ИСКУССТВО НАВИГАЦИИ

Феликс Вольф

опубликовано в 2010 г.

…А теперь, поведав о том великом море,

о страстном влечении к океану, овладевшей мною,

о благой и невидимой глазу навигационной звезде

плывущей высоко в темном небе,

я, как молодой лосось, готов покинуть свою родную речушку,

сладко томясь жаждой великого путешествия,

и с приходом прилива двинусь в путь.

Дэвид Уайт

«Песня Лосося»

 

Введение

Сознательным намерением этой книги является провести читателя через переживания красоты, волшебства и простоты навигации в жизни. Навигация в жизни требует других отношений с миром, чем это обычно у нас принято. Это можно проиллюстрировать, сравнив две разновидности задаваемых себе самому вопросов.

Мы можем спросить себя: «Что я хочу сделать со своей жизнью и как мне получить от этого максимальную отдачу для себя?»

Или же: «Что жизнь хочет сделать со мной и как я могу об этом узнать?»

Искусство навигации заключается в ответе на последний вопрос.

Чтобы выяснить, что нам делать со своей жизнью и как получить от этого максимальную отдачу, мы начинаем думать, анализируем, размышляем и действуем стратегически.

А чтобы выяснить, что же хочет жизнь, что бы мы сделали, мы должны стать восприимчивыми, текучими, алертными, внимательными и жить настоящим моментом.

Два этих заданных себе вопроса и результирующие подходы к жизни серьезно отличаются друг от друга. Однако, сам я считаю, что именно от второй разновидности вопросов мы получаем максимальное удовольствие от жизни, да еще так, что можем при этом слиться с ней полностью.

На практическом уровне опыт навигации в жизни очень сильно напоминает переживания в охоте за сокровищами — всеобъемлющую, многогранною, волнующую, самую настоящую охоту за сокровищами.

В искусство навигации меня посвятил Карлос Кастанеда, известный писатель, антрополог и шаман. Я был связан с ним много лет, включая трехлетнее ученичество, вплоть до его смерти в 1998 году. Кастанеда практиковал шаманизм, или колдовство, но на передовом, современном уровне, которое связано не столько с использованием сверхъестественных сил, сколько со сложными аспектами восприятия и мастерством осознавания. Конечной целью его шаманских устремлений было достижение того состояния, которое он называл тотальным освобождением.

В центре мировоззрения Кастанеды была концепция намерения: сознательный, творческий разум, который представляет собой как личный, так и вселенский интеллект. Кастанеда считал, что путь к полному освобождению индивидуальности лежит через его или ее связующее звено с вселенским намерением. Чем чище это связующее звено, и чем лучше соответствие между индивидуальным и вселенским намерением, тем выше степень освобождения. В своей книге «Сила безмолвия», Кастанеда утверждал, что «каждый поступок, совершаемый колдуном, так или иначе оказывался либо способом укрепления его связи с намерением, либо ответной реакцией, порождаемой самим этим звеном. Колдуны должны быть активными и постоянно отслеживать проявления духа. Такие проявления назывались жестами духа, или, проще говоря, указаниями или предзнаменованиями.»

Начиная с того момента, когда я коснулся мира Кастанеды, я был заинтригован этим интерактивным образом жизни, и процесс «сдувания пыли с моей связи с намерением», как он называл это, стал одним из самых главных интересов в моей жизни. После многих лет практики, и особенно во время моих личных взаимодействий с Кастанедой, я смог наблюдать насколько волшебным и мощным образом разворачивалась жизнь, как она наполнялась информацией через заработавшее звено с намерением. Ту дисциплину, которая принимала участие в расчистке и укреплении этой связи с намерением, и в восприятии, и в реакции на проявления духа, я стал познавать как искусство навигации.

Импульсом для написания этой книги послужила работа с трудными подростками и молодыми людьми в специальной школе-интернате, где в период с 2003 по 2007 год, вместе с моей женой Кармелой, я осуществлял инновационную терапевтическую программу на основе восточной медицины. На протяжении более чем тысячи групповых занятий и восьми тысяч индивидуальных курсов терапии, мы задействовали акупунктурные и фитотерапевтические методы лечения, обучали йоге, цигун и практическим жизненным навыкам.

Ощущая огромное уважение к нашей молодой клиентуре, мы хотели оказать наиболее благотворное влияние на их жизнь. Поначалу лишь через случайные беседы и ответы на вопросы, мы стали делиться с ними о том, что мы знали о жизни, в особенности о том, как испытать счастье и умиротворенность, в отличие от боли и проблем. На протяжении многих лет эта часть наших занятий превратилась в ключевой элемент нашей программы, которую сопровождают и поддерживают все остальные методики.

Наблюдая такое множество эмоциональных страданий, озлобленности, разочарования, депрессии и запутанности, мы естественно стремились выбраться за границы способов облегчения симптомов, чтобы найти сами корни этих страданий. Изо всего множества жизненных навыков тема повторного введения в жизнь магии через искусство навигации, всегда вызывала наибольший интерес и любопытство среди наших студентов. Именно благодаря этому постижению, мы начали видеть их личные предрасположения.

В возрасте от четырнадцати до двадцати четырех лет, то есть когда наши студенты переходили из подросткового периода во взрослую жизнь, они должны были бы узнать полностью новое описание жизни. Но такое новое описание привносит не только новые и дополнительные элементы в их жизни, оно также выносит прочь кое-что такое, что они даже и не знают, что имели, пока они не начнут ощущать холодную реальность их утраты.

В детстве мы живем скорее в магическом измерении. Нас мало волнуют экзистенциальные вопросы. Можно сказать, что едва ли мы вообще их осознаем. Ведь жизнь является намного более непосредственной и представлена в настоящем моменте времени. Баланс между бытием в текущем моменте и бытием выхода из него благодаря миру взрослых, по-прежнему формируется согласно нашему личному желанию. Нам не хочется слишком много думать о том, что нам делать со своей жизнью. Жизнь все еще, как нам кажется, содержит еще очень много возможностей и потенциала.

Но поскольку мы все чаще загоняем себя в шаблоны после бытия в мире взрослых, мы при этом теряем волшебную, магическую связь с жизнью. Возникающая у нас сексуальность усиливается импульсами самонаблюдения и самоопределения, и постепенно, самореализация, саморефлексия и самосознание, совместно с намерением нашей социальной среды, переключает наше внимание внутрь, отделяя нас от мира, живущего чем-то большим. Вместо переживания каждого момента жизни во всей его полноте. Мы стараемся что-нибудь сделать в нем, либо получить что-то от него, словно бы он является неким определенным объектом.

Поскольку в детстве мы ослеплены игрой своих гормонов, мы также обманываемся имеющейся у нас магией и подключенностью, которую имеем надолго, как нам кажется. В результате множество молодых людей в этом переходном возрасте, остаются в смущении и расстроенных чувствах — состоянии ума, которое имеет тенденцию сохраняться на всем протяжении нашей жизни.

В процессе своей работы мы поняли, что множество озлобленности и самодеструктивного поведения наших студентов имеет свои корни в осознании этой потери. Будучи вытолкнутыми из непосредственности течения жизни, они остаются наедине с растущей внутри пустотой, которую они отчаянно пытаются наполнить интенсивностью при помощи наркотиков, членовредительства и другого экстремального поведения.

Нашей главной целью стало предложить альтернативный способ отношения к миру, который содержал бы в себе магическое измерение и повторное подключение наших молодых клиентов к своему окружению и жизни в целом. При содействии их собственных интересов и запросов, мы все больше и больше делились тем, что узнали об искусстве навигации. В то время, пока наши студенты изучали некоторые наши собственные навигационные рассказы, мы начинали выделять те навыки и поведенческие установки, которые являются необходимыми для включения в «бона фиде» их образа жизни. Почти каждый из нас сталкивался со случайными совпадениями и пиковыми переживаниями, или эпизодами потока, оказываясь в колее или в «зоне». Все это является элементами навигационного опыта. Но обычно они воспринимаются чересчур уж произвольным образом, слишком нечасто для того, чтобы послужить основой для нашего личного образа жизни.

Для навигации и превращения своей жизни в поиск волшебного сокровища, для настройки на музыку вселенной и растворения в своем танце жизни, требуются определенные навыки и изменения подходов. Большая часть этих навыков относятся в повышению уровня нашего осознавания, и мы скомпилировали то, что узнали в раздаточный материал для наших студентов. Затем эта небольшая брошюра доросла до идеи книги, а книга обрела форму рассказа.

Этот рассказ является подлинным отчетом о том, как жизнь проводит через множество трудностей при обучении танцам самоиндульгирующего и циничного молодого человека. О том, как она прибегает к использованию сил и самого настоящего колдуна, чтобы проникнуть внутрь головы глухого молодого человека, и чтобы заставить его услышать музыку. И о том, насколько мучительно медленно шел этот процесс, для того чтобы самоиндульгирующий и циничный молодой человек стал двигаться в такт вместе с музыкой.

Но после этого, она рассказывает также и о восторженном веселье от танца, блаженстве энергии, смелости в поступках и невероятной легкости бытия.

Глава 1 Когнитивный диссонанс

Перевод © Княже, 2012.

Это было в июле 1998 года, в четверг, незадолго до семи вечера. Я съехал с автострады и повернул на Венис-бульвар в Лос-Анджелесе.

— Здорово, успеваю вовремя, — подумал я, улыбаясь самому себе.

Я заехал в город, чтобы встретиться с Дэвидом, своим другом и напарником в ученичестве у Карлоса Кастанеды. Мне было любопытно посмотреть, что он сделал с моими старыми апартаментами, после того как он занял их несколько месяцев назад. Ведь они для меня были — и оставались до сих пор, самым магическим местом из тех, что я находил.

Здание в конце Бэгли-авеню заметно выделялось среди остальных по соседству, расположенных между Венис-бульваром и автострадой Санта-Моника. Оно излучало атмосферу легкости и счастья, несмотря на свою близость к широкой федеральной автостраде, с ее нескончаемым потоком машин. Апартаменты обратили мое внимание своей удивительной силой, когда несколько лет назад я искал подходящее место, перебиравшись из Тусона в Лос-Анджелес, чтобы быть ближе к Нагвалю.

«Нагвалем» мы называли Карлоса Кастанеду, легендарного антрополога, писателя и шамана, того кто был главной направляющей силой в моей жизни уже больше восемнадцати лет. Однако на практическом уровне, Нагваль и Карлос Кастанеда проявлялись как две разные сущности. Мое взаимодействие происходило по большей части с Нагвалем. Он был безличностным и непредсказуемым учителем и наставником, который превратил мою жизнь в захватывающее путешествие осознания. Карлосом Кастанедой было его альтер эго, его личностное проявление как антрополога и писателя, с кем встречался я лишь изредка.

* * *

До своего переезда, из Тусона в Лос-Анджелес в хорошее время года я летал каждый выходной, чтобы встретиться с Нагвалем. Но с каждой встречей, притяжение становилось все сильнее, и в конечном счете мне захотелось переехать. С нетерпением я пустился в поиски подходящего дома. Разведка мест, игра с инстинктами и с интуицией, навигация энергии новой окружающей среды всегда было одной из моих страстей.

В этой конкретной разведке у меня уже была естественная отправная точка: любимый ресторан Нагваля «Версаль» на Венис-бульваре, в котором, наверное, была самая лучшая в городе кубинская кухня. Так что из аэропорта я отправился прямо в «Версаль», чтобы отведать личон, знаменитую, приготавливаемую на медленном огне свинину, маринованную в луке и чесноке, с черными бобами и жареными бананами, мое любимое тогдашнее блюдо.

В плане было неторопливо покружить на взятом в аренду автомобиле вокруг окружающих его районов и, получив генеральное ощущение этой области, сузить свой поиск. Личон похоже весьма порадовал мое тело, и оно горело желанием поработать.

Для полноты рассказа, считаю своим долгом упомянуть, что для ускорения трансформации личона в навигационную энергию, я еще выпил двойной «экспрессито»: имеющее дурную славу, но непревзойденное кубинское кофе, которое подают в «Версале». Кстати, подозреваю, что это самое кофе, но в другом проявлении — «каппучинито», ускорило уход Карлоса Кастанеды из этого мира.

Покинув ресторан, я немного покатался по прилегающим вокруг него улицам. Некоторые небольшие дома и жилые здания имели явные признаки сдачи в аренду, и я пришел в возбуждение. Через десять-пятнадцать минут, проезжая вдоль Бэгли-авеню, на глаза мне попался баннер перед зданием с объявлением о сдаче в аренду. Оно было относительно новым, современным, имело кубическую структуру высотой в три этажа с чистым, белым фасадом и ярко-розовыми оконными рамами.

Радостного вида здание стояло полностью особняком от переполненного потока массы машин на автостраде рядом с ним. Прямо перед входом на фасаде имелась автостоянка, так что я проехал прямо туда и вышел из машины. Снова посмотрев на баннер, я ощутил мгновенный толчок в средней части тала, осознавая указанный там номер телефона: 396-4444.

Было что-то в этом моменте интригующее. Толчок пришел с той самой глубины, где я уже точно знал, что нашел свой новый дом. Примешанная к этому осознаванию неизбежность отозвалось ощущением тревоги, что было связано с близостью автострады. В Тусоне я жил в красивом и тихом доме на цветущем, высоком и необитаемом месте, и перспектива жить рядом с самой оживленной в стране автострадой выглядела странноватой, если сказать не больше.

Но что-то неизбежное взяло надо мной верх, и прежде чем это понять, я уже набирал телефонный номер. Тогда я был увлечен числами. Они являются некими естественными навигационными указателями, вездесущими и магическими в своей простоте. Четверка была определенно моим любимым числом, и она сопровождала меня по жизни очень часто.

* * *

В середине 1980-х годов, когда я еще жил в Германии, мы со своей прежней женой Викторией, каждый второй уикенд выезжали из Мюнхена на пару сотен миль, в Баден-Баден, поиграть в рулетку в знаменитом казино. Это стало у нас заветным ритуалом. Мы придерживались такого распорядка более шести месяцев. Приезжая в Баден-Баден, хорошо известный уже около двух тысяч лет аристократический курорт, мы останавливались в отеле рядом с термальными источниками. Проводили несколько часов в знаменитых своей благотворной силой термальных водах, испарявшихся из земных глубин, превосходно поужинав в великолепном небольшом чешском ресторанчике, переодевались и затем шли в казино.

В казино, как правило, мы придерживались одного и того же поаедения. Идея заключалась в том, чтобы преобразовать энергию термальных вод в предчувствия и интуицию. Казино выглядело очень респектабельным, на уровне Монте-Карло: без автоматов, только столы, карточные игры, и хорошо одетые, любезные служащие. Таким образом, мы прогуливались по казино, присматриваясь к людям, немного дурачились, стараясь быть осознанными и представляя себе разного рода шансы, постоянно «прислушивались» к почти неуловимым изменениям предчувствий, которые подсказывали мне не спеша подходить к четвертому столу рулетки и ставить десять дойчемарок на номер четыре. Вот и все, что я там всегда делал. Иногда я задерживался за столом немного подольше и повторял ставку несколько раз, если было соответствующее хорошее ощущение.

Потрясающим и почти невероятным результатом было то, что мы оставались в выигрыше каждую поездку в Баден-Баден. Обычно он составлял сумму от четырехсот до восьмисот дойчемарок. Этого всегда было более чем достаточно для покрытия расходов на весь уикенд, и нас это очень радовало. Однажды, еще на первых порах, меня захлестнуло волной жадности, и я начал делать двойные ставки, но такие эмоции глушили мои предчувствия и это переставало работать. Потому мы остановились на изначальном намерении, каждый раз оставаясь в выигрыше.

Как правило, ставку в заключительной игре я делал уже ночью, и однажды, когда я поставил свои десять марок на номер четыре и шарик уже начал вращаться, я ощутил толчок в спину. Я развернулся и поддался сильному желанию поставить еще десять марок на номер двенадцать за третьим столом сзади меня. Возможно двенадцать было результатом мгновенного умножения четыре раза по три, но никаких колебаний при этом не было вообще, и никакие мысли мне не мешали.

Шарики остановились почти одновременно, передо мной — на четвертом номере, а когда я повернулся назад, то уже был уверен, что за третьим столом выпал номер двенадцать. Это было невероятное ощущение подключенности и благодарности, которое даже вызвало у меня слезы, и, ко всему прочему, принесло в мой карман более семисот марок.

* * *

Поэтому, когда я набирал 396-4444, у меня определенно было ощущение возбужденного ожидания. Ответил дружественный женский голос и вскоре передо мной открылись входные двери. Женщина, что встретила меня в лифте, была исключительно доброжелательной и гостеприимной. Она препроводила меня на второй этаж, показав относительно небольшие апартаменты, с видом на улицу. Я был озадачен. Место было неплохое, но я как-то не смог представить себя живущим здесь, а все мои навигационные ощущения начали улетучиваться. Я походил вокруг, подошел к окну, но как ни старался, не смог зацепиться за что-нибудь. Я спросил, не знает ли она еще о каких-нибудь свободных апартаментах в здании. Сначала она колебалась, но потом сказала: «Ладно, на самом деле, вот только сегодня молодая пара из 306-го сказали мне, что они съедут в следующем месяце. Это на самом верху, довольно большие и дорогие апартаменты, хотя… Сейчас они как раз могут быть дома. Если хотите, можем зайти к ним и посмотреть. Они — хорошие люди.»

Номером 306 была двухэтажная угловая мансарда с окнами от пола до потолка в двух направлениях. Это было потрясающе. Молодая пара держалась любезно и предупредительно, сказав что я могу здесь «зависнуть» сколько захочу, чему я был несказанно рад. Хозяйка тоже оставила меня, и мы договорились что я ей позвоню, когда приму какое-нибудь решение.

Апартаменты были залиты светом и оптимизмом, но при этом, как сразу же оказалось, и всеми теми тревожащими звуками и видами на самую оживленную автостраду Америки, прямо на уровне окна, на расстоянии не более пятисот футов поблизости. Мне захотелось сесть, и я обнаружил у дружелюбной молодой пары удобное офисное кресло за столом на нижнем уровне. Я был заворожен. Положив подбородок на руки, я не мог не смотреть на автостраду, и все о чем я подумал, было: «как жаль, как жаль, черт возьми… как жаль.»

Машины, жужжащие на востоке, машины жужжащие на западе, жужжащий восток, запад, слева, справа, жужжание, жужжание, жужжание…

Сквозь открытые окна подул сильный океанский бриз, заставив меня откинуться назад и глубоко вздохнуть.

«И свет, так много света.»

— Ничего себе местечко! Но как жаль, — опять подумал я, — как жаль. Как же все это стало возможным?

Свободный подъезд, телефонный номер, все как по маслу и вовремя, дружественные, приветливые люди, мой навигационный инстинкт, подтверждающий толчок — все вместе, казалось бы, складывается в гигантский маяк, могучий и убедительный.

Но я в то время был одержим спокойствием, покоем, тишиной, неподвижностью. Как же мне теперь свести все это вместе? И сидя так, я словно приклеился к креслу.

Пара оставила меня по своим делам, пригласив оставаться сколько хочу.

— Просто закройте дверь, когда будете уходить, — сказали они прощаясь.

Спустя некоторое время я встал, чтобы закрыть окна. Подумал о звукоизоляции, шторах, затычках для ушей… Подумал о нашем доме в Тусон Маунтин, звуках шороха пустынных тварей, криках птиц, бродячих койотах…

Вернувшись в кресло, мысли у меня постепенно успокоились, и совершенно автоматически, мое внимание сосредоточилось на дыхании. Я не помнил, как это произошло, или же на самом деле что-то послужило тому триггером, но внезапно в моем сознании произошло изменение, что-то словно бы сместилось.

На более низком уровне восприятия я ощутил какое громадное количество энергии проходит через это место. Когда я просто позволил своему восприятию ощутить его, не привязываясь ни к чему вообще, картина полностью изменилась. То, что я наблюдал в тот момент, было разными слоями вибраций, сплетающихся вместе в мощный поток энергии, заполняющей апартаменты, протекающий с одной стороны, на другую. Не было такого места, где бы можно было спрятаться. Это было невероятно. Мне казалось, что я стою на середине реки.

Что за великолепная возможность мне была предоставлена!

Что если мне удастся идти в ногу со всем этим? Я подумал о том, чтобы позволить течь этому потоку через меня 24 часа в день, 7 дней в неделю, 365 дней в году, всякий раз когда я буду дома?

Конечно же! Я понял. Что за подарок!

Мне вдруг стало так очевидно: все что надо сделать — позволить этой энергии проходить через меня, через апартаменты, через мою жизнь, мое тело, мой разум и позволить ему уносить все то, что мне больше уже не нужно.

Даже когда я пристально вглядывался в автомобили, как они одновременно летели в обеих направлениях, я уже начинал ощущать такое спокойствие, которому еще не было равных в моей жизни, спокойствие гораздо более глубокое, чем тишина высокогорной пустыни.

Подобравшись к сердцевине этого осознавания, я позвонил менеджеру и сказал, что с радостью займу эти апартаменты.

* * *

И вот теперь, уже более чем два года спустя, я снова медленно ехал по Бэгли-авеню, наслаждаясь закатными лучами солнца. Это был один из тех самых мягких, молочных концов дня в Южной Калифорнии, когда кажется, что останавливается время. Видимо это были холодные пары с Тихого океана неподалеку, пронизываемые солнечным светом, что и дает такое мягкое янтарное сияние. Оно было одной из моих любимых вещей в жизни здесь.

Только что я уже проехал около часа дальше на юг, но вернулся в Лос-Анджелес, чтобы увидеть Дэвида.

— У меня имеется масса интересной информации, которой хотелось бы поделиться, — сказал он по телефону.

Со дня смерти Карлоса Кастанеды прошло всего лишь несколько месяцев, а загадка уже начала раскрываться. Для нас его смерть стала знаковым событием. Нагваль был в центре моего мира на протяжении довольно большой части моей взрослой жизни. Моя вовлеченность по отношению к нему была настолько тотальной, насколько такое допустила моя личность. Я перечитал каждую из его книг по меньшей мере раз десять — самым буквальным образом. Помимо того, что это послужило мне в качестве дорожной карты для путешествия по всей своей жизни, они стали основой для моего понимания и обучения английскому языку.

Кроме того, в последние годы у меня еще имелась привилегия синхронного переводчика множества речей Нагваля на немецкий, во время интернациональных семинаров. Я стал настолько хорошо знаком с его синтаксисом, его манерой говорить, что часто обнаруживал себя в полном синхроне с его словами, заранее зная что он скажет дальше. В результате я слышал свой немецкий перевод в то же самый момент, когда в наушниках появлялись английские слова. Было даже немного жутко при этом. Продолжительная и абсолютная концентрация, необходимая во время синхронного перевода, предоставила уникальную и весьма глубокую связь между двумя нашими умами.

Изначально я переехал в Соединенные Штаты для того, чтобы попытаться оказаться ближе к тому сказочно живому мифу, созданному Кастанедой. Тогда вообще не было никакой надежды повстречаться с ним на самом деле. Никто не знал, где он находится, думаю даже в журнале «Тайм», который выпустил номер с обложкой и рассказом о Кастанеде в 1973 году, объявив его «крестным отцом движения нью-эйдж». Он был настолько недоступен, что в журнале даже не смогли найти его фото для иллюстрации к статье. Все, что они смогли достать — карандашный рисунок парня, который учился вместе с Кастанедой в университете. Многие сомневались в его подлинности, а некоторые и в существовании вообще.

Я провел около двух лет в Мексике, исследуя отдаленные районы, встречая бесчисленных брухо, курандерос и других загадочных людей, втайне надеясь повстречать «человека знания», подобного учителю дону Хуану, как Кастанеда, и стать посвященным в другой мир — отдельную реальность.

И тогда, моя непреклонная намеренность и навигационное упорство наконец принесли плоды, и я действительно нашел и его самого, и его эклектичную команду когорты. Полученный результат оказался совершенно новым уровнем интенсивности. Все это время он достаточно успешно скрывался в центре Лос-Анджелеса, если быть точным в западной его части, в небольшом скромном домике, за высокой живой изгородью, на тихой улочке, с примечательным названием Пандора-авеню.

В середине 1990-х годов Нагваль стал более доступным и начал работать с группой соратников и учеников. Та группа людей, с которыми он поддерживал регулярный личный контакт, составляла примерно от тридцати до сорока членов. В соответствии с восприятием Нагваля «энергетической необходимости», группа была структурирована в определенную, хотя и не фиксированную иерархию. Разные члены группы имели довольно сильные отличия по доступу и влиятельности по отношению к Нагвалю и его учению. Дэвид и я по большей части находились где-то в середине, но ближе к концу, мы встречались с ним почти каждый день, были даже несколько раз у него в доме, что было достаточно исключительной привилегией.

Карлос Кастанеда умер не совсем неожиданно. Но когда это все-таки случилось, жизнь большинства из нас разительно изменилась.

* * *

— Привет, Дэвид, — воскликнул я, обнимая его, словно бы давным-давно пропавшего брата. Дэвид спустился на лифте, чтобы поприветствовать меня. Я вгляделся в его лицо. Он выглядел совсем не изменившимся — всегда сообразительный, компетентный, немного вредный адвокат, с обманчиво незащищенной наружностью. Ну может быть он немного округлился в талии, тогда ведь он тоже полюбил кубинскую кухню в Версале.

— Рад тебя видеть, — сказал он. — Как Кармела?

— О, с ней все в порядке, она шлет тебе свою любовь, — ответил я.

С Кармелой я познакомился в прошлом году. Она появилась из ниоткуда, невольно выдернув меня из того гигантского вихря, созданного дезинтеграцией Нагваля. Для большинства из нас смерть Карлоса Кастанеды определенно стала взрывом, создавшим вихрь энергии, который закрутил наши личные судьбы самыми невообразимыми путями.

Некоторые из его ближайшей когорты попросту исчезли, никто их больше не видел. Одна ушла из жизни. Ее тело, спустя несколько лет, было найдено в Долине Смерти. Небольшая группа учеников продолжала распространять его учение в рамках семинаров, которые до сих пор продолжают проводиться по всему миру. Некоторые всячески старались восстановить свои прежние интерпретации реальности, свою жизнь до встречи с Нагвалем. Другие оказались на новых отправных точках.

Насколько мне стало понятным, лично я оказался при этом в межгалактическом пространстве. Это до сих пор остается наилучшей аналогией, которую можно найти, даже в ретроспективе, десять лет спустя. Понятно, что Нагваль был тем самым солнцем, на орбите которого я вращался более восемнадцати лет. Моя жена, Виктория, большую часть этого времени разделяла эту орбиту со мной, пока природа этой конкретной солнечной системы не потребовала от нас перейти на отдельные орбиты. Двойных планеты были невозможны. Социальный порядок взаимоотношений не поддерживался. Так что, часто через экстремально болезненные процессы, Виктории и мне, в конечном итоге, пришлось заново изобретать наши отношения, чтобы вписаться в мир Нагваля. Мы двигались отдельно, хотя оставались влюбленными друг в друга, перейдя для этого на отдельные орбиты. Но гравитационные силы, неизвестные нам, создавали безвозвратную реальность, и как следствие, мы были обречены любить друг друга лишь издалека.

* * *

Кармела была подругой и тоже студентом Колледжа восточной медицины, в котором я тогда учился. Она привлекла мое внимание из-за поразительного сходства с тремя членами нашей группы.

Основой мастерства Нагваля и, с моей точки зрения, практической сути его учения было искусство навигации. Часто он называл нас «навигаторами в море осознавания». Навигацией является альтернативный способ продвижения по жизни и отношений к реальности. В то время как подавляющее большинство людей продвигаются по жизни руководствуясь в первую очередь своими мыслями, «навигатор» продвигается по жизни в результате своей связанности напрямую с жизнью, со вселенной, с бесконечностью, с духом или с намеренностью, а Нагваль предпочитал называть это универсальным сознанием, которое пронизывает все существование вообще. Поскольку предметом этой книги является искусство навигации, я остановлюсь на первой попытке этого определения и надеюсь, что оно станет более понятным по мере дальнейшего продвижения далее.

Сходство, которое поразило меня, когда я встретил Кармелу, было не просто внешней похожестью. Называемая Нагвалем «цикличность», имела скорее внутренний характер, то подобие, что можно скорее ощутить интуитивно, чем увидеть. Циклические существа могут необъяснимым образом напоминать нам своих дубликатов в прошлом, мы даже могли бы ошибиться, принимая одного за другого. Часто они имеют схожие судьбы, манеры, вкусы или даже профессии. Воспринимая энергетически, цикличность выступает в роли некоей одежды одного и того же дизайнера, или автомобиля одного и того же бренда. Нагваль уподоблял циклических существ бусинкам занавеса, нанизанные вместе намеренностью, и всякий раз, когда он сталкивался с цикличностью, в частности среди его учеников, это имело для него особое значение и давало информацию о своих навигационных маневрах.

В энергетическом восприятии нет ничего такого уж фантастического. Это всего лишь то восприятие, что предваряет мышление. Это первое и прямое впечатление, что мы получаем о чего-то или кого-то перед тем, как приклеить этикетку, сравнить, вынести суждение или классифицировать. Из-за присущей нам одержимости и поглощенности мыслями, большинство из нам забыли, как воспринимать энергетически.

Навигатор, будь он в море осознавания, либо в самом настоящем океане, руководствуется сигнальными метками. Метками навигации в океане могут быть маяки, бакены, буи, течения, положения звезд, направление ветра или присутствие чаек. В море осознавания, при навигации по самой жизни, навигаторскими метками являются те элементы восприятия, которые выделяются таким образом, что это выходит за рамки мышления, причин и причинности. Таковые метки являются независимыми от мира мышления. Фактически, чем меньше будет мыслей, тем станут яснее метки. Цикличность может служить именно такой меткой. Другими и гораздо больше используемыми метками являются синхронистичности — два или более события, которые происходят по большей части без какой-либо причинно-следственной связи между собой. Мы часто рассматриваем совпадения как нечто необъяснимое, приводящее в смятение или кажущимися практически невозможными стечения обстоятельств.

Если рядовой навигатор больше мог бы заинтересоваться синхронистичностями, предчувствиями, предзнаменованиями и другими формами безмолвного знания, Нагваль, как направляющий и руководящий группой людей, был так же заинтригован и цикличностью.

Кармела была явно и несомненно циклична трем структурно значимым женским членам группы. Этими тремя женщинами были Кэрол Тиггс; женский аналог Нагваля, ака Женщина-Нагваль, Рената Мюрез, давний член группы и Виктория, моя жена. Последние две были у Нагваля в паре, в связи с их цикличностью и в целях взаимной поддержки.

Нагваль постоянно манипулировал структурой нашей группы, соединяя по парам и группируя членов, пытаясь создавать различные уровни и динамику коллективного осознавания. Он был заинтересован идеей создания критической энергетической массы, которая могла бы помочь нам достигать внутреннего молчания всем вместе. Он предполагал, что как только мы сможем поддерживать внутреннее молчание как группа, у нас появится возможность перейти в осознанное коллективное сновидение с беспрецедентной непрерывностью и реалистичностью.

Цикличность Кармелы была настолько очевидной, что когда я мысленно представлял образ Ренаты, то на него накладывалось лицо Кармелы, и наоборот. Во время семинаров практиканты иногда подходили к Кармеле и задавали вопросы, которые были предназначены Ренате, хотя обе выглядели довольно непохожими в классическом смысле. Естественно, я был этим заинтригован и хотел довести это до внимания Нагваля. Однако, на тот момент времени для того, чтобы добавить еще одного члена группы или подействовать каким-то иным образом на такую находку, попросту не было достаточно энергии. В то время я не знал, что состояние его здоровья ухудшилось, выйдя за рамки восстановления.

В гравитационных событиях, которые последовали затем, Кармела и я, поначалу неосознанно, придвигались все ближе и ближе друг к другу. И когда вся эта мифическая солнечная система, в конце концов, взорвалась и я оказался в межгалактическом пространстве, я был там уже не в одиночку. В отличие от полной дезориентации, отключенности и глубоко осознавания невыразимой потери, я комфортно плавал в небольшой спасательной капсуле с одним из приятнейших существ, с которыми я когда-либо встречался.

* * *

— Ты так счастлив с ней, — сказал Дэвид.

— Я знаю Дэйв, поверь мне, я знаю, — ответил я.

Мы поднимались в лифте, рассматривая друг друга в этой вынужденной близости. Я молча удивлялся тому, как повлияли на Дэвида все эти события.

— Ты неплохо выглядишь, — прервал я молчание.

— И ты тоже, — улыбнулся в ответ Дэвид.

Дэвид и я были парой, согласно Нагвалю, таким же образом как Виктория и Рената, за исключением того, что в нас не было ничего цикличного. Нагваль никогда ничего не продумывал заранее, но, насколько я мог видеть, в наших личностях не было ничего похожего вообще. Казалось, что мы как бы находились на разных концах спектра, были двумя половинами энергетических возможностей. Где Дэвид заканчивал, я начинал, и наоборот. Наши различия были настолько глубоки, что мы даже не пытались спорить. Дэвид говорил спокойно и контролировал себя, я же вел себя достаточно шумно и импульсивно. Дэвид был структурирован, стратегичен, разумен и продумывал все наперед. Он все записывал. У меня не было ничего такого. Дэвид был геем, я — наоборот. Он был девой по зодиаку, я — стрельцом, и этот список можно продолжить и дальше.

Тем не менее, для меня совершенно ясно, что наша конфигурация была не просто произвольно разнородной. Имелось нечто очень точное в отсутствии у нас взаимного перекрытия. Существа с таким полярными взаимодополнениями могли составлять вместе продуктивные и сбалансированные рабочие звенья. Действуя в связке как единое целое, они производят силу и обхватывающую полноту, они способны противостоять другим, если не воспринимают свою собственную конфронтацию.

Цикличные существа следует совсем другой динамике. Они являются разными проявлениями одного и того же энергетического проекта. Как таковые, они служат огромными зеркалами друг для друга. Если у нас имеется множество проблем с самим собой, мы также будем иметь много проблем с тем, кто является цикличным по отношению к нам. По этой причине,мы обычно не развиваем цикличные взаимоотношения. Кроме того, из-за существенного взаимоперекрытия, циклические взаимоотношения по большей части не продуктивны. Творчество произрастает на различиях, а похожесть может порождать самодовольство. Однако, имея все это ввиду, цикличность нужно признать потенциально важным источником навигационной информации, соответствуя контрольной точке в охоте за сокровищами.

* * *

Много лет назад я принимал участие в авторалли с поиском сокровищ на острове Мальта, в Средиземном море. Нам вручили карту и начальное направление в форме загадки. Решение загадки должно было вывести нас к ориентиру или контрольной точке, где мы получили бы следующую подсказку или загадку и так далее. Мы потратили почти весь день, рыская по острову, разведывая и открывая примечательные места, решая головоломку за головоломкой. Мы постоянно оказывались в неожиданных ситуациях, заимели множество интересных знакомств с местными людьми, некоторые из которых были частью игры, а некоторые и нет. Я помню, как вступил в оживленную беседу с владельцем пекарни, где я остановился чтобы спросить про дорогу. После того как он узнал, что мой дедушка был пекарем, он стал настойчиво делиться со мной своим «секретным» рецептом мальтийского миндального пирога, а я ответив взаимностью, поделился особым рецептом штройзелькухена (немецкого обсыпного пирога), который мне довелось знать.

В некоторых случаях новыми подсказками были надписи на зданиях, в других зашифрованные сообщения от чистильщиков обуви, располагающихся на углах улиц. Тем или иным образом, все мы подошли к «финишной ленточке», которой, в нашем случае, был замечательный ресторан, где все мы делились своими навигационными рассказами и отмечали один из самых захватывающих и волшебных дней в нашей жизни.

* * *

Нагваль же был занят более сложными навигационными маневрами, поиском сокровищ сказочных размеров. Он не только осуществлял навигацию по своей собственной жизни, но и был главным штурманом большой группы моряков в море осознавания. Дэвид и я были двумя такими матросами, и в соответствии с нашей взаимодополняемостью он сгруппировал нас вместе. На различные собрания нас всегда приглашали вместе, и нам давали общую задачу по обзвону и приглашению других учеников для регулярных еженедельных собраний. В мире Нагваля не было членства по умолчанию. Каждое отдельное собрание было только по приглашениям, и вы никогда не знали заранее кто придет и будете ли вы приглашены. Либо, что еще хуже, можно было и просочиться сквозь лазейку, но тогда вы перейдете в число тех, кого не приглашали постоянно.

Динамика взаимодействий между Нагвалем и его учениками была очень интенсивной. Из-за его исключительной харизмы мы были магнетически увлечены его присутствием, и каждый старался провести с ним как можно больше времени. Большинство из нас ужасала перспектива быть изгнанными. Правил не существовало, тем не менее, мы могли соблюдать и поддерживать свое членство. Навигационные маневры Нагваля, как правило, не были ни очевидны, ни прозрачны для его учеников.

Кроме редко случавшихся встреч, собраний с Нагвалем, были и обычные приглашения на ужин, проходившие в его доме, или гораздо чаще, групповые сессии, которые проводились в различных студиях для занятий йогой, разбросанных по всей западной части Лос-Анджелеса. В ходе этих групповых занятий он развлекал нас своими магическими историями, а мы практиковали Тенсегрити, комплексы движений напоминающие цигун и различные формы боевых искусств. Помимо здоровья и хорошего самочувствия, главной целью этих движений, которые он также называл «магическими пассами», было облегчить практикантам достижение внутреннего молчания. Внутреннее молчание или способность останавливать свой навязчивый внутренний диалог, было ступенькой ко всем тем ценностям, которые имелись в мире Нагваля.

* * *

Я последовал за Дэвидом туда, где были теперь уже его апартаменты и почувствовал мгновенное ощущение непринужденной и приятной знакомости. Хотя он и обставил это место по-другому, общее ощущение не совсем изменилось. Там, где стояло мое великолепное, двенадцатифутовое растение «Райская птица», теперь была книжная полка, а на месте моего гамака стояли несколько шкафов. Но в самом характере и энергии апартаментов по-прежнему доминировали прозрачность и открытость, благодаря высокому потолку, а также огромному количеству света, заполнявшему их через большущие окна. Я не смог справиться и глубоко вздохнул

— Боже мой, как великолепен солнечный свет, — воскликнул я. Это было как раз перед закатом, и последние лучи проникали прямо вовнутрь, омывая все вокруг мягким янтарным цветом.

— Попугаи-то, все еще живы? — спросил я, когда мой взгляд упал на большое лиственное дерево за восточным окном.

— О да, — ответил Дэвид, — похоже их стая становится все больше и больше.

Я полюбил этих птиц. Видимо, они были потомками сбежавших на волю домашних птиц или же находились на свободе уже долгое время, и теперь, примерно с десяток разных видов, от ара до длиннохвостых попугаев, неплохо освоились и стали размножаться в мягком климате и разнообразной растительности Южной Калифорнии. Когда жил в этом месте я, довольно большая стая красноголовых попугаев постоянно обитали на большом дереве рядом с домом. Они приносили мне так много веселья своей беспокойной натурой и экзотичным саундтреком джунглей.

— Помнишь прикол про попугая, которую однажды нам рассказывал Нагваль в Мехико? — спросил я.

— О да, — улыбнулся Дэвид, — тупой анекдот про когнитивный диссонанс.

Нагваль был великолепным рассказчиком, но анекдоты он рассказывал редко. В тот день он говорил об использовании особого состояния ума, которое он называл «когнитивным диссонансом», для остановки нашего внутреннего диалога. Когнитивный диссонанс в результате сводит две конфликтующие и непримиримые друг к другу мысли в один момент времени. К восприятию несовместимости двух элементов знания. По большей части это создает дискомфортное напряжение и стремление примирить конфликт, устранить диссонанс. Если такое оказывается невозможным, наши мыслительные процессы временно «зависают», весьма похоже на то, как зависает компьютер, когда он получает две конфликтующие друг с другом команды. «Мы не представляем, о чем бы подумать еще», и при некотором везении, мы и на самом деле перестаем думать.

Например, однажды мы вдруг можем узнать, что у нашей матери был тайный любовник, когда мы были еще детьми. Тем не менее, все это время она, казалось, была счастлива и довольна браком, относилась к нему с любовью и заботой, была безупречна в семье. Несомненно, что такое откровение было бы шокирующим и оставило нас бы с двумя очень сильно конфликтующими идеями о нашей матери. Такая ситуация неприемлема для нашего ума. Обычно мы проходим по всем походящим мыслительным операциям, чтобы урегулировать конфликт и восстановить чувство уверенности. Но в таких убедительных и затрагивающих сами основы случаях, мы можем лишь осознать тщетность таких усилий и оставить все как есть. Оставляя все как есть, мы приостанавливаем вынесение суждения и позволяем оставаться ему неопределенным, создав при этом ценную для нас открытость, и это может привести к глубокому переживанию внутреннего молчания.

Анекдот Нагваля был не таким уж понятным сразу и гораздо менее основополагающим. Тем не менее, когда я впервые его услышал, это привело меня на короткое время к когнитивному диссонансу, минуте молчания, колебания мыслей, остановке суждения — и смеху:

Идя по улице и несколько раз повернув за угол, человек вдруг замечает, что вслед за ним летит крупный попугай. Он ускоряет шаг и сворачивает за другой угол, но попугай все так же летит за ним. Озадаченный и слегка раздраженный этим, человек останавливается и разворачивается к попугаю лицом, спрашивая:

— Почему вы продолжаете преследовать меня?

— Потому что я попугай, — ответила птица.

* * *

Я решил подняться наверх и вышел сначала на патио, а затем через небольшие ворота на саму крышу. У всех апартаментов наверху было небольшое закрытое патио с выходом на крышу. Хотя вряд ли кто-нибудь ими пользовался.

Солнце уже к этому времени закатилось и все десять полос автострады Санта-Моника, прямо перед нами внизу, медленно зажигались огнями и превращались в широкую полосу света, протянувшуюся до самого горизонта. Тихо подошел Дэвид и встал сзади, тоже наблюдая за рекой света. Хотя был еще час пик, но машины двигались в довольно быстром темпе в обоих направлениях.

Имелся один интересный эффект, который я испытывал всегда, глядя на противоположные потоки машин. Все что нужно было сделать — держать глаза не в фокусе, а внимание удерживать на машинах, когда они покидают поле зрения с обеих сторон. Сосредоточение осознавания на обеих сторонах одновременно, предотвращает глаза и ум от фокусировки. Это вызывает состояние настороженного внутреннего молчания, которое становится все более и более глубоким, чем дольше удерживать такой взгляд.

Разглядывание в такой манере создает возобновляющиеся разрывы в потоке сознания, которые можно использовать для распознавания творческих процессов или для изменения настроения, которое стало навязчивым. Такие разрывы также позволяют мельком бросить взгляд на то, как работает ум, особенно когда такие разрывы были длительными. Если мне везло, и я оставался настороже, я смог улавливать появление самой первой мысли, которая прокрадывалась в голову после паузы — а бывало, что и вторую и третью. Перехват и наблюдение за своими мыслями по мере их возникновения, будет интересной и расширяющей возможности практикой. Каждый, кто наблюдал за кошкой, уставившейся на мышиную нору, имеет хорошее представление об общей динамике мыслей наблюдающего. Кошка никогда не отрывает своего взгляда.

Когда мысли появились вновь, после периода недумания, тут же проявлялось естественная склонность либо стать поглощенным этими мыслями, либо немедленно начать выносить по ним суждения или навешивать на них бирки. Чего я стался избегать любой ценой. Вместо этого, я старался просто оставаться бдительным и позволять мыслям проходить через мое сознание без какого-либо взаимодействия. Вынесение суждений и присваивание бирок, когда мои мысли только появляются, означает что я начинаю думать о мыслях, а не наблюдать за ними — ничего нового уже не получая. При этом теряется захватывающее преимущество позиции безмолвного наблюдателя.

Я так понимаю, что этим молчаливым наблюдателем, или же недискриминирующим осознанием, является пробужденный разум, наша сущностная самость, про которую большинство из нас забыли. А те весьма ценные разрывы в потоке мыслей, те моменты бдительности без умственной активности позволяют нам вспомнить эту подлинную самость, хотя бы на мгновение.

Мы, конечно, не помним ничего в привычном понимании этого слова. Там нет такого содержимого, чтобы его вспоминать. Нет слов, которыми это можно описать. Наверное, такой опыт можно сравнить с коротким моментом пробуждения во время сна ночью. Недолгая вспышка осознавания, которая говорит нам, что мы спим, слишком коротка, чтобы вспомнить кто мы есть за пределами сна, слишком коротка даже для того, чтобы прервать сон.

Нагваль прикладывал массу усилий, чтобы подчеркнуть важность таких эпизодов внутреннего молчания и бдительного наблюдения. Он утверждал, что эти разрывы становятся с практикой еще дольше, и даже если они коротки, с течением времени они накапливаются для создания критической массы, если описывать это словами.

Момент за моментом, опыт молчаливого наблюдения создает плацдарм. Момент за моментом, уверенность нашего мышления, основавшего мир, размягчается и растворяется — пока мы вспоминаем и просыпаемся.

* * *

Я оторвал внимание от потока машин и позволил глазам сфокусироваться на Дэвиде. Мне стало интересно, обнаружил ли он эту магическую сторону автострады.

Я никак не мог понять, как он стал связанным с этим живым мифом вокруг Нагваля. В отличие от большинства из нас, он был затянут в него без помощи написанных Нагвалем работ. Его не привлекал запах магии, передающийся через экземпляры «Учения дона Хуана» или каких-то других книг, много лет назад подкидываемых другом при некоторых весьма примечательных обстоятельствах. На самом деле, он даже и не читал ни одного из примерно восьми миллионов экземпляров книг Карлоса Кастанеды, которые были проданы по всему миру к тому времени, когда он стал учеником. Его друг, который много лет был поклонником Кастанеды, взял его на одно из немногих публичных выступлений Нагваля. Интересно то, однако, что его друг почувствовал себя тогда отвергнутым, а Дэвид тут же попался на крючок и позднее насаживался на него все глубже и глубже. То, что мне далось через пятнадцать лет целеустремленного выслеживания и навигации, с Дэвидом случилось по большей части за одну ночь, без особых усилий с его стороны.

Теперь, посмотрев на него после такого момента внутреннего молчания, так щедро поставляемых автострадой, мне в первый раз пришло в голову, что Дэвида и меня могли направлять два разных Нагваля.

