным, что я буквально плюхнулся в кресло рядом с ним, прежде чем даже поздороваться. Я боялся, что испугаю его, но он не подал виду что удивлен. Его узнающая улыбка медленно возникала из очень глубокого места.

— Нагваль… Извиняюсь… Я и не знал… Я просто плюхнулся в это кресло… Как дела? — смущенно спросил я, все еще задыхаясь.

Тут же я увидел возле стойки с обувью Талию, держащую в руках пару дорогих модельных туфель. Приветствуя меня, она слегка улыбнулась.

— Талия помогает мне выбрать туфли, — ответил Нагваль.

А потом мы просто сидели там неопределенное количество времени, немного переговариваясь, или даже не разговаривая вообще. Я все также дотрагивался до его руки или плеча, когда обращался к нему. Глаза у него были чрезвычайно глубокими и теплыми. Талия не вмешивалась, и в определенный момент я сказал до свидания, встал и вышел из магазина, совершенно забыв о шнурках.

Позже я узнал, что Нагваль почувствовал себя готовым покинуть мир, а он всегда шутил с нами, или мы так об этом думали, что когда он уйдет, то сделает это в своем любимом костюме и в новых брэндовых туфлях. Что определенно ощущалось так, словно бы мое энергетическое тело учуяло ветер этого события и смогло сообщить ему, что мы были еще не совсем готовы оставаться с самими собой.

Последний раз я увидел его на званом обеде в доме на Пандора-авеню, на котором он был вместе с Флориндой и Тайшей. Несколько учеников исполняли скетчи «театр колдовства» для всеобщего развлечения перед обедом. Все скетчи сочинялись исполнителями и всегда подчеркивали глупость и слабоумие социального устройства и одержимость самостью человеческого ума. Никто их них не был профессиональным актером, так что театр колдовства представлял собой хорошую практику в прослеживании и сдержанности.

Обед был роскошным и полезным для здоровья. Флоринда и Тайша готовили его весь день. Сахар был абсолютным «нельзя» в мире Нагваля, так что я был особенно рад, когда Флоринда после еды отвела меня в сторону и поделилась со мной своим секретным запасом шоколада. Она не очень-то следовала правилам, и видимо не только со мной.

Последний из таких вневременных моментов случился немного позднее, тем же вечером. Нагваль отвел меня в угол, и как только пузырь сомкнулся вокруг нас, он стал задавать самые необычные и неожиданные вопросы о карме, проклятиях, искуплении, смерти и даже о боге. Я был просто ошеломлен и со мной случился глубокий когнитивный диссонанс. Это были такие концепции, которые я не мог даже представить, что они входят в часть его словаря. К счастью, его вопросы были по большей части риторическими, и он отвечал на них сам. Я просто не знал что сказать.

Но, как и всегда в такого рода событиях, я ощущал, что поверхностная коммуникация почти не имеет значения, поскольку происходит нечто другое, что я мог охватить своим познаванием. Потребовалось не так много, чтобы я замолчал и, следовательно, смог связаться с Нагвалем другим способом. Объяснить это все можно еще более подходящим образом: внутреннее молчание позволило выйти на поверхность совершенно другую часть меня. Эта другая часть меня была полностью в синхроне с Нагвалем, а знание просто было общим, а не разделяемым или поделенным.

* * *

Нас не ставили в известность о быстро ухудшающемся здоровье Нагваля, но было вполне очевидно, что дело подходит к концу. Исключать этого было нельзя. Мы воспринимали это как должное, точно так же как мы делаем со всем и со всеми остальными. Его частые реплики о том, что его время заканчивается, мы понимали просто как обучающее средство, для того чтобы держать нас в тонусе. Дэвид и я несколько раз приходили в его дом, но Нагваль больше уже не выходил из своих комнат, и мы вместо этого проводили время с ведьмами. В последний визит, Флоринда дала мне экземпляр «Магических пассов», последней книги Нагваля, который он подписал для меня:

Феликсу,
Не теряй шаг, никогда,
Карлос Кастанеда

За несколько месяцев перед этим, я, наконец, получил свое новое имя — «Феликс», означающее что я наконец перерос свою прежнюю самость и что я стал частью колдовской семьи, к лучшему или к худшему. В выборе «Феликса» в качестве имени для меня был очень многое из соответствующего Нагвалю чувства юмора и его навигационного режима работы. Видимо он не забыл нашу встречу в Бандаравеле и даже вспомнил имя попугая, переданного ему на попечение.

Однажды я спросил об этом Флоринду, и она подтвердил это так равнодушно, что я не уверен в том, что она не прикалывалась надо мной таким образом. Она не захотела останавливаться на этой теме, но упомянула, что на самом деле мое новое имя Нагвалю предложила Нури. Взять новое имя и пытаться жить с его намеренностью является удивительной и сильной вещью. Феликс означает «счастливчик», и я посчитал его красивым подарком, который я поклялся никогда не предавать.

Когда я видел Нури в последний раз, она подарила мне швейцарские часы, в знак признательности за мою службу по ее охране, с так много значащим для меня все это время посвящением. Это было в конце семинара, и у меня не было времени развернуть подарок, пока я не вернулся домой уже поздно ночью. Когда я наконец открыл коробочку и достал часы, стрелки показывали без пяти минут двенадцать. Должно быть это был ее прощальный подарок.

* * *

Для постороннего будет сложно понять, каково некоторым из нас было видеть, что этот миф подходит к концу. Если только сам я ощущал себя окруженным магическим энергетическим пузырем во время своих встреч с Нагвалем, то вокруг всех нас было постоянное энергетическое поле — все время, пока миф оставался живым. Его интенсивность нарастала так постепенно, что я никогда не начинал полностью осознавать его силу и размеры.

Только когда умер Нагваль и поле схлопнулось, мне стало заметно насколько оно было сильным. Наиболее заметным элементом этого энергетического поля была невероятная распространенность синхронистичностей. В ретроспективе, вся моя жизнь в то время казалась написанным сценарием. Жизнь была такой гладкой, как будто она была уже отрепетирована. Знаки, предзнаменования и все помыслимые навигационные указания были повсюду.

Если я собирался повидаться с друзьями, то для меня считалось само собой разумеющимся, что имелось свободное место для парковки или оно только что освобождалось прямо перед домом, когда я туда подъезжал. Или подумав о ком-то, почти сразу же раздавался телефонный звонок именно от этого человека.

Все вокруг говорило со мной. Крики птиц, карканье ворон, рекламные щиты, номерные знаки, вообще все могло предстать в моем поле восприятия так, чтобы подчеркнуть мысль или подвести к действию, всегда придающему ему совершенный смысл. Это был прекрасный танец с реальностью, и подсознательно я считал это результатом моей нараставшей личной силы.

Но это было не так. Когда умер Нагваль и ушли ведьмы, поле схлопнулось и ничего похожего не осталось. Музыка кончилась. Танец завершился. Я был сам по себе, или почти сам по себе. Все вместе мои коллеги по ученичеству не смогли вернуть музыку, не смогла и Кэрол Тиггс, которая осталась и после. Жизнь, конечно же, продолжалась, и я просто позволял импульсу взрыва нести меня. Что же касается навигации, то похоже мне пришлось начать с нуля. В отличие от ощущений брошенного в воду и вынужденного плыть, я чувствовал себя вовремя вышедшим из воды, вынужденного двигаться дальше пешком. Это было приземление ковра-самолета. Ковра уже не было, вернулась земная тяжесть.

И я держался за несколько написанных рукой слов на внутренней стороне обложки:

— Не теряй шаг, никогда!