В нашем мире термин нагваль имеет личностный и безличностный смысл. На личностном уровне Нагваль был проводником и лидером. На безличностном уровне, термин нагваль относится к бесформенному аспекту вселенной, к бесконечности вселенского сознания, к той реальности, которая не определяется временем и пространством, к непроявленному, к духу, к намерению.

Проявленный и конкретный мир форм, наш повседневный мир, определяемый временем и пространством, был назван тоналем, и точно так же называется его личностная мирская форма и проявление.

Нагваля, тогда, можно рассматривать как мост между конкретным и абстрактным, как проводника, который способствуя трансформации сознания, проводит людей от проявленного к непроявленному, от переживания пространства и времени к переживанию бесконечности и вневременности, от мира мысли к миру духа.

Переживание духа в ощущениях является мастерством в искусстве навигации. Оно влечет за собой переживание жизни самой жизнью.

В ходе совершения такого подвига Нагвали должны, так сказать, представлять собой оба конца такого моста. Они должны иметь обыкновенные, явно определяемые мирские личности, и они должны иметь неопределенные каналы, окна и посредников бесконечности.

Нагваль ведет не по своему личному усмотрению. О личных амбициях не может быть и речи. Наверное, более правильно можно сказать, что непроявленное использует особое энергетическое строение Нагваля для проявления информации. Единственной переменной величиной, доступной Нагвалю, является его или ее степень безупречности.

Карлос Кастанеда, помимо того, что он был антропологом и писателем, был еще и Нагвалем, как и его учитель, шаман индейского племени яки, которого он называл Хуаном Матусом.

На протяжении нескольких лет я подвергался воздействию Карлоса Кастанеды. Оно излучало непрерывное и последовательное настроение и намерение. При этом ставился неослабевающий, особый акцент на безупречности и освобождении, а также на абстрактности и трансцендентности. Все это с беспрецедентной силой захватило мой дух и бесповоротно изменило мою жизнь. По сути, его воздействие заключалось в работе по эволюции и овладению мастерством осознавания, и оно было пронизано чутьем на тотальное и трансцендентное освобождение. Именно этот запах служил в качестве топлива для моей навигации все эти годы. Это и было учением дона Хуана. На протяжении более чем двадцати лет, Кастанеда проводил это учение через свои сочинения и увековечил намерение своего учителя.

С публикацией «Искусства сновидения» в 1993 году настроение сменилось, и в моей личной аффилиации с Нагвалем, стало превалировать то настроение и намерение, которое неизменно ощущалось гораздо менее абстрактным, чем ранее. В моем понимании это было результатом различных предрасположений и энергетической структуры двух Нагвалей. Насколько я могу судить, Кастанеда, в конце концов, высвободился из намеренности своего учителя и позволил выйти на поверхность своему личному предрасположению.

Дон Хуан проиллюстрировал эти различные предрасположенности с помощью аналогии. Он сказал, что воин, который достигает определенного мастерства осознавания, обнаруживает себя в гигантском доме с привидениями и множеством таинственных комнат. Пользуясь своим мастерством осознавания, он может либо исследовать одну комнату за другой, либо он может покинуть этот дом вообще. Предрасположением дона Хуана, которое разделял, и я сам, было покинуть дом с привидениями со всеми его возможными открытиями в области человеческого разума и выйти из передних дверей в бесконечность.

Кастанеда, тем не менее, видимо был как раз очарован этими исследованиями. Он явно хотел, чтобы мы входили в состояние люцидного сновидения как группа, чтобы коллективно двигаться из комнаты в комнату, или из этого плана существования в параллельные миры. Он считал наш мир повседневной реальности коллективным сновидением. Он чувствовал, что если достаточное количество практикующих смогут сознательно войти в один и то же сновидение, то при этом будет создана такая же плотная реальность, как и реальность нашего повседневного мира. Некоторые из нас были довольно сильными сновидцами, и такая предрасположенность вовсе не казалась такой уж надуманной. И у меня не было проблем с верой в возможность такой деятельности. Странным, однако, было то, что я никогда на самом деле особенно и не интересовался всем этим. Я страстно полюбил идею намеренности покинуть дом с привидениями совсем, дом с привидениями человеческих интересов, какими бы экзотическими они не могли бы быть.

А Дэвид, подобно множеству других учеников, был явно связан именно с этими, более конкретными аспектами намеренности Нагваля. У него было магическое предрасположение быть членом группы сновиденных путешественников. По сравнению с ним, мое личное увлечение перспективой просто слиться с бесконечностью должно было бы казаться более скучным. Ощущая мою намеренность, Нагваль иногда поддразнивал меня, называя буддистом. Вернее, глядя на меня с самой озорной улыбкой, он говорил мне шепотом с деланным беспокойством, делая вид что не хочет, чтобы его услышал кто-то еще:

— Феликс, а ты случайно не буддист, а?

Даже несмотря на такое существенное различие в настроении и намеренности в ранней и поздней деятельности Нагваля, он всегда был воплощением обоих аспектов, и конкретного, и трансцендентного. В любом случае, для нас его личная предрасположенность, в конечном счете, была делом вторичным. Прежде всего он был каналом, содействующей связью с бесконечностью, духом, вселенским сознанием. По словам самого Кастанеды: «Нагваль является нагвалем потому как он способен отражать абстрактное, дух, намного лучше, чем другие. Вот и все. Наша связь с духом проявляется сама по себе, и лишь изредка с тем человеком, который приносит нам весть.»

Вот эта связь с духом является базисом искусства навигации. В качестве навигаторов мы укрепляем эту связь каждым своим действием или же отвечаем напрямую на запрос самой этой связи.

* * *

Дэвид показал на гигантский диск великолепнейшей полной луны, которая только что начала восходить из-за гор Сан-Бернандино. Это было на самом деле впечатляюще. Луна была красноватого оттенка и настолько большой, что казалось будто это солнце восходит за слоем тумана. Мы медленно пересекли крышу, проходя обратно в апартаменты.

Какое красивое предзнаменование. Я воспринял его как указание на правильное место в правильное время.

В тот момент, вряд ли я догадывался, что события того вечера приведут в неожиданному завершению моего ученичества, спустя три месяца после смерти Нагваля.

* * *

Мы сели за небольшой столик, который был точно на том же месте, где раньше стоял и мой стол, так что я, в конечном счете, опять сидел на своем любимом месте. Я устроился покомфортабельнее, подвинув стул ближе к стене. Таким образом, я мог опереться на стену головой, позволяя лунному сиянию литься прямо в мои глаза через середину высокого восточного окна. Даже не нужно было включать свет. Луна, автострада и город давали достаточно света для нашей встречи. Дэвид предложил чаю, и я с удовольствием согласился. Было довольно забавно наблюдать за ним в качестве заботливого хозяина. Он был таким мягким и теплым, в полной мере отражая свою женскую сторону.

Он всегда говорил мягким голосом, но у него была также твердость и непреклонность, благодаря своей профессии. В любой социальной или профессиональной обстановке у него образовывался сильный авторитет, всегда подкрепляемый фактами и логикой. Наблюдая за его приготовлениями и сервировкой чая и отметив размягчение его энергии, у меня всплыло воспоминание о поездке в мексиканский город Тула, которую мы однажды совершили вместе.

* * *

У нас только что завершился один из тех самых невероятных семинаров в Мехико. Начиная с 1993 года, на семинарах стали преподаваться «магические пассы» или Тенсегрити, сначала в Северной Америке, а потом и по всему миру. На некоторых из тех семинаров присутствовал и Нагваль, но в основном его проводили люди из его ближайшего окружения. Те, что проходили в Мехико, для меня воспринимались как чрезвычайно мощные. Казалось, что было бы даже вполне достаточно для такой мощной обстановки высокого расположения и энергетики самого этого города, который был так близко расположен к месту рождения полученного Нагвалем мифа, Но страстное устремление более чем двенадцати сотен по большей мексиканских участников само собой создало невероятный уровень энергетики. Двенадцать сотен решительно настроенных «воинов», практикующих похожие на боевые искусства магические пассы в унисон, с утра до вечера в течение трех-четырех дней, стали незабываемым событием.

Энергетический уровень был настолько высок, что я просто не мог спать ночью больше двух-трех часов, а то и не спал вообще. Те несколько часов сна были наполнены люцидными сновидениями и неописуемым восприятием. Особенное событие случилось в конференц-центре прямо на Пасео-де-ла-Реформа — сердце и аорте Мехико. Была уже почти полночь, и я как раз вышел на середину этого огромного бульвара. Как только я остановился там, я мог бы поклясться, что ощутил сердце этого магического города, бившегося прямо под моими стопами. Той ночью не был даже мысли о том, чтобы поспать.

На следующий день, Дэвид и я уехали в Тулу, которая была мистическим эпицентром мира Нагваля. Древняя часть Тулы содержала в себе главный силовой центр и церемониальное место тольтеков, которых Нагваль считал создателями своей линии. Тольтеки, согласно Кастанеде, были «людьми знания» и мастерами осознавания из древнего мезоамериканского прошлого. Тула была также местом некоторых весьма интригующих событий, описываемых в книгах Кастанеды.

Заряженные энергетикой семинара до краев, мы молча предположили, что Тула могла бы поспособствовать сдвигу осознавания, либо каким-то другим образом предоставить нашему путешествию важную информацию. Это было первый раз, когда Дэвид и я вместе приступили к приключениям, и мне стало любопытно, как сыграет наше взаимодействие.

От Мехико до Тулы было где-то два или три часа езды, которые мы преодолевали определенно в состоянии повышенного осознавания. Цвета обрели необычное сияние и во всем вокруг была некая четкость, выраженное ощущение отсутствия времени и глубокое чувство удовлетворенности, причем ничего из перечисленного не было привязано к чему-то конкретному. Забавно было то, что мы непроизвольно втянулись в ролевую игру супружеской пары. Дэвид упаковал некоторое количество еды и питья и пытался устроить меня как можно более комфортным образом. Я вел машину, а он сидел рядом, и разглядывая маршрут по карте, чистил яблоки и все больше и больше обращался в женщину. Это было довольно жутко и еще не имело прецедента. Нам было комфортно вдвоем, и не было при этом никакой двусмысленности, но такая странная трансформация во время поездки в Тулу создала когнитивный диссонанс сама по себе. В ретроспективе, мне даже кажется что за то время когда мы доехали до места, он словно бы оделся в женское платье, у него выросла грудь и отросли волосы.

Сила, которой это место притягивало нас, сразу же загипнотизировало нас. За два дня, которые мы там провели, все больше и больше становились похожими на время, проведенное в сновидении. С небольшим количеством внутреннего диалога где можно, мы просто растворились и позволили себе быть раствориться.

Мы провели целую вечность, гуляя вместе и поодиночке по древним церемониальным местам и пристально вглядывались во внушающие священный трепет статуи четырех загадочных тольтекских воинов, которые так много для нас значили. Синхронистичностей было такое изобилие, что мурашки бежали по коже, а время растворилось в бесконечности восприятия за пределами интерпретации.

Мы не сдвигались в позицию ворона, а Дэвид не обратился женщиной, но на обратном пути в Мехико, мы были пропитаны драгоценнейшим чувством необычности и безграничной магии, а наше восприятие реальности, и, в частности, восприятия времени, определенно стало другим.

* * *

— Ну, что нового, Дэйв? Рассказывай все! Я ведь совершенно не в курсе, что сейчас происходит, — сказал я, после того как мы оба устроились поудобнее.

— Ну… — он улыбнулся, как всегда немного смакуя свою роль «человека знания». — По-прежнему никаких следов Флоринды, Тайши, Талии, Кайли и Нури, — начал он.

Дэвид всегда проводил ту свою особую работу — быть всегда информированным обо всех вопросах, имеющих отношение к Нагвалю и ближайшему окружению Кастанеды. У него была блестящая память, и он вел многочисленные записи на всем протяжении своей аффилиации с Нагвалем. Ему удалось завоевать и сохранить доверие бывших и нынешних ближайших соратников и членов внутреннего круга, и если он не мог чего-то найти другим способом, он выкапывал это из официальных источников.

Он был ученым. Знания и сплетни были его товаром. Это было его пристрастием, и преобладающий уровень секретности и культивируемая неопределенность, которые были отличительной чертой нашего живого мифа, довели ее до крайности.

Я всегда считал, что секретность, которой Нагваль себя окружал, была в целом прагматичной. Его маневры были искусными и эзотеричными. Учитывая уровень его известности, он не мог выдерживать ненасытную динамику масс-медиа. Социум в целом является живым существом и ведет себя как организм. Любая попытка отказаться от подписки на общепринятое описание реальности встречается с подозрительностью, с паранойей и, в конечном счете, с обвинениями.

Нагваль открыл нам глаза на механизмы, которые формируют наш взгляд на мир и наше переживание реальности. Он сделал нас осознающими то, как наш навязчивый внутренний диалог увековечивает и фиксирует описание мира, которым напитывают нас с момента рождения, и у него была намеренность помочь нам остановить этот процесс для того, чтобы мы могли на само деле отписаться от подписки на всеобщее описание реальности и восстановить нашу магическую природу.

Для этого нам нужно освободиться от своих мыслительных процессов, вырваться из своих ментальных конструкций, так чтобы мы смогли командовать своими мыслями, а не быть ими порабощенными. Конечно, наши умственные построения также содержат и наше чувство идентичности. Так что, для того чтобы облегчить этот на самом деле радикальный маневр рас-цепления и рас-отождествления со своими мыслительными процессами, Нагваль призывал нас сновидеть и намеривать новые идентичности для себя самих, более синхронными со своим сердцем и вселенной в целом. А когда он чувствовал, что мы готовы, он давал нам новое имя, но не для того, чтобы затеряться в новой идентичности, а для того, чтобы продолжить жить с пониманием того, что любая идентичность есть всего лишь ментальная конструкция, которую можно обдуманно выбирать. Вместо того, чтобы жить с позиции взгляда такой фактической идентичности, Нагваль вел нас к культивированию нашей связи с духом и жизни под диктовку этой связи.

Факты, достоверные события, точные и проверенные данные, юридические документы, личная история и тому подобные вещи становятся контрпродуктивными для такого процесса. Но Дэвид, тем не менее, ощущал потребность продолжать делать записи, чтобы сохранить факты. Он безжалостно продолжал свои расследования и даже начал собирать вместе все свои выводы на веб-сайте, «посвященном изучению и оценке наследия Карлоса Кастанеды».

— Слышал, вроде нашли автомашину Нури, оставленную где-то в Долине смерти, — сказал я.

— Да, — ответил он, — и все же безо всяких ее следов. Я ездил туда, как только узнал. Это было ужасно. Я провел там целый день, гуляя по пустыне. Просто пытался понять, что случилось.

Я покачал головой, отказываясь поверить. Мой разум отказывался строить догадки

Внутренний круг Нагваля состоял из шести женщин, которые были его ближайшими соратницами. Троих из этих женщин мы называли «ведьмами». Это были Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и Кэрол Тиггс. Они находились с Нагвалем дольше всех и были сильными и выдающимися существами со своими особенными привилегиями, вовлеченные в различные аспекты поддержания мифа и в обучении своим самым главным предписанным расположениям.

Другие три женщины долгое время ассоциировались с фундаментальными и структуральными ролями, относящимися к организации ученичества и проведению семинаров. Кайли Лундал была, так сказать, «главным воином». Суровая, преданная и безупречная, она была архетипом практиканта Тенсегрити. Талия Бей была главным организатором и исполнительным директором мирских аспектов нашего мифологического предприятия. У Нури Александер была особая роль. Нагваль обращался к ней как к «Голубому разведчику». Она была чем-то вроде «навигатора с особыми функциями». Ее осознанность, скорость и энергетика с повышенным уровнем вибрации предрасполагала ее «забегать вперед» и снабжать Нагваля навигационными входными данными.

Все эти шестеро женщин были очень близки к Нагвалю, и они исчезли на следующий день после его смерти, за исключением Кэрол. Нури уже обнаружили, ее скелет был, что называется, отбелен беспощадным солнцем Долины смерти.

— Не имею понятия куда они подались, — сказал я, — но я не поверю, что Флоринда-вторая покончила с собой.

Флоринда была одним из самых очаровательных существ, которых я когда-либо встречал. У нее была энергетика колибри, и она была самым талантливым осознающимся сновидцем изо всех. Все ее любили, и я не был исключением. Хотя она родилась в Венесуэле, она была немецкого происхождения, и я ощущал сильную связь с ней. Довольно много раз я имел честь быть приглашенным к ней на обед, ужин или на фильм, чему всегда придавалось особое значение. Я глубоко переживал ее исчезновение.

С минуту мы помолчали. Полная луна как раз разбередила мою тоску и немного успокоила мое сердце.

Дэвид продолжил. За прошедшие месяцы он провел бесчисленные часы встречаясь с большим количеством людей, которые были так или иначе связаны с Карлосом Кастанедой, ведьмами и остальными важными членами группы. Он изучил все доступные официальные документы, включая завещание Кастанеды. Он принял участие в публичных слушаниях, которые были инициированы различными судебными исковыми заявлениями после смерти Кастанеды. Он встречался с теми людьми, которые вели скрытые съемки возле дома Кастанеды в течение многих месяцев перед его смертью, и которые все это время тщательно изучали его мусорные корзины. Он изучал реальную биографическую жизнь главных членов и до сих пор работал над приведением их в достаточно полный вид.

Короче, Дэвид не оставил ни одного камня неперевернутым.

Я был поражен. Я был поражен всем тем, что он обнаружил, но в еще больше меня поразил уровень его рвения, ни с чем не сравнимая приверженность и безупречность, с которой он выполнял эту задачу.

Его абсолютная приверженность делу по деконструкции этого мифа сама по себе достигла мифических пропорций.

Воодушевленный моим интересом, Дэвид разошелся. Он говорил, говорил и говорил, никогда не выражая слишком много эмоций, распутывая и деконструируя, в то время как Луна уже давно оставило мое лицо в темноте.

Картина, которая проявилась из строго общепринятой точки зрения, совершенно сбивала с толку. Карлос Кастанеда, его лицо, вполне могло предстать в виде портрета законченного и безжалостного мошенника, а его мир, в значительной степени, как мир выдумки и жульничества. Исходя из общепринятой этики и фактов, основанных на традиционных стандартах подлинности, его личность и, как следствие, все его учение, могла быть обрисовано как глубоко ошибочное.

Все время, когда Дэвид останавливался, он с любопытством всматривался в мое лицо, чтобы определить мою реакцию. Но мое лицо не выражало никакой реакции. Я был полностью погружен в очень своеобразное состояние души.

Я без сомнений знал, что все, о чем говорил Дэвид, было тщательно изучено. Он даже не пытался поставить точку. Он просто сообщал факты. Не раз я ощущал нечто противоречивое, пока он, кирпичик за кирпичиком, разбирал здание, в котором я жил восемнадцать лет.

А что меня интриговало даже больше, чем неослабевающая приверженность Дэвида, так это то, что каждое обнаруженное им несоответствие, каждое потенциально предосудительное воздействие, которое он засветил, каждый выбитый им кирпичик, приводили к срабатыванию висцеральной памяти о всей той силе, красоте, магии и мудрости, которые Нагваль привнес в мою жизнь.

Это было потрясающее переживание, а в результате, как я понял уже в ретроспективе, мои привычные умственные операции прекратились. Мои мысли выключились, словно бы кто-то повернул выключатель. Загипнотизированный луной, все что я мог делать, это свидетельствовать одновременное проявление двух взаимно несовместимых реальностей, обе из которых были для меня самыми настоящими и соотносились между собой как жизнь и смерть.

Это был самый совершенный у меня когнитивный диссонанс.

Глава 2 Потерянный рай

Перевод © Михаил Волошин, 2012.

Мое путешествие в мифический и магический мир Нагваля началось в городе Бандаравела на Шри-Ланке в январе ­1980 года. Ему предшествовал ряд мощных и таинственных событий, и оно полностью преобразовало мою жизнь до самых корней.

Первую книгу Кастанеды «Учение дона Хуана: путь знания Яки» я начал читать еще летом 1977 года. Она содержит длинные описания вызванных психотропными растениями измененных состояний, и это совершенно не могло привлечь моего внимания. По правде сказать, после беглого просмотра половины книги, я удивил сам себя, сердито швырнув ее в припадке расстройства через комнату. Я никогда не делал этого прежде с какой-либо другой книгой. Помню, бормотал при этом что-то вроде:

— Я уже сыт этим дерьмом восхваления наркоты по горло! Одного Тимоти Лири достаточно!

Моя реакция была неадекватной и фактически весьма неожиданной. Выросший в 1960-е, я достаточно много экспериментировал с галлюциногенными и психотропными веществами и был совершенно уверен, что у некоторых из этих переживаний измененного ума есть большой потенциал для психического и духовного развития.

Возможно, это было лишь потому, что я прочел слишком много книг по этому предмету, или потратил слишком много ночей, философствуя «под воздействием» о том, что я достиг своего предела. Позже я понял, что Кастанеда вообще никогда не восхвалял использование психотропных веществ. Детальные описания в его ранних книгах растений, вызывавших измененные состояния, что многие по-прежнему связывают с его именем, вытекают из его антропологических полевых практик, в которых он исследовал использование галлюциногенных растений среди коренных американцев Юго-Запада. Его исследование, за которое он получил доктора философии, неизменно было всецело научным. В конечном итоге он подытожил это, как: «польза вхождения в состояния необычной реальности состоит лишь в том, чтобы понять: все, что нам нужно — это увидеть сверхъестественный характер обычной реальности».

Возможно, я был расстроен не только потому, что чувствовал себя перенасыщенным темой изменяющих ум веществ, но также и потому что, в конце концов, попытка описать этот опыт — бесполезна.

Как бы там ни было, магия ускользнула от меня, а книга закончила тем, что много дней валялась в углу моей комнаты, время от времени удостаиваясь моего презрительного взгляда.

В то время я жил на Форментера — маленьком острове в испанском Средиземноморье рядом с Ибицой — проводя свое время в чтении и работая неполный рабочий день туристическим агентом. Кто-то дал мне «Учение дона Хуана» как то, что «нужно прочитать», как и другие культовые книги того времени — такие, как «Властелин колец» Толкиена или «Дюна» Фрэнка Херберта.

Со временем я, должно быть, поднял ее с пола и с радостью выбросил в мусорную корзину. Во всяком случае, она исчезла из моего сознания.

* * *

Два года спустя, в возрасте двадцати пяти лет, я был женат на Моне, и мы жили в Шри-Ланке. Мона, которая была на десять лет старше меня, исчерпала себя в карьере рекламной деятельности и хотела рисовать; а я прочитал настолько много культовых книг, что смело решил написать таковую самостоятельно. Шри-Ланка казалась прекрасным местом для того, чтобы осуществить наши мечты. Денег у нас было не много, Мона, по правде говоря, не могла рисовать, а я никогда не писал что-либо существенное. Похоже, все, что мы имели — это избыток необъяснимой уверенности.

Мы не поехали в Бандаравелу сразу же. Эта поездка была вызвана роковым случаем в конце весны 1979 года, который почти закончил мое путешествие прежде, чем оно началось.

После исследования острова в течение нескольких недель мы нашли прекрасный дом около города Велигама на южном берегу Шри-Ланки. Мы потели уже много часов в нашем небольшом черном взятом на прокат автомобиле, когда наш гид и водитель свернул на грунтовую дорогу, которая шла параллельно главному к западу от Велигама шоссе. Преодолев короткий путь на холм мимо маленькой рыбацкой деревни, мы увидели дом, который заинтересовал нас, и попросили водителя остановиться.

Здание колониального стиля явно видело лучшие дни, но оно было довольно большим и впечатляюще разместилось примерно на пяти акрах маленького полуострова со своим собственным белым песчаным берегом и коралловым рифом для его защиты. Участок был покрыт высокими кокосовыми пальмами, которые спокойно раскачивались под прохладным легким ветерком. Это было умиротворяющее прекрасно, и мы онемели.

Хозяин дома вышел поприветствовать нас. Он был весьма эксцентрично выглядящим человеком с огромными закрученными усами в стиле Дали, глазами навыкат и ярким саронгом (индонезийская национальная одежда — прим. пер.), повязанным вокруг его внушительного живота. Он был дружелюбно настроен и бегло говорил по-английски. Он представился как Кири Ия, что курьезно переводится как «Молочный брат», и после длинных переговоров согласился сдать нам в аренду свой дом за четыреста рупий в месяц. Это был эквивалент зарплаты учителя и примерно в четыре раза больше обычного тарифа в этом регионе, но для нас все еще примерно около двадцати пяти долларов.

Мы подписали арендный договор на два года и сразу же приехали, но потребовалось немало уговоров и настойчивости, пока Кири Ия и его жена Аджюлла действительно выселились. Спустя несколько недель они нашли меньший дом дальше вглубь страны, за который им надо было платить лишь пятьдесят рупий в месяц. Тем не менее, Аджюлла была недовольна. В то время как она должна была воевать с меньшим домом, Кири Ия хранил доход от арендной платы при себе и ежедневно превращал его в кокосовый ром.

В начале наша работа по освоению была монументальной. Мы были единственными постоянно живущими здесь иностранцами, по меньшей мере, миль на тридцать вокруг, и культурная адаптация, которую мы прошли, сама по себе является историей. Но мы были счастливы и больше чем за месяц в значительной степени отремонтировали наш новый дом, внутри и снаружи, создавая нашу мечту. Когда все было закончено, лунной ночью мы вышли на прогулку вокруг своих владений и сели под пальмой, чтобы осознать все это.

Это было совершенно потрясающе. Луна и легкий ночной ветерок превратили листья кокосовых пальм в сверкающий навес, под которым наш теперь яркий белый дом с его темно-синими ставнями и дверями, казалось, буквально плыл в космическом пространстве. Целый мираж вплоть до горизонта формировался бескрайним и сверкающим Индийским океаном, который разбивался на рифе в непрерывно меняющиеся взрывы белого. Мои глаза наполнились слезами. Это был столь волшебный миг — я не мог поверить нашему везенью.

Тогда мы действительно были счастливы. Следующие несколько месяцев мы с гордостью принимали многих наших друзей, которые приезжали в гости из Германии. А когда никто не посещал нас, Мона рисовала, а я работал над своей книгой — научно-фантастическим романом. Нам посоветовали нанять слугу, иначе нас не уважали бы. После нескольких проб и ошибок мы нашли Арьяватти — молодую девушку в половину моего роста, которая, как оказалось, была подлинной драгоценностью. Вначале она была настолько застенчивой, что использовала обе руки, чтобы закрыть свое лицо всякий раз, когда говорила с нами. Фактически, она не говорила ни слова по-английски, так что мы общались языком знаков и жестами. Мы организовали ежедневные английские классы и платили ей зарплату учителя, тогда как слуги обычно получают лишь комнату и питание. Наши гости забрасывали ее подарками, и души не чаяли в этой «прелести», но в результате всего этого ее поведение и положение быстро изменилось — вскоре ей завидовали и избегали все ее прежние друзья и соседи. Наши «добрые намерения» очень быстро превратили эту бедную молодую девушку в изгоя в ее собственном мире.

Мы совершили много глупостей. Мы потеряли уважение в городе, потому что не хотели торговаться, и закончилось тем, что платили более высокую цену за свои покупки. Мы повесили знак частной собственности, потому что не могли привыкнуть ко всем, кому не лень, заходящим в дом в любое время. Мы начали давать несколько рупий детям, которые приносили нам цветы, так они стали появляться по пять раз на день. Мы купили обезьянку, мать которой была застрелена, и в результате все отправились на охоту за детенышами обезьян, надеясь, что мы купим еще. То же самое произошло и с попугаем, которого мы купили у детей; и список продолжался.

В конечном счете мы чему-то научились, привыкли и приспособились; мы даже немного выучили местный сингальский язык. Несмотря на эти случайные инциденты культурных разногласий, большую часть времени мы жили в раю. Если до этого времени моя жизнь была индульгированием, то теперь она была еще большим индульгированием. Местным обычаем было смягчить мясо гашишем, или ганжей, как его там назвали, и у нас на кухне стояли большие сумки с ним. Дети приносили его к двери по пенни за фунт. Следуя этому обычаю и развивая его, я варил, пёк и курил много травки. Местный кокосовый ром или арак (спиртной напиток из риса — прим. пер.) были одинаково дёшевы, в обилии и восхитительны. И, конечно же, я выкуривал каждый день как минимум пачку сигарет.

Моей философией в это время был Гедонизм с большой буквы. После прочтения всего, что я мог достать в своей ранней юности, всех немецких тяжеловесов: Ницше, Шопенгауэра, Гегеля, Канта, Маркса, Энгельса, Фрейда, Адлера, Юнга и т.д., всех авторитетных работ по философии и психологии, я пришел к умозаключению, что получить когда-либо свободу — дело тщетное:

Чтобы понять свой ум и мир, который он воспринимает, я должен быть умнее, чем мой ум. А так как это невозможно, я никогда не смогу реально ничего понять. Следовательно, лучшее, что я могу сделать — это получить настолько много развлечений в жизни, насколько это возможно — ничто не считает запретным. Любая другая цель базируется на пустых предположениях.

Тогда это казалось логичным, и я готов был обернуть свою идею гедонизма в художественную форму. К счастью, Мона была более зрелой, и ее отрезвляющее влияние замедляло темп моего саморазрушения.

Жизнь была хороша. Мы снисходительно смотрели на незначительные беспокойства и решили, что мы нашли рай. Следуя моей философии, все больше и больше времени мы проводили резвясь, ни в чем себе не отказывая и отрываясь по полной вместо того, чтобы писать и рисовать. Арьяватти любила заниматься домашним хозяйством и заботилась, что мы ничего не делали по дому.

Так проходили месяц за месяцем, в то время как мы все глубже и глубже погружались в пустоту развращенности, и постепенно мы потерялись в нашей идее рая.

* * *

Вплоть до того дня, когда внезапно все изменилось.

Мы жили в Велигаме уже почти год, пока, наконец, преуспели в том, чтобы уговорить мою маму приехать к нам из Германии погостить. Это должен был быть ее первый в жизни перелет и первый ее выезд за пределы Европы. Она никогда не видела пальм или местных аборигенов, живущих в соломенных хижинах.

Мы забрали ее в аэропорту после шестнадцатичасового перелета, и ее рот от всей этой экзотики ни на минуту не закрывался всю дорогу до Велигамы. Она была в измененном состоянии, и мы были счастливы от ее впечатлений.

На следующее утро примерно в четыре часа она уже стояла около нашей кровати и панически заявляла, что хочет вернуться домой. Все было слишком чужим, а нарушение суточного ритма нисколько не помогало ей. Нам удалось успокоить ее, и в течение нескольких дней она медленно адаптировалась и начинала наслаждаться.

Однажды утром, примерно неделю спустя, когда моя мама, загорая, заснула в гамаке, я увидел стоящих рядом с ней двух рыбаков. При повторном взгляде я был шокирован, увидев, что на самом деле они оба сняли свои саронги и демонстрировали себя.

Когда я выбежал, они тотчас испарились. На своем плохом сенегальском я гневно заорал им вслед, чтобы те исчезли и избегали частной собственности. Затем я пошел поговорить со своей мамой, которая, к счастью, восприняла это с юмором и не видела в этом угрозы. Я объяснил ей, что рыбаки плавают на своих лодках всю ночь, выпивая много ликера, пока ловят рыбу, и в результате некоторые из них к концу дня оказываются порядком напившимися и, до тех пор, пока не отключатся, они обычно не очень хороши.

Чуть погодя я прихватил свое ружье для подводной охоты, чтобы пойти понырять и пострелять рыбы, как я делал это почти каждое утро. Спускаясь к берегу, я увидел этих двух рыбаков, которые были все еще там. У меня не было никаких намерений общаться с ними, но они, должно быть, подумали, что я пришел за ними с оружием. Это было мощное пневматическое ружье, которое выглядело весьма угрожающим. Так что, когда эти двое заметили меня, они закричали какие-то ругательства и убежали.

Я проигнорировал их и отправился погружаться. Плавая вокруг рифа, я заметил, что они остались на берегу и всякий раз, когда я поднимал свою голову и смотрел в их направлении, они поднимали свои кулаки и орали что-то в мою сторону. Тем утром я не поймал рыбы, и когда я вышел из воды — рыбаки убежали в деревню.

Я пошел к дому, сполоснул свои шмотки, вывесил их сушиться и надел свой саронг.

Буквально минут десять спустя я обратил внимание на странное ритмичное пение и треск металла; все мы прислушались.

Я пока еще ничего не видел, но в целом этот звук не казался хорошим. Я без промедлений начал закрывать и баррикадировать все ставни окон, а также задние и боковые двери. Раньше у нас было несколько незначительных стычек с некоторыми из нетрезвых рыбаков, и мы удостоверились, что в состоянии надежно забаррикадировать дом. Здесь не было ни телефона, ни соседа, ни кого-либо, кто мог бы помочь.

Пение приблизилось и внезапно сквозь щели в ставнях мы увидели приближающуюся к владениям толпу примерно из тридцати рыбаков. Они были вооружены мачете и железными прутьями, которые они используют для того, чтобы отламывать для продажи кораллы. Некоторые из них определенно выглядели пьяными и необузданными. Тем временем, Арьяватти начал кричать и причитать, а между рыданиями она переводила то, что они пели:

— Выходи, Махатья, выходи — мы оторвем тебе ноги; мы убьем женщин и сожжем дом.

Снова и снова.

Мы действовали быстро. Я принес маленький стол к парадной двери, которая была все еще открыта. На нем мы сложили все, что можно было использовать для защиты. Все, что мы имели — это несколько мачете, ножи, слезоточивый газ и три ружья для подводной охоты, на которых я обрезал леску, чтобы стрелять на большую дистанцию. Потом мы рассредоточились.

Мона и я стали перед дверью с оружием между нами. Арьяватти сидела на полу, ухватившись за мой саронг и истерично рыдая.

Они хотят оторвать вам ноги, Махатья. Они хотят всех убить и сжечь дом, Махатья, Махатья, Махатья…

Моя мама, остолбенев, стояла позади меня.

Была лишь низкая каменная стена, поддерживающая ворота в конце дорожки, и живая изгородь китайской розы, отделяющая наши владения от окружающей местности — никакой реальной ограды; но все же, толпа пока еще оставалась снаружи. Напевая и выкрикивая, они продолжали двигаться вдоль внешнего периметра и становились все более и более возбужденными. В конце концов (время оценить в этой ситуации было невозможно), они сбили на главных воротах знак частной собственности и начали двигаться по направлению к дому. Всякий раз, когда Мона и я высовывались наружу с нашими ружьями для подводной охоты в руках, они отбегали лишь для того, чтобы мгновенье спустя перегруппироваться.

Теперь я мог видеть их отчетливо. Там было примерно трое или четверо действительно грозно выглядящих парней с красными налитыми кровью глазами, которые бросали каждое обвинение. Было очевидно, что они жаждали крови.

Приготовления продолжались. С каждым новым обвинением они осмеливались подойти все ближе к дому, все больше понимая, что мы ограничены в наших ответных действиях. Несколько мужчин начали поднимать камни и швырять их в нашем направлении, вынуждая нас отступить внутрь. Камни начали ударяться о стены, ставни и залетать внутрь. Теперь это стало действительно серьезно. Они были на расстоянии всего лишь двадцати метров и приближались.

Это был наиболее ошеломляющий опыт. Нечто было абсолютно неотвратимо, но все же я не могу вспомнить и следа страха. Было лишь движение, броски вперед, рассредоточение, отскакивание назад, кидание камней обратно, броски вперед, нацеливание оружия, рассредоточение, снова уклонение от камней… Было лишь чистое действие, никаких мыслей — только инстинкт, присутствие, предельное осознание, ясное чувство опасности, а затем…

Внезапно и совершенно неожиданно моя мама оттолкнула меня в сторону и ринулась в самую гущу боевых действий. Я видел налитые кровью глаза владельца железного прута, устремившегося к ее голове, две-три вытянувшиеся руки, чтобы схватить и предотвратить удар, еще больше налитых кровью глаз, гнев, замешательство, а затем внезапно фильм остановился.

Сцена была неестественной. Моя мама, возвышающаяся над всеми, кричащая, умоляющая, взывающая, с руками, дико качающимися над ее головой, остановила мир. Больше двух дюжин исступленных мужчин сменили гнев на замешательство, уставившись на это непредвиденное явление. Те с налитыми кровью глазами все еще контролировались остатками здравомыслия у других.

Я помчался назад в кладовку, хватая две большие бутылки пива. Протягивая их перед собой, я кричал все хорошие слова на сингальском, какие только знал: «Ялуа, ялуа — дружба, дружба, хондай, хондай — хорошо, хорошо…» Сцена была все еще замершей: пустые лица, сердитые лица, налитые кровью глаза. А затем с самого тыла к нам медленно двинулся вполне прилично одетый высокий молодой человек. Все глаза сосредоточились на нем. Он не торопился, наслаждаясь вниманием. Когда он, наконец, остановился около меня, он заговорил — по-английски:

— Они говорят, что вы не хотите, чтобы они ломали кораллы и продавали их. Они говорят, что вы не позволяете им ходить через владения. Они говорят, что вы не любите их.

— Это совершенно не так, — ответил я быстро. — Я люблю эту страну, я пишу книгу о том, насколько все здесь красиво и насколько дружелюбны люди. Я никогда ничего не говорил о кораллах. Здесь всем всегда рады. Кто все это сказал?

Он перевел каждое слово рыбакам, которые громко комментировали: «Ах, хм-м, о-о», качая своими головами со стороны в сторону; некоторые начали улыбаться.

Кири Ия так сказал, — ответил он на мой вопрос.

Боже мой, им сказал Кири Ия. Этот сукин сын Кири Ия. Будь ты проклят!

Тут же все стало ясно. Он проводил свои дни, пьянствуя с рыбаками.

— Кири Ия? — сказал я. — Вы знаете, почему он распространяет всю эту ложь? Потому что он хочет, чтобы вы избавились от нас и таким образом он сможет вернуться в дом после того, как мы потратили столько времени и денег, ремонтируя его.

— Ах, о-о, хм-м… — шире улыбки, больше покачиваний головой.

О, да — они поняли. Кири Ия действительно им нисколько не нравился, и это было просто понять для большинства из тех, кто собрался вокруг. В налитых кровью глазах все еще читалась смерть, но другие оттащили их, махая, смеясь, некоторые, уходя, даже мягко касались моей мамы.

Мы же лишь с изумлением смотрели друг на друга. Я долго обнимал свою маму.

Затем вернулся молодой человек, возвращая пиво.

— Мы сожалеем, — сказал он, — пожалуйста, заберите пиво.

— О, боже мой, нет, — ответил я. — Оставьте бутылки себе, как бы там ни было, мы сожалеем — мы понятия не имели о Кири Ия и обо всем этом…

Тогда он ушел, махая и улыбаясь.

Ту ночь мы провели под защитой полицейских. Моя мама приняла две таблетки валиума (успокаивающее средство — прим. пер.). На следующий день мы отправились в недельное путешествие по острову прежде, чем высадили ее в аэропорту.

Рай был потерян.

Глава 3 Отдельная реальность

Перевод © Княже, 2012

Это было радикальное пробуждение. Наше сновидение райского уголка развеялось, а мы решили переехать в какое-нибудь горное место, где, после нескольких сотен лет колонизации и выращивания чая на продажу, люди более привычны к чужакам-иностранцам. По счастливой случайности, неподалеку от небольшого городка Бандаравелы, мы нашли никем незанятое бунгало в поместье, размером примерно в десять акров, в котором некогда выращивали и собирали чай, кофе и тропические фрукты. Мы смогли бы платить за аренду такую же сумму — четыре сотни рупий в месяц. Но, на самом деле, его хозяин оказался в таком восторге от нашего там пребывания, что не захотел с нас брать ничего. Однако мы настояли в том, чтобы заплатить по крайней мере столько же, сколько платили на прежнем месте.

Великолепно выглядевший для своих восьмидесяти лет джентльмен оказался садоводом, получившим образование в Оксфорде, и кузеном бывшего премьер-министра страны Сиримаво Бандаранаике — первой в мире женщины во главе государства. От нас он хотел только того, чтобы мы посылали ему с оказией кофе и фрукты с поместья, которое после его переезда оказалось заброшенным. Мы с радостью согласились, а он был просто счастлив, получая на свой адрес в Коломбо по меньшей мере две посылки в месяц от нас.

К нам в горы переехали драгоценная Арьяватти и попугай Феликс. К несчастью, малышка обезьянка умерла от пневмонии, после того однажды вечером убежала и провела всю ночь на крыше под дождем.

Итак, наконец, где-то в конце весны 1979 года, мы прибыли к отправной точке моего магического путешествия, в горное поместье Хилл Крест, близ Бандаравелы, в Шри-Ланке.

* * *

Попугай Феликс? Ну да, это имя мы придумали ему сами. Когда дети его принесли, они называли его просто «Петапу», что на сингалезском языке означает попугай. Всех собак у них называют «Собакой», котов — «Котами», и всех попугаев — «Попугаями». В Шри-Ланке не принято давать домашним животным особенные имена. Феликс нам показался неплохим именем для попугая, хотя сам он так и не привык к нему: всегда называл себя «Феуикс».

Конечно же, мы ему дали не мое имя. В те времена я еще был Паулем, и оставался им до того момента, когда Нагваль дал мне новое имя Феликс, за несколько месяцев до своей смерти. Но это уже другая история, и я пока не стану ее рассказывать.

Хилл Крест был подарком от духа. Оно оказалось совершенно другим местом, расположенным очень высоко, прямо на вершине горы. Иногда, казалось, что оно словно плывет над низкими белыми облаками, которые заполняли долину вокруг, после утреннего дождя. А вид оттуда на юг, где край горы обрывался прямо в нижележащие джунгли на расстоянии примерно десяти миль, был очень захватывающим.

Дом окружали старые розовые кусты, красиво высаженные нашим любезным хозяином. Он был отгорожен живой изгородью из жасмина и заполнен виноградной пассифлорой. Во внутреннем дворике, рядом с помещением для прислуги, росли папайя, гранат, черимойя, бананы и целая роща кофейных деревьев. Склоны горы были засажены чаем, урожай с которого шел на продажу.

В Бандаравеле была совсем другая жизнь. На высоте примерно 1000 метров над уровнем моря, климат был мягче и настроение более утонченным. Мы вели себя осторожно, никого не чураясь. Память о конфликте в Велигаме осталась с нами навсегда. С сожалением мы услышали некоторые драматические новости, которые дошли до нас от семьи Арьяватти несколько месяцев спустя. Кири Эйя переехал обратно в свой дом, и однажды, когда в гостях у него был был брат, он поругался с рыбаками. В последовавшей затем драке его брат был убит, а сам Кири Эйя попал в больницу со множественными травмами черепа. Те рыбаки, очевидно, не шутили.

Но Велигама уже была далеко, до далекого голубого края было более ста миль. Теперь мы сидели в небольшой садовой веранде, между гибридными розами и бугенвиллеями, потягивая чай и наблюдая за птицами. Вокруг снова была роскошная красота, но мир сильно отличался от сытой пляжной жизни. В чистом горном воздухе имелось некое возбуждение, и, вглядываясь через долину вдаль, во мне пробуждалась глубокая грусть и тоска.

Мы познакомились с несколькими хозяевами плантаций по соседству, и они посвятили нас в тонкости приготовления чая. Так же меня научили тому, как собирать, обрабатывать и обжаривать урожай своего кофе, и я проводил много времени ухаживая за землей.

К тому времени, если мой собственный писательский проект давно зашел в тупик, то художества Моны реально прибавили в мастерстве. Безмятежность нашего нового окружения ей здорово подошла, она все больше и больше растворялась в своем мире, и каждый месяц она завершала большой картиной маслом. Темы ее картин были женские, эзотеричные и сюрреалистичные.

Нас редко посещали гости и мы проводили свои дни над облаками, иногда прямо в самом буквальном смысле. Я убегал из комнатной обстановки, чтобы поработать в саду, и стал играть с акварельными красками, пытаясь облегчить мое нарастающее стремление к чему-то невыразимому. Безмятежность Хилл Крест медленно счищало мой гедонизм, трансформируя его в нечто большее, чем пустота нигилизма.

Были все же и грандиозные моменты. Никогда не забуду тот день, когда начался дождь после сезона засухи, много месяцев иссушавшей землю. Прогуливаясь по окрестностям, мы повсюду видели растущие карликовые маргаритки Барбертон и решили пересадить их к себе в сад.

Теперь их стало сотни, они покрывали все свободные участки, которые можно было найти. Мы только чуть-чуть поддерживали их во время засухи, но похоже что большинство из них прижились и пустили корни.

А затем, в один прекрасный день, начался муссон и раскрылось небо. Это было неописуемо и захватывающе. Мы никогда не испытывали ничего подобного. Дождь шел несколько дней и все вокруг словно рвалось к жизни. Наши маргаритки Барбертон буквально выстреливали из-под земли. Несколько дней подряд, по утрам мы могли наблюдать как посреди двух дюймов свежей перевернутой земли торчали их все новые стебли.

Их большие, яркие лепестки цветов раскрылись все в одно и то же время, в первый же день, когда показалось солнце. Это было великолепное зрелище. Все они как будто посмотрели на нас с большими красными, желтыми и оранжевыми улыбками в тот момент, когда мы вышли из дома. Всюду по темной и холодной земле еще сочился туман, растворяясь в лучах утреннего солнца. Блестящее зрелище!

Но вскоре гедонизм вернулся к нам с удвоенной силой. В Велигаме, травка, алкоголь, вечеринки, пляж и пальмы создавали иллюзию рая и склоняли к гедонизму. Здесь же, потворство себе и клише тропических островов в основном прошли. То, что мы там натворили, привело к утере райской обители и отсутствие смысла жизни становилось болезненно очевидным. В конце концов, нам снова нужно было зарабатывать деньги, а у меня не было никаких планов на нашу дальнейшую жизнь, которые обладали бы хотя бы отдаленным подобием мотивации.

Так что, даже не смотря на улыбавшиеся мне цветы, на всю потрясающую и безмятежную красоту вокруг, я был одинок, глубоко неудовлетворен собой и даже временами склонялся к суициду.

В магической вселенной, мое отчаяние и мое интенсивное устремление могло бы притянуть к себе последующие мистические события. Но к тому время, в моем мире было еще недостаточно магии, все происходящее казалось просто игрой случая.

Но даже тогда, я не мог не замечать сказочно волшебные элементы, которые были свойственны для таких событий. Каждое из них усиливалось или преувеличивалось неким странным образом, не совсем необъяснимым, но маловероятным. В ретроспективе, все они следовали одной и той же динамике, словно бы они были прописаны в одном сценарии. Казалось, что одно событие питает другое, постепенно образуя вихрь, который неизменно выталкивал меня в другую реальность, опять и снова к тому самому дню, когда мы уже покидали Бандаравелу.

* * *

Все началось с того утра, когда Арьяватти вбежала в гостиную с расширенными от ужаса глазами:

— Сэр, мадам, пойдемте быстрей, на кухне огромная кобра, — с ходу выплеснула она.

Мы сразу же последовали за ней.

Кобра была действительно большой, длиной метра два. В тот момент она свернулась в углу кольцами и держала голову в классической позе, готовая нападать.

Это было большой неприятностью. Хотя мы благоговейно и с любовью относились к змеям, особенно к кобрам, все-таки нужно было избавиться от нее. В Бандаравеле не имелось противоядий, и укус такой большой змеи означал верную смерть.

Закрыв кухонную дверь, я сходил в сарай и взял там специально раздвоенную жердину, чтобы придавить ей змею к земле. Она была длиной метра четыре с половиной, как раз обеспечивая безопасное расстояние. Мне пришлось еще немного приспособить ее, поскольку эта кобра была намного больших размером, чем мы имели дело до сих пор. Свободные концы проволоки я прикрепил к обеим концам вилки, достаточно плотно чтобы прижать к стене или к полу. Вооружившись этой жердиной и большим мачете, я вернулся к кухне. Я не имел понятия как поймать и потом вытащить кобру живой, не подвергая свою жизнь опасности, так что единственный вариант который я видел — убить ее, после того как прижму ее к земле.

Пробив в кухонной двери отверстие, я осторожно заглянул внутрь. Кобра оставалась все в том же углу и выглядела даже крупнее чем на первый взгляд — великолепное создание. Узоры на ее капюшоне были впечатляющими, даже спереди. Язык возбужденно тестировал воздух. После небольших колебаний, я просунул жердину через небольшое отверстие. Пока концы жердины приближались к ней, змея несколько раз наносила удары по воздуху. Я продолжал медленно приближать жердину к ее телу. Когда до него оставалось сантиметров тридцать, я с силой толкнул ее вперед, сумев прижать ее к земле с первой попытки.

Кобра тут же пришла в ярость, зашипела, обнажив клыки, и стала бросаться в нашу сторону. Она была плотно прижата к земле где-то в полуметре от головы, и я уверен, что у нее не было никакой возможности высвободиться. Убедившись, что к ней можно было безопасно приблизиться, я попросил Арьяватти взять мачете и отрубить ей голову.

У Ари был смелый характер. Кобра была священным созданием в ее культуре, а убить ее считалось плохой приметой. Но представление о том, что такая огромная змея будет ползать по территории и у нее на кухне, было для нее еще страшнее, чем убить. И она бы ни в коем случае не допустила, чтобы это сделала Мона. Поэтому, недолго думая, Ари зашла внутрь и несколькими отчаянными ударами отсекла у кобры голову.

Это был ужасающий момент. Как только мы расслабились от опасности, мы были потрясены от того, какое великолепное существо мы убили только что, собственными руками.

Капюшон во время обезглавливания не пострадал, и я осторожно отделил его от тела, удалил из кожи все ткани и натянул ее на кусок дерева, чтобы высушить. Много лет я хранил его в качестве талисмана и мощного напоминания об этой встрече.

Остальную часть тела — а она действительно составила около двух метров — я понес к автостраде, где у нас находился большой контейнер для мусора. Когда я уже подходил к воротам, оказалось что со стороны дороги там стоял какой-то человек. Это было очень необычно. Рядом не было автобусной остановки, и в той стороне не было близких соседей. Он стоял там, словно бы только что материализовался и казалось был в равной степени удивлен, завидев меня И в самом деле, наверное любого озадачил бы вид иностранца под два метра ростом, спускающегося с горы, который несет в руках огромную дохлую змею. Он улыбнулся, его глаза широко раскрылись в любопытном ожидании.

— Хай, — поприветствовал я его. — Как дела вообще?

Я как-то никак не мог определиться по отношению к нему. Казалось, что он молод и энергичен, хотя и не обязательно так уж и совсем молод. На нем были ярко-белые теннисные туфли и легкая, кошачья походка, когда он двинулся ко мне. У него была не европейская внешность, но и на местных он тоже не походил. Его английский был безупречен, без какого либо заметного акцента.

— Хай. У меня все отлично, спасибо. Это что у тебя на плечах, кобра что ли? — спросил он на одном дыхании.

— Да, — ответил я и выражение моего лица стало серьезным, ощутив чувство вины и неловкости. — Она заползла в нашу кухню, и нам пришлось ее убить, к сожалению.

— Весьма необычно, — воскликнул он, присев на корточки и потрогав руками змею, которую я только что сбросил на землю.

Я рассказал ему подробности того, что случилось, радуясь тому, что с моей груди спадает какое-то давление. Он внимательно слушал, часто кивая, и даже похлопал меня по спине в знак поддержки.

Мне очень понравился этот человек. У него был какой-то потусторонний вид, который я стал осознавать полностью только когда мы уже расстались. Он держался полностью непредвзято, оказывая мне поддержку, по-настоящему теплую. Не думаю, что когда-нибудь я встречал кого-то подобного.

— Ты не интересовался астрологией? — внезапно спросил он после минутного молчания.

Я, должно быть, просто пожал плечами.

— Я знаю одного великолепного астролога, — продолжил он. — Если тебе интересно, я могу как-нибудь привести его к вам домой.

— Ну давай, — ответил я, заинтересовавшись уже на самом деле. — Приводи в любое время, обычно мы всегда сидим дома.

Он, казалось, остался доволен и собрался уходить.

— Был очень рад с тобой познакомиться, — улыбнувшись, он протянул мне руку для рукопожатия.

— Я тоже очень рад, — сказал я и твердо пожал ему руку.

Затем он быстро стал уходить, махая рукой и улыбаясь, исчезнув за поворотом к городу, мягко ступая своими белыми теннисными туфлями, казалось, не обращая внимания на гравитацию. Я даже не спросил его имени.

Я все время вспоминал эту странную и похожую на сон встречу. Я не смог понять причину, когда поймал себя на мысли что нетерпением жду возвращения моего нового друга вместе с астрологом, надеясь, что это каким-то образом восстановит мои хорошие отношения с миром.

Всего неделю спустя, работая в саду, я увидел, как они поднимались по дорожке. Я разволновался, сказал Ари чтобы она позвала Мону из студии и приготовила нам чай в гостиной.

Астролог выглядел немного страшноватым, с темным оттеном кожи. Он казался довольно старым, и я был удивлен, что у него не было никаких признаков усталости от подъема в гору. Он не улыбался и сухо поприветствовал меня. Рядом с этим стариком, мой друг, казалось, был еще более невесом и более нереален чем я его запомнил. Сам он представился как Самуэль и служил нам в качестве переводчика. Астролог не захотел назвать свое имя и по-английски не произнес ни слова. Но они говорили и не на сингалезском. Когда я стал их расспрашивать, Самуэль сказал, что астролог был из Индии, а говорили они на хинди. Я бы сам ни за что не догадался.

Мы присели, обменялись несколькими формально-вежливыми фразами, а затем старик спросил, что мы делаем в Бандаравеле. Мы ответили ему, как смогли, а затем я повернул разговор к астрологии. Немного опасаясь, я поинтересовался насчет платы за составление гороскопа. Он ответил через Самуэля, что в гороскопе нет особой необходимости. Что он просто прочитает по моей руке и скажет все, что мне нужно знать, и что его устроит любое количество денег, которое я захочу ему дать.

Я был приятно удивлен. Его глаза смягчились, и он улыбнулся, выразив жестом показать ему мою правую ладонь. Я подчинился и протянул ему руку, которую он изучал довольно долгое время. Когда ему все стало достаточно ясно, он стал что-то говорить низким голосом Самуэлю.

Самуэль переводил:

— Ваш отец умер еще до вашего рождения. Правильно?

Я пришел в смятение.

— Да, — сказал я, — за месяц перед тем, как я родился, он разбился на мотоцикле.

Как же все-таки он об этом узнал?

— У вас имеются проблемы с правым коленом и правым локтем, — продолжал он.

Это было тоже верно. Я порвал правый мениск играя в футбол, еще ребенком. Мой правый локоть был выбит и сломан, когда я боролся с другом, когда мне было лет двенадцать. Я сидел как завороженный.

Затем старик стал снова говорить Самуэлю, который перевел нам детальный отчет о событиях, что произойдут в ближайшие пару лет. Мона все записывала. Затем он взял руку Моны и добавил несколько подробностей, касающихся ее самой.

Когда мы кончили записывать, старик сурово посмотрел на меня и добавил несколько слов, которые Самуэль снова перевел:

— Вся твоя жизнь будет посвящена воинскому делу и медицине.

Когда Самуэль увидел озадаченное выражение моего лица, он заговорил со стариком и затем, поправляя себя, сказал:

— Следующие двадцать лет ты будешь вести жизнь воина или военного человека, а вся потом оставшаяся жизнь будет посвящена медицине и целительству.

У меня не было комментариев. Это звучало интригующе, но вообще-то не имело никакого смысла в то время.

Похоже это было все, что старик захотел сказать, и, обменявшись вежливыми фразами, мы дали ему двадцать долларов, которые он принял с благодарностью, и затем они ушли. Самуэль продолжал махать рукой, пока они не скрылись из виду.

Мы все еще находились под впечатлением первых утверждений, но не особенно беспокоились по поводу прогнозов. Как оказалось потом, подробный прогноз на следующие два года сбылся… но не полностью. А его долгосрочный прогноз — это, однако, уже другая история. К сожалению, мы больше никогда не виделись ни с тем, ни с другим нашим гостем.

Примерно в то же самое время, когда мы встретились с Самуэлем и астрологом, в Бандаравеле появилась Люси. Она была таинственного и неземного вида дамой для своих почти семидесяти лет. Сначала она утверждала, что она француженка, но, когда я спросил ее о необычном акценте, она сказала, что на самом деле она росла в Бельгии, но жила там совсем не мирской жизнью, работая на дипломатической службе. В то время, у меня не было причин сомневаться в ее истории. Она была высокой и стройной, ее лицо было все еще очень красивым, а белые волосы обычно были собраны сзади в короткий хвостик. С ее восхитительным французским акцентом и элегантностью, она великолепно смотрелась бы за столиком уличного кафе на бульваре Монпарнас в Париже. И все же, к нашему изумлению, она видимо решила удалиться в глушь, в небольшой горный городок в Шри-Ланке, оставаясь себе на уме, сделавшись единственным среди нас самым настоящим белым человеком.

Вскоре после визита астролога, она просто постучала в нашу дверь и представилась перед нами. Мы пригласили ее на чай, и несколько дней спустя она взаимно пригласила нас к себе, на домашнее мороженное и поиграть в «балду». Дом у нее был очень красив и располагался прямо перед нами через долину, на городской окраине. Люси никогда о себе много не рассказывала, оставаясь загадочной и до конца непонятной. Одной из самой интригующих тайн, которой она поделилась с нами, была ее привычка съедать чайную ложечку грязи каждый день. Она утверждала, что это поддерживало ее здоровье всю жизнь. Она говорила об этом на полном серьезе. На самом деле, один раз мы увидели ее с чайной ложечкой в руке, гуляющей в саду в поисках подходящего для здоровья участка почвы. Она просто растворяла его в стакане воды.

Усевшись над «балдой» с мороженным у нее в большой кухне, она вдруг заметила, что кухонные сидения, на которые мы сели, на самом деле заполнены книгами.

— Не знаю, будет ли интересна вам какая-нибудь из них, — сказала она, — но вы можете посмотреть и взять то, что вам понравится.

Мона не так уж много читала, но мне стало любопытно и я открыл лавочку. Это было угловое сиденье с двумя большими отделениями, доверху заполненными книгами, их было по меньшей мере тридцать или сорок. Я всегда любил книги, и даже их запах заставил меня волноваться. Я не читал книг с того временя, как мы приехали в Шри-Ланку.

Я вытащил их все, одну за одной. Кроме нескольких местных туристических справочников, разных журналов для садоводов, там оказались только любовные романы, целый ряд нездоровых любовных романов с самыми глупыми названиями, которые только можно представить. Абсолютно ничего интересного, за исключением одной книги. Я увидел ее сразу же, она была на самом верху, но на первый взгляд она не показалась мне достаточно интересным вариантом. Один раз я уже читал книгу того же автора, несколько лет назад, и возненавидел его до такой степени, что прочитав почти половину книги, бросил ее через всю комнату.

Здесь, в кухонном сиденье у Люси, плавая в море литературного коктейля, я обнаружил вторую книгу Карлоса Кастанеды «Отделенная реальность» и был разочарован. Но поскольку среди остальных книг интересного взять было нечего, я решил дать ему один шанс, выбрав ее. Если бы имелась какая-нибудь «настоящая литература», или даже шпионский либо детективный роман, я бы даже не стал смотреть на эту книгу.

Люси, пожав плечами, только улыбнулась:

— Я не знаю чьи это книги. Вы можете оставить себе ту, что выбрали.

Вернувшись домой, я положил книгу на стол в студии, где она несколько дней смотрела на меня, перед тем как я ее, наконец, раскрыл. Студией была фактически закрытая веранда с большими окнами спереди и по сторонам, что делало ее похожей на зимний сад. Таких закрытых веранд было две, по одной с каждой стороны дома. Обе были обрамлены вьющимися розами с видом на сад и на поместья на юге. Высокие деревья фильтровали прямые солнечные лучи, так что там никогда не было слишком жарко, было достаточно светло для занятий живописью до самого вечера. Это идеально подходило для занятий Моны, и даже меня вдохновляло заняться акварельными картинами.

Моя студия служила также и манежем для Феликса, я построил в углу для него небольшие джунгли для тренировки, где бы он не слишком уж мог разбаловаться, и смог бы практиковаться в речи не сводя при этом Мону с ума.

Несколько дней спустя, я принялся за чтение.

Вяло полистав первые страницы, я перевернул книгу и прочел отрывок из текста на обороте, который привлек мое внимание. Это была цитата дона Хуана:

— Человек знания свободен… у него нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни дома, ни родины, а есть только жизнь чтобы жить.

Мне понравилось. Это задело во мне какую-то струну, зацепило. Введение втянуло еще глубже, и вскоре все сопротивление сошло на нет. Как потом оказалось, я не мог оторваться от чтения, пока не перевернул последнюю страницу.

Произошло нечто необъяснимое. Как будто в моих руках книга ожила. Словно бы глубокая и мощная намеренность вытянулась и соединила меня на интуитивном уровне с другой гранью реальности. Я ощутил на себе ее глубокое влияние, и она словно изменила меня коренным образом, сразу после первого прочтения. На самом деле, это была даже не другая грань реальности. Я ощутил словно бы распахнутую перед собой дверь, показывающую реальность бесконечных возможностей, которые превосходили все мои философские ограничения. Намеренность между строк, будучи осязаемой и живой, соединила меня с источником, который был независим от самой книги.

Я не мог поверить тому, что произошло. На глубоком, интуитивном уровне, я ощутил словно бы на все мои экзистенциальные вопросы были даны ответы, причем без малейшего понятия о том, что это были за ответы.

А самой странной частью этого всего, определенно было то, что все в целом эти переживания, казалось, не имеют ничего общего с содержанием этой книги. Несмотря на истории и переживания, относящиеся к самому Кастанеде, интересные и экстраординарные сами по себе, они могут быть прочитаны полностью только с антропологической точки зрения и не иметь какого-то там трансцендентного значения вообще.

Вот так случилось, что изящное воздействие этой скромно выглядевшей, небольшой книжечки настолько меня увлекло и послужило в качестве канала, соединившего меня с чем-то непостижимым и волнующим, в результате чего жизнь моя неожиданно стала обретать смысл и цель.

* * *

Со всем, что произошло за эти несколько недель, сменилась энергетика и мы твердо ощутили, что наше время пребывания в Шри-Ланке подходит к концу. Мы решили отправиться в Индию к концу февраля, что давало нам еще один месяц насладиться обильной красотой нашей маленькой Шангри-Ла.

И затем, в течение наших заключительных недель, начали разворачиваться последние мистические события.

Люси, едва только обжившись на новом месте, удивила нас своим решением переселиться из почти идеального жилища в небольшой, скромный домик в пяти милях от города. Когда она показала его нам, мы просто не знали, что сказать. Он располагался на обдуваемой всеми ветрами горе, без садика и вообще какой-либо растительности вокруг. Это показалось чистым безумием, но мы должны были придержать свое мнение, поскольку она сказала, что все уже оформлено и готово. Она согласилась уступить свое презентабельное жилище доктору из Перу, который вероятно работал в Организации Объединенных Наций и находился в этой местности уже несколько недель. Похоже она была с ним в контакте уже долгое время.

Все-таки это было совершенно непонятно. Люси любила это свое место. Она неустанно трудилась в своем саду и насадила в нем множество растений. Для нее было очень важно гулять по магазинам. Что же все-таки произошло? Единственным ее объяснением было то, что новое жилище было круче и дешевле. Спорить с ней было бесполезно.

Мы заинтересовались этим пресловутым перуанским доктором и попросили пригласить его на чай. Очевидно, и он тоже захотел с нами познакомиться. Кроме того, у нашего любопытства был и скрытый мотив для знакомства. Мы решили поговорить с ним о том, чтобы устроить к нему Ари, когда мы уедем.

Как только Ари узнала, что бы собираемся уезжать, она словно обезумела. Она то билась в истерике, то запиралась в своей комнате на целый день, плакала, умоляла, угрожала самоубийством и стала совершенно неуправляемой. Мы всерьез подумывали о том, чтобы взять ее собой в Германию, но барьеры в иммиграционных законах, культурных различиях и недостаток наших финансов сделали это невозможным.

Поскольку она принадлежала к самой низшей в Шри-Ланке касте, у нее имелся лишь один вариант в своей культуре — работать в качестве неоплачиваемой домашней прислуги в отсутствии какой-либо свободы, и понятное дело, она даже и не рассматривала какой-то другой вариант. У Люси уже была служанка, которой она была довольна, так что возможность устроить Ари у перуанского доктора казалась даром небесным. Она, конечно, не хотела и слышать об этом, но мы-то знали, что, в конечном счете, просчитав альтернативы, ее воодушевит эта возможность. Таким образом, все что нам нужно было сделать, это убедить перуанского доктора, что Арьяватти ему пригодится.

Д-р Мигель Перейра, как он сам представился, оказался симпатичным и хорошо образованным южно-американским джентльменом. Он сказал, что приехал сюда в рамках исследовательского проекта Организации Объединенных Наций по сельскохозяйственным участкам возле Бандаравелы. Он выглядел немного расфуфыренным в своем спортивном блейзере и блестящих черных туфлях, но так как главный интерес у меня состоял в оценке его порядочности, я был в восторге от его безупречного внешнего облика. Ари для нас была как дочь, и мы очень беспокоились о том, с кем она останется.

С Мигелем мы поладили. Он был веселым и острым на словцо, и мы весело провели вместе с ним целый день. Когда мы, наконец, повели разговор о нашем главном интересе, в ответ на наше предложение о приеме Ари на работу, он поначалу даже растерялся. Казалось, он даже испугался. Он сказал, что ему никто не нужен, что он не любит так уж много поесть и много разъезжает. Но мы привели убедительные аргументы и, в конце концов, уговорили его поразмыслить над тем чтобы взять ее, например, с испытательным сроком.

В конце концов Мигель сдался и согласился принять Ари на работу хотя бы на несколько недель, а затем обдумать и оценить. Этого для нас было достаточно. Мы были убеждены, что Ари быстро сделает себя незаменимой и обретет новое счастье у, по ее выражению, испорченного и слабоумного «махатья Мигеля».

Мигель поинтересовался о том, что привело нас в Шри-Ланку, и, казалось, был искренне впечатлен рассказом о наших приключениях. Он не имел права давать информацию о себе. Единственной деталью, которую мы смогли узнать от него, было то, что он преподавал в Лимском университете в Перу.

Я тут же достал записную книжку и спросил о возможности зайти к нему в гости, если мы окажемся в Перу. Меня всегда интересовала эта страна, и я был уверен, что наши путешествия рано или поздно обязательно приведут нас туда. Моя адресная книга была заполнена именами друзей и знакомых со всего мира, с которыми я знакомился в своих путешествиях, и никто никогда не отказывался дать мне адреса или контактную информацию. Так что начал записывать: «д-р Мигель Перейра, Лима, Перу». Затем я посмотрел на него и попросил дать свой адрес или телефонный номер.

Он лишь улыбнулся, замолчав на миг, и с блеском в темных, глубоких глазах ответил просто:

— Ты найдешь меня.

Вздрогнув, я захлопнул записную книжку.

— Хм, ну ладно, надеюсь что смогу найти тебя в телефонном справочнике, когда там окажусь, — промямлил я, смутившись от неожиданного ответа.

Он только продолжал озорно улыбаться мне в ответ.

Больше мы не виделись с Мигелем вплоть до нашего отъезда. Тем не менее, после нашей встречи он продолжал появляться в моих снах.

Когда я хотел рассказать об этом Моне, каждый раз меня что-то останавливало. Моя память о снах, казалось, была достаточно яркой, но я не мог уместить ее не только в слова, но даже в связные мысли. В некоторых снах была Люси, а также Самуэль и другие люди, которых я никогда раньше не видел. После пробуждения у меня всегда оставалось ощущение актуальности и значимости, но как я ни старался, все-таки не мог вспомнить, что же все-таки это значило. То, что я помнил, было ощущением неловкости в большинстве этих снов, неподготовленности и неполноценности. Единственным повторяющимся образом, который оставался у меня в памяти, была озорная улыбка Мигеля, и его насмешливые слова, отдававшиеся эхом в моей голове:

— Ты найдешь меня.

* * *

Ари смирилась с ситуацией, но чтобы дополнительно ее смягчить, мы попросили приехать на несколько дней переходного периода ее мать. Она взяла с собой одну из ее сестер, и в наш последний вместе день, все мы улыбались ей, и Ари действительно чувствовала себя не так уж плохо.

В этот момент нам было не намного лучше, чем ей. Это было болезненное прощание. Мы ее очень полюбили. Мы полюбили Хилл Крест, Бандаравелу, Люси и Феликса. Наши сердца истекали кровью, когда мы прощально помахали руками нашему розовому саду, закрывая за собой ворота и провожали Ари, ее мать и сестру с пожитками туда, где теперь был уже дом Мигеля.

Мы выгрузились на крыльце у Мигеля. Феликс тут же разволновался, стал подпрыгивать и носиться по своей клетушке. Во всю силу своих крохотных легких он выкрикивал весь свой словарный запас.

— Петапу, Петапу, Феуикс, Фееуикс Феееуикс, хеллоу, гуд монинг, — и все изобилие сингалезских слов и звуков животных.

Ох, как мне было жаль оставлять это маленькое существо. Он ведь был с нами почти с самого первого дня. Сколько же он нам доставил радости и смеха! А теперь мы оставляли и его тоже.

Я уже больше не мог видеть ясно. Мои глаза наполнились слезами. Ари была в объятиях Моны, тряслась и громко выла навзрыд.

Нам нужно было быстро уходить. Это становилось невыносимым. Я обнял и поцеловал Ари, прощаясь, по щекам потекли слезы, обнял Люси, поблагодарил Мигеля, мать и сестру Ари, и потом опять Ари, в последний раз.

— Конечно, мы будем писать. Обещаю.

Мы сели в машину и сказали водителю трогаться. Нам оставалось только помахать рукой, послать воздушные поцелуи, снова помахать, и в один миг все они исчезли в моих глазах, затопленных слезами.

* * *

Единственным, кого я увидел потом снова был Мигель. Я действительно нашел его, как он и предсказал, правда не в Лиме, а в Лос-Анджелесе, лет через пятнадцать. К тому времени, мы о нем совсем уже забыли. Так много всего произошло в наших умах. Я снова вспомнил ненадолго его загадочную улыбку спустя несколько недель, когда заметил, что в моей адресной книге страничка с его именем отсутствовала. Мона понятия не имела как это произошло, так что нам оставалось пожать плечами. Странное дело.

Во второй раз мы вспомнили о нем, когда узнали из письма от семейства Ари, что он покинул Бандаравелу вскоре после нашего отъезда. Будучи без работы, Ари подписала контракт с агентством, которое нанимало выходцев из Шри-Ланки на работу в качестве прислуги на Ближнем Востоке. Вскоре после этого она уехала. Это объясняет, почему она не отвечала на наши письма. Что еще трагичнее, ни мы, ни ее семья больше ничего о ней не слышали. Не хочу ничего думать о нашем роковом столкновении с коброй и плохими приметами, которые со всем этим ассоциируются. Мы находились в прострации и ощущали ответственность за все произошедшее.

В третий раз Мигель всплыл в моем сознании десять лет спустя, летом 1990 года. Я только что вышел из ретрита десятидневной молчаливой медитации в буддийском монастыре в Сураттхани. Таиланд был моим первым таким опытом. Я провел десять дней в полном молчании, медитируя от восьми до десяти часов в день. Отвлекаясь днем два раза на вегетарианскую пищу, утром на получасовое занятие йогой, и на выслушивание инструкций местного монаха или монахини вечером. Это было самое мощное переживание за всю мою жизнь, результатом которого стала глубокое погружение во внутреннее молчание. Примерно неделю спустя, я вернулся к себе в Германию, в дом своего друга, который был в отъезде. Я уселся на медитационный коврик, окружив себя несколькими книгами, которые читал во время перерывов. Я хотел продлить ясность и спокойствие внутреннего молчания, насколько это было возможно вообще, так что я продолжал медитационную практику небольшими порциями в течение всего дня и между другой активной деятельностью. Одной из книг прямо передо мной, была самая тогда последняя книга Карлоса Кастанеды «Сила безмолвия». Книга лежала обложкой вниз, раскрытой. Рядом с ней был детальный карандашный набросок лица Кастанеды, сделанный его бывшим товарищем по учебе. Это был единственный его доступный образ, и я пользовался им как закладкой.

Как только я вернулся из долгой и глубокой медитации, мой взгляд упал на карандашный набросок, и я сразу же узнал Мигеля. Как я не мог заметить этого раньше, невероятно. Не было никакого сомнения, что Мигель Перейра и Карлос Кастанеда были одним и тем же человеком. У меня перехватило дыхание, но мое ментальное молчание было достаточно устойчивым, и я справился с этим узнаванием удивительно спокойно.

Позже я провел некоторые поиски и обнаружил, что ни в одном из факультетов Лимского университетов не было никого с именем д-ра Мигеля Перейры, и что близ Бандаравелы никаких сельскохозяйственных проектов Организация Объединенных Наций не осуществляла.

Но даже в этом карандашном наброске из его глаз сиял озорной блеск, и я отчетливо слышал его голос с сильным акцентом:

— Ты найдешь меня.

Глава 4 Лицом к надвигающемуся времени

Перевод © ZVM, 2012

Мы сели в поезд, идущий до Коломбо. Этот участок железной дороги, проходящей через холмистую местность Шри-Ланки, был построен в конце 1800-х для перевозки кофе и чая в столицу, и сейчас считается одним из самых живописных маршрутов в мире. Мы заказали два места в последнем вагоне, в котором был оборудован экскурсионный салон с удобными мягкими креслами и большими окнами, через которые открывался захватывающий вид. Уложив наш довольно объемный багаж, мы заняли свои места напротив выпуклой стеклянной панели, установленной в самом торце вагона, и немного погодя поезд тронулся.

Мягкая и неодолимая сила тянула нас назад, а наши глаза и сердца пытались удержать знакомые уходящие вдаль пейзажи Бандаравелы. Какое-то время нам было хорошо видно возвышающееся над долиной бунгало-на-холме, и мы даже попытались разглядеть в долине дом Мигеля, но вскоре все скрылось в дымке.

Эффект от того, что мы покидали наш шри-ланкийский сон вот так, как бы наблюдая уходящее в даль в прошлое, был совершенно магическим и полным особого смысла. По мере этого движения, воспоминания о том, что мы только что оставили, быстро начали таять под впечатлением новых потрясающих проплывающих мимо нас ландшафтов, которые словно накладывались на прошлое, заслоняя его собой.

Двигаясь с самой неспешной скоростью, наш маленький поезд взбирался на холмы, выписывал круги и зигзаги, поднимаясь на склоны гор, открывая перед нами визуальную симфонию чайных плантаций, рисовых полей, водопадов и порогов, тоннелей и влажных горных лесов — и все это вновь и вновь уплывало вдаль, превращаясь в прошлое.

Мы были переполнены всеми этими новыми впечатлениями, уходящими воспоминаниями и предвкушением путешествия через Индию и Непал в течение ближайших трех месяцев. В тот момент мы, конечно, не могли представить себе, какую метафорическую силу и значимость имеет это наше магическое путешествие на поезде.

Отъезд из Бандаравелы стал по сути началом нового этапа в моей жизни. Это было началом бесконечного путешествия, в основе которого лежало владение искусством навигации. Моя встреча с нагвалем, произошедшая как раз в то время, когда я читал «Отдельную реальность», изменила сам характер моих действий и открыла передо мной совершенно иной образ жизни. Тогда, наблюдая уплывающие в даль влажные тропические леса плато Хортон, я вряд ли это понимал, однако что-то уже тогда начинало пробуждаться во мне и менять образ моих мыслей.

События последних нескольких недель познакомили меня с намерением, с духом, с осознанием вселенной. Я был все еще по ту сторону мощного барьера, отделяющего меня от полного понимания, и для выявления этой взаимосвязи потребовалась бы целая жизнь, однако пути назад уже не было. Мой образ жизни, построенный на логических рассуждениях и полный эгоизма, цинизма и нигилизма, начал постепенно уступать свое место более органической взаимосвязи с миром, которая является сутью искусства навигации.

Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что это путешествие в экскурсионном салоне, сидя в кресле, расположенном против направления движения, было этаким чрезвычайно забавным жестом намерения.

Нагваль всегда подчеркивал, что обычный человек путешествует по жизни словно бы находясь в последнем вагоне поезда, всегда глядя назад и сосредоточившись на своей личной истории, и вся его сущность является конгломератом событий прошлого. Это была одна из его любимых аналогий. Воин, который хочет стать человеком знания, должен повернуться на сто восемьдесят градусов и смотреть на жизнь, развертывающуюся перед его глазами. По его словам, воин должен находиться лицом к надвигающемуся, а не к удаляющемуся времени. Он должен жить не в последнем вагоне, а в локомотиве.

Мне нравится эта аналогия. Она чрезвычайно наглядна и дает легко почувствовать разницу. Последний вагон может быть очень уютным и привычным или даже весьма занятным, однако все действия совершаются в локомотиве. Именно в локомотиве ветер жизни развевает наши волосы, и именно здесь восприятие жизни дает нам чувство свежести и бодрости. Навигация возможна лишь в том случае, если мы стоим лицом к надвигающемуся времени, где все нам незнакомо. И даже оглянувшись назад лишь на один миг, мы можем пропустить какой-нибудь важный знак духа.

* * *

Прибыв в Коломбо, мы решили закончить наше путешествие по Шри Ланке на высокой ноте и поселились в отеле «Галле Фейс», монументальном и роскошном здании колониальной эпохи, в котором до этого мы несколько раз пили чай, но никогда по-настоящему не останавливались. Эта мраморное строение с колоннами внушало чувство цельности и основательности, и мы постарались впитать в себя как можно больше его успокаивающей энергии, чтобы собраться с силами перед путешествием по Индии.

Нам необходимо было провести здесь всего лишь пару дней, чтобы повидаться с некоторыми из наших друзей, попрощаться с ними и заодно отправить наши личные вещи и картины Моны в Германию, с тем чтобы мы могли путешествовать дальше налегке.

Однако главным, что занимало меня в течение в течение последних недель, была надежда найти продолжение «Отдельной реальности». Я не знал тогда, сколько всего книг написал Кастанеда, но мне было известно, что их уж точно было не две. Я позвонил в несколько больших библиотек, но там никто даже не слышал о таком авторе.

В последний день перед отъездом, проходя мимо центрального железнодорожного вокзала, мы встретили человека, который привлек мое внимание. Он посмотрел на нас с улыбкой, в которой было что-то такое, что заставило меня остановиться и спросить у него, есть ли тут где-нибудь книжный магазин с хорошей подборкой книг на английском. Безо всяких колебаний он тут же указал на гостиницу для туристов, расположенную рядом с вокзалом, всего в паре сотен ярдов от нас, и сказал, что в этой гостинице имеется самая обширная в городе библиотека подержанных книг.

Мы отправились туда незамедлительно. Этот человек оказался прав, и я с трепетом обнаружил в этой библиотеке экземпляры «Путешествия в Икстлан» и «Сказок о силе», третьей и четвертой книг Кастанеды. Других книг Кастанеды в этом магазине не было, только эти две.

Мона была рада моей вновь обретенной целеустремленности и энтузиазму. И когда я нашел эти книги, она пришла в настоящий восторг.

— Это просто невероятно! — воскликнула она. — Вечно тебе везет. Я была уверена, что мы ничего здесь не найдем. Именно то, что надо для долгой поездки в поезде, которая нас ждет. У тебя как раз будет время все это прочесть.

— Да, жаль, что у них нет копий на немецком, — ответил я.

— Ничего, зато у меня будет возможность дополнительно поупражняться в английском, — сказала Мона, однако в ее глазах было явное разочарование.

От чтения «Отдельной реальности» она получила мало удовольствия. В книге было слишком много неизвестных ей слов, и ей приходилось либо искать их словаре, либо спрашивать меня об их значении. И из-за этого чтение превращалось в нудную рутинную работу. Кроме того, ей не удалось ухватить глубинный смыл этой книги, и поэтому она была не очень заинтригована описанными в ней событиями.

Насколько я мог судить, Мона и так уже пребывала большую часть времени в своей отдельной реальности. Она была исключительно практичной и деятельной личностью и успешно продвигалась по карьерной лестнице в своем рекламном бизнесе, однако душа ее пребывала в своем собственном отдельном мире. Ее сестра-близняшка умерла еще при рождении, и мне иногда казалось, что благодаря этому Мона обрела свою собственную персональную связь с каким-то иным измерением.

Она родилась и выросла в Литве, и все ее детство прошло в сельской местности, где она в одиночку бродила по полям, заводя дружбу с феями и другими неземными созданиями. Это были ее самые счастливые воспоминания, и когда она рассказывала мне об этих существах, я смотрел в ее большие широко расставленные глаза, и у меня не было никаких сомнений в том, что эти существа были для нее более реальными, чем кто-либо еще. Ее родители проявили полное равнодушие к этой ее сверхчувствительности, и она покинула дом при первой же возможности и никогда не жалела об этом.

Я встретился с ней во Франции во время велосипедной экскурсии по долине Луары. Я был гидом группы, а она была одной из ее участников. Группа была небольшой, человек пятнадцать, и мы путешествовали по берегам реки Луары, проезжая на велосипедах по двадцать-сорок миль в день и посещая разные замки. По вечерам мы останавливались в небольших комфортабельных отелях, где устраивали многочасовые обеды. Я взялся за эту работу по окончании колледжа, так как мне нужно было какое-то время, чтобы подумать, что же мне делать дальше.

Мона оказалась трудным клиентом. Ей не нравилось путешествовать в группе, и поэтому она постоянно отставала от всех, чтобы ехать в одиночестве. В результате мне приходилось мотаться весь день туда и сюда и проверять, не потерялась ли она, успевая при этом указывать направление тем, кто ехал во главе группы. Это заставляло меня всегда быть в хорошей форме, и мне приходилось часто ехать рядом с Моной, стараясь уговорить ее ехать чуть быстрее.

Мы полюбили друг друга, и как только закончился сезон, я приехал к ней в Гамбург, где она в то время жила. Нас нельзя было назвать гармоничной парой, и дело тут было не только в разнице в возрасте, но также и в том, что мы были людьми совершенно различного типа. Однако мы оба были мечтателями, и так, предаваясь совместным мечтам, мы провели вместе почти десять лет.

Наш поезд отошел о центрального вокзала Коломбо, и наш шри-ланкийский сон начал медленно таять. На этот раз это был самый обычный поезд. И ехали мы уже не в последнем вагоне, но и не в локомотиве. Мы просто сидели в купе, в котором было полно народу. Мона читала какой-то путеводитель, готовясь к нашему путешествию по Индии, а я с головой погрузился в «Путешествие в Икстлан».

Времени для чтения действительно было более чем достаточно. От Коломбо до Талайманара, где нас ждал паром, идущий в индийский Рамешварам, поезд шел около восьми часов. Путь на пароме через Полкский пролив, ширина которого составляет всего тридцать миль, занял еще четыре часа, а на поездку от Рамешварама до Мадраса на поезде ушло также примерно восемь часов. Так что к тому времени, когда мы прибыли в Мадрас, я уже успел прочесть обе эти бесценные книги, и их содержание уже стало частью моей ДНК.

Поездку на поезде через индийский субконтинент нельзя назвать комфортабельным времяпрепровождением, но меня это нисколько не волновало. Мой роман с железной дорогой начался еще с незапамятных времен. Мой дед, который, судя по всему, разделял мою страсть, регулярно брал меня с собой на железнодорожную станцию, куда он ходил просто так, ради развлечения. Я до сих пор помню тот особенный запах старых паровых машин и шпал, слышу свистки дежурного по станции, шипение пара, лязг металла и объявления, в которых звучали названия далеких мест. Наверное, именно тогда я впервые почувствовал тоску по чему-то неведомому, и именно здесь берет начало мое стремление к свободе, которая долгое время ассоциировалась у меня с переездами с места на место и путешествиями.

Чтобы ничем не ограничивать мое пристрастие к поездам, мы купили проездные билеты, позволяющие путешествовать по Индии в вагонах первого класса в течение девяти дней и в любом направлении. Действительно в любом. К тому времени, когда закончился наш «роман», мы намотали более двенадцати тысяч миль, перемещаясь по бесконечной сети индийских железных дорог, после чего моя страсть к поездам заметно угасла, причем на долгое время.

Но пока что мы были в Мадрасе, и все еще было впереди. После того как я вобрал в себя содержание двух новых книг, я был вновь переполнен духом воина и совершенно зачарован. Страницы этих книг были словно пропитаны какими-то магическими химикатами, воздействующими на мое восприятие реальности. Содержание книг Кастанеды было усвоено мной не просто на интеллектуальном уровне. Оно проникло в каждый аспект моей жизни.

«Путешествие в Икстлан» стало для меня своеобразной дорожной картой, руководством по «остановке мира». Остановка мира подразумевает остановку неконтролируемого и непрерывного мыслительного процесса, который обуславливает нашу интерпретацию реальности. Остановка мира означает, что наш разум становится свободным от мыслей, продолжая при этом воспринимать окружающую реальность и оставаться в состоянии готовности к любой опасности.

Восприятие в таком состоянии внутренней тишины или безмолвного осознания становится чистым и непосредственным. Знания которые мы получаем, не имеют смысла, если мы не получаем его непосредственно и на подсознательном уровне, не облекая в словесную форму. Знание, получаемое таким образом ощущается как восприятие всем телом, не дифференцированное нашими обычными органами чувств. Это можно назвать полным пробуждением от сна мыслей.

В этой книге описано множество различных методов и приемов, которым дон Хуан учил Кастанеду. Среди них можно назвать распознавание намеков или знаков, стирание личной истории, избавление от чувства собственной важности, разрушение заведенных порядков и привычек, становление охотником и использование смерти в качестве советчика. В совокупности все эти методы и приемы называются «путем воина», поскольку они предназначены для формирования и доведения до совершенства внутренних установок и качеств, свойственных воину, вступающему в битву, таких как, например, постоянная бдительность, бесстрашие, готовность, безупречность, точность и отрешенность. Следуя этим методами и приемам, практикующий вырывается из мира мыслей, попадает в настоящий момент времени и вступает в непосредственный контакт с жизнью. Воин, сумевший достичь этой прямой взаимосвязи с миром, называется «человеком знания».

Путь воина и превращение воина в «человека знания» являются сутью и краеугольным камнем учения дона Хуана. И если «Путешествие в Икстлан» по сути представляет собой некий стратегический план, то «Сказки о силе» являются фейерверком мудрости и магии, подпитывающим и направляющим намерение читателя и подталкивающим его совершить невозможный на первый взгляд кульбит и вырваться из сна мыслей в непостижимую совокупность, называемую жизнью.

Все это поглотило меня целиком и полностью. Но несмотря на весь мой тогдашний восторг, остановка мира мыслей, пробуждение и переход в состояние чистого восприятия так и остались для меня недостижимыми. Я все еще пребывал в состоянии глубокого сна, и еще долго не мог вырваться из мира моих грез в мир магии и силы.

Несколькими годами позже я исколесил всю Мексику, проделав несколько тысяч миль, и побывал в трех городах под названием Икстлан, в тайне надеясь, что как только я найду «тот самый» город, случится что-то магическое. Сейчас это кажется глупым, но то возбуждение, ощущение тайны и практическая мудрость, которые этот поиск сокровищ привнес в мою жизнь, были поистине беспрецедентными.

Настоящий Икстлан, который дал название книге, был, конечно, частью метафоры. Дон Хенаро, один из соратников дона Хуана, использовал это название для описания того глубоко сдвига в восприятии, который происходит после того, как воин «останавливает мир». В этой метафорической истории дон Хенаро безуспешно пытается вернуться «домой» в Икстлан, который в этом рассказе упоминался как его родной город, а в метафорическом смысле означал мир, каким он был для Хенаро до того, как он остановил его, то есть, мир, который был его домом всю предыдущую жизнь. Эта остановка была подобна пробуждению от сна — от сна мыслей, который дает нам ощущение уверенности, реальности, близости, времени и адекватности. Даже частичное пробуждение способно пошатнуть эту крепость, точно так же, как и обычно пробуждение разрушает ощущение реальности увиденного сна. Как только дон Хенаро проснулся и понял, что его жизнь до этого момента была подобна сну, какая-то часть него захотела немедленно вернуть в привычный и уютный мир сна, обратно в Икстлан. Однако после этого пробуждения Икстлан, как и весь уютный и узнаваемый прежний мир, был для него навсегда утерян.

Мне показалось, что я хорошо понял эту метафору, но судя по всему я не очень-то спешил проснуться. Мой сон только лишь начал набирать обороты, стоя под парами, причем, можно сказать, буквально, учитывая все эти наши путешествия на поездах. Этап поиска сокровищ в моей жизни только лишь начался, и я чувствовал себя полным энтузиазма, воином, скачущим на «железном коне» по просторам Индии в погоне за магией и силой.

Мне очень хотелось тут же, не откладывая, использовать мое новое открытие, новое знание о том, как можно использовать знаки окружающего нас мира в качестве столбов, указывающих направление в охоте за силой и магией. Индия в этом смысле выглядела просто идеальной игровой площадкой, переполненной энергией и погруженной в тайны. Сила, за которой я охотился, не являлась, конечно силой в традиционном смысле, связанной с деньгами или влиянием. Меня интересовала сила, которую я, например, ощущал, стоя на берегу океана во время шторма, или стоя под деревом, возраст которого измерялся тысячами лет. Мне хотелось ощутить силу древних мест поклонения богам или же просто случайно найти место, где энергия земли была бы в избытке.

Я не очень-то себе представлял, куда меня может завести эта охота за сокровищами, да меня это особенно и не волновало, мне было ясно лишь то, что ориентирами должны служить места и события, связанные с силой, энергией, и глубиной.

Наш маршрут был совершенно непредсказуемым. В основном мы руководствовались интуицией или рекомендациями других путешественников, вроде нас. Иногда мы просто так, ни с того и ни с сего, делали остановку и временами оказывались в совершенно непредвиденных ситуациях, среди абсолютно незнакомых людей или в местах, где никто не говорил по-английски. Никаких особых планов и целей у нас не было. Действовать исходя из предположения, что возможно существует что-то вроде идеального или даже магического маршрута, который мы можем открыть, следуя определенным ритуалам и знакам, было просто веселым и захватывающим занятием.

Многие из наших поступков были, наверное, совершенно эксцентричными и отдавали тем, что нагваль любил называть «ментальной мастурбацией», говоря о причудах человеческого разума. И хотя наши навигационные способности были мало результативными и такое бессистемное путешествие было чем-то похоже на сон, к которому можно привыкнуть — тем не менее в конце для нас вырисовался впечатляющий и четкий принцип:

Следуя указаниям духа и повернувшись лицом к надвигающемуся времени, мы получаем хорошее представление о самом времени или, если говорить более конкретно, мы получаем серию встреч со скоротечностью или смертью.

Глава 5 Танец с мимолетностью бытия

Перевод © Княже, 2012

Индия — сама по себе целая вселенная. Несравнимый ни с чем фестиваль для ощущений такой интенсивности, с которой я больше нигде не встречался. Наши три месяца и более чем двенадцать тысяч миль путешествий предоставили нам немереное количество переживаний. Большинство из них с течением времени затерялось в бесформенном океане моей памяти. Однако некоторые удержались. Особенно выделяется один ряд событий, как раз те события, которые я помню с кристальной ясностью, и которые я продолжаю вспоминать и пересказывать всю свою жизнь.

Самым мягким и щедрым образом, Индия и намеренность преподала нам ряд памятных уроков о мимолетности бытия и смерти. В ретроспективе они кажутся настолько подходящими, что любую серьезную попытку стать «человеком знания» нужно бы начинать с изучения умирания.

До того времени, смерть не была неотъемлемой частью моей жизни. Единственным умершим человеком, которого я когда-либо видел, был мой дедушка: во время короткой церемонии открытия крышки гроба на его похоронах. Я стоял не слишком-то близко, и все что я смог рассмотреть, это было его восковое лицо. Я был совершенно потрясен, поскольку любил его всем сердцем, но этот образ вскоре исчез напрочь.

Вторая моя встреча со смертью произошла по-другому и была гораздо более личной и драматичной. Я только что получил водительские права и свою первую машину, Фольксваген Жук, и путешествовал по области Черный Лес в Германии, со своей школьной подружкой Лореттой. Мы были безнадежно влюблены друг в друга. Следуя романтическому импульсу, я свернул на узкую дорогу, ведущую по склону на верх горы, которая была увита виноградниками. Я слышал, что с вершины горы в то время года можно было увидеть садящееся солнце точно за знаменитым Страсбургским собором на другой стороне реки Рейн.

Было уже поздновато и потому я поехал быстрее, чем обычно. Появился дорожный зигзаг через виноградники с крутым уклоном в гору. Я осторожно обошел поворот и затем прибавил скорости, дожав педаль газа до упора. Перед следующим поворотом нажал на тормоз и снова медленно свернул. Все сработало отлично, ускорение, торможение, поворот, ускорение и так далее, мы быстро поднимались в гору.

Мы уже почти достигли вершины и находились в нескольких шагах от обзорной площадки, когда мы выскочили на участок дороги, где прямо перед поворотом недавно прошедший дождь смыл песок с тротуара, а мы увидели это слишком поздно. Я ударил по тормозам, но это не произвело никакого эффекта. Словно по льду, мы скользнули по краю дороги и поплыли в голубое небо.

Сейчас, сорок лет спустя, я все еще помню каждый нюанс этого переживания. Первое, что меня поразило, это то, как легко стало проворачиваться рулевое колесо, когда мы оказались в воздухе, а затем, ясно и безошибочно, остановилось время. Мы полностью висели в воздухе, когда фильм внезапно остановился. Я сидел за ставшим необычно бесполезным рулевым колесом, а в голове передо мной разворачивалась вся моя жизнь целиком. Это не была кратковременная вспышка сжатых воспоминаний. Это было самое неторопливое подведение итогов по каждому аспекту моей жизни, которые я считал важными. Не было ни малейшего ощущения тревоги. Не было никакой паники, ни страха, ни даже беспокойства. Я понимал тот факт, что нахожусь близко к смерти и что все вокруг просто прекрасно; и я ощущал у себя удивительное благоговение от того, что Лоретта была со мной в этот решающий момент. Когда я закончил обзор своей жизни, я почувствовал себя счастливым, а затем свет погас.

Очнувшись, я обнаружил себя на четвереньках на внутренней стороне крыши салона. Лоретта лежала подо мной, и мое тело старалось не давить на нее. Я посмотрел ей в глаза:

— Ты в порядке?

Она задумалась на долю секунду:

— Да, кажется в порядке.

Затем, недолго думая, я буквально вынырнул через опущенное окно, распахнул дверь и вытащил Лоретту из автомашины, которая лежала вверх дном. Мы побежали вдоль крутого склона на полной скорости, уверенные в том, что автомобиль может взорваться в любой момент. Потом мы упали в объятия друг друга, переживая вместе неописуемый и волнующий момент перерождения, одного из самых запоминающихся моментов моей жизни.

Автомобиль перелетел через край, ударился в склон под углом, свалился и перевернулся боком на четыре с половиной оборота, перед тем как остановиться на крыше. От скатывания вниз еще дальше с горы его удержали две струны тонкой проволоки, которые огораживали виноградник. Теперь автомобиль опасно завис, но аккуратно обернут проволокой, над склоном, который продолжался дальше еще как минимум метров на 300. Повезло, повезло нам. У нас даже синяков не было.

Мой старый ФЖ не взорвался, радио все еще играло, а двигатель непокорно продолжал работать; так что, в конце концов, я решил вернуться и выключить зажигание.

Пока мы все еще держали друг друга в объятиях, пытаясь постичь это чудо, на тракторе примчался хозяин виноградника, закричал на нас, его голова почти разрывалась от ярости:

— Вы, проклятые идиоты, как вы посмели, вы мне заплатите за ущерб, вы заплатите…

Он был вне себя и не мог остановить свою тираду о небольшом ущербе, который мы причинили его винограднику, как выяснилось порядка нескольких сотен долларов, которые сразу же оплатила страховая компания. У него не было ни следа человеческого участия, ни капли сострадания, ни признательности за чудо, которому он оказался свидетелем. Глядя на его вспенившуюся вспышку безумия, мы ощущали себя двумя инопланетянами, которые только что материализовались в мире за пределами своего понимания.

* * *

Это событие дало мне неоценимый инсайт в природу реальности, но оно было скорее историей спасения и перерождения, чем мимолетности бытия и неотвратимости смерти.

Осознавание скоротечности бытия и использование смерти как советчицы является краеугольным камнем учения дона Хуана и работ Кастанеды. Это отнюдь не интеллектуальное или философское упражнение. Скоротечность нужно ощущать и понимать на клеточном уровне. Она должна быть осязаемой и по-настоящему оказывать влияние на наш жизненный опыт. Закрываясь от реальности и неотвратимости смерти, мы погружаем себя в сон, в виртуальную реальность, где мы ведем себя так, словно будем жить вечно, где слова и поступки не имеют силы, которую они бы имели, если бы были для нас последними.

В нашей современной культуре бессмертная виртуальная реальность стала ситуацией по умолчанию. Реальная смерть скрывается; трупы гримируются и раскрашиваются чтобы выглядеть живыми или спящими в лучшем случае. С другой стороны, ненастоящая смерть, виртуальная смерть транслируется и прославляется постоянно. Наше кино и телевизионные экраны наполнены смертью, особенно насильственной смертью. В Соединенных Штатах, по подсчетам, средний человек в возрасте до восемнадцати лет видит более восемнадцати тысяч убийств и восемьсот самоубийств только по телевизору.

Если бы этого всего было достаточно для принятия реальности и окончательности смерти, то тогда не распространились бы повсеместно религиозные спекуляции о той или иной форме воскрешения и жизни личности после смерти, полностью игнорирующие этот момент. Основанная на радикальном непонимании Писания и духовной мудрости веков, вечная жизнь преподносится для понимания в качестве жизни после смерти, вместо пробуждения в безвременном качестве текущего сейчас момента. Такое непонимание происходит просто потому, что наша концептуализация вечности является неверной. Большую часть своей жизни я думал о вечности как о бесконечно долгом времени. К сожалению, это давало мне неверное представление. Поскольку я не мог концептуализировать бесконечно долгое время, я заканчивал размышления о вечности как об экстремально долгом времени, а не как об отсутствии времени совсем. Следовательно, вечность должна будет находиться за горизонтом нашего земного бытия. Она должно приходить уже после жизни. Однажды, я осознал, что вечность на самом деле должна означать отсутствие времени, и тогда вечная жизнь обретает полностью новое значение, а именно: жизнь вне переживания времени, жизнь в текущем сейчас моменте, жизнь как переживание присутствия.

* * *

Допущение полноты реальности и окончательность смерти в своей жизни парадоксальным образом показало мне единственный способ преодолеть их: держась за текущий сейчас момент, удерживая восприятие жизни вне времени.

Очевидно, наша игривая и капризная навигация по Индии произвела на нас ко всему прочему и некоторый магический эффект. Без какого-либо сознательного усилия, отвечая лишь нашей намеренности, смерть начала щедро делиться с нами своей мудростью, в такой искусной и поэтической манере, что о простом совпадении не может быть и речи.

* * *

Наша первая встреча со смертью состоялась в Бомбее. Когда мы прибыли на место, у трамвайной остановки нас встретили друзья Моны — Карин и Гюнтер. Они были представителями большой немецкой судоходной компании и жили в роскошном высотном кондоминиуме на Малабар Хилл, самом элитном районе Бомбея. Мы знали их достаточно хорошо, поскольку до недавнего времени они жили и работали в Коломбо, и мы обычно останавливались у них, когда бывали в том городе.

Все мы были рады снова видеть друг друга, и они организовали приветственную вечеринку. Это был прекрасный перерыв посреди интенсивности открытой дороги, или открытых рельс, как это было на самом деле. Мы планировали провести у них несколько дней, чтобы немного отдохнуть и осмотреть Бомбей.

Как только мы выгрузили свой багаж в комнате для гостей, Карин повела нас на экскурсию по всему их огромному кондоминиуму, который находился на высоте тридцать второго этажа. Мы были ошеломлены и удивлены сказочным видом из каждого отдельного окна. Карин объяснила несколько достопримечательностей и затем обратила наше внимание на участок с массивной растительностью на вершине холма Малабар.

— Это Дунгервади, парсидские Башни Молчания, — сказала она зловещим голосом.

— Парсидские башни? — я понятия не имел, что она имеет в виду.

— Там парсы скармливали трупы птицам, — Карин весело ухмыльнулась, осознавая эффект своей фразы.

— Они что? — глаза Моны широко раскрылись.

— На самом деле, отсюда вы не сможете увидеть башни, они скрыты за деревьями, но вы всегда можете увидеть птиц, — продолжала Карин, протягивая нам бинокль.

Она была права. Мы могли ясно видеть четырех больших стервятников, кружащихся над участком, даже без бинокля, и повсюду были вороны.

Парсы, как мы узнали, являются небольшой, но влиятельной религиозной общиной, обосновавшейся в Индии. Они являются последователями Зороастра, или Заратустры, персидского пророка и поэта, который жил где-то 3000 лет назад. Он рассматривал вселенную как поле космической борьбы между истиной, или подлинной реальностью, и ложью, или фальшивой реальностью. Целью человечества, согласно Зороастру, является переход из фальшивой реальности в подлинную, через активное участие в жизни и через осуществление добрых мыслей, слов и поступков. Фальшивая реальность выглядит синонимом виртуальной реальности, порожденной нашим навязчиво мыслящим умом, а добрые слова, мысли и поступки легко перевести в безупречность и целостность. Все это указывает на то, что наша высшая цель и рецепт для освобождения не изменились на протяжении веков.

Обряд парсов, касающийся смерти, основан на убеждении, что огонь, земля и вода являются священными элементами, которые не должны осквернятся мертвечиной. Поэтому захоронения и кремация в культуре парсов всегда были под запретом. Вместо этого, трупы выкладывали на вершины Дахмасов, или Башен Молчания, где стервятники отделяли мясо от костей, способствуя освобождению духа. Предоставление своих тел птицам рассматривается у зороастрийцев также в качестве последнего акта милосердия.

У Башен Молчания на холме Малабар была большая круглая крыша, которая имеет небольшой уклон в центру. Она делится на три части, тремя концентрическими кольцами. В наружном кольце располагают мужские трупы, в среднем — женские, а внутреннее кольцо — для тел умерших детей. После того, как птицы съедают все мясо, кости остаются для выбеливания солнцем. В конце концов, они складываются в похоронной шахте в центре башни. Здесь кости постепенно разрушаются, а оставшийся материал смывается в море дождевой водой.

Я был совершенно заинтригован. В течение следующих нескольких дней меня вновь и вновь тянуло к окнам, посмотреть, как стервятники садятся на скрытые деревьями башни. Участок земли не был доступен для не парсов, но наше место наблюдения располагалось достаточно близко от этих привлекающих внимание похоронных обрядов, чтобы оставить неизгладимое впечатление на мой ум.

Я все никак не мог себе представить, что мог бы чувствовать тот парс, гладя как того, кто покинул свое тело, кого он любил, будут разрывать на части и поедать птицы. Я видел длинные шеи стервятников, полностью исчезающие во внутренностях умерших животных. В сравнении с этим быстрота кремации или обманчивая целостность похорон в гробу казались мне намного более приемлемыми.

Я давал волю своему воображению, и хотя пытался представлять собственную смерть и разложение, я осознавал что мне не хотелось бы, чтобы меня постигла такая же участь. Имелось нечто, приводящее в замешательство, в идее быть съеденным и медленно разрываемым на части, даже в качестве трупа. Думаю, что этот сценарий был несовместим с моим чувством тщеславия в то время, которое, словно в какой-нибудь трагедии, продолжало распространяться на весь мой путь до воображаемого собственного трупа.

— Не слишком ли нездоровый интерес у тебя к этому? — спросила Мона, когда я снова наблюдал в бинокль за стервятниками.

— Не здоровый? — я покачал головой. — Я в восторге. Мне нравится это.

Я не хотел, чтобы это проходило. Похоже, что оказалось просто большим подарком обнаружить это притягивающее внимание окно в тонкости нашего умирания. В моем интересе не было ничего болезненного. Меня учили, что для того, чтобы стать человеком знания, я должен использовать смерть в качестве советника, и это сняло барьер, который я обычно мог ощущать, когда останавливался на чем-то таком же неприятном, как и сама смерть. Я даже почувствовал освобождение. Мне очень нравилась идея смерти в качестве советника, но для того, чтобы добиться этого, в первую очередь нужно было установить с ней отношения.

* * *

Бомбей крайне приблизил нас к этим отношениям. Он даже предоставил нам небольшой прощальный подарок в форме такси к вокзалу, в день нашего отъезда. Мы не знали сколько путь займет времени, поэтому попросили водителя поторопиться. Это оказалось большой ошибкой.

Вождение в бомбейской автомобильной сутолоке в нормальных обстоятельствах уже было сюрреалистическим переживанием. С нашей точки зрения, с самого начала все ехали по неправильной стороне. Светофоры, дорожная разметка и другие виды регулировки движения представлялись нам хаотично и, по меньшей мере, произвольно расположенными. Кроме легковушек, автобусов и мотоциклов, на улицах было бесчисленное множество велосипедов, рикшей, людей и животных. Добавив к ним одного, по виду склонного к суициду, таксиста, который, очевидно, жил в другом измерении, мы получили, так сказать, самые крутые американские горки нашей жизни.

В момент, когда его втянуло в это движение, нас словно загипнотизировало. Мы вскрикивали, затаивали дыхание и истерически смеялись. Он, казалось, совершенно не обращая внимания на законы физики, обходил слева и справа всех и вся. Мы буквально летели сквозь лабиринт перекрестков, полдюжины или больше улиц, связанных друг с другом через огромные неразмеченные кольцевые пространства. Это был абсолютный хаос, живущий в ускоренном темпе. Он не был опытным водителем в обычном понимании, и он не выглядел безрассудным или беспредельщиком. Он казался абсолютно забывшимся и расслабленным, как во сне продвигающимся в этом хаосе тем способом, который нам был совершенно не знаком. Мы в ужасе катились в своей кабинке, иногда защищая головы от неких угроз обеими руками. Нас кидало к дверцам, к потолку и друг на друга. Но его уверенность и спокойствие были заразительными, и мы постепенно начали расслабляться и воспринимать свой фатум с нарастающим возбуждением. Это было одним долгим, непрерывным, перехватывающим дыхание переживанием, и вдруг мы оказались уже на вокзале, как будто бы мы выскочили из гиперпространства.

Очевидно, смерть заметила мой интерес и вышла из чулана с особым чувством юмора. Поездка на такси была, на самом деле, волнующим выходом на бис, менее поэтичным, возможно, чем стервятники над Башнями Молчания, но это ощущалось намного более угрожающе и драматично, и оба события имели такое качество сценария и сроки, которые заинтриговали меня тем, как именно этот танец будет продолжаться.

* * *

Штат Гоа, который прячется среди остальных на центральном западном побережье Индии, закрепился в моей голове своими огромными и бесконечными пляжами. Некоторые, достигая более четверти мили в ширину, простираются до самого горизонта в обе стороны. Это выглядит по-настоящему величественно.

Гоа был португальской колонией в течение 450 лет, вплоть до 1961 года, и он был уникальным местом среди остальных частей Индии. Я помню посещение местного рынка в Маргао, где все выглядело иначе чем обычно, словно мы попали на съемочную площадку. Множество людей имели явно португальский внешний облик, а их одежда и украшения были экстравагантно красочными и экзотическими. Повсюду были христианские церкви, часто рядом с индуистскими храмами и буддийскими ступами. Это было очаровательное место, одно их тех земель у концов радуги, отчасти вне времени и пространства.

Мы остановились в очаровательном, небольшом пляжном бунгало, окруженном кокосовыми пальмами, с видом на блестящий белый песок Аравийского моря, имеющего глубокий синий оттенок. Каждое утро рыбацкие лодки выгружали свой улов на песок и мы покупали целую корзину гигантских креветок и лобстеров за «никакие» деньги. Пляжный ресторан готовил их, за приемлемую плату, и так получалось, что у нас каждый день на обед и на ужин было столько креветок и лобстеров, сколько мы вообще могли съесть. По большей части, там их просто поджаривали на масле с луком, добавляли острых специй и в конце закидывали туда лобстеров. Каждый раз это было очень вкусно.

После того, как за время чуть больше недели у меня развилась мучительная чесотка по всему телу, мы восприняли это как знак, что пора уезжать. На поезде из Гоа я внезапно свалился с высокой температурой и ознобом. Было невыносимо жарко, мои легкие горели, сердце колотилось как бешеное и я едва мог дышать. Путешествие дальше в глубь становилось все более жарким и я чувствовал себя все более и более невыносимо, но сойти с поезда не было никакой возможности. К тому времени, когда мы начали подъем по склонам Западных Гат, которые отделяют Гоа от внутренней области, я валялся на багажной полке над нашими местами, то уходя, то приходя в сознание. Я замерзал, парился и галлюцинировал и, наконец, совсем потерял сознание. Мона не знала, что делать. Она только пыталась дать мне воды, когда это становилось возможным.

Не знаю, была ли это аллергическая реакция на огромное количество моллюсков, или я заразился каким-то вирусом или все вместе. Когда я стал терять сознание, пока поезд так мучительно медленно делал зигзаги, поднимаясь по этим горам, я серьезно подумывал о том, не умираю ли я. Я никогда в своей жизни не чувствовал себя таким больным или слабым.

Когда поезд наконец достиг Деканского плоскогорья, была уже ночь, воздух стал значительно холоднее и суше, а я медленно начал выздоравливать. Вскоре после того, как я пришел в сознание, я уже мог спуститься на свое место, попить воды и съесть несколько кусочков еды. До Пуны, нашего следующего пункта назначения, оставалась еще много часов езды, так что я постарался устроиться как можно более комфортно, и чтобы не допускать у себя приступов лихорадки.

Где-то через час, я проснулся от какой-то суматохи вокруг пассажира, который сидел через проход от нас, на четыре ряда впереди. Когда я открыл глаза, двое мужчин только что подняли его с сиденья и осторожно укладывали в проходе. Это был хорошо одетый мужчина, лет семидесяти и он, казалось, потерял сознание. Я удивился, почему никто не положил ему под голову подушку, и тут один из пассажиров, который сидел с ним рядом, взял шарф и накрыл им лицо и верхнюю часть тела.

Внезапно, толчком я осознал, что человек был мертв.

— Ты видела, что случилось? — спросил я Мону.

Она покачала головой.

— Нет, я спала. Я открыла глаза только когда они поднимали его с сиденья. Удивительно… похоже никому до этого нет дела.

— Вероятно он путешествовал в одиночку, — предположил я.

Мы стали рассматривать всех вокруг, было интересно посмотреть на реакцию других пассажиров, ожидая чего-то от происходящего, но все они выглядели уставшими, незаинтересованными, и, откинувшись назад, продолжали спать.

Я сел у прохода, а тело, лежащее почти в трех метрах передо мной, все время покачивалось в ритме стука железнодорожных путей. Тонкий белый шарф, которым его накрыли, был почти прозрачным, и потолочный вентилятор гонял складки по лицу, оживляя его черты. Потрясающе, он как бы присутствовал при своей смерти. Я не мог оторвать от него глаз, и даже когда я их закрывал, я опять видел его тело, словно оно было выжжено на моей сетчатке. Мужчина был одет во все белое и с белым шарфом на лице, и неоновый свет, казалось, отделил его от темно-коричневого пола и заставил плыть. Никто его не беспокоил. Время от времени кто-то осторожно перешагивал через тело, чтобы добраться до своего сидения или выйти. Кондуктор совсем его не замечал. Мирно и тихо покачиваясь, с шарфом и одеждами обдуваемых ветерком, умерший человек оставался с нами, плывя от станции к станции всё время до Пуны.

Я продолжал видеть его в своих лихорадочных снах, с выходами из тела, когда я вглядывался в собственное лежащее тело. В какой-то момент я проснулся в слезах — после того как мне приснилась моя мать, скорбящая над моим умершим телом. Проснувшись, я долгое время сидел, смотря на труп сквозь полуприкрытые глаза, пытаясь представить, какая у старика была жизнь. После мысленного перебирания нескольких версий я решил, что он, должно быть, государственный служащий в отставке, который недавно потерял жену. Теперь он жил в семье одного из своих сыновей в Гоа и собирался навестить свою дочь с внуками в Пуне. Наверное ему снилось, как он играет со своими внуками, когда его душа отлетела от тела.

Когда мы прибыли в Пуну, персонал поезда попросил нас оставаться на своих местах, пока медики не вынесут моего мертвого друга на носилках.

Я ощутил чувство утраты, когда его унесли. Ведь, ко всему прочему, я знал, что такое могло произойти и со мной.

* * *

Мумтаз Махал, дочь персидского вельможи и, очевидно, женщина сказочной красоты и грации, жила в Агре с 1593 по 1631 годы. В девятнадцать лет она вышла замуж за принца Хуррама, который позже стал императором Шах-Джахадом I. Говорят, что еще при жизни поэты воспевали ее несравненную красоту, грациозность и милосердие. Хуррам был совершенно ей очарован, и, по свидетельствам придворного летописца и придворных историков, у королевской четы были самые ласковые и эротические отношения, которые только можно вообразить. Такая верность и преданность друг другу была неслыханным делом в мире мусульманского полигамного царства. Несмотря на рождение тринадцати сыновей, Мумтаз повсюду путешествовала вместе с мужем и была его доверенным и надежным компаньоном. Когда она умерла во время родов их четырнадцатого ребенка, Хуррам, вероятно, удалился в траурное уединение на целый год и потом посвятил себя строительству ее усыпальницы — Тадж-Махала, пожалуй, самого великолепного мавзолея в человеческой истории.

Я всегда избегал туристических достопримечательностей, и даже в этом случае несомненно уникального и величественного Тадж-Махала, я не сразу смог преодолеть свое предубеждение. Мы выбрали время для своего посещения до прибытия туристических автобусов и, к счастью, очередь у входа не была такой уж длинной. Как обычно в таких местах, нам пришлось отбиваться от орды нищих и торговцев, и когда наша очередь уже подошла ко входу, мы были напряжены и чувствовали раздражение. Как только мы зашли в усыпальницу, я закрыл нос и рот. В небольшом входном помещении всем пришлось снимать свою обувь, вследствие чего запах там стоял отвратительный. Потрясенный этим, я старался не дышать, но это было невозможно. Вонь преследовала нас повсюду. Должно быть это из-за сквозняка, проходящего сквозь помещение со снятой обувью, и который наполнял этой вонью весь Тадж-Махал целиком.

Некоторое время мы следовали за экскурсией, заинтересовавшись некоторыми подробностями, касающимися строительства мавзолея. Вся эта колоссальная структура была построена из уникального полупрозрачного белого мрамора, который нужно было свозить со всего штата Раджастан. Все вокруг было сложным образом украшено мозаикой, использующей 28 различных драгоценных камней, которые были привезены из таких далеких стран, как Китай и Аравия. Всего для завершения строительства Тадж-Махала потребовалось 20 лет, 20000 рабочих, 1000 слонов и бесчисленное количество специалистов со всей Азии. Головокружительной реальностью было и то, что повсюду стояла тошнотворная вонь. Мы были вынуждены прекратить короткую экскурсию и направились к выходу.

Я был разочарован. Какое-то время мы побродили по саду, пытаясь напитаться его наружным великолепием. Мы были впечатлены, но сколько не старались, это чудо света нас как-то совсем не покорило.

Мы покинули Агру несколько дней спустя, ранним утром, и как только вышли из отеля, мы почти наткнулись на велосипедного рикшу. В один миг водитель спрыгнул с велосипеда и попытался уговорить нас его нанять. Мне никогда не нравились люди, работавшие рикшами. Мне было неудобно видеть, как водитель потеет и отдувается, в то время как мы с комфортом сидим сзади. Я понимал, что они так зарабатывают себе на жизнь, но мы, как правило, в конце концов всё-таки пересаживались на маршрутное такси.

Тот факт, что мы почти столкнулись друг с другом, казался счастливым случаем, и его обезоруживающая улыбка побудила нас сделать исключение.

— Я знаю короткую дорогу, — радостно сказал он, когда понял, что добился своего.

Мы погрузили свои рюкзаки и взобрались на места. Это было незадолго до восхода солнца и было еще прохладно, поэтому мы не чувствовали себя так уж неловко перед водителем. Он направил свой путь через узкие переулочки, оставляя старый город путем вдоль реки Ямуна, которая все еще была окутана утренним туманом. Это оказалась действительно великолепной поездкой. Красный форт предстал перед нами появляющимся из дымки. Это был еще один великолепный монумент мусульманского зодчества, бывшие палаты Шах-Джахана.

Когда мы проезжали перед Красным фортом, наш водитель остановился и показал на окно главного фасада.

— Это там Шах-Джахан сидел в заключении четырнадцать лет до самой смерти, после того как был свергнут с престола своим сыном, — объяснил наш рикша. — Отсюда для вас будет самый лучший вид на Тадж-Махал.

Мы слезли с сидений и повернулись.

То, что мы увидели, можно охарактеризовать как снисхождение благодати и поэма для глаз.

В первых лучах солнца, мерцая сквозь туман раннего утра, Тадж-Махал наконец раскрылся перед нами во всей красе. Большая белая усыпальница медленно проступала как полупрозрачный мираж совершенных пропорций, становясь при этом все более светящейся и трехмерной. Все это сопровождалось переливами розового и красного сияния от солнца, поднимающегося над горизонтом и пробуждающего эту спящую красоту, словно вылепливая её из тумана.

Когда мы стояли в благоговении, мое сердце преисполнилось величием того жеста любви и преданности, который руководил работой этого гения — и даже больше, до появления ментального образа Шах-Джахана, бросающего взгляд через окно своей тюрьмы на то, что должно будет существовать целую вечность.

Из-за такого момента вневременности наш мир остановился.

Проплывая перед нами в тумане, Тадж-Махал раскрыл портал в другое измерение — и как только мир снова начал поворачиваться и вернулись мои мысли, я забылся в загадке любви и смерти.

* * *

Варанаси, или Бенарес — как его называли в колониальные времена — это несомненное место силы, если таковые вообще существуют. Расположенное в изгибе священной реки Ганг благоприятной формы полумесяца, оно было религиозной столицей Индии и одним старейших городов на земле.

Марк Твен писал:

«Бенарес старее чем история, старее чем традиция, старее даже чем легенда, и оно выглядит в два раза старше чем все они вместе взятые.»

Стало совершенно очевидно, что он имел ввиду, когда мы проделали свой путь через древний лабиринт более чем восьмисот храмов и святынь, которыми усеяны узкие извилистые улочки, ведущие вниз к реке. Воздух источал густой фимиам и гудел от набожной энергетики тысяч паломников, которые наводняли этот город день за днем.

Ганга почитается индусами и персонифицируется в индуизме в качестве богини. Индусы верят, что купание в реке и испитие ее воды смывает грехи и способствует достижению спасения. Большинство индусов, хоть раз в жизни, совершает паломничество к Гангу. Но они приходят в Варанаси не только для того, чтобы совершить омовение в Ганге. Обычному взгляду предстает зрелище умирающих паломников и обернутых трупов мусульман, плывущих вниз по реке на бамбуковых плотах и носилках. Варанаси является настолько священным местом, что того, кого кремировали в одном из бесчисленных похоронных костров вдоль Ганга, считают достигшими мокши: освобождения от цикла рождения, смерти и повторного рождения.

Трансцендентное ядро верований в индуизме по существу такое же, как и в других основных религиях. Индусы верят, что дух, душа, или подлинная сущность каждой личности, называемая Атманом, является вечной, т.е. вневременной. Атман является, в конечном счете, неотличимым от Брахмана, вселенского духа. В соответствии с Упанишадами, одним из главнейших писаний в индуизме, мокша или освобождение достигается тогда, когда мы осознаем свой вневременной характер или свое единство с Брахманом. Различные методы, которым мудрецы учат достигать этого осознавания, называются йогами.

Так как наш мыслящий ум не может ни понять, ни соотнести вечную и бесконечную реальность Атмана и Брахмана, религиозные практики вращаются вокруг персональных и конкретных божеств, таких как Вишну, Брахма, Шива и Шакти, или вокруг одного из бесчисленных меньших божеств, подобных Ганеше и, конечно же, Ганге. Все они являются универсальными или вселенскими архетипами, к которым все мы можем иметь отношение, и в конечном счете, которые служат нам стартовой площадкой в непостижимую реальность Брахмана.

Варанаси также является местом «Оленьего парка», где Будда впервые выступил со своей проповедью о принципах своего учения, что сделало Варанаси одним из самых почитаемых мест и мест паломничества также и для буддизма. Будда учил образу жизни, устремленному на осознавание нами подлинной природы реальности. Эта подлинная реальность описывается как недвойственное единство, и как таковое, на трансцендентном уровне, видимо, оно по своей сути идентично с Брахманом в индуизме. Обе системы верований достаточно толерантны и мирно сосуществуют друг с другом. Мы часто видели небольшие группы буддистских монахов в красочных шафрановых и малиновых одеяниях, которые привносили с собой волну спокойствия, когда они прокладывали свой путь сквозь религиозное неистовство Варанаси.

Смерть в Варанаси была повсюду, особенно вблизи и на самом Ганге. Весь день мы могли наблюдать, как люди с лодок развеивали прах своих близких. Десятки погребальных костров все время горели по берегам, а иногда, если семья не могла позволить себе достаточное количество дров, чтобы сжечь останки до золы, в итоге вниз по реке плыли наполовину обугленные тела. Иногда мы могли видеть небольшие группы женщин, одетых в белые сари и с обритыми после смерти мужей головами. Современный индийский закон защитил их от сати, древнего обычая для жен, которых бросали в погребальный костер мужей.

Однажды вечером, после ужина, мы отправились на прогулку вдоль реки и присели на какие-то камни рядом с семьей, которая как раз заканчивала сооружение погребального костра. В это были вовлечены все, и казалось, что каждый точно знал, что ему делать. Я понял, что на самом деле правильно сооружать такой костер было довольно сложным делом, так чтобы он не рухнул, сложившись, и чтобы не развалился наружу, или чтобы труп не выкатился из огня в середине церемонии. Члены семьи улыбались нам ободряюще и, казалось, даже гордились нашим интересом, так что мы не ощущали себя так, будто мы во что-то бесцеремонно вторглись. Труп старой женщины, завернутый в муслин, лежал на простыне с красивыми узорами, а сверху покрыт цветами. Когда костер стал высотой до колена, двое мужчин подняли тело с простыни и положили сверху дров. Они аккуратно уложили ткань вокруг нее, и затем продолжили возводить костер, пока труп полностью не был укрыт.

Священник совершил краткую церемонию, а затем один из мужчин — вероятно старший сын — произнес хорошо прозвучавшую хвалебную речь, прежде чем зажечь костер с помощью керосина и факела. Дрова должны быть сухими, чтобы огонь быстро и сильно разгорелся в ночном небе в течение минуты. Костер загудел, а все мы смотрели как загипнотизированные на то, как простыня, цветы, муслин и волосы женщины почти мгновенно превращались в золу. В отсутствии ветерка, дым и вспышки пара, которые исходили из трупа, поднимались прямо вверх, и мы ощущали запах горелого мяса лишь изредка. Наверное, было даже хорошо, что мы не могли видеть слишком много самого тела, когда его впервые коснулось пламя. Оно было по-прежнему закрыто дровами и окружено пламенем.

После того, как опала первоначальная волна пламени, огонь осел вниз, более мелкими белыми языками пламени, которые становились все жарче и горячее. Тело все еще испускало воду очередями пара, и мы могли расслышать шипящий звук сгорающего жира. Через некоторое время огонь стал сжиматься в пылающую печь, и обугленное тело стало ясно видно наверху. Иногда кто-нибудь старался поддержать огонь и добавлял немного дров там и сям. Он горел теперь ровно и устойчиво, и долгое время больше ничего не происходило. Небольшие желтые языки пламени плясали вокруг трупа, излучающего пучки черного дыма. Мы глаз не могли отвести от этого маленького ада, так что мы в очередной раз задумались о жизни и смерти.

Вдруг что-то полетело в огонь, удивив меня и вызывав сноп искр. Это произошло еще раз, и на этот раз оно попало в обугленное тело. Я огляделся вокруг и увидел, как двое мальчиков подбирали камушки и бросали их в огонь, очевидно стараясь попасть в бабушкину голову. Поначалу я был в шоке, но никого похоже это не беспокоило. На самом деле их отец был рядом с ними, не вмешиваясь в происходящее.

Мальчики все больше возбуждались и стали соревноваться в своей меткости, а я каждый раз съеживался, когда камешек летел в огонь. Наконец один из камешков ударил в голову с такой силой, что пробил в черепе отверстие с глухим треском. Оттуда вырвался поток густой розовой жидкости, который взорвался огромным, плотным белым облаком пара. Белое облако показалось мне необычайно сцепленным в одно целое, или мой ошеломленный ум не давал ему рассеяться. Оно просто продолжало подниматься выше в ночное небо, пока в конце концов не исчезло. Это было невероятно сильное зрелище, которое я никогда не забуду.

Один из старейшин семьи, который был ближе всех к нам, наверное, заметил наш ужас. Он подошел и объяснил: то, что череп оставался целым, довольно необычно, а мальчики пробили в нем отверстие для того, чтобы душа могла покинуть тело, оставив после себя только кости и пепел.

Была безлунная ночь и огни, отражающиеся в медленно текущей реке, создавали жуткую средневековую атмосферу. Вдалеке лаяли собаки. Стенающие голоса и заунывная индийская музыка, казалось, раздаются со всех сторон. Мы потратили много времени на обратную дорогу в отель, гуляя вдоль береговой полосы и несколько раз останавливались, созерцая русло святой реки. Мы не могли видеть противоположный берег, только несколько лодок, дрейфующих через дымку. На поверхности реки не было волн или ряби. Ганг плавно сливался с небесами в ночной темноте, и это происходило мирно и спокойно. Когда я закрыл глаза, чтобы присоединиться к тишине, я увидел розовую вспышку, разрывающую череп, и превращающуюся в плотное белое облачко, шепчущее что-то такое, что я не мог разобрать.

* * *

По пути в Катманду мы остановились в Калькутте для получения виз в Непал. Калькутта была противоположностью Бомбея. Если, с благожелательной точки зрения, Бомбей можно рассматривать как гигантский и суетливый город с несколькими отдельными островками трущоб, то Калькутта была одной гигантской и суетливой трущобой с несколькими отдельными островками города.

Мы оказались не готовы к тому, с чем столкнулись. Это была Калькутта матери Терезы, одна из самых крупнейших и беднейших трущоб в мире. Даже только глядя из окна поезда, въезжая и выезжая из Калькутты, и проезжая на рикше между двумя вокзалами, мы увидели такое огромное множество образов боли и страдания и искалеченных и голодающих тел, которое невозможно представить. Пытаться поделиться этим переживанием кажется мне бесполезным делом. Даже телевизионные изображения не смогут передать истинные масштабы такого бедственного положения. И, положа руку на сердце, мы даже закрывались от прямого их воздействия, передвигаясь посреди всего этого.

Мы решили укрыться в одном из «островков» в районе делового центра. Теперь это была уже другая история. Там имелись дизайнерские магазины, парки, поле для гольфа и даже клуб для игры в поло. Там была изысканность. Мы слушали фортепиано и звуки тропических птиц, восстанавливая равновесие, когда попивали чай с сэндвичами на террасе отеля Оберой Гранд — «воплощения роскоши и гостеприимства», как это провозглашалось на обложке меню.

Всякий раз, когда мы оказывались поражены «культурными особенностями», которые угрожали нашему представлению о мире, мы на некоторое время укрывались в лучшем отеле города, пока не стихнет атака реальности, и пока она не освежится кондиционированным воздухом, перед тем, как перейти к следующему раунду.

За чаем мы могли задаваться вопросом, почему одна из самых старейших и высокодуховных цивилизаций в мире не реализовала для себя лучшей системы сосуществования.

Ещё большее удовольствие нам доставляло обвинение Британии в таком социальном беспорядке. Ведь, в конце концов, они поддерживали и укрепляли индийскую кастовую систему во времена колониального правления. Да, думаю, что обвинять Британию было хорошей идеей. Ведь тогда это ставило нас в лучшее положение, поскольку мы-то были не из Британии.

Или же мы могли размышлять над тем фактом, что до сих пор мы всегда ощущали неудобство и раздражение, а не сострадание, когда видели нищету и страдания.

Но, вероятнее всего, мы просто жаловались на то, что сэндвичи стоили слишком дорого.

Мы вышли из Оберой Гранда, чтобы прогуляться по магазинам одной из улиц. День клонился к вечеру, и тротуары были заполнены деловито снующими пешеходами, большинство из которых были одеты в костюмы несмотря на жару. Этот район был главным деловым центром двенадцатимиллионного мегаполиса. Пройдя только метров сто, мы заметили впереди небольшое нарушение в потоке посетителей магазинов. Это была небольшая рябь в потоке, как будто на тротуаре возникло препятствие.

Мы заметили его лишь в самый последний момент и свернули в сторону. Большинство людей замечали это слишком поздно, выходя прямо на него. Оно оказалось самым жалким существом, которое только можно вообразить: мужчина, лет может быть пятидесяти, просто скелет обтянутый кожей, совершенно голый, все тело которого было измазано своими собственными экскрементами. Он неподвижно лежал лицом вниз на асфальте под палящим солнцем. Я видел слабое движение его груди. Слава богу, он не был мертв… только умирал.

Никто не пытался ничего сделать с ним, конечно же и мы тоже. Поток деловых пешеходов опять подхватил нас и понес дальше. Не помню, почувствовал ли я неудобство или сострадание или просто потерял дар речи. Наш танец с мимолетностью бытия ударил нас низкой нотой, а мы устремились к более высоким частотам.

* * *

В поездке до Гималаев в Непале на автобусе, смерть расписала все наперед. Когда я увидел водителя ночного экспресс-автобуса до Катманду, мне в первый раз, со всей серьезностью, немедленно захотелось посмотреть через левое плечо. Я уже знал, что воин всегда может проконсультироваться со смертью, глянув через левое плечо, и смерть даст ему совет.

Нас предупреждали и попутчики, и туристические справочники о частых авариях на этом маршруте. Автобусы, также, как и дороги, как правило были в плохом состоянии, и единственный водитель часто ехал по шестнадцать часов с короткими перерывами, по большей части ночью. Длинный участок дороги проходил вдоль ущелья реки с уклоном вверх под триста метров и, конечно же, безо всяких ограждений. В некоторых местах река, должно быть, была выложена обломками автобусов.

Мне никогда не нравились поездки на автобусе, и всей этой информации казалось слишком уж много, больше, чем мне хотелось бы знать на данный момент. Между тем, водитель с диким взглядом, эго которого достигало размеров капитана авиалайнера, нетерпеливо рычал двигателем и сосал сигарету так, будто она доставляла ему кислород. Его тело выглядело накаченным кофеином или чем-то другим, что он принимал, чтобы не заснуть за рулем. Две его мужских «стюардессы», которые ощущали себя довольно важными персонами, укладывали багаж, проверяли билеты и рассаживали по местам.

С небольшой опаской я поглядывал через левое плечо, но видел там только усталые лица наших попутчиков. Не было не мимолетной тени, ни мурашек, пробегающих по спине, ни других исходных данных, которые заставили бы меня ринуться к выходу.

— Что ты думаешь о водителе? — спросил я у Моны.

— Да все будет в порядке, — ответила она. — По крайней мере, он не выглядит пьяным.

— Неплохая позиция, — я рассмеялся и откинулся на спинку кресла, решив довериться своей судьбе.

На самом деле я не знал, что мне думать о судьбе. Я знал лишь то, что у всех местных жителей за моим левым плечом и у остальной части автобуса было совершенно другое отношение к судьбе, чем у нас. Это поражало меня снова и снова на всем двухлетнем протяжении моего пребывания на индийском субконтиненте. Погруженные в концепции кармы и реинкарнации на протяжении всей своей жизни, буддисты и индуисты совершенно по-другому относятся к судьбе, жизни и смерти. Большинство людей здесь выросли с восприятием бесконечной, а не уникальной и единственной жизни.

Буквально на днях, во время погребальной хвалебной речи старой женщине в Варанаси, это другое отношение стало поразительно очевидным. Сын восхвалял и описывал жизнь своей матери с точки зрения кармы, связывавшей ее прошлые и будущие воплощения. Сначала он упомянул все добрые и счастливые события в ее жизни, как результат добродетельных аспектов ее предыдущих воплощений. А затем он стал рассказывать с большими подробностями о том, как вся ее доброта и религиозная приверженность в этой жизни гарантирует ей счастье в следующей. Даже случаи с трудностями и нуждой, которые ей пришлось пережить, он описывал с точки зрения развязывания узлов кармы предыдущих воплощений и зарабатывания хорошей кармы для следующей жизни.

Это было обычное понимание, которое мы встречали бесчисленное количество раз. Все это настолько часто появлялось перед нами, что мы поняли, что фатализм этого восприятия порождал отсутствие значимости человеческой жизни, как это мы наблюдали в случае с умирающим человеком в Калькутте. Можно было объяснить и оправдать все жизненные невзгоды влиянием плохой кармы предыдущих жизней, так что имелось слишком мало мотивации, чтобы изменять жизнь к лучшему.

С другой стороны, в таком способе мышления, возможно, имеются также и плюсы. Восприятие реальности реинкарнаций может помочь нам отождествляться с тем аспектом себя, который является неизменным для всех воплощений. Это может побудить нас идентифицироваться со своей безвременной сущностью, а не временным ее проявлением, которое мы называем жизнью.

* * *

С холостыми рывками двигателя и оглушительным ревом клаксона, водитель просигналил наше отбытие. Как только последний продавец еды выпрыгнул из автобуса, мы тронулись с места. Первые несколько часов мы ехали по низменности, и дорога была еще довольно неплохой. Было совершенно очевидно, что водитель нашего автобуса был из той же самой породы людей, что и наш водитель такси в Бомбее. Со сноподобной отстраненностью, с откинутой слегка назад и в сторону головой, со свисающей на нижней губе сигаретой, он с ревом проносился через селения, остро осознавая пространство и скорость, что давало его автобусу возможность в любое время сдвинуться к обочине, если кто-нибудь осмелится встать на его пути. В огромных авиаторских очках, которые он не снимал до наступления полной темноты, он, казалось, беспокоился о внешнем мире примерно так же, как скучающий летчик — о картинке на экране лётного симулятора. Но он хорошо знал свою машину, и, несмотря на свой гротескный вид, его вождение было безупречным.

В какой-то момент, уже ночью, мы начали свой подъем к Гималаям и дорога стала извилистой и неровной. Снаружи была абсолютная чернота и нам ничего не было видно, что было, вероятно, и к лучшему. Я старался не заснуть, чтобы по крайней мере наблюдать за водителем, но это было бесполезно. Обычно меня мало что пугало, но вся отслеженная мною мимолетность бытия и смерти наложила на меня свой отпечаток. Я ощущал себя в подвешенном состоянии, в лимбо. После приманивания и намеревания этого в течение нескольких месяцев, реальность и неизбежность моей собственной смерти вошла в мое повседневное осознание. Но вместо того, чтобы придать ему большую глубину и определенность здесь и сейчас, она стала вызывать опасения и замешательство. Алхимическому процессу превращения осознавания мимолетности бытия в освобождение требовалось совершить кульбит, который я пока еще не мог совершить.

* * *

Я проснулся, когда автобус резко остановился. Я предположил, что мы сделали остановку чтобы умыться и привести себя в порядок, и с радостью решил воспользоваться этой возможностью размять ноги. Но когда я вышел из автобуса, я понял, что водитель остановился по другой причине. Нигде здесь нельзя было умыться. В первом утреннем свете я смог увидеть, что мы довольно долгое время ехали вдоль края впечатляющего ущелья реки. Водитель остановился здесь в связи с особыми непальскими достопримечательностями. Оттуда, где я стоял, можно было рассмотреть по течению реки восемь различных обломков аварий, шесть из них — автобусных, а от некоторых из моих попутчиков я узнал, что одна из аварий произошла менее недели назад.

В течение следующего часа, или около того, мы останавливались по той же самой причине еще два раза, и в промежутках между осмотрами результатов аварий мы всегда узнавали, через взволнованные комментарии наших попутчиков, когда именно произошла та или иная авария. К этому времени я уже перешагнул границу страха. Всеобщее волнение вытолкнуло меня к возбужденности от переживаемого приключения. Это было совершенно невероятно. Во многих местах дорога была частично смыта и разбиты обочины, а иногда ее ширина была достаточной для проезда только одного автомобиля. А если этого было мало, то появлялись ещё и скатывающимися сверху камни. Неисправность тормозов или невнимательность определённо привели бы к фатальному результату, особенно когда мы начали спускаться вниз.

Когда мы, наконец-то, доехали до центральной автобусной станции в Катманду, несколько пассажиров зааплодировали водителю, и мы с радостью к ним присоединились.

Наш танец с мимолетностью бытия закончился — на тот момент времени.

Глава 6 Место силы

Перевод © Relictum, 2012

Оказалось, что нашему сюрреалистическому путешествию по краю ущелья в Катманду, имеется удивительное соответствие. Можно сказать, что мы проникли туда сквозь червоточину. Настолько глубоко, что можно также сказать, что сам город и окружающие его долины казались попавшими в ловушку времени.

Непал был закрыт для внешнего мира более двухсот лет, и открыл свои границы лишь середине двадцатого века. Первый международный рейс приземлился там в 1974 году. Когда мы шесть лет назад прибыли туда, современный мир уже наложил явный отпечаток на это горное королевство, но пока еще тонким слоем.

Большинство посетителей в первые годы были альпинистами и молодыми искателями убежища, привлеченные идеей о Шангри-Ла. Последние воспользовались либеральным отношением в королевстве к психотропным веществам и свободно употребляли их для путешествий и уходов в другие реальности, в частности повсеместно распространенным гашишем. Вместо скоростного прыжка Непала в современность, эта первая волна посетителей послужила в качестве буфера, сохранив его анахронистическую и экзотическую природу, которая позволяла легко затеряться в ловушках времени.

Когда мы шли от автобусной станции к нашему отелю, мир, каким мы его знали, стал медленно растворяться в нашей памяти. Было нечто весьма уникальное в запахе этого места. Я не был в состоянии выделить или определить все разнообразные ароматы, в которые мы оказались погруженными, но глубоко внутри они ощущались знакомыми и архаичными. Отойдя от главной дороги, где запах двигателей внутреннего сгорания разбавлял этот эффект, мы словно проскользнули через внешнюю перегородку в нашу прошлую жизнь, которая пахла приготовленной на огне едой, животными, навозом, сеном, землей, старыми валунами и примитивным человеческим жильем.

По крупному гравию тяжело было идти. Небольшие, покосившиеся дома с низко расположенными дверными и оконными проемами выстроились небольшим переулком. Тяжело нагруженные горцы с обветренными лицами несли свои товары к невидимым магазинам. Группы местных жителей, рассевшись по углам, готовили пищу на огне, болтая и смеясь. Чумазые детишки играли и махали нам, когда мы проходили рядом. Маленькая девочка вышла из казавшегося древним каменного жилища и присела на корточки перед открытой сточной канавой вдоль боковой улочки, чтобы покакать. Затем она присела на булыжник и вытерлась несколькими пучками травы, которая росла там же, перед тем как зайти обратно в дом.

Когда мы начали подходить ближе к знаменитой гостинице Катманду Гест Хаус, где надеялись обрести пристанище, перед нами все больше и больше стало появляться западных лиц. Внезапно появлялись магазины горного снаряжения, туристические офисы и кофешопы, а запах свежеиспеченного хлеба и пирогов обогащали обонятельный пейзаж. Неудивительно, что в значительной степени ориентированная на каннабис культура производила самые изысканные предложения любых видов пирогов, которые можно только представить. Нас очень соблазняла возможность сбросить свои тяжелые рюкзаки в одном из кофешопов, но в первую очередь нам все-таки хотелось определиться с жильем. Справившись с этим искушением, мы прошли в небольшой туристический офис, половина которого использовалась как книжный магазин, и прямо в центре окна, что невозможно было не заметить, я увидел свежее, отсутствующее у меня продолжение моей дорожной карты, «Второе кольцо силы» Карлоса Кастанеды, последняя на тот момент книга.

Это было здорово. За последние три месяца, с тех пор как я покинул Шри-Ланку, я читал, перечитывал и сверялся с его предыдущими тремя книгами бесчисленное количество раз, и в меня глубоко проникло их настроение. Они напитали мое путешествие магией и целью, бесценными переживаниями. Но еще больше, они на глубоком уровне изменили способ, которым я был связан со вселенной и с самой жизнью. То, что было персональной битвой за то, чтобы взять всё лучшее от жизни, что не так уж далеко от паразита, жаждущего забрать всё лучшее у своего хозяина, постепенно превращалось в гораздо более органичные и целостные взаимодействия со вселенной. Большую часть времени всё ещё происходили случаи, далекие от гармоничного танца с жизнью, но иллюзорная стена одиночества уже рухнула, и я смог услышать музыку. Как результат этого, жизнь обрела интерактивность, не знакомую мне прежде. Время от времени она на миг утрачивала свою фрагментарность, и то что при этом оставалось — это уникальное явление бесконечной сложности, где не было вопросов, а только ответы и глубокое чувство благодарности.

Однако вне этих редких моментов невозможно было сопротивляться самообслуживающим механизмам моего рассудка, который увековечил мечту о своей уникальности. Несомненно, что моя жизнь обретала другое качество, но довлеющей надо мной мотивацией все еще оставалась идея стать кем-то уникальным, человеком знания и силы, или что-нибудь в этом роде, как я это тогда понимал.

Мы купили книгу, а в Катманду Гест Хаус нам повезло снять хорошую, тихую комнату с видом на сад. У нас оставалось еще четыре недели до обратного вылета в Европу, и, освоившись в комнате, мы уже поняли, что большую часть этого времени мы проведем в Катманду. Нам стало любопытно, как долго будут ощущаться четыре недели в этой временной ловушке.

Катманду Гест Хаус был частным особняком, принадлежащим одной из правящих непальских династий, а в 1967 года он был превращен в отель. В качестве первого в регионе отеля, он стал неотъемлемой частью мистики Катманду. Было нечто невероятно доброжелательное и успокаивающее в его энергетике. Он был пристанищем для эклектичной смеси людей, но я не встретил ни одного, кто не был бы пленен его харизмой. В этом не было ничего воображаемого, и несмотря на довольно скромные удобства, его гостевая книга была заполнена именами известных людей со всего мира и из всех слоев общества.

Для нас же уникальная энергетика отеля отвечала определенной намеренности. Прибытие в Катманду автобусным рейсом и погружение в архаичные образы и запахи города привело нас в измененное состояние сознания. Мы утеряли ориентацию. Это было очень интересное состояние, и мы хотели удержать эту открытость и неопределенность. Но другой частью наших сердец мы стремились восстановить ощущение знакомости. Мы смогли бы добиться этого, остановившись в отеле западного образца или подсознательно отключив сенсорную информацию, которая воспринималась нами как чуждая и анахронистичная. Но, к счастью, мы добрались до Катманду Гест Хаус, который оказался достаточно приятным и успокаивающим, будучи при этом не слишком знакомым. Там мы словно бы зависли в прекрасном лимбо открытости, и не удивительно, что мы так хорошо проводили время в его магических угодьях.

Самым мощным местом силы в отеле был небольшой роскошный дворик, называемый Садом Будды. Он был с любовью озеленен и в нем доминировала статуя Будды в натуральную величину. Этот чарующий оазис поставлял как раз достаточно местного сырья Катманду: мистической энергии для удержания нашего ускользающего осознавания времени и пространства — снова и снова.

За время путешествия стало очевидно, что мое хорошее самочувствие и осознание было тесно связано с моим физическим окружением. В частности, при выборе отелей и ресторанов, я узнал, что недостаточно рассматривать только рациональные параметры, такие как цена, качество, комфорт и удобства. Я понял, что каждое место имеет свое собственное энергетическое качество, которое является достаточно сильным фактором, чтобы оказывать значительное влияние на нашу жизнь.

Вначале мне казалось слишком обременительным пытаться предугадывать каждую комнату в отеле и каждый столик в ресторане, интересуясь насколько при этом верные ощущения были в моем теле. Но с течением времени эти ощущения становились все более и более естественными и плавными. Чем меньше меня беспокоил вопрос о том, почему именно место было верным или неверным, тем плавнее шла наша навигация. Конечно, места ощущались не только верными или неверными. Иногда они оказывались мощными усилителями того или иного состояния, в котором мы находились. Другие места содержали в себе мощную природную энергетику, несущую в себе особое намерение, подобно чистилищу Варанаси, например. В таких случаях будет вполне разумно согласовывать своё намерение с намерением места. В примере с Варанаси это означало бы размышлять, дышать и жить в нём с намерением очищения.

Навигация мест — штука не линейная. Она включает в себя все наши чувства, в том числе и рассудок. Но рассудок играет гораздо меньшую роль, чем это обычно кажется комфортным для нас. Исторически, чтобы оптимизировать наши взаимоотношения с окружающей средой, мы пользовались искусством биолокации, геомансии, сакральной геометрии и фен-шуй. Поселения, дворцы, церкви, храмы и места проведения церемоний никогда не выбирались произвольным образом. Долголетие и сила городов, династий и даже религий безусловно связаны с энергетикой мест и сооружений.

Многие аспекты этих специфичных энергий очевидны и доступны рассудку. Если место ощущается как чрезвычайно красивое, величественное или древнее, она является естественно сильным. Если миллионы людей вливали свою намерение, молились и совершали паломничество к святому месту, оно становится все более сильным. Но более мелкие, более тонкие и личные аспекты навигации таких энергий относятся к телесным ощущениям, инстинктам и знанию, невыразимому словами.

Я, очевидно, находился в духовном путешествии, даже если тогда я этого и не замечал. Моё намерение состояло в том, чтобы стать «человеком знания», и в этом отношении Непал предоставил мне благоприятный энергетический фон. Расположенный между тибетским высокогорьем и долиной Ганга северной Индии, Непал является природным духовным вихревым потоком, смешавшим элементы буддизма и индуизма в неповторимом и архаичном укладе. Королевство является местом рождения Гаутамы Будды, а в Катманду находится крупнейший и самый священный храм Шивы в индуизме. Неисчислимое количество путешественников прошли через этот вихревой поток в своих путешествиях осознания, проводя время в ашрамах и монастырях или исследуя измененные состояния сознания и другие формы жизни. Непал также является местом расположения восьми из десяти высочайших гор в мире, которые предоставляют мириадам путешественников и альпинистов опыт переживания духовных прозрений иного рода.

Катманду Гест Хаус своей защитной и питающей энергетикой, похоже, воплощает и отражает все эти элементы, не перегружая нас при этом. Он имеет четкое и заметное энергетическое поле. Каждый, кто проживал там, становился при этом равномерно расслабленным и буквально сиял дружелюбием. Наша комната была великолепна. Мы хорошо спали и каждый день просыпались отдохнувшими и в хорошем настроении. Мы никогда не чувствовали себя плохо после еды в ресторане отеля, что является почти чудом в Катманду. Поскольку особняк принадлежал правящей династии, я уверен, что он был спроектирован и построен знающими мастерами, знатоками фэн-шуй и энергетики земли.

Но даже внутри стен здания мы находили тонкие различия в энергетике. Мое любимое место находилось в Саду Будды, прямо напротив статуи, на траве в тени старого дерева. Я обычно брал с собой садовое кресло с откидной спинкой, которое устанавливал так, чтобы видеть Будду, когда отрывал глаза от книги. Именно так я и проводил большую часть своих дней, если мы не совершали время от времени путешествия через долину и дальше. Когда я сидел на этом особенном пятне, у меня возникало ощущение удовлетворенности, чувство спокойствия и даже не хотелось вставать. Я мог читать в течение длительного периода времени не уставая, а мое понимание прочитанного, казалось, становится все глубже и глубже.

Обратив однажды свое внимание на эту прямую связь между местом и хорошим телесным самочувствием, я не мог больше не замечать его повсюду, куда бы ни пришел. Похоже, это было естественным ощущением, которое нужно было лишь пробудить и откалибровать. Оно всегда было чрезвычайно полезным, на протяжении всей моей жизни.

Например, несколько лет спустя, когда я присматривал для нас дом в Тусоне, штат Аризона, я сначала объездил множество разных окрестностей. Но, прежде чем даже разглядывать индивидуальные свойства, я решил начертить энергетическую карту всего города, чтобы сузить свои поиски. Выполняя эту задачу, я потратил почти весь день, разъезжая по городу в своем автомобиле и делая пометки на карте всякий раз, когда мое тело отмечало позитивные или негативные сдвиги в самочувствии. Оказалось, что существует лишь довольно небольшая площадь, где я действительно чувствовал себя хорошо, и она была вовсе не там, где множество людей предлагали нам купить дом. Это оказалось решающей разведывательной миссией. Во время движения вниз по главной улице, даже в тех частях города, которые казались весьма однородными, я внезапно ощущал определенные изменения в настроении, часто после переезда через небольшой холм или через какую-нибудь водную преграду. Я не давал себе слишком много размышлять об этом и просто продолжал наносить метки на карту. К концу дня вырисовывалось, что примерно от шести до восьми квадратных миль у подножия горы Каталина были единственной областью, где я чувствовал себя достаточно комфортно чтобы купить там дом и поселиться в нём. Несколько дней спустя мы нашли и купили там великолепный домик. И так случилось, что хотя он и был единственным, который мы посмотрели, он оказался замечательным, энергетически сильным домом.

* * *

В зависимости от предрасположенности духовное путешествие может проходить полностью внутри и совершаться в пещере или монастыре, и тогда большинство этих навигационных соображений будут неуместными. Мое собственное путешествие включало в себя множество лет далеких путешествий и несчётное количество различных мест, а корреляция между местами и осознанием становилась все заметнее. Слияние энергетики и времени, которое случилось со мной в Катманду Гест Хаусе, создало поворотную точку в моей жизни. Во время чтения на моем любимом пятне в Саду Будды, совокупное намерение нескольких прошлых месяцев настигло меня и обратило мою жизнь в лучшую сторону неожиданным образом.

* * *

Между тем, наше окружение и, в особенности, прилегающие к долине районы, продолжали втягивать нас в другое время и вытягивать наше восприятие реальности. Запахи древних времен и средневековые сцены быта, с которыми мы сталкивались в своих экскурсиях, пробуждали в нас другие аспекты самих себя, которые были нам одновременно и чужды, и странно знакомы.

Однажды днем мы совершили вылазку в сельскую местность, которая была усеяна небольшими хозяйствами и возделываемыми полями. В воздухе висел тонкий слой дыма, фильтруя солнечный свет в мягкую, желтоватую дымку. Картина напоминала мне обложку книги со сказками. Пахло дымом от множества разных огней, густыми запахами сена, земли и животных. Проходя мимо небольшого жилого хозяйства, которое было построено из коричневой глины и древнего на вид дерева, мы заметили большую семью, отдыхавшую в тени на плоско уложенной скирде сена. Приглядевшись, мы увидели, что все члены семьи увлеченно занимались выискиванием вшей в волосах друг у друга, и то, что находили, тут же разгрызали зубами.

Я был заворожен. Грубая простота и архаичная поэтика сцены так сильно меня притянули, что это создало когнитивный диссонанс и оставило мой ум в зависшем состоянии. Мыслям хотелось зайти ко мне в голову, но они как-то не могли найти туда вход.

* * *

Состояние неопределённости было характерным для большей части нашего пребывания в Катманду. На базовом уровне это была неопределенность нашего ближайшего будущего. Прожив два года на индийском субконтиненте, мы в течение ближайших нескольких недель собирались улететь в Европу, на неизведанную территорию. У нас не имелось других планов, кроме как продолжить путешествовать, и как можно скорее. Это означало, что нам нужно было материализовать для себя значительную сумму денег. Мы ощущали себя как будто мы находились между разными жизнями, и разные качества времени, в которых мы оказывались погруженными, только подчеркивали это пограничное ощущение.

В этом подвешенном состоянии события последних нескольких месяцев получили возможность нагнать нас и войти в нашу жизнь. Я осознал, что, удерживая свое внимание на смерти и мимолетности бытия, я притянул мир гораздо ближе к себе. Появились новые качества интенсивности и окончательности, но, кроме этого, еще и определенности и цели.

В один из наших последних дней в Катманду, я сидел на своем кресле в саду, как обычно. Я курил сигарету, читая об атрибутах воина. Я читал, что воин, прежде всего остального, должен культивировать свою волю.

Я остановился и положил книгу на колени. «Сила воли», подумал я. «Есть ли у меня сила воли?» Я почувствовал, как у меня сузились глаза и немного выдвинулся вперед подбородок. «Есть ли у меня сила воли?» Я задержался на этом вопросе подольше, глядя, сощурившись, в голубое небо.

— Ладно, — вперед вышел голос в моей голове, — это легко узнать. Ты просто должен бросить курить, тогда ты и узнаешь, есть ли у тебя сила воли.

— Нет, нет, нет, нет, подожди, подожди, — внезапно появился другой голос. — Это слишком тяжело, мне надо начать с чего-нибудь полегче…

— Что? — рубанул первый голос. — Теперь ты хочешь, чтобы я отговорил тебя от этого?

— Я боюсь, — признался второй голос.

Голос продолжал: «Ставки поднялись. Теперь ты должен бросить курить и пить, чтобы узнать, есть ли у тебя сила воли».

Я закрыл книгу, охваченный волной паники, но было уже слишком поздно. Меня зацепило. Или я должен бросить курить и пить прямо сейчас, или я должен смириться с тем фактом, что у меня нет силы воли, и что путь воина и человека знания были для меня просто мечтаниями.

Я в то время курил больше пачки сигарет в день, уже привык пить пиво и вино на регулярной основе. Поразмыслив над этим, я осознал, что вряд ли у меня был день без двух, по меньшей мере, бокалов вина или нескольких кружек пива за обедом, иногда и больше. Это никогда не приходило мне в голову как нечто необычное. Много раз я пытался бросить курить. Но я не мог выдержать дольше нескольких дней.

Я колебался в течение нескольких минут. Но пути отступления назад уже не было, а время и место были идеальными для принятия решения.

Я прекратил свой внутренний диалог.

— Конечно же у меня есть сила воли, — решил я. — Брошу курить и пить — прямо сейчас.

И затем случилась самая магическая вещь. Я отбросил от себя оставшиеся сигареты и ни разу не закурил и не выпил ни капли алкоголя много лет подряд. И даже после того, как я, в конце концов, смягчил свою позицию, я никогда не впадал в зависимость снова. И что меня удивляло больше всего — как легко это произошло. Я даже не ощущал чего-то типа жажды, после того как принял свое решение.

Моя одержимость не исчезла совсем, тем не менее, она изменила способ, каким она выражала себя. Я стал знатоком минеральных вод, стал одержим трезвостью и моим новым путём.

Все казалось возможным теперь.

Часть II Испытания и несчастья

Начни с того что прямо рядом,

Не делай второй или третий шаг,

Начни с первой ближайшей вещи,

С того шага, который делать не хочется…

Дэвид Уайт

«Начни с ближайшего»

 

Глава 7 Трудные дни

Перевод © magex, 2012

Мир выглядел странно незнакомым, проплывая в окне моего поезда. Деревья были слишком пышными и зелёными, сады слишком красиво подрезаны, а дома с улицами слишком новыми и чистыми чтобы быть реальными. Сам поезд не производил ни малейшего шума или вибрации и двигался на невероятной скорости. Я был один и не мог понять смысла всего этого. После прибытия во Франкфурт рейсом из Катманду, Мона отправилась в Гамбург чтобы увидеться со своей семьёй и организовать выставку своих рисунков. Я же сел на Inter City Express в Мюнхен чтобы посетить своих родителей перед отъездом во Францию, где я собирался снова работать в течение нескольких следующих месяцев.

Я приклеился носом к окну. Я не мог припомнить чтобы когда-нибудь Германия выглядела так великолепно. Возможно, я всё ещё находился во временном сдвиге. Или, может, я перенёсся вперёд во времени и это было будущее. Я встал и решил прогуляться. Соседнее купе было занято школьниками, едущими на экскурсию, и их учитель стоял в коридоре, куря сигарету и глядя в окно.

«Вам не кажется, что эта картина просто великолепна?» — выпалил я, когда наши глаза на мгновение встретились. Он посмотрел на меня так будто бы я был сумасшедшим.

«Хм, да, я думаю да…» — немного раздражённо пробормотал он.

Я немедленно пожалел о свой вспышке и смущённый отступил обратно в своё купе. Я никогда особенно не любил Германию и не был типичным немцем в этом смысле. Как представитель послевоенного поколения я был хорошо вымуштрован не быть патриотом. Кроме того, я всегда воспринимал немцев как слишком самоуверенных, серьёзных, материалистов и повёрнутых на точности и чистоте. Я восхищался средиземноморским образом жизни, пофигизмом французов, управляемым беспорядком итальянцев и сиестой испанцев.

Но в тот момент что-то нейтрализовало мою собственную немецкую самоуверенность. Отложив свои суждениями, я наслаждался точностью и чистотой этого футуристического поезда, несущегося к городку моего сердца. После двух лет экзотической первозданности и двенадцати тысяч миль, проведённых в поездах Индии, беззвучное скольжение по безукоризненному ландшафту ощущалось как небеса.

Однако, по мере приближения к моему родному городку, небеса стали рассеиваться и уступили место растущим опасениям в виде усиливающегося внутреннего диалога.

«Как воин должен взаимодействовать со своей семьёй?»

«Ну да, безупречно конечно, как и со всем остальным.»

Но я не представлял, что это может означать на практике. Мои опасения порождало напряжение от того, что меня будут оценивать, от необходимости удовлетворять ожиданиям. После того как я так долго жил вдалеке от контроля, я чувствовал, что приближаюсь к минному полю ожиданий.

Я только что начал жить согласно новой парадигме, новому набору убеждений. Это повлекло за собой прямые отношения с намерением и подчинение руководству самой жизни вместо того, чтобы навязывать ей свои идеи. Вместо того чтобы заниматься стратегическим планированием и строительством карьеры, я интересовался безмолвным знанием, интуицией, знаками, предзнаменованиями, синхроничностью и другими проявлениями Духа. У меня появилась страсть к непредсказуемости, к стиранию личной истории, к выслеживанию и накоплению энергии. Не было никакого способа разделить все эти интересы с кем-то из моей семьи или друзей, не вызвав волны протеста.

Но, конечно, я ничего не смог с собой поделать, закончив тем что рассказал всем обо всём. Как и следовало ожидать, последовало множество волн неприятия и эмоциональных сражений, не прекращавшихся годами. Это деликатная проблема, когда ты вдруг осознаёшь, что твоё намерение больше не совместимо с намерением кого-то, кто тебе близок.

«Так что ты планируешь делать дальше?», спросил меня мой отчим ещё до того как мы приехали домой с железнодорожной станции. «Ты же не можешь так и продолжать работать туристическим гидом. Это не украсит твоё резюме», продолжал он.

«Отстань от него!», вмешалась моя мать. «Он же только что приехал.»

«Отлично!» подумал я, я был слишком уставшим в тот момент чтобы спорить.

* * *

Индивидуальное намерение — это сила, которая берёт своё начало из наших самых сокровенных верований. Эта сила создаёт нашу реальность и направляет нашу жизнь в сложном взаимодействии с намерениями людей вокруг нас, с коллективным намерением человечества и с намерением самой вселенной. Индивидуальное намерение на первый взгляд похоже на желание, но на самом деле эти два импульса различны, а иногда и противоположны. Например, если на глубоком уровне я приучен верить, что деньги разрушают мою душу, я скорее всего вознамерю их прочь. В то же самое время, на уровне ума, я могу желать материального успеха. Более чем определённо это породит проблемы. Можно сказать, что намерение — это воля сердца, тогда как хотение — это воля разума. В идеале они должны совпадать.

Совпадение — это ключевая концепция, когда речь идёт о намерении. Если конфликта между волями сердца и разума нет, то чем больше совпадает моё намерение с намерением моего культурного окружения, тем лучше оно работает. Интуитивно мы это понимаем, и поэтому хотим, чтобы все вокруг верили в то, во что верим мы. Это, конечно, приводит ещё к большим проблемам. Конфликтующие намерения — это как противоположные поля энергии. Волна протеста, которая поднялась в комнате после того, как я поделился со своими родителями некоторыми своими новыми взглядами, была почти осязаемой. Как будто изменилась плотность воздуха, и он стал давить на среднюю часть моего тела и моё горло. Даже если мои родители продолжали делать вид, что им интересны хитросплетения навигации, битва воль и намерений уже началась. Они были убеждены, что лучше всего для меня — это остепениться, завести семью, начать карьеру. Это было их самым глубоким верованием. Если их намерение было достаточно сильным, оно могло серьёзно повлиять на мою навигацию. Они не верили в правильность моего нового подхода к жизни. Их намерение действовало на меня как магнитное поле. Это проявлялось как рассеянность, влёкшая за собой приступы тревоги и сомнений в себе. Оно ослабляло мою убеждённость и сбивало фокус и силу моего намерения. В результате я потратил кучу энергии противоборствуя этому влиянию, вместо того чтобы иметь всё моё внимание в настоящем моменте, где осуществляется навигация.

По моему опыту бесполезно пытаться изменить убеждения других людей. Если тебе нужно отразить влияние чьего-то враждебного намерения, лучше всего просто уйти из сферы влияния этого человека, или, даже лучше, стать менее заметным и менее доступным для него. Часто вполне достаточно просто больше слушать и меньше говорить. В конце концов я понял, что нет никакой необходимости добиваться совпадения чьего-то намерения с моим собственным. Единственной стоящей стратегией чтобы распрощаться с миром проблем является выравнивание своего намерения с намерением самой вселенной. Это, конечно, и есть истинное искусство навигации.

Взаимодействие с моей семьёй и друзьями показало мне как сильно и как мало я изменился. Было так легко вернуться к прежним привычкам, снова почувствовать себя важным, раздражённым, тревожащимся или скучающим. Никто особенно не интересовался моей историей. Я ощущал большие силовые поля, стремящиеся сделать меня прежним и заставить всё забыть. В результате я захотел уехать, и чем скорее, тем лучше.

Однако, к счастью, моя недавно обретённая трезвость была тверда как скала, и это всё меняло. По сравнению с намерением стать «человеком знания», решение воздерживаться от употребления алкоголя и табака выглядело совсем земным, но зато это было что-то конкретное, на что я мог положиться. Вдобавок к ясности и силе, оно сохраняло моё намерение в порядке и было катализатором серии других изменений. Мой стиль питания улучшился. Я выбирал здоровую пищу и научился чувствовать энергию еды. Поверхностное стремление к удовольствиям, которое когда-то мной полностью управляло, было разрушено. Мой приоритеты поменялись.

Тот факт, что эти изменения появились просто оттого, что я выразил свою волю, впечатлял. В то время я почти боялся думать о силе воли. Я не хотел что-нибудь сглазить, или накаркать себе новые вызовы. Но моё намерение относительно следующей цели уже было установлено. Моё погружение в мир Карлоса Кастанеды вызвало во мне сильное стремление на юго-запад США, в Мексику и в Соноранскую пустыню. Я не хотел просто снова путешествовать, я хотел покинуть Германию ради лучшего. Знакомство со всем вокруг, моя личная история, ожидания моей семьи, всё это работало вместе чтобы разрушить мою новую мечту, чего я не мог вытерпеть.

Моментами я отчаивался. Навигация в жизни была настолько проще во время путешествия. Моё начальное очарование немецкой аурой чистоты, комфорта и удобства быстро рассеялось. Я сражался с притяжением коллективного намерения и боялся быть им пойманным. Я не знал как осуществлять навигацию в стационарных условиях и как правильно применить принципы пути воина к моим взаимоотношениям с родителями. Ещё больше расстраивала меня перспектива работы, скорее всего в течение многих лет, пока у нас снова не появится достаточно денег чтобы уехать.

Неохотно я осознал, что должен теперь иметь дело с «реальным миром», как его называл мой отчим. С его точки зрения это значило осесть, зарабатывать на жизнь, платить налоги и начать копить на пенсию. Для меня же это означало делать лучшее в каждой ситуации, следуя по своему пути безупречно, и, превыше всего, учиться терпению. Это определённо было самой сложной частью навигации: применение моих новых принципов к «реальной жизни» с семьёй и работой и быть терпеливым.

Терпение — это один из величайших вызовов моей жизни. Я был совершенно убеждён что самые важные и полезные события моей жизни всегда ждут меня в будущем. Начиная от школьного звонка, дней рождения, рождества, отпуска всегда было что-то, наступления чего я с нетерпением ждал. Позже это было получение водительских прав, наступление совершеннолетия, окончание колледжа, путешествия, женитьба, развод, увольнение, снова путешествие и т.д. Когда наконец наступало событие, которого я так сильно ждал, всегда оказывалось, что в будущем есть и другие, испытывающие моё терпение столь жен сильно. Теперь же я даже ещё более нетерпеливо ждал, когда же я стану человеком знания. Это было особенно нелепо, поскольку человек знания принимает как факт то, что жизнь происходит в моменте сейчас, и таким образом именно в момент сейчас он направляет всё своё внимание. Если всё внимание находится в моменте сейчас, то нетерпение невозможно. Так что можно сказать, что я нетерпеливо ждал окончания моего нетерпения.

Постоянные вложения в будущее отвлекали массу энергии из моей реальной жизни. Это означало, что я не располагал всей полнотой своей энергии чтобы иметь дело с настоящим наиболее эффективно, и, следовательно, моя жизнь не могла разворачиваться оптимально. В противоположность этому, моя нетерпеливость создавала постоянный стресс и расстройство.

Почему же я был настолько нетерпелив всю мою жизнь?

Я подозреваю что основа моей неспособности оставаться в моменте сейчас лежит во младенчестве. Когда я был голоден или мои подгузники полны, я выучил что нужно просто выразить свой дискомфорт и моя мать позаботиться об этом. Возможно, я просто так никогда и не вырос. Большую часть своей жизни я продолжал выражать свой дискомфорт, как только он появлялся, как будто некая космическая мам или папа придут и поменяют мои подгузники если я просто продолжу жаловаться. Если мои младенческие нужды — поменять подгузники и наполнить желудок — можно было легко удовлетворить, то мои растущие по мере взросления запросы — уже нет. И я, как и все вокруг, начал всё больше и больше жить в своих мыслях. Это было так соблазнительно! Никто не учил меня как применять разум с пользой. Вместо того чтобы ограничить его использование решением проблем, я потерялся в виртуальной реальности мыслей. Вместо того чтобы ограничить применение разума как управляемого и эффективного инструмента для вычислений и поиска решений, я позволил своим мыслям превратиться в непрекращающуюся, само поддерживающуюся оргию ментальной мастурбации.

Конечно, иногда это было развлечением, но если мой желудок можно было наполнить, то мой разум, предоставленный сам себе, превращался в бездонную яму. Они никогда не прекращал генерировать всё новые нужды и желания. Он постоянно создавал фальшивые версии реальности, которые казались более привлекательными чем текущий момент. Когда я стоял перед красным сигналом светофора, мой разум воображал, что уже мог бы загореться зелёный, в результате чего возникало нетерпение. Когда я учился чему-то новому, мой разум представлял, что я уже должен делать это гораздо лучше, следствием чего было расстройство. Когда я работал чтобы заработать, мой разум воображал, что я могу вместо этого лежать в гамаке на тропическом побережье, следствием чего было ощущение себя несчастным.

Вместо того чтобы осознать этот давно сломавшийся механизм, я установил своё намерение на том, чтобы увеличить свою личную силу и удовлетворить как можно больше своих неестественных потребностей. Несмотря на то, что узнал, что воин ни в чём не нуждается, я не принял это знание и не смог установить его связь со своей жизнью. Для меня ни в чём не нуждаться означало ничего не иметь, хотя эти два состояния не обязательно связаны друг с другом. На самом деле, если я ни в чём не нуждаюсь, то у меня всё есть.

Обучение терпению было для меня по-настоящему сложным. Корень слова терпение происходит от слов «страдать», «выдерживать», и это на первый взгляд не кажется добродетелью. Кто может хотеть страдать? Гораздо более героическим кажется противостоять страданию, отвергать необходимость что-то выдерживать, и, значит, быть нетерпеливым. Вероятно, я не единственный, кто узрел элементы силы и дерзости в своём культивировании нетерпения. Долгое время терпение для меня имело положительное значение только на поверхностном и рациональном уровне. В глубине себя я ощущал это как подавление моей естественной динамики и интенсивности. Я не хотел страдать и выдерживать, или, по крайней мере, я хотел преодолевать страдание.

Однажды я осознал, что я не понимал ценности терпения. Мои инстинкты не обманывали меня в том плане что терпение это не что-то внутри или некое реальное трансцендентальное состояние. Вместо этого она — упражнение намерения. Заставляя себя быть терпеливым, я осуществлял уловку по освобождению себя от будущего, что вело за собой намеревание фокуса на настоящем. По мере того, как я всё больше находился в моменте здесь и сейчас, терпение становилось всё более пустой концепцией. Я не ощущал, что стал более терпеливым или больше хочу выдерживать. Я просто стал больше находиться в настоящем, где мне было нечего ждать. Всё и так тут. Я просто переместил своё внимание на то, что есть вместо того, чтобы думать о том, что может быть, что должно было бы быть или что, возможно, будет.

* * *

К сожалению, в те дня я не был ни в настоящем, ни терпеливым со своими родителями, но несмотря на это они любили и поддерживали меня. Большую часть времени мой визит был гармоничен и через несколько дней я уехал во Францию.

В ответ на открытку, отправленную со Шри-Ланки, мой бывший работодатель — туроператор велосипедных путешествий — предложил мне вернуться на мою старую работу после моего возвращения. Это были навигационные данные, которым я с удовольствием последовал. Это была отличная работа. Мне предстояло снова путешествовать на велосипеде с группой счастливых людей вдоль реки Луары и побережья Бретани. Питание и жильё были совершенно изысканны и бесплатны, и позволяли мне сохранять весь мой заработок.

Через немногим более недели я уже катил на велосипеде во главе своей группы, скрестив руки на груди, овеваемый прохладным утренним ветерком. Это обещал быть ещё один великолепный день, последний день для текущей группы. В полдень мы должны будем прибыть в Анжерс, а уже вечером я буду встречать новую группу, отправляющуюся в обратное путешествие в Орлинс. Это было прекрасное путешествие. Всё прошло гладко, без единого сюрприза. Мы все встретились в Чивал Бланш, прекрасном маленьком отеле в Орлинс. Как обычно уже в течение первых минут вводного инструктажа я знал кто из них будет нытиком, выискивающим недостатки и проблемы везде где только можно; кто будет больше всех благодарен и даст самые большие чаевые в конце; у кого самый сильный соревновательный дух, кто будет задирать меня погоняться; и кто будет шутом группы, всё время старающимся рассмешить нас всех. Группы из 15-18 преимущественно немецких туристов были совершенно различными, но никогда не обманывали мои предсказания и все четыре указанные вакансии всегда были заняты.

Погода была просто выдающейся и пикники на очаровательных лесных полянах и в загадочных руинах замков имели большой успех. Мы посетили самые обворожительные из более трёхсот замков вдоль реки Луары и медитировали в монастырях тысячелетнего возраста. Я даже подбил группу на молчаливый ночной тур по средневековым кварталам Лоше чтобы «позволить себе провалиться назад в прошлое». Еда была божественна, а каждый отель дарил уникальный опыт. В течение дня мы гнали наши удобные туристические велосипеды через самые прекрасные и романтические ландшафты, которые только можно вообразить. Всё было совершенно — кроме меня.

Внутри своего ума и в телефонных разговорах с Моной это был именно я, кто стал нытиком, выискивающим недостатки и проблемы везде где только можно. Я делал всё самое лучшее для того, чтобы тур проходил гладко и все участники получали самые интересные впечатления, но моё сердце не участвовало в этом вообще. В прошлом я обычно становился частью моей группы в первый же день и завоёвывал их сердца своим энтузиазмом и страстью, вложенными в каждый аспект моей работы. Теперь же вся мой энергия уходила на маскировку презрения, которое я ощущал к «невоинскому» поведению каждого участника, особенно по отношению к их одержимости алкоголем, как я это видел. Это казалось мне таким невежественным — то, как они пили шампанское с устрицами, дегустировали вина, аперитивы, пиво, диджестивы, арманьяки во время ежевечерних обедов. Некоторые даже не могли придумать ничего лучше, чем выкурить сигарету между блюдами или большую сигару за арманьяком в конце трапезы. Судя по всему, я совершенно забыл, как я сам наслаждался всем этим раньше, упрямо принимал свою минералку и культивировал свою поверхностную трезвость. Я чувствовал, что очень плохо подготовлен для такого вызова. Колеблясь между добродетельностью и соблазном, я совсем утратил мудрость.

* * *

Прохладный утренний воздух освежал. Я часто ехал, не держась за руль, и иногда мой разум всё ещё дремал, а глаза были полуприкрыты, когда тело сливалось с велосипедом, отлично перемещая нас дальше само по себе. Мы ехали по гладкому покрытию набережной, справа была река, а слева — ивовая аллея. Воздух был мягким, напоённым знакомым ароматом медленно текущей воды и пикантным благоуханием ив. Река Луара имела множество излучин в этой буйной и плодородной долине, создавая множество живописных островков. Кроме случайного рыбака, мы не встретили больше никого этим утром, и солнце медленно рассеяло последние несколько клочков утреннего тумана, оставшихся в тени. Настолько же насколько я был теперь смущён социальными аспектами своей работы, я был восхищён возможностью любоваться естественной красотой природы, которую она мне давала. Свет заметно менялся каждый день, становясь богаче и ярче по мере нашего приближения к Атлантическому океану. В тот момент, когда солнце наконец прорвалось через вершины деревьев, я чувствовал будто сделал глоток шампанского и волна благодарности прокатилась по моему позвоночнику. Определённо была причина, по которой вдоль реки Луары построили более трёхсот замков, и это была невероятная удача для меня быть здесь.

«Почему я просто не могу расслабиться и получать удовольствие от пребывания здесь?» — удивлялся я.

Я притормозил и позволил себе переместиться в хвост группы. Все выглядели улыбающимися этим утром.

Конечно, я провёл и, по большому счёту, получил удовольствие от всех своих туров. Но стало совершенно очевидно, что что-то фундаментально изменилось. Как будто я потерял невинность или, лучше сказать, у меня закончился льготный период отсрочки платежа. Моя жизнь получила цель, и я не мог не оценивать всё вокруг с точки зрения этой цели. Какая-то часть меня постоянно следила как хорошо я продвигаюсь по пути воина, а другая была яростно непокорной, стремившейся не подчиняться. Как целое я был брошен в лимбо, в котором мне предстояло провести много лет. Я был отсоединён от социума более чем когда-либо и больше не разделял его целей и ценностей. С другой стороны, я чувствовал себя на расстоянии многих световых лет от безупречности воина, а тем более от человека знания. Тот, кого я в те дни видел в зеркале, по большей части был смущённым одиноким притворщиком, мечтающим о том, чтобы быть отличным от других и особенным. Однако я не позволял себе слишком останавливаться на этой части моей рефлексии и предпочитал проконтролировать состояние своей причёски. Тогда у меня были вьющиеся волосы, которые имели раздражающую тенденцию завиваться в кудряшки при увлажнении. В результате я проводил сотни часов своей жизни борясь с ними, пока, однажды, не сбрил их налысо в редкий момент мудрости пятнадцать лет спустя.

* * *

Мона неутомимо работала и преуспела в организации своей выставки. В ночь открытия пришли многие её бывшие коллеги и бизнес партнёры. Она услышала множество похвал и даже получила благожелательный отзыв в местной газете, но, будучи неизвестной самоучкой, она столкнулась с низким спросом на свои работы. Когда выставка через две недели закончилась, она смогла продать одну-единственную работу, чем была очень разочарована.

Не имея на самом деле много других вариантов, мы решили бросить вызов нашему расстройству, переехать в Мюнхен, и найти там какую-нибудь «реальную работу». Я кроме всего прочего посещал бизнес-школу, и, сходив на несколько пробных собеседований, я выбрал работу финансового консультанта в брокерской фирме.

Мы осели и начали «делать деньги». Это было довольно просто. Я звонил своему клиенту, назначал встречу, анализировал их «нужды», предлагал «решения» и «заключал сделку». Дела шли хорошо. Настолько хорошо, что я взял Мону в бизнес спустя несколько месяцев, и мы стали заключать ещё больше сделок. Поле нашей навигации было существенно сужено. Мы старались оставаться открытыми к сигналам намерения, но наши чувства затупились от напряжения и монотонности нашей работы. Мы мало общались. Мона была прирождённой одиночкой, и поскольку наше намерением было уехать как можно быстрее, я тоже не был больше заинтересован во взаимодействии с людьми на уровне, достаточно глубоком чтобы завести друзей. Вместе с Яной, нашей немецкой овчаркой, которую мы завели, мы проводили большую часть своего свободного времени на природе.

Я продолжал читать и перечитывать все книги Карлоса Кастанеды, неуклонно лелея свой несгибаемое намерение накопить достаточно личной силы, чтобы найти тот ускользающий проход в тотальную свободу. Ночь за ночью во время своих прогулок с Яной по обширным паркам Мюнхена, я часто стоял, безмолвно вглядываясь в темноту, приманивая и намеревая что-нибудь магическое, чтобы рассмеяться, разглядев Яну, терпеливо сидящую передо мной, с головой, склонённой в сторону, удивляясь.

Моя новая работа давал мне прекрасные возможности оттачивать свою дисциплину, безупречность и целостность. Возможно, самый большой вызов состоял в том, чтобы иметь дело с важной неясной проблемой, которая скоро появилась. Как брокер я получал комиссионные, и часто продукт, который приносил наибольший доход не был тем же самым, который лучше всего подходил клиенту. Мне приходилось делать важный этический выбор ежедневно. К счастью, как воин, я имел только один вариант. Я не мог срезать путь. Я должен был быть нацелен на бескомпромиссную целостность в каждом своём действии. Из-за этого мои комиссионные были ниже среднего уровня в первое время, но мои клиенты приветствовали такой подход, и вскоре быстро растущая клиентская база заставила наш бизнес пойти в гору.

После восемнадцати месяцев интенсивно работы мы накопили запланированную сумму в пятьдесят тысяч дойчмарок. Мы надеялись, что этого топлива будет достаточно чтобы оторвать нас от гравитационного поля Германии. По мере роста нашего благосостояния я купил старый транспортный фургон Мерседес и приступил к преобразованию его в дом на колёсах. Это превратилось в великолепное развлечение и отвлекало меня от скучного «заключения сделок». Я работал почти каждый вечер до глубокой ночи и все выходные в течение трёх месяцев. Поскольку мы собирались путешествовать по Центральной Америке, которую мы считали опасной, наш дом на колёсах в итоге превратился в нечто больше похожее на военную машину, чем на средство развлечения. У него были маленькие зарешечённые окна, съёмное ветровое стекло, большой багажник на крыше, несколько тайных ящиков, замки везде где только можно и продуманная система сигнализации. Возможно, здесь я проявил слишком буквальное понимание пути воина. Каждый раз, когда мы хотели испытать наш «танк», как мы его любовно прозвали, в поездках по баварским «диким местам» на выходных, нас ловили фермеры, охранники парков, или озабоченные землевладельцы. К сожалению, в Германии больше не осталось никаких диких мест.

В конце концов, мы с ликованием уволились с нашей работы, продали всё своё имущество и стёрли все свои следы, которые мы оставили за прошедшие два года. Мы отправлялись в паломничество воина, путешествие в один конец за приключениями, магией и трансформацией.

Наша обычная машина была тоже уже продана и я ездил на «танке» по Мюнхену в последние недели перед нашим отбытием в порт Брёмена откуда мы собирались отплыть в США. В один из самых последних дней, я ехал по Леопольдштрассе, главному бульвару Мюнхена, когда заметил большой постер на витрине книжного магазина около университета. Это был анонс новой книги Карлоса Кастанеды «Дар Орла».

Это точно был дар.

Трудные дни подошли к концу.

Глава 8 Охота за Духом

Перевод © Ariane, 2012

Яна зарычала, услышав приближающийся грузовик. Мы встревожились, так как не видели никого уже несколько недель. С помощью лесных карт мы нашли удаленное и красивое место для кемпинга глубоко внутри Национального Парка Прескотт в Центральной Аризоне. Туда было тяжело добраться, но «танк» смог пройти сквозь все сырые ямы и ручьи заброшенной горной дороги, по которой мы ехали последние двадцать миль. Только двери и бока машины были слегка поцарапаны от проложенного нами пути сквозь чащу сухих кустов, сразу после того, как мы покинули дорогу. Плоская, травянистая область рядом с ручьем, где мы разбили лагерь, должно быть, когда-то давно была местом добычи золота. Там все еще были какие-то строения, ржавые металлические трубы, старое оборудование и, к нашему восторгу — несколько старых кривых плодоносящих яблонь.

Грузовик остановился. Мона и я обеспокоенно переглянулись.

«Мне это не нравится» — сказал я.

Яна поднялась и залаяла. «Тихо, Яна!» — я заставил ее замолчать.

Когда бы у нас ни случалось подобное удаленное приключение, мы чувствовали себя невероятно уязвимыми. Каждый имел при себе оружие, кроме нас. И, если учесть то, что мы не были местными, мы в ряд ли могли сделать что-либо в этой ситуации — по крайней мере, легально. Казалось, что человек из грузовика теперь пробирался сквозь кусты, выискивая следующее свободное место у ручья в нескольких десятках метров от нас. Спустя некоторое время, едва двигатель умолк, мы услышали хлопок закрывающейся дверцы машины.

«Надеюсь, он не собирается разбивать лагерь здесь» — пробубнил я.

«Возможно, собирается» — Мона тревожно покачала головой.

«Мне нужно посмотреть, кто это» — сказал я — «Пойдем, Яна, давай проверим его. Постарайся выглядеть угрожающе!»

Всегда готовая к прогулке, Яна подпрыгнула, схватила большой кусок ветки и ринулась вперед.

«Угрожающе, я сказал! Глупая псина».

Все, о чем она думала — это найти новую жертву, чтобы принудить ее бросать ей палки.

Я изобразил самое дружелюбное лицо и приветствовал новичка.

«Привет! Как вы тут? Я — Пол, рад нашей встрече. Это прекрасное место, не так ли?»

Яна бросила свою палку перед его ногами.

«Привет» — он просто пожал плечами, едва взглянув на меня. Похоже, он был так же раздражен обнаружить нас здесь, но он выглядел достаточно цивилизованным, чтобы рассеять некоторое мое беспокойство.

Я продолжал беседу до тех пор, пока он наконец не отогрелся, и пока мы оба не расслабились. Он на самом деле собирался разбить лагерь здесь, так что я решил послоняться поблизости чтобы узнать его получше. Мона присоединилась к нам, принеся с собой чашку кофе в качестве угощения для незнакомца, представившегося Джоном. У него были черты коренного американца – мы узнали от него, что он был наполовину чероки. Мы нашли это увлекательным.

За последующие несколько недель мы с Джоном стали хорошими друзьями. Оказалось, что он был своего рода беглецом. По его словам, жена предала и бросила его, а сейчас взыскивала с него алименты. В итоге он ушел и стал жить в лесах. Джон собирал и продавал дрова, тем самым обеспечивая себя деньгами на бензин. Поблизости он мог найти практически все необходимое для выживания в дикой природе: рыбача, охотясь и собирая растения. У меня не было причин сомневаться в его истории. Он казался приятным человеком, от которого я черпал огромный объем практического знания. В непосредственной близости от нашего места для кемпинга мой новый друг находил кресс водяной, одуванчик, дикий лук, листья малины и много других съедобных растений и ягод. Он откопал корни, почистил и приготовил молодые побеги различных кустов, и даже сделал своего рода макароны из порезанного внутреннего ствола ивы. В ручье не было рыбы, так что он использовал лук и стрелы, чтобы охотиться на белок для мяса. Его рагу из белки было вкусным, и нежное мясо напоминало вкус цыпленка.

В течение дня мы обычно оставались наедине с собой. Джон уходил в поход и был занят, обеспечивая себя необходимой провизией. Мона стала вышивать крючком кошельки и сумки, украшенные яркими узорами. Часто она гуляла по долине с Яной, собирая зелень и ягоды. Я нашел маленькую пещеру на полпути к каньону, где я провел большую часть своих дней перепросматривая.

Перепросмотр — это мощная техника, используемая воином для перераспределения его энергии, для облегчения его навигации в неизвестном. Это хорошее подспорье всем его практикам. Такое освобождающее и укрепляющее упражнение, сильно повышает осознание практикующего. Кастанеда уделил особое внимание перепросмотру, потому мне не терпелось его начать. Это повлекло за собой составление списка всех людей, которых я встречал, с кем взаимодействовал. Начиная с настоящего времени, я отправился в прошлое вплоть до своих первых воспоминаний. В итоге я составил список имен на двадцать две страницы. Я начал составлять этот список еще во время поездки по стране из Нью-Йорка в Аризону, но ждал, чтобы подойти вплотную к перепросмотру на месте, более подходящим для этого занятия. Маленькая пещера казалась идеальной, и вскоре после создания удобного места для сидения, я приступил к перепросмотру.

Начиная с первого имени списка, я заставил себя вспомнить самую недавнюю встречу с этим человеком в мельчайших деталях. Затем, вдыхая обмахивающим движением слева направо, я сделал попытку восстановить всю энергию и все эмоции, которые были задействованы во время этого взаимодействия. Выдыхая справа налево, я извлек всю энергию и все эмоции, которые были спроецированы на меня в то время. Я продолжал, пока вспоминаемая сцена не была очищена.

Для продуктивного начала в этой практике перераспределения энергии, Кастанеда предлагал начать со всех наших сексуальных отношений, которые содержали в себе большую часть энергии. Мне не хотелось отдаляться от Моны, потому, пропустив ее, я приступил к работе. Это был невероятный опыт. Шесть недель перепросмотра в пещере хотя бы по четыре часа в день, заставили меня ощутить себя другим человеком. С практикой воспоминания становились все более живыми, почти достигнув реальности люцидных снов. В итоге я переживал отношения с невероятной интенсивностью. Перепросмотр сексуальных взаимодействий зачастую был настолько реалистичным, включая тактильные, обонятельные ощущения и возбуждение, что я стал ощущать себя виноватым за предательство Моны, возвращаясь из пещеры.

Иногда я неохотно отпускал память. Было очень больно выдыхать все эмоции, которые оставила во мне Лоретта, моя первая большая любовь, вдыхать и возвращать все, что я оставил в ней. Эти ощущения были более драматичными и необратимыми, чем когда мы сожгли все наши любовные письма вместе на торжественной церемонии, как только наши отношения подошли к концу. После перепросмотра ее все мои эмоции ушли. У меня был трудный период, связанный с удержанием ее ментального образа. Затем он казался незначительным. Все мои воспоминания о ней были все еще нетронуты, конечно, но они были нейтрализованы. Много лет спустя моя вторая жена Виктория случайно перепросмотрела меня, пока мы были вместе. Она тогда не знала, что нам нужно было пропустить людей, с которыми мы хотим остаться, будучи тесно связанными. В результате наши отношения оказались под угрозой, начав непоправимо трансформироваться.

Кроме перераспределения и очищения энергии перепросмотр привносит драгоценное понимание в наши поведенческие модели. Я сдержался от сознательного анализирования своих воспоминаний, но было неизбежно видение предсказуемости и повторяемости всех моих маневров в отношении с другими людьми. Неоднократное видение того, как большая часть моего поведения была продиктована незащищенностью и страхом одиночества заставило меня смириться.

* * *

«Я думаю, что я съел достаточно белок» — сказал Джон одним вечером, пока мы сидели вокруг его костра.

«У нас все еще есть немного консервированного мяса, если ты хочешь» — предложил я.

«Нет, спасибо» — он усмехнулся: «В консервированном мясе духа нет. Я видел много следов оленей вдоль ручья. Завтра утром посмотрим, смогу ли я найти оленя для нас. Если есть будут все, то ничего не пропадет. Если ты хочешь, то можешь присоединиться ко мне, Пол».

Я был возбужден. Охота на оленя с луком и стрелами в Аризоне с сыном индейца чероки было моей сбывшейся мечтой. Дон Хуан брал Карлоса в бесчисленное количество охотничьих походов, пока обучал его пути воина. И я не мог не провести здесь параллели, не мог не чувствовать волшебства этого приключения.

Поблизости было совсем немного оленей. Только на следующий день большая стая прошла мимо пещеры. Я был восхищен этими красивыми животными всю свою жизнь. Я рос на краю большого леса, где провел значительную часть своего детства: сидя в домиках на деревьях, я наблюдал за лесной жизнью. Для меня олень всегда воплощал в себе дух алертности, бдительности и присутствия. В лесах моего детства олень, со своей тихой готовностью воплощал осознанность природы как никто другой.

Мы ушли на рассвете и тихо поднимались по одному из каньонов. Джон осторожно исследовал следы и помет по пути. В какой-то момент мы сели под кустом возле следов и неподвижно ждали около часа. Ничего не происходило, и Джон отменил охоту на день. На следующее утро мы снова пошли, преследуя новые следы.

«Вон там» — прошептал Джон, указывая на двух оленей, свободно пасущихся на холме около трехсот метров от нас. «Тот, который поменьше — нужного размера» — продолжал он — «Давай посмотрим, сможем ли мы достаточно приблизиться к ним».

Мы шли по направлению ветра и нам не хватало укрытия, так что они вскоре заметили нас, помчались прочь. Каждое утро на протяжении недели мы охотились, но ни разу не подошли достаточно близко к оленю, который, по словам Джона, был нужного размера. Он был добросовестным и не хотел тратить мясо или стрелять, не убив мгновенно. В любом случае, я не горел желанием убивать одно из этих величественных животных. Мне нравился сам опыт охоты, терпеливые выслеживания, неподвижные ожидания; нравилось бесшумно ползти по скалистой земле, приближаясь к нашей жертве. Это казалось настолько естественным, на сто процентов наполняющим.

«Завтра я собираюсь взять винтовку». — решил Джон вскоре после ужина консервированной говядины с бобами, приготовленного Моной для нас после неудачной вечерней охоты.

«Ты не боишься, что кто-нибудь может услышать выстрелы?» — спросил я, зная, что охотничий сезон был закрыт как минимум еще на неделю.

«Ну, что ж, я думаю, нам стоит рискнуть» — пожал он плечами.

Мы снова отправились на охоту на рассвете, идя вдоль ручья против течения. Земля была мягкая и влажная, мы не издавали ни звука. Едва мы прошли километр, как за поворотом наши глаза вплотную столкнулись с глазами маленького оленя. Он просто стоял там, куда вели следы, без движения, в нескольких метрах от нас. Джон просто кивнул, поднял винтовку, прицелился и застрелил оленя ровно между глаз. Животное незаметно вздрогнуло и рухнуло прямо на землю.

Джон побежал к оленю и несколькими быстрыми движениями разрезал ему горло и грудь, вытаскивая сердце. Держа сердце в левой руке. он отрезал кусок и предложил его мне.

«Ешь!» — воскликнул он. Его глаза властно сияли гордостью. Я не чувствовал, что у меня был выбор и взял кусок сердца с его ножа, съев его сырым и теплым, буквально секунды спустя после того, как оно остановилось. Джон отрезал другой кусок для себя и, положив его в рот, медленно жевал с закрытыми глазами.

«Это способ отдать честь оленю и забрать его дух» — объяснил он. «Это должно происходить быстро».

Далее он приступил к потрошению животного; мы закопали его внутренности в нескольких метрах за кустами. Теперь Джон передвигался быстро, по-видимому, взволнованный шумом от выстрела. Мы перенесли тушу к месту, где ручей был достаточной глубины, чтобы ее промыть. Когда дело подошло к концу, мы перенесли тушу в тень под скалистым выступом и спрятали ее под кустом, накрыв сверху ветками.

«Мы вернемся сюда вечером, как только стемнеет» сказал Джон, ставший теперь немного нервным. Тогда я не знал, что браконьерство считается серьезным преступлением. В любом случае, я не мог винить его в том, что он не хотел брать на себя риск в этой ситуации. Мы зачистили следы настолько, насколько могли и отправились обратно в лагерь.

Пройдя всего метров двести обратно по следам, мы неожиданно встретили группу из трех человек, ищущих следы оленя в преддверии открытия охотничьего сезона. Это было ужасно неприятное совпадение. Мы неделями никого не видели. Они уже успели встретить Мону у лагеря и были дружелюбны. Мы обменялись несколькими словами и продолжили свой путь. Теперь Джон неистовствовал.

«Они наверняка найдут оленя» сказал он. «Черт возьми, они охотники! У них глаза на земле. И неважно, насколько хорошо мы стерли наши следы — они его найдут».

Он теперь бежал, а я тащился за ним, не зная, что и думать. Как только мы достигли лагеря, Джон собрал свои вещи и через пол часа был таков.

«Как ты думаешь, что нам теперь делать?» — спросил я Мону, поставив ее в курс дела.

«Я не думаю, что нам нужно уходить» — ответила она, — «Ты ничего не делал, у тебя даже нет оружия».

Мы решили выждать. Более того, мы не хотели, чтобы олень пропадал. Это было бы ужасной тратой. Я все еще чувствовал вкус его сердца на своем языке. Правда, Джон меня изрядно напугал, и весь день мы нервно ждали появления надзирателя. Я закопал ботинки, которые носил, чтобы не быть связанным с «криминальной сценой» — на случай, если там, все же, остались мои следы.

Три охотника вернулись через несколько часов, и ушли, ничем не выдав того, что они знают о происходящем. Прошла ночь, и наше волнение сменилось мыслями о том, что же делать с оленем.

На следующее утро я отправился на долгую прогулку вдоль реки с Яной, и когда мы подошли близко к месту, где был спрятан олень, я тихо дал ей команду: «Ищи кролика, Яна, где кролик?» — она хорошо помнила это со времени наших вечерних прогулок в парках Мюнхена. Она мгновенна стала обнюхивать, обыскивать местность, и в течение пары секунд успела найти тушу оленя. Я громко притворился, что удивлен ее находке — на случай, если надзиратель был поблизости, — но ничего не происходило.

После обыгрывания как бы случайной находки туши, я вскоре вернулся к ней с ножом и пакетами, чтобы обработать и нарезать мясо.

Все последующие дни мы жарили, парили, консервировали, обкуривали и сушили все мясо, как только могли. Естественно, вскоре у нас и вовсе не осталось тяги к оленине.

Тем временем ночи становились холоднее, и около двух недель спустя, когда я закончил перепросмотр своих сексуальных отношений, мы были готовы покинуть Мексику.

Я попробовал дух, и жаждал еще.

Глава 9 Орёл и змей

Перевод © magex, 2012

«Вы когда-нибудь слышали об антропологе Карлосе Кастанеде? Он написал несколько книг об индейце яки по имени Хуан Матус? — спросил я опасливо.

Ансельмо Валенсия и не пытался скрыть своего раздражения. «Да, я слышал о нём», скала он сердито. «Кто-то однажды дал мне его книгу. Это всё бессмыслица. Как он мог написать что-то об индейцах яки? Он же ничего не знает. Ему стоило бы прийти ко мне. Тут много Хуанов Матусов, но ни один из них не знает Карлоса Кастанеду. Много людей спрашивало меня о нём.» Ансельмо Валенсия был духовным учителем племени Паска яки, располагавшегося к востоку от Тусона. Мы решили нанести ему визит пока пребывали в резервации.

Я постарался его успокоить: «Я прошу прощения, мы приехали из Германии и там племя яки стало широко известно благодаря этим книгам».

«Германия, хм…» — его лицо просветлело. «Ну хорошо, кое-что хорошее произошло благодаря этому всему» — сказал он с озорным блеском в глазах. «Из-за этих книг внезапно все узнали о яки, и Конгресс формально признал существование племени в 1978 году. Без этого парня Кастанеды это вряд ли бы произошло. Может быть мне стоит признать его заслуги и поблагодарить его, ха-ха», пошутил он.

Я не был удивлён его реакцией. Хуан Матус скорее всего не было настоящим именем дона Хуана, и, возможно, он даже не был индейцем яки. Но пока мы были в Национальном парке Сагуаро к востоку от Тусона я не мог не съездить в расположенную рядом резервацию индейцев яки. В моём тогдашнем мире я был на «святой земле». Книги Кастанеды стали моей библией во всех практических вопросах, моим руководством по спасению. Южная Аризона, Соноранская пустыня и Мексика были для меня магическими местами, источающими дух дона Хуана. Это было удивительно, как сильно моё намерение влияло на моё восприятие реальности. Мой мир почти останавливался, когда я спал на крыше моего фургона в окружении высоких силуэтов кактусов Сагуаро, купаясь в свете звёзд высокогорной пустыни.

«Это то место, где Карлос встретил дона Хуана», сказал я Моне, когда мы проезжали мимо автобусной станции Грейхаунд в Ногалесе, рядом с мексиканской границей. Сейчас тот мой фокус на личных аспектах мира Нагваля кажется мне наивным, но он подпитывал мой энтузиазм и позволял ощущать жизнь как поиски сокровищ.

Я был воодушевлён тем что наконец-то еду в Мексику. У нас не было какого-то конкретного плана или ожиданий. Я просто хотел быть настолько алертным насколько смогу и позволить духу вести меня. Подсознательно, я, конечно, я намеревался найти такого же могущественного учителя магии как дон Хуан.

Полуденный бриз развевал огромный мексиканский флаг. В его центре был изображён яростный Орёл, сидящий на кактусе и впившийся в змею своим клювом и когтистой лапой. В соответствии с легендой, ацтеки получили указание от своего бога Уицлипочли построить свою столицу в точном месте, где они обнаружили орла со змеёй, сидящего на вершине кактуса Нопал. После двух сотен лет странствований они увидели этого мистического орла на маленьком островке посреди болотистого озера, где теперь располагается Цокало — главная площадь города Мехико.

«Немцы, германцы, хола, добро пожаловать в Мексику — хороший у вас Мерседес!» Мексиканский таможенный офицер осмотрел наш фургон с явной симпатией. «Счастливого пути! Бона вояж!» Он отпустил нас с широкой улыбкой.

Я немедленно почувствовал любовь к Мексике.

Даже несмотря на то что США ощущались как более легкая и определённо более открытая страна чем Германия, пересечение границы с Мексикой поменяло музыку ещё раз и снова в хорошую сторону. Неподалёку от границы ещё ощущалась плотность и иногда агрессия, но чем дальше мы продвигались вглубь страны, тем более земной, искренней, страстной и мощной становилась энергия. К счастью, мой испанский был довольно хорош, и с практикой он быстро превратился в мексиканский, обогатившись множеством разговорных выражений, которым я учился у водителей грузовиков, которых мы встречали по дороге. Были, конечно, и некоторые особенности, которые требовали адаптации. Как, например, работник заправки, заявивший что залил в наш танк на пять галлонов дизельного топлива больше, чем вмещал бензобак. Я выступил против с несколькими мексиканскими ругательными словечками, и он извинился, и мы все хорошо посмеялись. Подобные вещи заставляли нас всё время быть настороже, не могли испортить нашу поездку.

Большую часть времени мы не придерживались никакого туристического маршрута. Мы были в ином путешествии, и везде, где только была такая возможность, я упоминал нашу заинтересованность во встрече с брухо, или курандеро, или магом, или целителем. Это встречало интересный набор реакций.

Некоторые люди как ни в чём не бывало направляли нас к «дону Фернандо» или «донье Марии», которые мистически исцелили их тётю от овладения дьяволом, или просто от боли в спине.

Другие смеялись: «Брухо? Вы верите в магию? Да они же все обманщики. Они просто заберут ваши деньги, и всё.»

Некоторые проявляли большую практичность: «О, вам повезло что вы спросили меня. Я знаю самого могущественного мага этого района. Сколько вы мне заплатите если я отведу вас к нему?»

Некоторые выглядели встревоженными и почти сердитыми: «Брухо!», говорили они, торопливо кладя крест. «Святая богоматерь, дорогая дева Гваделупская. Что вам надо от брухо! Они служат дьяволу.»

Большинство целителей и брухо с которыми мы в итоге встретились нисколько не напоминали мне мой мысленный образ дона Хуана и членов его партии. Чаще всего им оказывался беззубый старик, окружённый картинами и гравюрами святых, распятиями и множеством других христианских побрякушек, совершенно смущённый нашим к нему интересом. Или, так же часто, это была толстая и неприятно пахнущая старуха с жадными глазами, пытавшаяся продать нам насотйки, травы или магические кристаллы. Каждый раз, когда мы могли завести нормальный разговор с кем-то, я спрашивал о нагвалях, толтеках, смене биологической формы, осознанных сновидениях, но обычно не получал никакой информации ни по одному вопросу. Некоторые становились нелюбезными и даже угрожающими после моих вопросов, и мы быстро уезжали.

Однако несколько встреч нам запомнились. Однажды, путешествуя по горам Мичоакана, мы пошли встретиться с Алехандро Монтеро, которого нам описали как могучего и знающего курандеро. Он действительно выглядел могущественным, как маг с книжной иллюстрации, с чёрными сияющим глазами. Когда мы подъехали к его дому, он уже стоял возле садовой калитки как будто поджидал нас. Он выглядел вежливым и не был удивлён ни одним из наших вопросов. Однако, он продолжал повторять что ничем не может помочь нам в наших исследованиях, как он их называл. Он не пригласил нас в свой дом. Вся наша встреча прошла у калитки в его сад. В какой-то момент он попросил нас подождать минутку и ушёл в дом. Когда он вернулся, у него в руках была небольшая клетка с большим зелёным попугаем, которого он предложил нам купить. Мы были удивлены и вежливо отказались. Затем Мона вытащила свой фотоаппарат и спросила может ли она сфотографировать его вместе с попугаем. Вместо ответа он просто пожал плечами, что мы истолковали как то, что ему всё равно. Мона попыталась нажать кнопку спуска несколько раз, но ничего не случилось. Когда она нажала кнопку в первый раз, я заметил вспышку в глазах Алехандро, который не двигался и ничего не говорил. Мы все замерли на некоторое время и настроение стало некомфортным.

Без единого слова Алехандро повернулся и исчез внутри своего дома. Мы подождали несколько минут, но он не появлялся. Озадаченные мы вернулись обратно в машину. На мгновения и испугался что двигатель тоже не заведётся, но всё было ок.

«Что случилось с камерой?» — спросил я, катя прочь.

«Я не знаю», ответила Мона. «Она отлично работала ещё сегодня утром». Она пожала плечами, нацелила камеру на меня и нажала спуск. В этот раз камера сработала без каких-либо неисправностей.

«Вау!» — сказали мы в один голос.

«Этот парень остановил её.» — добавила Мона.

«Он сделал это своими глазами. Я мог это видеть. Вау! Он просто остановил нашу камеру своим взглядом.» Я чувствовал благоговение.

* * *

Во время того, как мы пребывали в кемпинге на окраине Гвадалахары, Мона слегла с сильным расстройством живота. Я пошёл проконсультироваться с какими-нибудь травниками на центральном рынке города и вернулся с большим мешком различных трав, из которых я сделал чай, который помог Моне почувствовать себя лучше. Пока она восстанавливалась, я ходил на рынок ещё несколько раз и подружился там с Бенито, индейцем племени сапотек, который продавал мне травы. Мы говорили о разных вещах, и я, само собой, спросил его не знает ли он настоящего мага, который захотел бы поговорить со мной. Сначала он избегал ответа, но потом, во время моего третьего визита, он сам неожиданно вернулся к этой теме:

«Здесь есть один могущественный человек, с которым тебе бы захотелось встретиться» — сказал он. «Мало кто что знает о нём. Большую часть времени он проводит в горах, собирая растения. Его имя — Франциско Флорес. Его семья живёт здесь в городе. Я могу отвести тебя к ним если ты хочешь. Возможно, тебе повезёт и он окажется дома.»

«Это отлично!» — я был заинтригован. «Когда мы сможем пойти, как ты думаешь?» — спросил я.

«На самом деле» — Бенито смутился на мгновение — «было бы лучше пойти к нему днём, но я не могу сейчас уйти. Но если ты хочешь я могу написать тебе его адрес, и ты возьмёшь такси. Это недалеко отсюда.» Он, казалось, чувствовал облегчение от того, что ему не придётся идти со мной.

Около двадцати минут спустя такси привезло меня по адресу, который Бенито написал на бумажке. Это был старые городской дом в стиле атриума, у которого не было окна на улицу и была массивная деревянная дверь, открывающаяся на мощёную площадь. Солнце пекло и площадь была пустынной. Вокруг не было никого, даже собаки. Я постоял перед дверью некоторое время, пока решился нажать на звонок, который прозвенел где-то в глубине дома. Прошло много времени пока я услышал приближающиеся шаги.

Дверь медленно открылась и высокая, экзотически выглядевшая женщина появилась из темноты. Возможно, ей было где-то за сорок, и её сильные индейские черты лица внезапно смягчились, когда она удивлённо улыбнулась, увидев меня.

«Добрый день» — приветствовала она меня глубоким и дружелюбным голосом. «Что привело тебя сюда?»

Перед дверью было несколько ступенек, так что я смотрел на неё снизу вверх: «Добрый день, я пришёл сюда чтобы увидеть дона Франциско Флорес».

«Франциско?» — она засмеялась, «Франциско не вернётся ещё неделю. Но ты входи, входи в любом случае. Ты должен рассказать нам что тебе надо от Франциско.»

В этот момент две прекрасные молодые девушки материализовались из тёмного холла, окружив её. Они, очевидно, были сёстрами, обе высокие и поразительно красивые. Все трое теперь улыбались мне, показывая свои сверкающие белые зубы, и приглашая меня войти.

«Заходи» — повторяли они, «заходи и выпей чашку чая с нами», смеялись они, очевидно осознавая моё нарастающее эмоциональное смятение. Эти женщины были невероятно соблазнительны, но я не мог сдвинуться ни на дюйм. Я чувствовал себя болезненно застывшим, как если бы я был пойман в маленькой злобной сказке.

«О нет, нет, спасибо.» — заикаясь сказал я, красный от смущения, «Я зайду как-нибудь позже.»

Я начал пятиться назад через площадь, не в силах оторвать глаз от трёх женщин. Они всё ещё продолжали приглашать меня внутрь, поочерёдно выражая разочарование и заманчиво улыбаясь. Было в них что-то, от чего перехватывало дыхание, в прямом смысле этого слова. Мысль о том, чтобы последовать за этими женщинами через полутёмный холл вглубь здания заставила меня ловить ртом воздух. Я был сильно напуган и никогда бы не решился вернуться. Но какой-то другой частью меня я навсегда остался заинтригован тем, что ждало меня на той стороне холла.

Мона выглядела довольной тем, что я не согласился пить чай с «сиренами Гвадалахары», как я любовно окрестил их в своей памяти. Я же, наоборот, жалел об этом, но я начал подозревать что не совсем ещё готов к реальной магии — даже совершенно не готов на самом деле. Любая хорошая ведьма могла просто превратить меня в лягушку одним пальцем. Я был абсолютно беззащитен. Мне не нужно было встречаться с Франциско Флорес. Его дочери дали мне уже достаточно магии. Они показали мне каким же трусом я на самом деле был.

То, что обратило меня в бегство, было моё осознание, что я безнадёжно падок на красоту и чувственность этих женщин. Но в то время я не понимал, что это не было моей самой большой слабостью. Я был трусом, потому что не мог осмелиться принять и признать этот свой недостаток. Смелость в этой встрече состояла бы не в том, чтобы доверять своей способности контролировать себя в доме ведьм. Гораздо большая смелость требовалась бы для того, чтобы отказаться от всякого контроля, принять свою уязвимость, согласиться выглядеть полным дураком, быть превращённым в лягушку, так сказать.

Мои инстинкты не ощущали никакой физической угрозы. Сирены ощущались совершенно доброжелательными. Они лишь угрожали моей потребности сохранять контроль. Я думаю что скорее всего на той стороне холла меня ждала уникальная возможность отпустить всё это, прекратить изображать из себя кого-то и просто выпить чаю с ведьмами, будучи полностью в их власти. Но это не было приемлемым вариантом для моего эго в то время, так что оно погнало меня прочь, подальше от ведьм.

* * *

Даже несмотря на то, что мы знали, что «Путешествие в Икстлан» было метафорой, мы не могли не включить поиски Икстлана в своей поиск сокровищ. В Мексике есть три разных Икстлана, насколько мы знали, и мы решили посетить все три. Возможно, случилось бы что-нибудь магическое, если бы мы нашли тот самый Икстлан.

Икстлан дель Рио был первым в нашем списке и его было бы трудно пропустить. Он расположен между Тепик и Гвадалахарой. Федеральное шоссе номер 15, главная дорога, соединяющая север и юг страны, проходила прямо через центр города. Он оказался горячим, пыльным и шумным местом, которое совсем не впечатляло моё воображение. Я хотел сразу же уехать, но мы заставили себя покружиться по городу и даже решили пообедать в сомнительно выглядевшем ресторане на главной площади.

Еда была действительно хороша, а официантка дружелюбна и разговорчива. Когда она узнала, что мы приехали из Германии она почувствовала себя обязанной проинформировать нас обо всех туристических достопримечательностях в округе. Выяснилось, что кроме прекрасной старой церкви и нескольких термальных источников, здесь имелся замок толтекской культуры, посвящённый Кецалькоатлю, оперённому змею. Замок был признан одной из важнейших археологических находок северозападной Мексики.

Я был заинтригован. Кецалькоатль был, как считают многие, главным божеством Мезоамерики. Он был богом-творцом ацтеков и получил много атрибутов от различных культур на протяжении веков. Оперённый змей был богом-покровителем священников, знания и учения, богом утренней звезды и символом смерти и воскрешения. Между прочим, последняя глава «Дара Орла» называлась «Оперённый змей». В её конце Кастанеда описал свою последнюю встречу с доном Хуаном и его партией воинов перед тем, как они все исчезли в тотальном осознании. Книга заканчивалась воспоминанием Кастанеды об этом событии:

«Я видел, как дон Хуан занял своё место впереди, а затем все превратилось в кавалькаду ослепительных огней в небе. Что-то подобное ветру, казалось, заставило ряд огней сокращаться и сжиматься. В одном месте, где находился дон Хуан, появилось ослепительное сияние. Я подумал о пернатом змее из толтекской легенды о Кецалькоатле — змее с изумрудными перьями. А затем огни исчезли.»

* * *

Мы были единственными посетителями замка в этот день. Побродив некоторое время вокруг руин, мы безмолвно сидели в тени большой каменной колонны. Вокруг было ни звука, и камень, на который я облокотился всё ещё излучал жар солнца. Я удивлялся всем тем битвам и ритуалам, которым он был свидетелем в течение более чем двух тысячелетий. И я удивлялся оперённому змею.

В большинстве мифологий змей выражает земной аспект природы. Перья, с другой стороны — это символ воздуха, неба и духа. Таким образом, оперённый змей Мезоамерики во многом выражает ту же концепцию, которая в азиатской философии известна как Инь и Ян. Он выражает два фундаментальных аспекта человеческой природы: землю и небеса, материю и дух, бытиё и думание. Широко известный пример этого содержится в иудео-христианском мифе о сотворении, который часто неверно понимают. Там змей также представляет землю или, более конкретно, эволюционную силу земли. Как символически повествует история о том, как змей подбивает человека «вкусить от древа знания», естественная эволюция привела человека к тому, чтобы развить мышление, а вместе с ним и осознание «я». Последнее проиллюстрировано тем, как Адам и Ева вдруг осознали свою наготу. Как результат способности думать и различать хорошее и плохое, а также осознавать себя, блаженная способность единения со всем сущим, или рай, была забыта.

Это эволюционное приключение обретения способности думать очевидно стало настолько центральным и значимым в человеческом восприятии, что понятие о вселенской взаимосвязи всего со всем было утрачено. Всё что осталось — это глубокая и неутолимая тоска к безвременному дому человечества в единении со всем сущим. Неважно что придумывал мыслящий ум, но эта тоска, похоже, никогда не уменьшалась. Неважно как много благосостояния и силы мы можем накопить, это никогда не заменит нам того, что мы потеряли. В своём очаровании светом разума мы все стали перьями, созданиями ума.

Но змей никуда не делся. Он говорит с нам через нашу тоску и ведёт наш через наши мифологии. Теперь, когда мы знаем силу перьев, мы можем также вспомнить наше змеиное тело, которое представляет собой недифференцируемую жизнь, который мы являемся в своей сути. Мы можем быть удивлены от того, что случится если мы вспомним, что мы есть сама жизнь, которая вырастила крылья осознания себя. Для чего ещё нужны боги если не для того, чтобы напомнить нам о нашей собственной природе. В этом свете, Кецалькоатль, оперённый змей, был действительно вдохновляющим.

* * *

Солнце медленно опускалось по западной стороне неба, и по мере того, как тени удлинялись, тишина и безмятежность замка становились всё более полными. Я чувствовал себя комфортно и не собирался покидать это магическое место.

«Как ты думаешь, орёл и змей на мексиканском флаге имеют какое-то отношение к Кецалькоатлю?» — нарушила молчание Мона.

«Гм, это интересная идея» — удивился я. «Исходя из того, что в реальном мире не существует летающих змей, я полагаю, что орёл, держащий змею, наиболее близок к оперённому змею, чем что-либо другое. Да, я думаю ты права», продолжил я, впечатлённый, «знак который искали ацтеки скорее всего был символом Кецалькоатля. И теперь эмблема мексиканского флага выглядит как орёл, пожирающий змея, что намного лучше соответствует ложной ментальности христианских конкистадоров. Для них змеи всегда были проблемой. Очаровательно!»

Мысленный образ яростного орла с мексиканского флага направил мои мысли к последней книге Кастанеды «Дар Орла». Её название отсылает нас к Правилу Нагваля — своду базовых верований мира дона Хуана. Наиболее фундаментальное верование гласит, что источник и финальное место назначения человеческого осознания представляет собой силу, напоминающую орла бесконечных размеров. Орёл бесконечных размеров и особенно его ярость и глаза с интенсивным осознанием могут быть прекрасным архетипом осознания вселенной. Этот «Орёл» дарует осознание при рождении, управляет судьбой индивидуального осознания и съедает осознание после смерти. Однако, с целью увековечивания осознания Орёл создал проход и дал каждому живому существу силу пройти через него, сохранив пламя осознания. Этот проход и возможность пройти через него и являются даром Орла. Правило начинается с того, что «с целью направления живущих существ к этому проходу Орёл создал Нагваля».

Возможно самая короткая формула, описывающая что нужно сделать для того чтобы воспользоваться даром Орла, выражена в магическом заклинании, которое Кастанеде дал один из членов отряда дона Хуана. Заклинание имело целью дать ему силу и поддержать его намерение в трудные времена:

Я уже отдан силе что правит моей судьбой.

Я ни за что не цепляюсь, так что мне нечего защищать.

У меня нет мыслей, поэтому я увижу.

Я ничего не боюсь, значит я буду помнить себя.

Отрешённый, лёгкий,

Я пронесусь мимо Орла чтобы стать свободным.

* * *

Икстлан де лос Эрворес был следующим в нашем списке. Это был маленький городок в штате Мичоакан, знаменитый своими источниками и гейзерами. Мы с любопытством ждали того что ждёт нас в нём, когда свернули с главной дороги на просёлочную чтобы проехать последние 20 миль или около того. Мы только что съехали с шоссе и медленно ехали через небольшое поселение, когда камень со всей силой ударился по нашему лобовому стеклу. Звук был как от выстрела и это было просто чудом, что стекло не разбилось. Мы немедленно остановились и решили повернуть назад, приняв произошедшее за дурной знак, указывающий что этот Икстлан не для нас. Камень явно был брошен в наш фургон, но вокруг никого не было видно.

Периодически мы встречали недружелюбные лица когда проезжали через сельские районы и люди принимали нас за американцев. Когда же они узнавали, что мы немцы, их отношение к нам менялось на противоположное. Так что, после случая с камнем, мы решили, что пора с этим что-нибудь сделать. В следующем же городе мы купили наклейки с буквами и написали большими буквами на капоте «Somos Alemanes» (Мы немцы). Больше у нас никогда не было проблем. Было интересно снова и снова видеть, как люди делают каменные лица, завидев наше приближение, потом их губы двигаются пока они читают «М-ы н-е-м-ц-ы», и затем, неизбежная улыбка и приветственные взмахи руками. Кроме смешанных чувств по отношению к «гринго», как мексиканцы обычно называют граждан США, многие из них также чувствуют сомнительное расположение к немецкому фашистскому прошлому, что внезапно всплывает во время разговора, повергая нас в неловкое молчание. Независимо от причин почему это работает, этот небольшой практический маневр позволил держать камни вдалеке от нашего ветрового стекла.

* * *

Икстлан де Хуарес в горах к северо-востоку от Оахаки был моим тайным фаворитом с самого начала. Из всего что я уяснил из книг Кастанеды следовало что Оахака была одним из эпицентров мира магов. Мы наши что это гипнотический, магический и экзотический город, полный великолепной колониальной архитектуры и изобилующий местной жизнью. Из тех четырёх месяцев, что мы колесили по штату Оахака, мы провели в самом городе не меньше четырёх недель.

Также, как и несколько лет спустя в Туле, я установил всё моё намерение на соединении с неуловимым духом Нагваля, пытаясь найти проход, точку перехода. Бесчисленные часы я провёл сидя на скамейке в парке у цокало, главной площади, где Кастанеда предположительно встречался с доном Хуаном столько раз. Другие бесчисленные часы я провёл, бродя по индийскому рынку с той же целью. Я был безмолвным и алертным насколько мог, но никакой магический проход не открылся, и никакой волшебный шаман так и не признал меня своим долгожданным учеником. Но даже если я и не нашёл своего спасителя в Оахака, также, как и прохода в абсолютную свободу, я всё же провёл недели в состоянии алертности и присутствия, которые я ощущал как блаженное альтернативное состояние.

Икстлан де Хуарес, находившийся в нескольких часах езды по дороге из Оахаки в Веракрус, к сожалению, не оправдал моих ожиданий. Наш визит туда был совершенно лишён событий. Он не был приятным местом и выглядел довольно посторонним, совсем не как то место, к которому мог бы испытывать привязанность безупречный воин такой как дон Хенаро, чья история и была основой нашего приключения по поиску его магического дома. Однако, пока мы колесили по пыльным улицам и озадачивали местных жителей своими странными вопросами, мы обнаружили, что несколькими часами езды восточнее, глубоко в горах Сьерра Мадре, есть ещё один Икстлан. Из описания он выглядел как намного более романтичное место, и мы отправились в путь.

Это была увлекательная поездка. Асфальт скоро кончился и поселения встречались всё реже, пока местность становилась всё более и более пересечённой. Мы были совсем одни, и судя по лицам крестьян, которых мы иногда встречали, мы были сильно в стороне от каких-либо туристических маршрутов. Через некоторое время люди вокруг даже перестали понимать испанский, когда мы их спрашивали о дороге. Мы должны были бы опасаться за свою безопасность, но вместо этого всё что мы ощущали было возбуждение. Горный воздух был свежим и чистым, и сухой и горный ландшафт скоро сменился буйно заросшими лесом горами, которые протянулись далеко-далеко. Перед нами были сотни миль диких территорий. Это была доколумбовая Мексика, мощная и дикая, такая, какую я никогда не ощущал её прежде. Насколько я мог судить, я снова был в святой земле.

Внезапно мы обнаружили Икстлан. Он был в стороне от дороги, на половине пути по склону горы, примостившийся между двумя склонами и омываемый светом послеполуденного солнца. Это было совсем небольшое селение, всего несколько домов, окружённых полями, такая деревенька с книжной иллюстрации. Мы выключили двигатель и сели рядом с очаровательным маленьким родником на обочине дороги, и время остановилось. Это был тот самый Икстлан, наконец. Так мы решили.

Не было дороги, по которой мы могли бы съехать вниз с горы и потревожить эту идиллическую сцену своим кричащим присутствием и идиотскими вопросами. Это трудно объяснить, но мы были неспособны идти дальше. Мы просто продолжали сидеть в тишине, обдумывая значение Икстлана как метафоры. Я ощущал странное ликование, даже несмотря на то, что этот поиск сокровищ не принёс в результате ничего конкретного. Как метафора, Икстлан выражал уют знакомого мира, который утрачен после пробуждения нашего осознания своей безграничной природы. Но независимо от того, как сильно я старался, я не понимал почему я вообще должен иметь тоску по привычности известного, после того как я «остановлю мир» и воссоединюсь со своей истинной природой.

Сидя там, созерцая Икстлан на фоне темнеющего горизонта далёких гор, я осознал, что всё что имело для меня значение в этот момент — это путешествие — что я влюблён в путешествие.

Перед тем как уехать, мы наполнили свои бутылки из маленького минерального источника, который булькал между двух валунов рядом с дорогой. Он был окружён несколькими деревьями и цветущим кустарником. Рядом с источником был большая плоская вертикальная скала, около трёх футов в высоту, с изрезанным рельефом, покрытая лишайником и мхом. Когда мы присмотрелись получше, то, к нашему великому изумлению, мы обнаружили что это была древняя скала покрытая резьбой с изображением оперённого змея.

Глава 10 Обретение Силы

Перевод © Ariane, 2012

Наша навигационная одиссея по Мексике была до краев наполнена магией и приключениями. Но если выделить особый случай, повлиявший на наши жизни, то это происшествие, случившееся во время нашего последнего визита в Оахаку. То был неприятный случай, совершенно не имевший отношения к эзотерике и магии, что были в моем намерении. Узнали мы о нем лишь недели спустя, по возвращении в США, будучи у друзей в Фениксе, штат Аризона.

Пока я высматривал варианты покраски и ремонта для нашей машины, уча целый слой разговорного испанского в Оахакском магазине автозапчастей, Мона проводила дни напролет за чтением книг в городском кафе.

К несчастью, туалет там был старомодный, и чтобы смыть за собой требовалось набирать воду из бочки. Мыла там не было, потому нашим единственным реальным результатом намерения в Оахаке стал тяжелый случай гепатита А. Мона поняла это лишь в Фениксе, в туалете наших друзей, когда цвет ее мочи, стула и глаз рассказал нам все. Днями позже мои глаза стали в точности как у нее. К счастью, мы умудрились не заразить наших друзей, которые щедро позволили нам разбить лагерь в их саду и помогли нам пройти через тяжелое испытание.

Гепатит – это уникальная болезнь, так же, как и пораженная печень является уникально сложным органом. Пока я выздоравливал относительно легко, после недель неимоверной слабости, Мона прошла через ад. Она чувствовала себя сильно надломленной и эмоционально опустошенной почти месяц. Печень тесно связана с нашими эмоциональными состояниями, и в случае Моны ее личность резко изменилась, так и не восстановившись до конца. Даже когда все симптомы гепатита прошли, у нее осталась болезненная ностальгия, которая никогда больше не покидала ее. Все, чего она хотела, было вернуться обратно домой к зеленым лугам и привычной ее глазу красоте Германии. Мы провели еще почти год на западе Соединенных Штатов, но она стояла на своем. Мона не только хотела вернуться назад, но также потеряла весь вкус к приключениям. Год спустя, она добилась своего, и мы вернулись в Германию, но наши намерения больше не совпадали, заставив нас разойтись. Следуя своему сердцу, Мона в итоге стала успешной художницей.

Возвращение в Германию не было частью моего намерения, и обретение свежей силы было всем, о чем я мог думать.

* * *

«Ты можешь представить жизнь в Америке?» — услышал я свой вопрошающий голос.

Глаза Виктории расширились в удивлении и неверии. «Да» — она кивнула.

«Тебе нравятся собаки?» — спросил я довольно серьезно.

«Да» — она снова кивнула, все еще в замешательстве.

«Тогда все будет хорошо» — сказал я уверенно. Мы обнялись в последний раз, прежде чем я сел в самолет до Мюнхена. На короткий миг мы забыли об окружающих, но, похоже, никто на это не обратил внимание. Я надел очки, чтобы спрятать слезы.

В хвосте самолета был ряд свободных кресел, где я мог уединиться в невероятном изумлении. Я не спал уже более тридцати часов, но когда закрывал глаза, то не было и мысли о сне. Все мое тело вибрировало, словно молния пронзила меня. В некотором смысле это именно то, что произошло.

Лишь четыре часа назад я прибыл в Будапешт на оплаченный тур. Вернувшись в Германию, я снова примкнул к фирме по финансовому посредничеству и консультированию, где мы регулярно позволяли себе короткие поездки в связи с партнерскими организациями в качестве награды и стимула за сотрудничество с ними.

Впервые я увидел Викторию в галерее церкви Матяша, многовековой достопримечательности. Эта церковь — мощнейшая часть религиозной архитектуры, утопающая в истории и чудесных сказках. Пол церкви был на полтора метра ниже уровня улицы, и как только я спустился внутрь, моя энергия моментально перестроилась. Было темно, прохладно, и как только мои глаза привыкли к темноте, их притянул солнечный свет, исходящий сквозь величественные окна сверху, за галереей.

Вот тогда я и увидел ее.

Она стояла напротив другой части нашей группы, прибывшей на предыдущем самолете, и я был охвачен благоговением. Ей предстояло быть нашим главным гидом все последующие четыре дня. Полностью загипнотизированный этим состоянием, я созерцал, как она по ступеням спускается вниз. Сияющий поток энергии с длинными светлыми волосами, широкими глазами и высокими скулами – она полностью завладела моими коллегами – мужчинами средних лет, следующими за ней. Они отправились в тур по городу на автобусе, а я ждал, пока не встретил ее снова на приветствующей вечеринке наших групп в Fisherment’s Bastion.

Я стоял, облокотившись о каменную колонну в башенной комнате, где мы собрались, когда вдруг наши глаза встретились. Время остановилось, как в тот памятный момент перед несчастным случаем в винограднике, когда я сорвался с горы с Лореттой. Наши души проникли друг в друга и слились, меняя направление наших жизней. Мы мгновенно полюбили друг друга.

Но находясь рядом более чем с сотней мужчин, ревностно глядящих друг на друга, мы смогли уединиться для разговора лишь поздно вечером. После ужина мы все собрались в ночном клубе, и пока остальные садились в автобус, я сел в ее машину. Мы должны были позволить двум нашим коллегам сесть позади нас, но когда мы подъехали к клубу, мы высадили их у входа, а я остался с ней, пока она парковала машину. После того, как она выключила двигатель, мы еще долго сидели в тишине, глядя вперед, просто чувствуя присутствие друг друга.

«Итак, какие у тебя мечты?» — прервал я тишину. «Что ты хочешь от жизни?»

«Покой…» — сказала она мечтательно, все еще глядя сквозь лобовое стекло в темноту. «Семья, дети, безопасность… покой».

«Очень жаль» — я вздохнул – «Я люблю путешествия, азарт, неопределенность… приключения, свободу».

Мое сердце отяжелело.

Но пока мы оба в тишине смотрели вперед, наши головы, следуя за словами, уплывающими в ночь, медленно склонялись друг к другу, пока не соприкоснулись висками. Теплый заряд мгновенно затопил мое тело и сердце, превосходя все слова и мысли. Чуть позже мы присоединились к остальным в клубе. Той ночью мы танцевали. И наша сказка началась.

За несколько дней мы едва могли уединиться. Виктория не могла поставить под угрозу свою работу, а я должен был избегать разоблачения альфа-самцами нашей корпоративной волчьей стаи. Сотня мужчин, вдалеке от дома и семьи на несколько дней, способны на интересную динамику, особенно если учесть безграничную поставку алкоголя.

В наш последний вечер нам, все же, удалось убежать. Виктория сослалась на то, что у нее поджимают сроки на докторскую диссертацию, что звучало довольно правдоподобно, учитывая, что она была исследовательским фармацевтом в местном университете. А я сослался на головную боль. Казалось, никто ничего не заподозрил.

То, что случилось той ночью, было за пределами этой истории. Можно сказать, что боги хотели убедиться, что мы получили их послание. Ранним утром следующего дня мы отправились на остров Маргарет реки Дунай в центральном Будапеште. Этот остров сплошь укрыт красивыми парками и средневековыми руинами, напоминая о своем прошлом, когда он был религиозным центром. Утреннее солнце только начинало выжигать оставшиеся клочки тумана; а в тени все цветы и листья были покрыты росой. Мы были все еще переполнены вибрациями ночного экстаза и едва касались земли.

Но вместо погружения в эту небывалую легкость бытия, я погрузился в навязчивый подробный рассказ почти на два часа. Странным образом ведомый чем-то и почти не осознавая это, я затопил бедную Викторию системой верований Нагваля, включая детали из Дара Орла и Правило Нагваля. Насколько я мог видеть, она впитала каждое слово. Правда, в памяти Виктории этот случай выглядел иначе. Однажды, она рассказала мне о беседе со своей лучшей подругой в тот самый день. Конечно, ее подруга хотела знать все детали.

«Ого, расскажи мне все! Какой он?» — спросила она.

«Ну», — Виктория ответила – «он довольно безумный, но я люблю его».

Я летал в Будапешт по крайней мере каждые выходные, и мы поженились, как только все необходимые бумаги были готовы для этого. И, все же, Виктории понадобилось около года, чтобы покинуть Венгрию. Страна в то время все еще была под властью коммунизма, и ее иммиграция требовала серьезной работы с бумагами.

Виктория была сильным и страстным существом, и в результате слияния наших сил, моя жизнь приобрела невероятную степень интенсивности. Мое стремление быть с ней в течение наших первых периодов расставания было настолько сильно, что повлекло за собой мой первый спонтанный внетелесный опыт.

Одной ночью, после долгого телефонного разговора, я заснул беспокойным сном. Чуть позже я проснулся томимый жаждой, выбрался из постели и пошел вниз за стаканом воды. Как только я спустился, меня привлек странный свет за окном. В итоге этот свет оказался уличным фонарем, висящем напротив дома, но он имел необычное гало, которое озадачило меня. Я попытался сфокусироваться и протереть глаза несколько раз, но безуспешно. Затем я вдруг вспомнил, что когда-то читал про этот специфический эффект восприятия. Предположительно, он случался во время внетелесного опыта – я пришел в возбуждение.

«Если я вне тела, то мое физическое тело, должно быть, все еще лежит в кровати наверху» — подумал я. Моя квартира была двухуровневым чердаком, и как только я закончил эту мысль, я обнаружил себя парящим как раз над лестничным ограждением, глядя в сторону своей кровати. Конечно, там я и был: свернувшись в позу эмбриона, я крепко спал. То было неприятное зрелище, вызвавшее замешательство; я так и не смог привыкнуть к этому, имея подобные случаи на протяжении многих лет. Ведь из этого положения я всегда воспринимал свое тело как безжизненный кусок плоти, ужасающий и нисколько не привлекательный. Я привык перенаправлять свое внимание каждый раз, когда оно попадалось мне на глаза.

Я оставался в сознании, полностью осознавая, что находился в сновидении. Пытаясь извлечь пользу из этого, я решил выйти на улицу. Я вышел из двери и прямо по коридору к лифту. После короткой битвы с ним я, наконец, оказался внизу и вышел на улицу. В этот раз я ничего не мог распознать вокруг. Улица превратилась в пустыню, и, используя последние силы осознания себя во сне, я решил полететь, чем чрезвычайно насладился на пару мгновений. Далее мой опыт стал обычным сном, который я больше не осознавал.

Вскоре после этого я проснулся. Отныне одержимый, я всю ночь пытался покинуть свое тело вновь, но не имел на это энергии. В один момент я приподнялся на несколько сантиметров, чего хватило лишь на быстрый взгляд на одну из картин в комнате, но я вскоре был одернут обратно, как на резиновом канате.

Теперь у меня была задача. Каждую ночь, непосредственно перед сном, я программировал себя выйти из тела. Я даже соединил таймер с магнитофоном, чтобы каждый раз в два или три часа ночи он проигрывал предложения вроде: «Я сейчас сплю, я осознаю, что сейчас сплю и свободен выйти из тела». Я испробовал много разных вариантов и разное время для этого, с музыкой или без, со звуковыми эффектами, но с болезненно ничтожным результатом. Однако, я понял, что не было необходимости открывать дверь или использовать лифт, когда я вне тела. Я просто мог представить, где мне хотелось быть или проплыть сквозь стены, будь на то моя воля. Полеты сквозь стены и потолки стали моим излюбленным занятием. Это всегда вызывало захватывающую дрожь по всему моему телу.

Несмотря на все мои усилия, эти случаи оставались редкими до тех пор, пока годы спустя я не нашел больше специфической энергии, которая требовалась для этого. Но когда наше расставание с Викторией, когда-то побуждавшее мое энергетическое тело выходить из своей обители, было устранено, то и мои астральные путешествия подошли к концу. Мы сжигали всю необходимую энергию другими, менее эзотерическими путями.

Со всем этим новым возбуждением мое стремление к свободе и мое намерение вернуться в Америку оказались на заднем плане, но они определенно не были забыты. Виктория имела собственное намерение большой силы, и была рада иметь его наравне с моим. Но чтобы создать мощный импульс, было необходимо объединить наши системы верований. Я никогда не позволял себе намерения изобилия. Возможно, это связано с моей индульгирующей природой или мне просто не хватало уверенности, но в моем мировоззрении на тот момент изобилие, особенно материальное изобилие, виделось в качестве совершенной противоположности «истинной» свободы и духовного развития. Виктория не имела такого ограничения. Для нее свобода и материальное изобилие были вещами совместимыми, она ничего не боялась, и у нее всегда хватало уверенности. Ее намерение и энергетические ресурсы давали нам средства для слияния всех аспектов свободы: материальной и трансцендентной.

Было действительно удивительно, насколько сила Виктории повлияла на мою жизнь. Я никогда раньше не был амбициозным, особенно касательно материального успеха. Как только мои основные потребности в еде и жилье были удовлетворены, я обычно уже был в поиске пары деревьев для своего гамака. Путь воина, безусловно, предоставил мне мощь и красоту безупречности, но никак не повлиял на мои житейские амбиции.

Виктория никогда не давила на меня, так же она никогда не имела каких-либо определенных ожиданий от меня. Она всегда была скромна и благодарна жизни за то, что та давала нам. Это была просто ее энергетическая масса, полное присутствие в своей тихой силе и фокусе ее намерения, что проявлялось в быстром увеличении материальных ресурсов. Она обеспечивала нас лошадиными силами; я же просто вел машину. Ее очевидное участие в доходах заключалось в поддержании связи с моей растущей клиентской базой. Ежедневно она уделяла час или два на то, чтобы вложить свою энергию в звено между мной и моими клиентами. В результате за три года я мог производить четверть от всего объема бизнеса в высоко конкурентной компании с сотней консультантов. Нам даже удавалось проводить по три месяца в отпуске ежегодно, путешествуя по миру. Мы индульгировали во всех мирских удовольствиях, угодных нам. У нас был двенадцати цилиндровый Ягуар – машина моей мечты в то время, мы ужинали на тысячу долларов в лучших ресторанах мира, и, как только я получил пилотскую лицензию, мы облетели Европу на маленьком частном самолете.

В течение нескольких лет мы вышли из этой системы. Все было прекрасно, все лучше день ото дня, но мы никогда не были счастливее, чем до или после тех лет. Устройство разума стало откровенно очевидно, оно было совершенно ненасытно и всегда хотело больше. Взлетев на нашем одномоторном Cessa, мы сразу расстроились из-за уровня шума и недостатка скорости в путешествиях на дальние расстояния. Так мы стали мечтать о самолете Lear Jet. Вторая трапеза в знаменитом ресторане Три Звезды Мишлен (Three Michelin Stars) оказалась менее захватывающей, чем в первый раз, и мы были огорчены.

Мы познакомились со многими другими хай-роллерами. Я помню типичный разговор со своим клиентом и другом Фрэнком, успешным высококвалифицированным хирургом, и его женой Гэби. Мы гостевали на их вилле в Испании, Марбелье. Они были в ужасном настроении, как раз накануне вернувшись из Тайланда.

«Вы можете в это поверить?!» — Фрэнк был вне себя. Мы остановились на курорте возле Пхукета, которому все присваивают первое место в мире, 1.600$ ночь. Шестнадцать сотен долларов!» — повторял он, глядя в ужасе на нас. «У них даже не было круглосуточного обслуживания» — глаза Фрэнка расширились в неверии.

«И полотенца!» — с отвращением добавила Гэби – «Помнишь полотенца, Фрэнк? Намного лучше полотенца можно получить в любом отеле Holiday Inn».

* * *

Я счел истинным благословением тот факт, что нам удалось испытать все эти переживания. Они обеспечили нас бесценным знанием и доказательством того, что разум и его мирские поиски не способны привести к счастью и свободе. Способность настолько глубоко погружаться в мир материального изобилия и чувственных наслаждений была необходимым шагом в совмещении обоих наших намерений. Я лишился своего страха, что деньги развратят мою душу, а Виктория значительно расширила свое понимание изобилия далеко за пределы материальных вещей в трансцендентную сторону. К тому времени она прочла большую часть книг Кастанеды, но до сих пор они едва вдохновляли ее. Она в основном доверяла моей навигации, но позднее, прочитав книги Тайши Абеляр «Путь Женщины-Мага», она установила собственное звено с этим мифом.

* * *

Я старался вовремя узнать, не написал ли Кастанеда новую книгу. В ту пору я время от времени названивал его редактору в Нью-Йорке. Его издателем тогда было агентство Саймон и Шустер (Simon and Shuster), а редактором – Майкл Корда (Michael Korda), которому я безмерно благодарен. С его помощью я имел следующие две книги уже за минуту до того, как они увидели свет. Я благодарен ему отчасти и за то, что он позволил мне связаться с Трэйси Крамер (Tracy Kramer), агентом Кастанеды, как только тот получил повышение на должность главного редактора Simon and Shuster и больше не отвечал за дела с книгами Кастанеды. Именно знакомство с Трэйси в конце концов и привело меня к самому Нагвалю.

Навигация не только влечет за собой культивацию качества восприятия, осознания, алертности, внутренней тишины, присутствия, но также имеет активную сторону. Она требует постоянную поддержку несгибаемого намерения, роста энергии и большой доли настойчивости. Необходимо выразить намерение отчетливо и ясно, затем сосредоточенно слушать и видеть ответы и указания.

Погружение в изобилие нашего нового богатства, было, конечно, приятно. Но оно никогда не превосходило само богатство жизни, которую мы прожили до и после этого денежного ветровала. Это было просто увлекательно и полезно или сложно и смиренно так же как и любая другая часть нашей жизни. И это было просто волшебно, как показывает последующая история, которая могла бы стать навигационным планом до конца моей жизни.

В то лето, будучи в Европе, мы совершили перелет на частном самолете через Францию. Наши дорогие друзья Роберт и Эдит были достаточно смелы, чтобы присоединиться к нам. Моя пилотская лицензия была еще совсем свежей, и это был наш первый затяжной полет через всю страну. Из Мюнхена мы летели прямо к долине Луары, посетив любимые мной места. Оттуда мы взяли курс на север на своем Cessa. Затем, против часовой стрелки мы облетели всю страну. Мы остановились в Мон-Сен-Мишеле, осмотрели Бретань, включая некоторые острова, и далее полетели к атлантическому побережью Биарриц. Когда мы готовились покинуть Биарриц, чтобы отправиться в Каркассон, я узнал из обзора погоды, что с запада надвигался большой циклон, и что у нас было небольшое окошко, чтобы отправиться в путь немедленно, или же мы могли застрять в Биаррице как минимум на три дня. Мы решили пойти на это, и в течение считанных минут, были уже в воздухе.

Едва достигнув нужной высоты, мы увидели грозовой фронт, сверкающий огромными молниями: он приближался очень быстро. Сильные потоки воздуха уже трясли наш маленький самолет, и я начинал беспокоиться. Фронт двигался намного быстрее, чем было предсказано в обзоре, и я решил отклониться от курса, держась в стороне от Пиренеев – горного хребта, разделяющего Францию от Испании.

Вскоре облачная пелена затопила голубое небо, и угрожающе надвигающиеся тучи заставили меня снизить высоту. Я был обучен летать только в хорошей зоне видимости, потому стремился не покидать ее. Но среди сгущавшихся туч и с более низкой высотой полета, я имел все меньше видимости. Таким образом, вскоре я и вовсе потерял ориентацию. У меня все еще были приборы, способные подсчитать наше местоположение, но близость к гористой местности требовала всего моего внимания.

Карта не показывала ни одного подходящего аэропорта поблизости, а земля была слишком неровной для экстремальной посадки. Роберт сидел рядом со мной, снимая все на видеокамеру, словно не подозревая о надвигающейся опасности.

«Ого! Ты видел вспышку молнии вон там? Я думаю, она попала в кадр» — воскликнул Роберт, повернувшись к Эдит.

«Круто», — едва смог выдавить я сквозь ком в своем горле. – «Только пристегни свой ремень, будь так любезен» — добавил я с натянутой улыбкой. Я не хотел, чтобы они знали, насколько я был в ужасе. Роберт и Эдит оставили своего малыша, которому было всего пара месяцев, у родителей Эдит. Я вспомнил, как ее мать схватила мою руку обеими руками перед тем, как мы взлетели. Тогда ее глаза были полны беспокойства: «Пожалуйста, будьте осторожны» — сказала она тогда, и ее пальцы вцепились в мою руку сильнее. – «Пожалуйста, привези их обратно целыми и невредимыми».

«Ого!» — воскликнули все в один голос. «Господи» — Эдит ахнула – «Молнии повсюду». Виктория положила руку на мое плечо. Она знала, что я чувствовал, и что все было уже не в моих силах.

В этот самый момент мы были окружены циклоном. К счастью, я все еще мог видеть землю и несколько километров впереди себя. Ветер постоянно менял направления, сметая нас из стороны в сторону, как игрушку. Черные грозовые тучи, плюющиеся молниями, выползли со всех сторон. Роберт все еще снимал; никто не смел проронить и слова. Я стал невероятно спокоен. Другая часть меня взяла верх, прямо как тогда в Велигаме, где разъяренная толпа рыбаков начала кидать в нас камни, приближаясь к нашему дому.

Больше не было волнения, отчего навигация стала намного проще. Я просто летел достаточно высоко, чтобы облететь препятствия на земле, направляя самолет в самое светлое место в небе. Все, что я мог делать и все что я делал было лететь на свет. Он все время менялся. Иногда он был справа, иногда слева, а то и прямо перед нами. Когда ветряные потоки становились слишком сильными, я замедлялся, иначе мы бы вошли в штопор. Вот и все. Мыслей почти не было. Странное спокойствие овладело всеми нами. Осмотревшись, я заметил, что мы все были в неком едином пространстве.

Я даже не помню, как долго мы танцевали с бурей. В какой-то момент контраст между черным грозовым фронтом и белизной перед нами стал четким. Ветер выл, беспорядочно дергая стрелку спидометра. Чем ближе мы подходили к белизне, тем ярче она становилась, и тем громче выл ветер. Затем, неожиданно наступил момент тишины. Самолет опустился резко, после чего снова устремился ввысь. Направление ветра поменялась на сто восемьдесят градусов, и в считанные секунды нас буквально выстрельнуло в глубокое синее небо без единого облачка. Беспорядочные ветряные потоки все еще встряхивали нас, словно гладя нас по плечу.

В течение нескольких минут мы получили наши координаты. Мы едва отклонились от курса. Каркассон был прямо по курсу, в тридцати минутах до посадки. И через несколько часов мы сидели на главной площади одного из наиболее аутентичных средневековых городов мира, словно выскочившие из червоточины.

Мы были обеспечены идеальной темой для последующих размышлений насчет самого драматичного урока навигации в жизни.

Глава 11 Сила Безмолвия

Перевод © Ariane, 2012

После четырех лет обретения силы и слияния наших намерений мы ощутили, что настало время прыжка. Я продал свой бизнес, и Мона, с которой я был в дружеских отношениях, приняла от нас большую часть вещей. В этот раз мы оставили Германию навсегда. За два года до этого мы приступили к иммиграционным процедурам в США, и теперь наши Зеленые Карты были готовы.

Мы много путешествовали в течение этих четырех лет, и провели время вместе во всех местах, к которым я был неравнодушен, особенно во Франции, Испании, Индии, Непале, Юго-Западной Америке и Мексике. Путешествия и жизнь в разных местах сформировали мою личность, и совместное пребывание в этих местах с Викторией казалось важным в нашей задаче слить и укрепить совместное намерение. Прежде, чем создать наш дом в Новом Свете, мы отправились в Таиланд – страну, совершенно новую для нас обоих.

«Sawatdee Kaa!» — «Добро пожаловать!» было первым таиландским выражением, запомнившимся мне от красивой служащей аэропорта Бангкока. Мы правда чувствовали себя желанными в Таиланде. На дворе был 1989 год, и таиландцы, должно быть, были самым дружелюбным и открытым народом в мире. Буквально каждый улыбался: полицейские, таксисты, сотрудники отеля и даже таможенники. В Бангкоке стояла сильная жара, но все улыбались.

Мы тоже улыбались, на что имели немало причин. Жизнь была неимоверно щедра к нам. С тех пор, как я вступил в особые интерактивные отношения с жизнью, я ощущал ее поддержку, питание и объятие. Я любил следовать пути воина, потому что он вдохновлял меня и отзывался в моем сердце. Такая красота раскрывалась в намерении безупречности и целостности. Однако, я верю, что изобилие и щедрость жизни, которые я пережил, не были настолько связаны с принципами намерения и следования, насколько были результатом простого признания и осознания самой живости жизни, каждого шага на пути. В конечном итоге, посмотреть жизни в глаза с признанием казалось всем, что было нужно.

Во время посещения Бангкока нас неизбежно притянуло прохладное спокойствие бесчисленных буддийских храмов. Тем более что Виктория еще с самого начала ощутила близость ко всему буддистскому. Контраст был ярким и убедительным. Бангкок – это гигантский мегаполис с многочисленным трафиком, томящийся в тропическом климате. Ступая в тихую, прохладную, благоухающую ладаном, священность храма, мы словно мгновенно попадали в нирвану. Особенно, если каждый тебе улыбается — монахини и медитирующие монахи, подобные эльфам, и милые «дети-монахи»: мальчики всех возрастов в своих не по размеру больших шафрановых одеяниях, с маленькими на лысо выбритыми головами. Мы полюбили эти храмы. Едва мы уставали от чарующего спокойствия храмов, то записывались на сеанс тайского массажа, который предлагался на территории некоторых из них.

Если мы были не в храмах, то отправлялись на круиз по Клонгам (Klongs) – бесконечным на вид, восхитительным водным улицам, образованным рекой Чай Прайя. Клонги были отдельным миром с плавучими магазинами, деревнями из домов-кораблей, заиленными тиковыми особняками. Воздух был наполнен опьяняющим ароматом тропических цветов, водяных растений, и смехом детей, прыгающих отовсюду в прохладные потоки воды. Мы были настолько влюблены в этот магический водный мир, что всерьез задумались над покупкой одного из этих заиленных домов с целью переезда.

Из Бангкока мы отправились исследовать легендарные Таиландские острова в Андаманском море. Следуя рекомендации друга, мы начали с Кох Фи Фи – явного сокровища среди тропических островов, входящего в пятерку лучших мест, согласно яхтенному журналу в те времена.

Между прочим, это происходило на мой тридцать шестой день рождения, когда мы прибыли туда рано утром на лодке из Пхукета. Я сидел спереди этой лодки большую часть времени, словно во сне, наслаждаясь нежным движением вверх и вниз, пока мы скользили сквозь волны. Мои ступни свисали с обеих сторон носа лодки, и когда мы седлали очередную большую волну, я позволял голове падать вперед, следуя движению, глубоко вдыхая солнце. Когда мы повернули за крутой обрыв, закрывающий пляж и пирс Кох Фи Фи с запада, я как раз слушал Пуччини (Puccini) в своих наушниках. Капитан выключил двигатели, позволяя лодке свободно скользить мимо обрыва прямо в бухту.

Между двумя массивными вертикальными известняковыми формами, покрытыми тропическими растениями, словно камни мхом, возникла нереальная картина острова Южного моря, с ослепительными пляжами, усыпанными белым песком, пальмовыми хижинами и красочными рыбацкими лодками. Бесчисленные кокосовые пальмы склонялись к яркой бирюзовой гавани, где вода была такой чистой, что мы запросто могли видеть дно, как минимум на пятнадцать метров под нами со всей тропической рыбой в толще воды. Это было настолько захватывающе, что слезы устремились по моим щекам, пока я пытался совладать с нашествием такой красоты. У меня в жизни было множество прекрасных моментов, но ни один из них не мог сравниться с путешествием в гавань Тон Сэй у побережья Кох Фи Фи ранним утром своего тридцать шестого дня рождения. Мое чувство благодарности было безгранично.

По прибытии мы погрузили наши сумки в меньшую лодку и вместе с горстью попутчиков мы направились в Лонг Бич (Long Beach), как рекомендовал наш друг.

«Lon Bee, Lon Bee, Lon Bee…!» — несколько раз прокричал оператор нашей маленькой длинной лодки на безошибочном тайском английском, и вот мы уже плыли к нашей конечной остановке, рассекая волны. Лонг Бич – захватывающая полоса белоснежного песка и коралловых рифов, подчеркивала ряд небольших причудливых бунгало. Я выпрыгнул из лодки, как только мы прибыли, чтобы скорее разместиться.

«Тебе повезло, приятель!» — дружелюбный парень у стойки администратора приветствовал меня, дав пять. «У нас остался всего лишь один свободный бунгало» — продолжал он, протягивая мне ключ взамен на мой паспорт. Я посмотрел на ключ. Номер был выточен и выжжен на маленькой деревянной дощечке.

Номер тридцать шесть. С улыбкой до ушей я пошел к лодке помочь Виктории с вещами.

«Мы получили последний» — счастливо доложил я. «Догадайся, какой это номер».

«Четыре?»

Я покачал головой.

«Тогда, должно быть, это тридцать шесть» — ответила Виктория, смеясь.

«Да» — я передал ключ и стал пританцовывать на песке. «Это хороший знак» — многозначительно добавил я, даже не зная, что именно имел в виду.

В те дни на Кох Фи Фи жаловаться было не на что. Остров еще не был достаточно развит, но местная инфраструктура вполне позволяла наслаждаться жизнью в свое удовольствие, что все еще, несомненно, было моим увлечением, а Виктория была моим партнером по этому делу. Каждый новый день был настолько же великолепен, как и предыдущий. Мы обзавелись множеством друзей. Мы играли и плавали с трубкой в бирюзовой воде, получали массаж под кокосовыми пальмами или же отправлялись на глубоководную рыбалку. Мы сняли лодку, и смело посещали близлежащие острова, оставаясь там на ночь. Мы пировали и танцевали во многих ресторанах и пляжных барах, большая часть которых управлялась европейцами. Мы забирались на известняковые скалы и ныряли в подводные пещеры. Иногда нам случалось менять наше восприятие в сторону захватывающей красоты при помощи галлюциногенных грибов. В двух словах, мы были в раю.

Однажды, мы отправились в поход на другую сторону острова с нашими сумками, и установили гамаки в тени, прямо напротив нескольких разбросанных по пляжу бунгало. Я вздремнул за чтением, а когда проснулся, то с удивлением обнаружил, что номер бунгало напротив моего гамака был так же тридцать шесть. Это было интригующе, и я немедленно обратил на это внимание Виктории. Возле жилья на веревках сушились полотенца: оно было занято.

«Интересно, кто там живет» — сказал я. «Нам следует остаться здесь и дождаться появления жильцов».

Я был уверен, что в этом совпадении был некий важный смысл.

Ближе к вечеру появились жильцы того бунгало – двое молодых мужчин и женщина.

«Привет! Надеюсь, мы вам не мешаем?» — извиняющимся тоном сказал я. «Мы уйдем с минуты на минуту».

«О, ничего страшного,» — они засмеялись – «вы можете остаться».

Все трое подошли приветствовать нас.

«Привет, я Джек». «Я Брюс». «Дона». Они представились с дружескими рукопожатиями. Все трое были с Аляски, где они сезонно работали наблюдателями сельди. Мы никогда не слышали о подобной профессии, потому желали узнать о ней, понимая, что она, должно быть, опасная. Отслеживание сельди в Аляске подразумевало перелеты на маленьких самолетах в плохих метеоусловиях, чтобы передавать информацию рыбацким судам о миграции рыбы.

Я как раз задумывался над идеей превращения моей страсти к полетам в нечто большее, чем хобби, и, естественно, я подумал, что наша встреча и эти совпадения могли указывать как раз в этом направлении. Но уж больно все это казалось надуманным. Мы говорили еще какое-то время, в основном обмениваясь нашими историями о путешествиях. Все трое наших собеседников казались искренними, добродушными людьми, и они нам безмерно нравились. Днями позже мы решили провести время вместе за скуба-дайвингом. Мы случайно пересекались друг с другом в деревне, но ничего особенно не происходило, что можно было бы расценить в качестве знака. Вскоре, они покинули остров, и мы забыли о них.

Месяцы спустя я буквально наткнулся на Дону в Бангкоке на Каосан Роад. Я как раз выходил из дверей отеля, оглядываясь назад на Викторию, когда я случайно столкнулся с Доной, проходящей мимо. Мы были оба ошеломлены. «Дона!» — воскликнул я, держа ее за плечи.

«Пол, Виктория, какой сюрприз!» — только и смогла сказать она.

«Надо же, как я рад тебя видеть. Где Джек и Брюс? Как ты? Какие планы?» — выпалил разом я.

«Я как раз шла обедать за углом. Почему бы вам не присоединиться ко мне?» — предложила она.

Встретить знакомое лицо на Каосан Роад не было великим чудом, ибо эта улица Бангкока была своего рода «Центром Путешественника», соединяя дешевые отели, кофейные магазины, рестораны, туристические агентства и все, что только может пригодиться экономному путешественнику. Но такое столкновение, особенно если учесть обстоятельства нашей первой встречи, привлекло к себе все мое внимание.

Дона вскоре рассталась со своими спутниками, как только они покинули Кох Фи Фи. Она только что вернулась из буддистского монастыря Суан Мокх, недалеко от Сураттхани на Юге Таиланда, где провела десять дней в медитации. Ее глаза сияли, и ее переполняло благоговение, когда она делилась пережитым опытом.

«Это было лучшее, что я когда-либо делала в своей жизни» — убедительно заявила Дона.

Виктория была заинтригована и не переставая задавала вопросы.

«Расскажи мне все» — настаивала она. «Тебе требовалось соблюдать полную тишину все десять дней? Как ты смогла справиться с этим? Сколько людей там было? Где ты спала? Что ты ела? Сколько людей не справились? А что, если ты никогда раньше не медитировал?»

Мое чувство дискомфорта нарастало все больше. Виктория как раз прочла книгу о буддистской монахине, которая восхитила ее, а я был обеспокоен, что ее возрастающий интерес к буддизму мог встать между нами. Казалось, что мои шаманские верования и путь воина не имели ничего общего с буддизмом, и я просто не видел способа совместить эти вещи. Правда, инстинктивно, мне все нравилось в буддизме. Я любил храмы, монахов, монахинь, безмятежность, красоту и мир, которые он излучал.

«Нам тоже следует пойти туда» — Виктория возбужденно посмотрела на меня. «Каждый месяц первые десять дней там проходят медитации в тишине. Это практически бесплатно. Нам определенно стоит пойти».

«Посмотрим» — это все, что я мог сказать. «Давай просто посмотрим, что будет дальше. Может быть в конце, перед тем как мы вернемся домой».

Я полностью осознавал, что совпадение с Доной было знаком: очевидно, что нам нужно было отправиться в Суан Мокх. Но на тот момент я не мог не желать обратного. Как ни странно, несмотря на все мои амбиции стать человеком знания, я откровенно боялся пойти на медитацию.

Правда, ничто не предотвращало наше посещение медитации, и мы почти за две недели до возвращения в Германию прибыли в монастырь. Мы довольно много путешествовали. Кроме Кох Фи Фи мы успели исследовать полдюжины других островов, каждый из которых имел свою красоту и шарм. Мы провели волшебное время, полное приключений, в северо-западном районе Таиланда, недалеко от Мае Хонг Сон – области, обычно называемой опиумным треугольником. Там мы взяли на прокат вездеходный мотоцикл, и отправились на нем через область горных племенных поселений к границам государств Бирма и Лаос. Мы провели недели, исследуя красивый город Чианг Маи и север Таиланда. Мы преодолели пещеры, оставаясь в горных монастырях и с горными племенами. Мы даже отважились подойти к пограничным районам Камбоджи, сели на сквозной поезд через Малайзию до Сингапура. Мы не оставили нетронутым ни одного камня в течение шести месяцев, проведенных в Юго-Восточной Азии, беря от жизни все.

Как раз перед прибытием в монастырь мы провели три недели на острове Ко Панган – еще одном райском уголке недалеко от восточного побережья Таиланда. Ко Панган оказался еще более безмятежным местом, чем Кох Фи Фи. Мы сняли хижину на удаленном и абсолютно великолепном пляже, где свободно позволялось ходить нагим, а поставка галлюциногенов была безграничной.

После всего, что случилось, пришло время протрезветь, отчего десятидневная медитация казалась идеальным решением, как минимум в теории. Практика внутренней тишины долгое время не была в нашей повестке дня. Но я, все еще был насторожен насчет тех перемен, которые могли произойти. Нас собирались поместить в двух отдельных помещениях, и мы даже не могли бы взглянуть друг на друга все эти десять дней.

«Что, если один из нас не выдержит и захочет уйти?» — спросил я Викторию, когда мы сели в ожидании вводных инструкций перед медитацией.

«Не переживай» — она просто посмеялась. «Все будет хорошо. Это всего лишь десять дней» — добавила она, успокаивающе сжимая мою руку. «Только десять дней».

«Я люблю тебя» — сказал я, когда пришло время отправиться в отдельные комнаты. «Что бы ни случилось, я люблю тебя. Не волнуйся за меня. Со мной все будет в порядке» — уверил ее я, пока мы обнимались, долгое время не выпуская друг друга из рук.

«Я тоже люблю тебя» — Виктория сильно прижала меня к себе. Внезапно в ее глазах я заметил отблеск страха.

Затем я был предоставлен сам себе.

* * *

Наше размещение было скромным. Моя комната была простой, площадью примерно 2 на 3 метра с твердой полкой для сна примерно в метре от пола. Для удобства у меня была соломенная циновка и сложенное полотенце вместо подушки. Нам объяснили, что отсутствие мягкости позволит нам получить ровно столько сна, сколько было необходимо нашим телам.

В четыре утра зазвонил большой колокол, вызвав чувство облегчения во мне. Я пролежал без сна уже несколько часов, и был рад подняться. Около двадцати пяти мужчин собрались в большом ванном зале, и всюду брызгались водой, пытаясь совершить монастырский обряд купания. Каждый всячески избегал контакта глаз, от чего создалось впечатление, что мы все были злы друг на друга.

В 4:30 утра мы собрались в медитационном зале и начали день со слушания нескольких коротких инструкций, буддийского чтения и получасовой медитации. Далее мы занялись йогой, прослушали еще некоторые инструкции и снова вернулись к медитации. Завтрак состоялся в 8 часов, еще одна медитация последовала за ним, вплоть до вегетарианского обеда, который был последней трапезой дня. Время после обеда мы провели в медитации, сидя, стоя, гуляя, слушая инструкции, отдыхая и занимаясь очистительными процедурами – и так вплоть до 9 вечера, когда мы отправлялись спать.

Медитация, которую практикуют в монастыре Суан Мокх называется Анапанасати, что означает «внимательность к дыханию». В основном, внимание концентрируется на дыхании или, точнее, на области прямо под ноздрями, где вдох проникает в тело и покидает его. Происходящее в результате попытки держать внимание на дыхании на физическом, эмоциональном или ментальном уровне, просто наблюдается, не отвергается, не анализируется и не уносит в себя. Смысл этого занятия – существенным образом развить «наблюдателя».

Обычно мы осознаем нашу индивидуальность в эмоциональных или ментальных процессах. Цель медитации – это сначала развить осознание наблюдателя, который присутствует всегда, пока мы воспринимаем и чувствуем, а затем переместить чувство индивидуальности в это осознание наблюдателя. Это перемещение ощущается как пробуждение, аналогичное ощущению, когда обычный сон становится осознанным. В момент, когда мы полностью осознаем, что сновидим, наше чувство индивидуальности перемещается из сновиденного в сновидящего.

Изначально, концентрация моего внимания практически отсутствовала. Я не мог держать внимание на своем дыхании ни секунды. Вместо того, чтобы расслабиться, мой разум еще больше возбуждался. Я не мог сидеть спокойно. Медитация с прогулкой мне казалась и вовсе нелепой. Мое тело болело. Я не мог спать ночью. Я был зол и несчастен; в поисках оправданий, я беспрестанно думал о том, чтобы покинуть это место. Я пытался догадываться, как успехи у Виктории, но это лишь усугубляло мое и без того неприятное состояние.

Правда, несколько дней спустя, моя агония начала отступать, и мой внутренний диалог постепенно сошел на нет. В конце концов, я мог просто сидеть, дыша и наблюдая, как мысли проходят сквозь мой разум. Избыточность и случайность моих мыслей начала интриговать меня, так же как и мои эмоциональные взлеты и падения. Я заметил, как поверхностное дыхание, в отличие от глубокого, влияет на мой разум, и как мысли запускают эмоции. Меня поразило то, что я обычно позволял всему этому хаосу беспорядочных мыслей проходить незаметно.

Вскоре я начал восхищаться позой и излучением покоя местных монахов, сопровождавших нас на протяжении нашей медитации. Главным монахом и основателем монастыря Суан Мокх был Аджан Буддадаса, которому на то время было восемьдесят четыре. Он считался национальным достоянием Таиланда. Нашими основными учителями были молодой американский монах Сантикаро и американская монахиня по Дхамма Денна, что была еще моложе. Они пришли из монастыря в Бирме. Оба они буквально сияли. Но больше всего я был восхищен Дхама Денной. Зачастую, именно она оказывалась перед моими глазами после долгих сеансов медитации, и то, что я воспринимал, открывая глаза, было самим воплощением великолепия и красоты. Дхамма Денна излучала саму искренность, открыто улыбаясь; ее глаза, полные безмолвия и чистоты, подчеркнутые выбритой на лысо головой, навсегда изменили мои представления об идеале женской красоты.

Безмятежность и спокойствие монастыря Суан Мокх входили в меня все глубже: я испытал моменты внутренней тишины и присутствия, совершенно новые для меня. А когда настал одиннадцатый день, и наша практика подошла к концу, я был ни рад ни печален. Это просто случилось. Уже к вечеру десятого дня мы вновь стали говорить: после всей пережитой ранее неловкости слова просто начали выливаться из каждого.

На одиннадцатый день мы последний раз отужинали вместе, и поспешно уехали, взяв такси до Сураттхани, а оттуда поезд до Бангкока. Все изменилось. Все было поразительно. Мы ощущали себя как новорожденные или как туристы из иного мира. Я ощупывал вещи, приходя в восторг от любого мирского звука. Мы едва говорили, пока ехали в поезде. Казалось, что это занимало слишком много энергии – то же касалось мыслей. Казалось, времени вообще не понадобилось, чтобы добраться до Бангкока, и внезапно мы оказались в комнате отеля, которая, несмотря на всю свою простоту, казалась чересчур шикарной. Большая мягкая постель заинтриговала нас. Далее мы трогали и нюхали друг друга, сквозь наши глаза мы видели души друг друга. Холодок волной прошелся по моему позвоночнику. Мы принялись открывать наши тела, погружаясь в самые чувственные объятия.

* * *

Мы еще долгое время продолжали нашу практику Анапанасати, стараясь оставаться внимательными ко всему, что делали. Это новое состояние бытия было невероятно ценным. Оно было уникально в своем роде. Тем более, что после самых приятных в нашей жизни шести месяцев, мы не ожидали обнаружить совершенно новый уровень счастья. Мы были просто в изумлении, зная без тени сомнения, что нет ничего, что может заменить истинное счастье, приходящее со внутренней тишиной.

Нет ничего лучше силы безмолвия.

Глава 12 Сновидение Наяву

Перевод © Ariane, 2012

На протяжении всего рейса в Лос Анжелес, мы медитировали, прерываясь лишь для сна. Даже выходя из самолета и стоя в очереди паспортного контроля, мы старались концентрироваться на дыхании. Мы также договорились отныне вместо немецкого языка общаться на английском. Наша эмиграция в Америку открывала большие возможности, и мы хотели сделать все возможное, чтобы собрать достаточно силы для основательного и свежего старта. Я был просто одержим свежим стартом, новым началом, перерождением — всем новым и отличным. На деле же я пытался убежать от самого себя.

«В этот раз – наверняка!» — думал я.

Я хотел оставить свою старую личность позади и ускользнуть внутрь намериваемой мной «личности» воина. То было намерение новой жизни без личной истории – состояния, наделенного отвагой, вниманием, трезвостью и безупречностью. Разговор на новом языке мог здорово мне помочь, и, как только я терял фокус, то тут же мог сконцентрироваться на своем дыхании.

Неплохая попытка. Правда, ко времени, когда мы закончили весь эмиграционный процесс, двумя часами позже, мы не просто потеряли весь наш фокус, но и обильно обсасывали все наше разочарование на немецком.

«Черт возьми, я не могу поверить, что они снова заставляют нас проходить через все эти муки. Мы же сделали все это еще в посольстве Франкфурта», — я погрузился в приступ гнева.

«Невероятно, после двенадцати часов полета эта просто нелепо», — согласилась Виктория.

Все прошло благополучно, и мы снова собрались с силами, немногим позже снова выйдя из себя. Мы снова собирались, и капитально выходили из себя, теряя весь контроль – и так неоднократно, вновь и вновь. Мы разговаривали на немецком и большую часть времени были настолько же внимательными, как и все остальные люди.

Но мы были в Лос Анжелесе с Зелеными Картами на руках. Продажа моего бизнеса оставила нас с несколькими сотнями тысяч долларов наличными и десятью годами комиссии еще на пару сотен тысяч долларов. Будь даже этого мало, Виктория была фармацевтом с докторской степенью – профессия эта весьма востребованная, что обеспечивало нас чувством безопасности и мира в нашем сознании. Мы были молоды, здоровы, и безумно влюблены. Так что мы должны были быть счастливы, невозмутимо счастливы.

Но мы не были счастливы – по крайней мере, пока еще не были, как и вообще. В этот самый момент, вселенная подбросила нам небольшую проблему в форме налогового аудита в Германии. Вероятно, наша эмиграция спровоцировала эту необходимость. Мы устраивали нашу новую жизнь, навещали друзей, купили себе дом на колесах. И пока мы старались помнить о дыхании все чаще, аудитор из налоговых органов Германии сидел в нашем бухгалтерском офисе в Мюнхене, проходя через списки доходов за все четыре года. Ему понадобилось на это четыре недели, и он ничего не нашел – совсем ничего.

Мой глупый разум, как ни странно, воспользовался возможностью создать четыре недели беспокойства, четыре недели бессонных ночей и размышлений о возможных проблемах, оплошностях, неверных вычислениях и возможных тяжелых последствиях. Нет никакого рационального объяснения ненормальности моей ментальной фиксации на этом аудите. Но все налоги были уплачены, и у меня должна была быть хоть какая-то вера. Но нет, четыре недели беспокойства задали тон моей новой жизни в новом мире. Привет от моего разума, радостно вернувшегося в свой привычный проблемный режим, после того, как я застал его врасплох десятидневным сеансом внутренней тишины.

* * *

В наших планах было оставаться открытыми Духу настолько, насколько было возможно. Мы путешествовали в нашем доме на колесах в поиске места, которое бы привлекло нас. Виктории сильно тянуло к Тихоокеанскому побережью, и мы провели значительную часть времени исследуя его. Это принесло нам немало удовольствия. Мы начали с Сан Диего и двумя месяцами позже закончили у Ванкувера. К тому времени мы настолько увлеклись нашим занимательным путешествием, что не спешили останавливаться. Мы провели лето в Британской Колумбии, а на обратном пути к югу нас практически захватил остров Лопез в заливе Пьюджет-Саунд, недалеко от Сиэтла. Это место давало ощущение спокойствия и магии. Здесь мы принялись искать местечко для жилья.

Мы сидели на бревне в старом лесу с видом на тихую бухту. Толстые лучи послеполуденного солнца пробивались сквозь листву деревьев, играя с папоротником. Место, созерцаемое нами, было исключительно красиво и удивительно доступно. Мой разум тут же принялся возводить дом среди деревьев.

«Думаю, нам стоит начать с деревянных столбов здесь», — размышлял я вслух – «так, чтобы мы оказались на одном уровне с деревьями».

Виктория мечтательно глядела на бухту, рассеянно качая головой.

«Мы можем организовать небольшой ручной лифт для поднятия продуктов» — продолжал я.

Далее, две вещи случились одновременно: вертолет пролетел над лесом, и муравьи, забравшиеся в мои штаны, принялись кусаться.

Виктория беспокойно взглянула вверх и нахмурилась.

Настроение было потеряно, спокойствие ушло. Мы оставили место и покинули остров Лопез.

«Как насчет полного круга?» — спросил я, пока мы ехали вдоль Орегонских Дюн. «Поедем вниз, обратно в Сан Диего, далее по прямой до Флориды, вверх до Ньюфаундленда, через Ванкувер, а затем навестим Гавайи. Как ты считаешь?»

«Конечно, почему бы нет» — Виктория не выглядела особо возбужденной. Кочевая жизнь ее не совсем устраивала, но лучшего предложения у нее не было.

Ближе к концу октября мы прибыли в Мендочино, на северном Калифорнийском побережье. Мы остановились прогуляться и купить продукты. Это было красивейшее причудливое место, окруженное древними лесами Редвуд, реками, обрывами, пляжами и безбрежным океаном. Красочные викторианские дома обрамлялись морем осенних цветов и душистых трав. Будучи на маленьком плато, деревня поднималась в самую синеву Тихого океана, глядя на россыпь мелких скалистых островов, разбивающих волны. С одной стороны она была окружена маяком, а с другой – белоснежной песчаной бухтой, созданной рекой Мендочино, выливающейся из леса.

День нашего прибытия оказался одним из тех прекрасных индейских летних дней, когда время течет необычно, словно замирая и совсем останавливаясь. Виктория мгновенно влюбилась в это место, и ее возбуждение радовало меня. Мы решили остаться еще на несколько дней, и словно будучи в трансе, мы сделали предложение на покупку небольшой гостиницы на следующий же день. Уже несколько месяцев никто не делал предложение на покупку этой гостиницы, потому ставки были невысоки. Но случилось так, что именно в те выходные были сделаны две другие, более высокие ставки, предотвращающие нашу покупку гостиницы. Правда, теперь мы были на коне, и днями позже мы сделали другую ставку на незастроенный земельный участок в устье реки Наварро. Ставка была принята, и мы там заселились, прежде чем успели это осознать.

Теперь вся наша энергия шла на создание нового дома. Мы с удовольствием строили дом с нуля. Земля все еще была сыра и нетронута. Воды и электричества еще не было, и территория даже не была поделена на участки. Само место для строительства дома настолько заросло кустами ежевики, что было невозможно через них пройти. Мы забирались на дерево и буквально вставали на толстую ветку, чтобы осмотреть местность. Несомненно, как и было сказано, место имело чудесный вид. Это имело большое значение.

Думаю, мы провели часы на той ветке, осматривая место впервые. Вид был изумительный. Река Наварро вливается в океан между двумя высокими обрывами, разделенными расстоянием около мили. Мы находились на внутренней части северного мыса. Оттуда открывался вид на все устье реки, залив и южную береговую линию. Слева мы могли видеть далеко сквозь леса Редвуд речной долины. Прямо перед нами, на противоположной стороне, массивный шероховатый утес медленно поддавался океану: булыжник за булыжником, скала за скалой. Около двадцати метров ниже лежал широкий песчаный пляж, покрытый разбросанными корягами – он разделял реку от океана каждое лето. За утесом на нашей стороне, подчеркнутой можжевельником на высоком холме, лежал безбрежный Тихий океан. Он глубокими оттенками синего цвета, покрытый ослепительной белизной разбивающихся волн.

Мы установили лагерь на два месяца и провели их, очищая территорию с помощью мачете, измеряя, вычерчивая планы и определяя наличие подземных вод. Сначала я наметил, где должна быть гостиная – так называемая, нулевая точка, оптимальная тока относительно вида. Затем мы позволили энергии земли направлять нас, дабы построить дом вокруг этой точки. Наше место было изначально направлено на юго-восток, в связи с неровностью земли на западном побережье. Это было удачное расположение, потому что таким образом мы были укрыты от превалирующих в этом месте холодных северо-западных ветров. Так мы получили возможность установить наше жилье магическим образом ровно на юго-восток, точно измерив направления различными способами. Юго-восток был любимым направлением дона Хуана, и для меня это было мифическое направление, символично указывающее на новое начало, к которому я двигался. Когда с планами было покончено, мы приступили к бурению скважины для воды. Щедрый дух наградил мои усилия в поиске подземных вод, и мы сразу наткнулись на водный поток, точно в день моего рождения. Наш колодец оказался фонтаном, что было редкостью для такой местности. Наш насос давал нам около ста пятидесяти литров воды в минуту, и нам никогда не удалось иссушить его.

Все шло гладко, и немного медленнее, чем мне того хотелось, но через полтора года мы уже сидели на диване, где все претворилось в жизнь в точности, как мы это намечали. Я включился буквально в каждую часть строительства, начиная от выравнивания земли бульдозером, заканчивая плотничными работами с помощью Роберта, моим магическим другом-плотником.

«Я предупреждаю тебя, Пол» — сказал он вначале, — «я привык строить для эльфов. Все это займет больше времени и средств, найми ты кого-то другого».

То, что он имел в виду, было особенностью его работы: все, сделанное им, было проработано до мелочей, даже будучи недоступно глазу. К примеру, задние и внутренние части вещей были так же тщательно проработаны, что и внешние. Мне нравилась эта идея. Она звучала как нечто, что пришло бы в голову дону Хуану. Роберт вселил в наш дом душу с безупречным духом, и я был раз учиться у него.

Весь проект строительства был сбывшейся мечтой – мечтой, о существовании которой я даже не знал. Вырастая из чертежей в трехмерное сооружение, дом постепенно приобрел энергию органа восприятия. Большого и удобного органа восприятия, так сказать. Пока этажи спускались вниз по склону, крыша вырастала навстречу небу. В месте, где гостевая комната переходила в патио, скользила четырехметровая стеклянная стена, объединяя все, что было внутри дома с природой. Когда стеклянная стена была открыта, как это чаще всего бывало, вся эта восхитительная юго-восточная энергия затопляла дом. Сидение на диване в гостиной было подобно нахождению в центре параболической антенны, способной лишь усилить мою тоску, нежели дать мне спокойствие и отдых, которые, как мне казалось, я нашел. Глядя в сторону юго-востока мы жили с восходящим солнцем и восходящей луной. Восхождение было неустанным, не давая нам покоя.

Мы продолжали работу над ландшафтом, озеленением; сделали тропинку к пляжу, построили три дома и оборудовали пещеру для перепросмотра. Мы активно исследовали местность. После нескольких месяцев созерцания горизонта мои осознанные сновидения стали более интенсивными, особенно после прочтения книги Тайши Абеляр «Магический переход». Я стал бережно относиться к своей сексуальной энергии, и вскоре снова испытывал внетелесный опыт по четыре-пять раз на неделю. К несчастью, я обнаружил, что сновидел намного чаще, когда не тратил сексуальную энергию обычным путем.

Я заводил будильник на три утра, вставал, выпивал глоток воды, съедал половину крекера, чтобы немного разбудить свой организм. Затем я ложился на спальный мешок на одной из деревянных скамеек нашей сауны. Я использовал комнату сауны, потому что это было тихое изолированное место. Я построил ее сам из мягкого ароматного кедра, увлекшись фрезеровкой дерева, размягчая и округляя каждый угол и край. Сауна была очень уютной, и мне она безмерно нравилась. Как только я ложился там на бок в полной темноте, я намеревался заснуть телом, оставаясь в сознании. После некоторого бесконечного промежутка времени я зачастую просыпался в чувстве звенящего гула энергии, восходящей вверх, а затем вниз вокруг моего тела. Как только гул спадал, я знал, что находился в состоянии осознанного сновидения. Я был полностью в сознании, но не мог двигаться. Мне было нужно представить себя вне тела. Иногда у меня это не получалось, и всеми усилиями я заставлял двигаться физическое тело, от чего просыпался. С опытом, однако, я научился выбираться, и далее следовал все тому же распорядку. Я пролетал сквозь две стены, разделявших меня от патио и двора, улетая все дальше.

Не имеет значения, что я предварительно планировал: чаще всего мне хотелось просто улететь, как только я выходил. Я летал вниз к берегу или в долину реки, высоко над холмом позади нас, сквозь неузнаваемые пейзажи, всегда полностью осознанный большую часть времени таких приключений. Определенно, я уже пристрастился к возбуждению, вызванному парением и преодолением гравитации. Некоторое время спустя, меня выкидывало в обычный сон или же я просыпался в сауне. Когда бы я не просыпался после этих астральных путешествий, я был полон энергии и чувства благополучия. Чаще всего я не шел обратно спать, а отправлялся в утренний поход или медитировал на вершине холма за нашим домом.

После нескольких дюжин летающих приключений я открыл сексуальную составляющую осознанных сновидений, и мгновенно пристрастился к ней. Однажды ночью, во время своего очередного полета, я увидел нагую женщину, выступавшую из-за дерева, и я вдруг осознал, что имею контроль над сновидением. Это привело к нескончаемым экспериментам и все больше мотивировало меня проводить ночи в комнате сауны. Даже полностью осознавая все происходящее, я испытывал трудности с удержанием полного контроля над сновидением; мои приключения были в основном смесью контроля и произвольных событий.

Книга Тайши Абеляр так же сильно повлияла на Викторию, и она, наконец, присоединилась к мифу на своих условиях. Ее интриговал перепросмотр, и она хотела исследовать его на своем опыте. Однако, ей казалось, что было бы проще развивать дисциплину длительного перепросмотра где-нибудь в удаленном месте, к примеру в горах. Уединение во благо моей практики сновидения и перепросмотра Виктории казалось приятным навигационным проектом. И пока Виктория была занята приездом своей матери, я приступил к новой охоте за сокровищами.

Я начал с намерения получить первый знак в сновидении, и как только я оказывался вне тела, то думал о поиске нужного места для нашего проекта. В одно мгновение я уже парил над вершиной холма, где обычно медитировал, и так же быстро проснулся. Уже светало, так что я сразу отправился на вершину холма, где сел на свое место и ожидал рассвет, будучи алертным и безмолвным насколько это было возможно. Разворачивающийся передо мной пейзаж внушал благоговение и вдохновение. Потребовалось некоторое время, прежде чем мои глаза начали закрываться. Оттуда открывался самый захватывающий вид на красивейший пляж западного побережья. Я мог видеть все вокруг на 360 градусов.

В момент, когда первые лучи восходящего солнца коснулись моих закрытых глаз, небольшой порыв ветра подкрался сзади, напугав меня. Я концентрировался на своем дыхании, ожидания видения или знака, чтобы знать, куда идти, но ничего не происходило. Единственное, что неустанно притягивало мое внимание, был ветер. В то утро он имел дерзкий, напористый характер, и я был просто на грани раздражения, когда вдруг осознал, что могу выбрать следовать за ним. Я пришел сюда, чтобы узнать, куда идти, так почему бы не позволить ветру вести меня. В тот самый миг, когда я это осознал, сильный порыв ветра едва не сдул мою шляпу.

Вскоре я вернулся домой за компасом, и как только я снова оказался на холме, я в точности определил, в каком направлении ветер толкал меня. Тогда я определил точный курс и нарисовал прямую линию на карте. Первый город, который пересекла линия, был Яма в Аризоне. Это был один из самых дотошных навигационных маневров, когда-либо предпринимаемых мной, но он казался нужным и логичным на тот момент. Потому, я собрал вещи, и отправился в Яму, чтобы начать свой поиск. Это было неплохое место для начала. Предположительно, это был родной город дона Хуана.

«Яма?» — Виктория нахмурилась. «Это не очень звучит. Разве там не страшно жарко?»

«Это просто начальная точка» — ответил я, смеясь, пытаясь развеять ее сомнения. «Позволь мне просто поиграть с этим и выяснить, куда оно ведет».

Я снова был в своей тарелке. Вскоре я внимательно ехал сквозь Яму, вслушиваясь и всматриваясь, в поисках знаков или чего-либо, что не вписывалось в общую картину. Я оставался в постоянной готовности, чтобы ничего не пропустить. Во избежание наваждения, я купил камеру и снимал поездку на видео. Это было отвлекающее занятие. Будучи настроенным на окружающую обстановку, я фотографировал все, что привлекало мой взгляд по пути.

Я прибывал в гармонии с миром, и он отзывался. Из Ямы я был приведен в Туксон, Патагонию, Бисби – и так сквозь Аризону я прибыл в Мексику. Подобная навигация, определенно, не была точной наукой, но она так же была далека от случайности. Даже фокусируясь преимущественно на окружении, моя навигация исходила не всегда снаружи; оказалось, она исходила от самой жизни, которая была во мне так же, как и во всем остальном. Казалось, больше всего навигация включала в себя выравнивание внутреннего относительно внешнего. По существу, я мог определить это не как нахождение и следование знакам жизни, а как полное бескомпромиссное согласование с жизнью. Конечно, это влечет за собой избавление от личной истории, что в конечном итоге означает полную капитуляцию.

Все еще не позволяя полной капитуляции произойти, я высматривал один знак, одно направление, одно чувство в каждый момент времени. Один знак был убедительнее другого. Так я прибыл к знаку стоп на перекрестке в Бисби, не зная, куда поворачивать: я сидел и ждал там. Неожиданно кто-то засигналил позади меня, и я рефлексивно свернул налево, что и привело меня в Мексику.

Я нашел Бисби после того, как отправился исследовать источник сверкающего отражения утреннего солнца, пока я медитировал в Национальном парке Сагуро недалеко от Туксона. Оказалось, это было зеркало для бритья одного туриста, который разбил лагерь в нескольких милях от места, где я сидел. Когда я нашел его, то узнал, что он был из Бисби. Он все рассказывал мне, насколько чудесно это место. На деле это было не совсем так, и я остался там всего на одну ночь.

Моя охота за сокровищами повела меня вплоть до Аламоса в Соноре, где дорога буквально кончалась – по крайней мере, дорожное покрытие. Синее небо весь день было безоблачным со стороны Гуаймаса и Наваиоа, но когда я приблизился к последнему холму в нескольких милях от Аламоса, перед моим взором возникла огромная грозовая туча с величественной радугой, полукругом обрамляющей город. С точки зрения навигации это было почти шуткой. Без тени сомнения я был на месте.

Аламос – это старый шахтерский город по добыче серебра, ставший национальным памятником. Правительство его даже назвало «Pueblo Magico» или «волшебная деревня». Он имел необычный, колониальный вид, будучи типично Мексиканским. По воскресеньям «runcheros» приезжали в город верхом, гуляя по главной площади в сомбреро, играя на гитаре, напевая песни. Одна женщина предложила мне свои услуги туристического гида. Она была воспитана и тут же мне понравилась.

«Добрый день, Сеньор» — обратилась она ко мне с широкой улыбкой. «Меня зовут Мария Гатирез; я работаю на туристическое бюро. Если Вам интересно, я могу организовать тур по историческим местам и достопримечательностям для Вас».

«Это мило с Вашей стороны» — ответил я. «Вообще-то, я ищу дом для аренды – красивый тихий дом, если можно».

Она ненадолго задумалась и сказала: «Здесь есть много домов в аренду, и один из них особенно красив. Если Вы хотите, я могу взять ключи, и мы отправимся туда сейчас же. Он находится в пяти минутах ходьбы отсюда».

Дом был абсолютно идеален для нашей цели. Это было классическое одноэтажное колониальное здание, расположенное на тихой улице, выложенной булыжником. В нем было три комнаты и кухня; он был построен вокруг плиточного дворика с маленьким фонтанчиком и огромным манговым деревом. Две большие осевшие безоконные прохладные спальни с раздельными ванными были идеальной обстановкой для нашей задумки. При помощи Марии я связался с владельцем и арендовал дом на шесть месяцев. Виктория пришла в восторг, когда я позвонил ей и все рассказал. Миссия была завершена.

После нахождения временного арендатора нашего дома в Мендочино, мы переехали в Аламос и сразу приступили к работе. Виктория уже сделала список для перепросмотра, и она практически испарилась с первого же дня, уйдя в свою комнату. У нее была изумительная дисциплина. Если она что-то замышляла, то никогда не отступала. Правда, было неясно, как мы ни разу не обсудили возможные последствия ее перепросмотра меня и наших отношений. Это было загадочное и зловещее упущение.

Пока Виктория занималась, распутывая свою энергетическую путаницу, я приспосабливал комнату для сновидения. Так как обычно я сновидел не на кровати, мне пришлось подготовить другие особые места для этой цели. Я построил удобное маленькое сновидческое гнездо на полу, в углу за испанской ширмой. Затем я повесил гамак и еще одно приспособление, что позволяло мне свисать с потолка в сидячем положении. Я хотел поэкспериментировать, чтобы узнать, как различные позы повлияют на мою практику сновидения. Я шел в свою комнату в любое время, удобно располагался в одной из поз и совершал последовательность действий, ведущую к астральным приключениям. Чаще всего я просто засыпал. Я проводил много времени за чтением, приготовлением пищи, покупкой продуктов и прогулками по городу.

Время шло, и наш отъезд в Аламос включил в себя печь эмоционального давления. Поверх интенсивности эмоциональной и персептивной составляющих наших практик, погода становилась невероятно горячей, а редкие муссонные ливни были настолько яростными, что улицы превращались в бушующие реки. Мои прогулки по деревне на досуге были настолько волшебными и нереальными, что я порой затруднялся определить, не очередной ли этой яркий сон. Будучи поглощенными нашими активными и довольно необычными практиками, мы испытывали все больше трудностей в установлении связи друг с другом, встречаясь за столом или во время произвольных перерывов во дворе.

Четыре месяца спустя, Виктории было необходимо ехать в Венгрию по семейным обстоятельствам, и время нашего отъезда подходило к концу. Мы оба ощутили облегчение. Этот опасный магический маневр однозначно не был медовым месяцем. Тщательный перепросмотр Виктории сильно повлиял на нашу близость, нам предстояло перестраивать отношения.

* * *

Мы были на пути в аэропорт Лос Анжелеса, когда остановились на ночь в Туксоне. После целого дня за рулем мы оба были чрезвычайно вымотаны, и все, что нам хотелось, был душ и крепкий сон. Мы были готовы отправиться спать, когда в местных вечерних новостях объявили, что эта ночь – пик метеоритного дождя, и что вот-вот на небе начнется грандиозное шоу.

«Ты слышала?» — спросила я Викторию, находящуюся в ванной.

«Да, что-то насчет метеоритного дождя сегодня» — прозвучал ее усталый голос.

«Нам нужно взглянуть на это», — предложил я: «всего на полчаса. Ты хочешь пойти?»

«Мне все равно» — ответила она, пожимая плечами, выходя из ванной.

Мы поехали к Gate Pass в пятнадцати милях от нашего мотеля. Там открывался великолепный вид ночного неба, вдали от городских огней. В Туксоне городское освещение расположено определенным образом, дабы позволить свободно работать большому количеству космических обсерваторий. Им здесь доступно широкое чистое ночное небо.

«Давай заберемся на те скалы, невысоко» — сказал я, как только мы припарковались. Неожиданно усталость покинула нас. Вечер был чудесен. Воздух был освежающе прохладным и чистым, и все скалы вокруг нас излучали приятное тепло, щедро пригретые солнцем ушедшего дня. Вокруг нас было много людей, сидящих на булыжниках и созерцающих небо. Даже поднимаясь вверх на пару десятков метров, мы уже могли видеть падающие звезды слева и справа от нас, и мы были осторожны, стараясь не сорваться вниз в темноту, отвлеченные этой красотой.

Как только мы удобно расположились на одном из плоских булыжников, реальные фейерверки метеоритов начались.

«Ого… Вот это да… Боже, ты видел вон там? ….Ооо…Ах…» — мы просто не могли сидеть в тишине. Я никогда раньше не видел ничего подобного.

Там была не одна и не две падающие звезды, полосующих небо. Буквально все небо было усеяно ими, словно падающими со всех сторон, пересекающих темноту с одной стороны на другую. Огромные. Некоторые взрывались на полпути, превращаясь в горящие осколки: «Невероятно!».

Постепенно мы затихли, и просто были свидетелями в безмолвном благоговении. Булыжник под нами щедро излучал свою теплую успокаивающую энергию, создавая нам комфорт, пока мы вглядывались в бесконечность, в миллиарды звезд и блестящую полосу Млечного Пути. Фейерверки горящих и взрывающихся метеоритов продолжались еще долго, снова и снова заставляя нас содрогаться своим великолепием.

«Думаю, я вернусь обратно в Туксон, как только высажу тебя в аэропорту» — все, что я мог сказать, когда мы вернулись в мотель. Мы не проронили ни слова на обратном пути.

«Да» — повторил я – «это решает вопрос насчет того, где я буду жить, пока ты будешь в отъезде».

Мне не так уж хотелось ехать в Мендочино на тот момент, особенно одному. К тому же, у нас в доме был арендатор, который не был бы рад съезжать раньше срока.

«Да» — добавила Виктория. «Тебе нравится пустыня, правда?» — она не выглядела особо заинтересованной.

Да, мне нравилась пустыня. Туксон соблазнил меня всего за один-единственный вечер, и моя жизнь там развивалась настолько стремительно, насколько обещал метеоритный дождь. Я переехал на «Мыс» — радостный розовый ландшафтный квартирный оазис. То был цветущий комплекс с бассейнами и джакузи, фитнес центром, с классами аэробики и иоги. Несмотря на все удобства, моя просторная квартира на первом этаже была уединенной и тихой. Я вернулся сразу в режим сновидения. Чтобы создать идеальную обстановку, я использовал фольгу и клейкую ленту, чтобы герметично изолировать от света одну из двух комнат. Таким образом, я мог использовать эту комнату для сновидения в любое время суток. Я купил полдюжины книг по осознанным сновидениям и астральной проекции и, следуя своей навязчивой природе, жадно сфокусировался на осознании себя во сне.

«Чем ты там занимаешься один?» — Виктория спросила меня по телефону.

«Я пытаюсь держать свое внимание на сновидении» — правдиво ответил я. «Чтение об этом сильно помогает. Ты не представляешь, сколько книг существует на эту тему. Они не все хороши, но большинство из них, так или иначе, стимулируют и помогают. Каждый раз, когда я готов, я иду в свою темную комнату и пытаюсь выйти из тела. Это реально работает», — с возбуждением доложил я.

Это и правда здорово работало; несколько месяцев в Туксоне были лучшими в моей жизни касательно сновидения. Наконец, я приобрел достаточный контроль над своими путешествиями в сновидении, что позволяло мне пройти дальше индульгирования в фантазиях и чувственного удовлетворения. Я осуществлял множество познавательных замыслов, взаимодействовал с осознанными формами энергии и столкнулся с «там»; я призывал намерение.

Пространство вне тела очень интересно, в двух словах. Призывание намерения в сновидении означало прохождение через субъективный опыт выкрикивания слова «намерение» настолько громко, насколько это было возможно, стоя рядом со своим спящим телом в полной ясности ума. Я привык выкрикивать «намерение» будучи в бодрствовании. Это был мой способ призывания свободы. Естественно, у меня не было ясного представления о свободе. Я не знал, что на самом деле значило и влекло за собой освобождение. Эмоциональный заряд, запущенный в выкрик «намерение» был определенной решимостью, объявлением готовности для всего, что вселенная уготовила мне, попыткой вынырнуть из важности эго: «Да» любой ценой.

Правда, ничто не могло приготовить меня к тому, что случилось, когда я выкрикнул «намерение» в сновидении. Я кричал на всю мощь своих сновидческих легких, и мгновенно ощутил, что я во внимании всей вселенной. После момента полнейшей тишины сильнейшее эхо отозвалось на мой крик. Я почувствовал мириады сознаний, обернувшихся ко мне, бесконечность невидимых глаз и ушей, нечто за пределами моего осмысления, и я немедленно заставил себя проснуться. Я пулей вылетел из квартиры, чтобы перевести дух в свете солнца, ощущая успокаивающий бриз пустыни.

Однажды, вскоре после выхода из тела, меня всосало в нечто, что образовалось на стене напротив меня. После короткого полета через тоннель, словно пронизанный светящимися нитями, меня выплюнуло на поляну. Пытаясь ориентироваться на месте, я отправился к дому вдалеке и вскоре уже летел к нему на огромной скорости. Я не мог сопротивляться толчку, и за долю секунды я буквально влетел в человека, стоявшего в одной из комнат дома, погруженного в разговор со своей женой, что я мгновенно осознал. Я полностью овладел его телом и разумом, а женщина, стоящая передо мной, смотрела мне в глаза в страхе и волнении.

«С тобой все в порядке? Что происходит? Ответь мне!» — она встряхнула меня за плечи.

Я отчаянно пытался вылезть из тела ее мужа. Я был ужасно смущен и не знал, что делать. Наконец, мне удалось проснуться в своей комнате, и я надеялся, что муж той женщины был снова прежним. Я мгновенно ощутил, что имел связь с тем человеком, как я позже понял – циклическую. В целом, пространство сновидения не было однородным. Было несколько слоев вибраций или разных слоев плотности, которые я мог различить. Пространство мира, в котором я влетел в свое циклическое существо, явно ощущалось как параллельная вселенная, сильно отличавшаяся от других моих сновидений.

Наиболее глубокое сновидение произошло вскоре после моего смелого призыва намерения в «гиперпространство». Я как раз вновь оставил тело и оглядывал свою комнату, обдумывая, что делать дальше. Воля в подобных состояниях была все еще не до конца подвластна мне. По существу, я мог делать то, что хотел, но большую часть времени ничего не приходило мне на ум. В этом конкретном случае я неожиданно испытал глубокий сдвиг сознания, и мгновенно все разделение ушло. Затем я вернулся обратно в нормальное состояние, где я ощущал себя отделенным от всего остального. И снова я растворился в неопределенном пространстве. Это было ощущение единства, и все же, единство – не самое подходящее слово, потому что там не было ощущение чего-то одного. Там было одно лишь универсальное сознание, которым был я. Затем я снова сместился в привычное состояние разделения. Однако, будучи в нормальном состоянии, я понятия не имел о только что испытанном состоянии универсального сознания; так же, будучи в новом состоянии, я понятия не имел об обычном разделенном состоянии. Я не видел явной связи между этими состояниями. Лишь в ретроспективе я замечаю, что я колебался вперед и назад между этими двумя состояниями сознания – индивидуальным и универсальным, раздельным и единым, определенным и неопределенным, вперед и назад, вперед и назад… пока вдруг ко мне не пришло осознание и не завладело мной, выражаясь в самом необычном взрыве смеха. Это выглядело так, словно осознание и смех имели одно происхождение в самом колебании, в реальности между этими двумя состояниями. Я никогда прежде не знал подобного смеха. Это был полный, завершенный, самодостаточный смех, выходящий из центра меня в бесконечность – всепоглощающий и всезнающий смех. Это не было мое отдельное существо, что смеялось, и это так же не было вселенским сознанием. Смех был не столько следствием понимания, а самим пониманием, осознанием.

«Как мы могли забыть?» «Как же мы могли все настолько основательно забыть?» «Это так смешно!» — это первые мысли, пришедшие ко мне, когда смех стал ослабевать. Затем я проснулся.

* * *

Когда Виктория вернулась из Европы, мы поняли, что хотели остаться в Аризоне. После нескольких месяцев переоценки ценностей мы приняли решение не возвращаться жить в северную Калифорнию и с тяжелым сердцем продали наш дом в Мендочино нашему арендатору. Далее наше внимание направилось в сторону поиска нового жилья в Туксоне. Следуя энергетической карте, созданной мной, мы нашли красивое место у подножия гор Каталины в северной стороне города. Оно было частным, огороженное сезонным ручьем и несколькими акрами пышной растительности пустыни. Все было как нужно в этом месте, включая хозяев с их приятной энергией. Мы просидели несколько часов на земле, обсуждая детали и, наконец, решились сообщить хозяевам на следующее утро, что готовы купить их дом.

Теперь все, что требовалось, так это получить зеленый свет со стороны вселенной, так сказать. Пока садилось солнце, я поехал обратно в дом. Я припарковал машину на расстоянии, чтобы никто не увидел меня. Затем, я тайно подкрался с задней части дома через пересохший ручей и нашел место в паре метров от забора, где я мог удобно усесться, не будучи видимым со стороны дома. Отсюда открывался хороший вид на задний патио и бассейн с двумя финиковыми пальмами. Здесь же были несколько крупных кактусов Сагуро, кусты жимолости, и множество других растений. Дом выглядел великолепно на фоне вечернего неба. Это было аутентичное строение из обожженной глины с двориками и фонтанами в тени – все было идеально оборудовано для жаркого пустынного климата. Но нам был нужен знак. Покупка дома была значительным и далеко идущим решением, и мы бы не пошли дальше, не будь наше решение поддержано духом.

Я сидел на теплой земле пустыни, облокотившись на мескитовое дерево, и с любопытством ждал. Могло случиться все, что угодно. Неожиданный ливень мог промочить меня до нитки. Змеи, скорпионы, пауки, комары, мошки, муравьи – все могло запросто превратиться неблагоприятные в знаки, не говоря уже о горных львах, довольно часто встречавшихся у подножия гор.

Я заметил, насколько тихо было вокруг. Шорох вечернего бриза и далекий вой койота было всем, что я мог слышать на тот момент. В кухне зажегся свет. Вероятно, хозяева готовили себе ужин.

Вдруг, с финиковой пальмы беззвучно слетела большая сова и приземлилась на краю крыши. Она распушила свои перья и уставилась прямо в моем направлении. Это было величественное животное, около полуметра в высоту, и я был в возбуждении. «Спасибо» –

сказал я сумеркам впереди меня. Я был тронут. Это был прекрасный знак. Совы для меня имели только положительное значение. Я даже не мог представить более значимый символ в качестве ответа на мой вопрос. Совы для меня олицетворяли свободу, загадку и магию, и они повсюду встречаются в мифологии. Пока я все еще размышлял о своей удаче, еще одна сова слетела с дерева и приземлилась рядом с первой. Затем, не успел я прийти в восторг, как первая сова сорвалась и полетела прямо ко мне, усаживаясь на заборный столб метрах в пяти от меня. Я задержал дыхание. Лишь мгновения спустя, вторая сова последовала за первой, и как только она села на тот же столб, то стала спариваться с ней.

Я не представляю, сколько времени эти два прекрасных существа выполняли это необычайное представление прямо передо мной. Я был абсолютно очарован, и в этот магический момент время не было частью моей реальности. То, что ответило на мой запрос знака, было не только великолепно, но и имело отличное чувство юмора. Само собой разумеется, что мы купили дом, и мы были рады сделать это. Между прочим, в день, когда мы въезжали в дом, четыре совы – родители и их птенцы с предыдущего года, сидели в одну линию на низкой ветке финикового дерева, приветствуя нас. Мы все подружились.

* * *

Туксон имел в себе то, что обещали совокупляющиеся совы и метеоритный дождь. Он принес свежее чувство ясности и интенсивности в наши планы, и, в конце концов, он приведет нас в мир Нагваля. Среди многих других вещей, случившихся в то время, было мое знакомство с Байроном – одним из моих соседей в «Мысе». Он был психологом, и мы часто встречались у бассейна или джакузи, ведя интересные беседы касательно его работы.

«Почему бы тебе не вернуться к учебе и не получить степень психолога» — был его совет, как только я признался ему, что лучше бы изучал психологию вместо бизнеса.

«Чтобы я снова стал учиться?» — я рассмеялся. «Не в этой жизни» — я отмахнулся от его идеи, освежая в памяти просиживание на долгих скучных лекциях и зубрежку экзамен за экзаменом. Это правда не могло сравниться с днями осознанных сновидений, классами иоги, аэробики и роскоши беспредельного досуга.

«Может, тебе стоит просто проверить отделение психологии в местном университете или даже посетить одну из лекций. Это хорошее заведение. Тебе должно понравиться» — Брайан продолжал настаивать. В сущности, он положил начало идее вернуть меня к учебе. Каждую встречу он старался напомнить мне об этом, и, в конце концов, я отправился проверить отделение по психологии в Университете Аризоны. Меня мгновенно зацепило.

Мне понравилась территория университета, архитектура, энергия… все. Факультет психологии имел уклон в сторону когнитивной психологии и новейшую программу когнитивных наук – междисциплинарное изучение разума. Оно сочетало в себе подходы нескольких дисциплин, включая психологию, философию, антропологию, лингвистику, информатику и когнитивную неврологию, чтобы обеспечить всеобъемлющее понимание познания и сознания. Я отправился в приемную комиссию по завершении своего первого визита, и был зачислен на следующий семестр. Мне везде были открыты двери, куда бы я не шел. Брайан продолжал подталкивать меня, Виктория с энтузиазмом оказывала поддержку; бюрократические препятствия рассеивались на моих глазах в изобилии совпадений и знаков. Это было еще одним навигационным «нет проблем», неизбежно толкающим меня в годы наибольшей психической активности, какую только можно было представить.

Вопреки моим первоначальным переживаниям насчет возвращения к учебе, я был практически в раю. Метеоритный дождь был не просто хорошим знаком, но также и подходящей аналогией моего психического состояния на все время моего пребывания в Туксоне. Ныряние с головой в мощное междисциплинарное вскрытие человеческого разума создавало непрерывные небесные фейерверки в моей голове. Глубокое исследование таких тем, как восприятие, развитие языков, искусственный интеллект, когнитивная неврология и философия знания, было увлекательно. Будучи в два раза старше своих однокурсников, я подружился со многими профессорами, что, конечно, еще больше вовлекало меня в обучение. В качестве особого бонуса и основного события моей лихорадочной мечты было мое участие в международной конференции «Навстречу науке сознания, Туксон» весной 1994. Конференция отметила первое большое собрание, полностью посвященное раскрытию загадок сознания с научной точки зрения. Здесь был исследован большой спектр подходов, включая философию разума и исследование снов, нейропсихологию, фармакологию, молекулярную динамику, нейронные сети, феноменологические случаи и даже физику реальности. Среди участников и ведущих мероприятия были победители Нобелевской премии и светила науки со всего мира.

День за днем в течение всей недели я впитывал каждую крупицу знания, которую только могли схватить клетки моего мозга, начиная с ранних утренних лекций, заканчивая поздними вечерними сессиями; в результате я получил мощный толчок до самого конца. Я удивил сам себя, окончив университет с отличием и, возможно, занялся бы академической карьерой, если бы Нагваль ненароком не спас меня. В этой идее не было ничего плохого, но я обнаружил смертельную опасность в измышлениях и выводах нашего думающего разума, принимаемых за фундаментальные истины и факты. Чем сложнее акробатика разума, тем более убедительной и однозначной она кажется нам. Особенно в ретроспективе, мне стало ясно, что попытка понять человеческий разум и сознание имеет смысл лишь в случае прагматичного поиска – к примеру, чтобы разработать искусственный интеллект и робототехнику, или же для чистого наслаждения знанием. Погоню за знанием с целью поиска экзистенциальных истин, с целью понять жизнь и вселенную я воспринял, как настоящее безумие и глупость.

«Тебе следует развить роман со знанием» — были слова Нагваля, взятые мной за правило. Такой подход мне кажется наиболее элегантным во всей этой дилемме. Роман со знанием наводит меня на мысли о эстетическом измерении знания, красоте, любви, страсти, о знании ради самого знания, без всякого права на истинность. Случилось так, что я был спасен от поиска истины, и, в конечном итоге, смог отпустить его полностью; это вышло из моей системы. Даже несмотря на то, что такой результат был неожиданным, он стоил всех моих усилий.

Интересно то, что спустя двадцать лет интенсивных исследований и после изучения человеческого разума научными и систематическими путями, я вернулся к своему первичному пониманию. Оно заключалось в том, что чтобы понять свой разум и мир, который он воспринимает, нам необходимо быть умнее самого разума. Конечно, это парадокс, который не оставляет нам никакого фундаментального знания. Я понял на своем горьком опыте, что чем больше я учился, тем меньше знал. Но, в отличие от понимания, которое было у меня на третьем десятке, когда я был в Шри Ланка, это понимание не содержит в себе ни гедонизма, ни цинизма.

Отпуская идею того, что я могу понять жизнь, я позволил себе жить более органично, интуитивно, интерактивно, открыто и прямо. Я позволил себе жить полной жизнью.

Возможно, мы, все же, умнее своего разума.

Глава 13 Мир Нагваля

Перевод © Княже, 2012

— Ну как, понравилось тебе «Искусство сновидения»? — спросил Трейси во время одного телефонного разговора.

— Э-э… гм… чувствуется, что это действительно как-то отличается от всех остальных книг, тебе не кажется? — ответил я, — ну, не знаю, как это объяснить. Настроение в целом другое, как будто бы ее писал уже кто-то другой.

— Правда? — повышенный тон его голоса меня удивил. Он прозвучал почти испуганно.

— Ну, книга мне очень понравилась. Очень сильная вещь, конечно. Просто я был как бы удивлен, — я старался, чтобы это не прозвучало как критика.

Трейси Крамер был литературным агентом Карлоса Кастанеды, и я иногда названивал ему, чтобы узнать, когда выйдет следующая книга. На тот момент, по его инициативе я в некотором смысле давал свой читательский отзыв. И хотя я сам никогда бы не осмелился спрашивать о чем-то еще, боясь оказаться отвергнутым: в глубине души я надеялся найти через Трейси какую-нибудь лазейку в мир Нагваля.

«Искусство сновидения» действительно поразило меня, как несущее в себе другое намерение, в отличие от всех предыдущих книг Кастанеды. Я посчитал ее более зловещей и менее абстрактной, и трансцендентной, чем ожидалось. Я так и не смог привыкнуть к этому новому настроению, но это не мешало мне высоко оценивать его посыл. Вместе с продвинутым и подробным описанием сложных сновидческих техник, оно перенесло мои эксперименты с осознанным сновидением на совершенно другой уровень. Практика достижения различных слоев реальности, через прохождение так называемых «врат сновидения», была совершенно уникальной и приводила к глубоким озарениям относительно потенциальных возможностей человеческих существ. В некоторых случаях использование этих техник приводило к таким осознанным сновидениям, которые были неотличимы от повседневной реальности, настолько они были плотными и реальными. Мне оставалось только удивляться после просыпания и признавать, что «реальный мир» фактически является ничем иным, как коллективным сновидением, которое настолько устойчиво лишь потому, что его сновидят более шести миллиардов человек одновременно.

Во время одного из телефонных розысков Трейси Крамера в его офисе, я поговорил с одной из его коллег, Ренатой Мюрез, которая сообщила мне о предстоящем семинаре в Мехико.

— Карлоса, возможно, там и не будет, — сказала она, — но будут Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и Кэролл Тиггс. Вам определенно нужно прийти, если сможете.

— Конечно же я там буду. Спасибо большое, что дали мне знать, — радостно ответил я.

— Да, да, да, да! — положив трубку, я торжествующе вскинул руку, сжатую в кулак. — Уж будьте уверены, я там буду.

Мне с трудом верилось тому, что произошло. На поверхностном уровне я почти уже смирился с тем, что мне никогда не удастся встретиться в реальности с Нагвалем или с кем-то из его когорты. В некотором смысле я уже сомневался в необходимости чего-то или кого-то для своего продвижения к освобождению. Мне определенно не нравилось думать о себе как об отчаянном последователе или «поклоннике», посвящавшего свою жизнь поиску гуру и спасителя. К тому времени Карлос Кастанеда написал девять книг, Флоринда Доннер — три, и одну — Тайша Абеляр. Все это служило хорошим прибавлением к огромному корпусу знаний и практической мудрости — более чем достаточно для того, чтобы пользоваться всем этим и применять на практике.

Я вообще-то не был совсем уж отчаявшимся, но всё же пришёл в восторг от того, что дверь, наконец, приоткрылась. И еще, я сразу же ощутил беспокойство — мой ум, обожающий беспокоиться, и не мог по-другому.

— Как ты думаешь, каковы эти люди в реальности? — спросил я у Виктории, — мне трудно представить Флоринду и Тайшу, проводящих семинар. Семинар — по чему именно? По магии?

— Ну, через несколько недель узнаешь, — ответила она.

— А ты не хочешь поехать? — недоверчиво спросил я, — там будет Тайша Абеляр.

— Нет-нет, да ладно, сначала ты там все проверишь, — ответила Виктория. — Для нас двоих это обойдется дороговато. Но тебе надо поехать обязательно.

Я удивился, но и испытал при этом некоторое облегчение. Я ждал, что Виктория придаст этому слишком большее значение, а если «реальные» люди не оправдают наших ожиданий, она бы оказалась намного более склонной, чем я, к деконструкции того мифа, который стал основой моего мировоззрения.

* * *

Моя первая встреча с реальным миром Нагваля состоялась в аудитории Антропологического музея в Мехико. Место оказалось весьма соответствующим. Множество артефактов, особенно у стенда тольтеков, имели тогда довольно большое значение для моего мира. Я уже много раз был в этом музее во время прошлых поездок в Мехико, и, естественно, провел там большую часть дня перед ознакомительной беседой, чтобы напитаться энергетикой древних символов и артефактов, и привести себя в магическое состояние. Утром я встречался с местным организатором семинара, симпатичным и любезным молодым человеком по имени Маркос Антонио Карам. Он был директором «Каса Тибет», Тибетского буддийского института в Мехико. И он был в личных друзьях у Далай-ламы. Я сразу же почувствовал глубокую связь и родство с Тони и всегда был ему рад, встречая во время многочисленных последующих визитов. Лишь позднее я узнал что «Тони-лама», как нежно называл его Нагваль, был выбран в качестве его наследника, носителя линии и следующего Нагваля, но Тони никогда не соглашался на эту роль, и в конечном счете был затем отвергнут.

Аудитория заполнилась рано. Многие из участников старались устроиться в первых рядах. Я оказался в центре, примерно в десятом от сцены ряду. Всего было примерно три сотни участников.

— Привет, меня зовут Луис Маркес, — представился дружественно настроенный молодой человек, сидевший справа от меня. — Я из Пуэрто-Рико, а ты откуда?

Я представился, рассказал ему о себе и мы проболтали до самого начала лекции. Луис оказался братом Талии Бей, одной из ближайших соратниц Нагваля. На семинар он пришел главным образом для того, чтобы увидеться с сестрой. Она прекратила все контакты со своей семьей в процессе своего преображения в качестве воина в мире Нагваля. К сожалению для него, она так и не появилась на семинаре.

Затем, внезапно, все взоры устремились к боковому входу, откуда в аудиторию вошли главные действующие лица.

И вот они здесь. Наконец миф обрел некоторые лица, и мой ум сразу заработал, вынося суждения и обрабатывая все это. Такие суперчеловеки, магические существа, как Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и женщина-нагваль Кэрол Тиггс превратились в людей. Флоринда сразу же стала моей любимицей. По меньшей мере она выглядела такой же привлекательной, какой я ее и представлял. Лицо у нее было как у эльфа, озорное, все понимающее и невероятно живое. Флоринда сияла и только одно лишь ее харизматическое присутствие протащило меня сквозь этот процесс адаптации, разгоняя какие-либо сомнения, которые могли возникнуть у каждого при подобном установлении аутентичности. Не знаю о чем подумали остальные, вероятно это было нечто хорошее. Тайша выглядела как-то невзрачно и неопределенно, не слишком-то проявляя себя всю, что придавало ей нечто вроде мистической ауры. Обе этих женщины были опрятными и легкими. Кэрол Тиггс казалась более сильной по сравнению с ними. Она была миловидна, с мягким, гладким лицом и хорошо сложенным телом, но ее энергетика ощущалась более массивной, чем у двух других, а ее уверенность в поведении была на грани высокомерия. Помимо ведьм, которым казалось было лет по сорок с лишним, было еще три женщины и двое мужчин в качестве помощников. Тремя женщинами были так называемые «чакмулы»: Рената Мюрез, Найи Мюрез и Кайли Лундал. Они казались безупречными ассистентами, явно избегающими показывать свое персональное лицо. Двумя мужчинами-помощниками были Лоренцо Дрейк и Юлиус Ренард. Их называли «элементами». Юлиусом, как я потом узнал, был на самом деле Трейси Крамер, литературный агент Кастанеды.

Вся группа очень сильно отличалась от аудитории. Они выглядели так, словно были выходцами из другого мира, даже чужестранцами. У всех женщин была короткая стрижка и одежда как у андрогинов. Мужчины вели себя малозаметно и сдержанно, казалось, играя чисто символическую роль. Все они представились или были представлены — в случае мужчин.

Затем ведьмы поднялись на сцену и в течение трех часов плели свою мифическую паутину. Некоторые из историй выглядели довольно странно, например про то, как дон Хуан и старые колдуны попались в ловушку где-то в отдаленных уровнях реальности, и о неорганических существах, которые питались человеческой энергетикой подобно психическим паразитам, сдерживая рост человеческого осознания. Проводя немало времени в состоянии осознанного сновидения, я развил довольно-таки широкое мировоззрение, и не мог бы сразу отвергнуть любой из их сценариев. На самом деле, я был бы даже рад разделять интерсубъективность такого расширенного взгляда на реальность. Все это было очень интересно. Но какими бы эзотеричными ни были некоторые их описания, практические маневры, предлагаемые ведьмами, были ясными и здравыми.

Главное послание, которое я получил от этого и от множества других семинаров, всегда было одно и тоже. Чтобы достигнуть своей полноты и развить весь свой потенциал, мы должны увеличивать и развивать свое осознание. Инструментами и стратегиями при достижении этой цели служат дисциплина, безупречность, внутреннее молчание и «магические пассы» или Тенсегрити. Первоочередной задачей этого и всех последующих семинаров было обучение нас Тенсегрити, сериям движений, предназначаемых для увеличения осознания за счет перераспределения энергии. Термин Тенсегрити является сокращением от tensional integrity (напряженной целостности). Заимствованный из архитектуры, он относится к сбалансированной структуре, в которой все элементы работают вместе синергичным образом. Растяжение и сжатие, отталкивание и притяжение оптимизированы между собой, как в случае геодезического купола, например, создавая тем самым самоподдерживающуюся структуру с большим запасом прочности.

«Магические пассы», по большей части, направлены на создание этой напряженной целостности, оптимальной синергии и динамического баланса у практикующих. В мире Нагваля не существовало различий между телом и рассудком. Тело и рассудок считалось неделимой сущностью. Однако же, имелся и другой дуализм, о котором нам рассказали — дуализм между нашим рассудочным телом и нашим энергетическим телом. Рассудочным телом является знакомая нам сущность, с которым мы действуем в обычном мире. Энергетическое тело, от которого мы отдалились, является энергетическим близнецом этой сущности, но не подконтрольным саморефлексирующему рассудку. Оно является, так сказать, нашим шлюзом в бесконечность. Восстановление связи с нашим энергетическим телом необходимо для достижения нашей полноты и эволюционного предназначения. Как я понял со слов ведьм, Нагваль обнаружил, что наилучший путь воссоединения с нашим энергетическим телом проходит через оптимизацию целостности нашего рассудочного тела. Стратегией для достижения этой цели, им было выбрано Тенсегрити. Движения совершались главным образом минуя размышляющий ум, который в своей современной форме рассматривается как главное препятствие между нами и нашей подлинной целостностью.

Эта стратегия показалась мне довольно убедительной, и я погрузился в магические пассы со своим обычным энтузиазмом. На протяжении двух полных дней после вводной лекции, чакмулы инструктировали нас по Тенсегрити. Движения были простыми и легкими. Они напоминали эзотерическую форму кунг-фу. Как правило, для каждого движения нам давали минимум рассудочных обоснований чтобы успокоить ум, не вдаваясь в детали. В этом определенно была единая формула, охватывающая все объяснения, которая исходила от самого Нагваля через ведьм и чакмул:

— Как же можно оптимальным образом действовать и мотивировать себя к изменениям, не задействуя при этом мыслящий ум?

Ответом на это были движения. Безусловно, они не были совсем новой концепцией. Вероятно, йога и цигун развивались с подобным намерением. Но обе эти формы движений, в настоящее время, чаще всего практикуются вне эволюционного и трансцендентного контекста из которого они происходят. Их перехватило движение фитнес по большей части, а их намерение в результате было изменено и ослаблено. Я до сих пор считаю, что эти древние восточные движения имеют мощный эволюционный потенциал, но в прямом сравнении с Тенсегрити они проигрывают в оригинальности и магическом компоненте, который я нахожу таким соблазнительным. Магические пассы невероятно живы и сразу же начинают расширять энергетическое восприятие мира практикующего.

Даже несмотря на огромную разницу между тем, каким я представлял мир Нагваля и каким я его испытал на самом деле во время этой первой встречи, я не был разочарован. Переход к новой части моего магического путешествия был захватывающим и мощным.

* * *

— Тебе представилась возможность поговорить с Флориндой и Тайшей? — спросила Виктория, когда я вернулся в Тусон.

— Нет, не совсем, — ответил я, — все они старались уклоняться от всего личного. Никаких личных вопросов, никаких личных контактов. Акцент ставился исключительно на магических пассах. Конечно, я был заинтересован в этом, но там не было места для такого рода взаимодействий.

Я предоставил Виктории детальный отчет обо всем, что происходило во время семинара, но несмотря на мое заметное возбуждение, она похоже не была склонна присоединиться ко мне в каком-нибудь последующем собрании. В тот момент она интенсивно занялась практикой буддистской медитации и планировала вместо этого совершить несколько молчаливых ретритов. Мы не восприняли это как конфликт или что-то в таком роде. В то время в наших личных системах верований имелись огромные различия в поведении, в терминологии и в практике, но в конечном счете они обе сводились к достижению состояния внутреннего молчания. Насколько мы понимали, основным намерением обеих систем было ввести нас в переживание безмолвного осознания, что давало возможность оказаться в состоянии полного сознания без необходимости размышлять. В буддистской терминологии этот опыт чаще называется состоянием пустоты, поскольку в нем полностью отсутствуют мысли. В мире Нагваля оно обычно относится к ощущению бесконечности. Думаю, что я предпочел термин бесконечность потому, что для моего непросвещенного ума оно означало нечто намного большее, чем пустота. Кроме того, в мире Нагваля путешествие в безмолвии, дорога к бесконечности, казались удивительно привлекательными, магическими и очаровательными. В тот момент мне не приходило в голову, что Нагваль, возможно, собрался сделать небольшой крюк.

Как бы там ни было, все это достаточно мотивировало меня для практики Тенсегрити каждым утром и вечером по три часа в день. Почти каждый месяц ведьмы и чакмулы проводили другие семинары и я не пропускал ни одного. Я ездил на Гавайи, в Калифорнию, Аризону, Нью-Йорк, Испанию и Германию, и много раз в Мехико, чтобы разучивать все большее количество движений, которые впитывались моим телом как губкой.

Спустя несколько месяцев такого насыщения, однажды ночью я обнаружил себя в одном из своих снов, делающим снова и снова совершенно новые, оригинальные движения до тех пор, пока он не стал полностью осознанным. Я понял, что это движение подходило как раз для меня, и после нескольких раз выполнения его во сне, я просыпался и мог выполнять эти движения в бодрствующем состоянии. Таким образом, я стал стараться выполнять его как можно точнее. С тех пор я включил его в свою практику. Я никогда не делал это движение раньше, но оно было похожим на другие магические пассы, поскольку его намерением видимо было перераспределение энергии, в моем случае к средней части тела.

Чем больше я насыщался Тенсегрити, тем больше оно входило в мои сновидения, и все больше индивидуализированных движений стало с течением времени появляться. Казалось, что этой техникой воспользовался собственный интеллект моего тела, и я подумывал о том, что этот эффект был скрытым намерением Тенсегрити. В любом случае, тот факт, что мое тело само создавало магические пассы, без участия ума, только добавили мне уверенности в полноте магических пассов в целом.

Драматических изменений в результате моей интенсивной практики не происходило, но мое тело, а также моя воля, обрели твердость, четкость и решительность, которых не было прежде. К тому времени, я, наконец, встретился с самим Нагвалем, в августе того же года. Я позволил себе самым искренним образом перестроиться при помощи магических пассов. Я стал привержен его миру всей кожей и костями.

* * *

Несколько странные проблемы с автомобилем посреди пустыни привели меня к опозданию на вводную лекцию. Карлос Кастанеда уже начал говорить, когда я открыл дверь и мой взгляд упал на него. Он стоял на небольшом подиуме, примерно в тридцати футах от двери, дальше к задней стороне зала. Это было началом трехнедельного интенсивного семинара по Тенсегрити, на котором он сам будет принимать участие в обучении. Местом занятия был кафетерий колледжа в Калвер-Сити, который оказался свободным в августе и который был достаточно законспирированным для нашего «магического летнего театра». Карлос был энергетическим сгустком. Без какого-либо участия с моей стороны мое восприятие само сделало на нем зум, словно я смотрел в телескоп. Он явно напоминал мне Мигеля из Бандаравелы, но при этом он был заметно ниже и сложен более атлетично. Обильная шевелюра его темно-серебристых волос была по-мальчишески растрепана. На нем были новые белые теннисные туфли, новые темно-синие джинсы Levi’s и голубая рубашка без карманов, которая была безупречно выглажена, возможно даже накрахмалена. Он казался подвижным, невесомым, а на его лице была эксцентричная, озорная улыбка. Он жестикулировал руками, описывая что-то смешное. Он заставил меня подумать о непослушном маленьком мальчишке и старом волшебнике одновременно. А в верхней части лба я заметил два небольших выступа, которые тут же исчезли при повторном присматиривании. На долю секунды он довольно сильно казался похожим на Пана или Мефистофеля, что напомнило мне и о Мигеле. Он был здорово похож на того самого человека, но сбросившего при этом довольно много веса.

Я забыл про все эти мысли, поскольку погрузился в то, о чем он рассказывал.

— Как такое стало возможным, — спрашивал он, — что мы все настолько поглощены самим собой? «Мне, мне, мне, я, я, я» — это все, о чем мы думаем. Мы идем к своей могиле, думая «мне, мне, мне», так ни разу в своей жизни не отбросив все это.

Затем он принялся объяснять, что вся энергетика и осознанность, которая является необходимой, чтобы увидеть то, что лежит за рамками «мне», в настоящее время съедается «летунами», коллективной неорганической сущностью, которая бурно разрастается на особой энергетике, которую мы производим тогда, когда фокусируемся на самом себе в виде обеспокоенности, страха, гнева, отчаяния, зависти и тому подобного.

— Что сделало нас такими убежденными, что мы находимся на вершине пищевой цепочки? — продолжал он. — Как можно быть такими уверенными? Только потому, что мы не осознаем хищника, совсем не значит, что мы не можем оказаться добычей. Насколько сознательными являются курицы в том, что они существуют в основном только для того, чтобы поставлять нам яйца и мясо?

— Мы должны сбежать из курятника, — решительно заявлял он, — и Тенсегрити поможет вам это сделать.

Это было гениально. Идея неорганических «летунов», держащих нас в качестве домашних животных или скота, и издавна препятствующих нам воспользоваться своей энергетикой для раскрытия своего истинного потенциала, была гениальной. Летуны якобы захватили власть над нашим умом, поместив нам туда внутренний диалог под своим контролем. Единственной стратегией для существа, захваченного таким способом, было пытаться делать все возможное, чтобы прекратить этот внутренний диалог, и, набравшись силы, избавиться от этой «чужеродной встройки», как Нагваль называл этих хищников.

— Вот в чем подлинная цель Тенсегрити.

Сценарий был действительно гениальным. Невозможно доказать его ошибочность, так что он так или иначе возможен. Да, в конце концов, не имеет значения правда это или нет — поскольку поддержание хорошего здоровья и бодрости и достижение внутреннего безмолвия в любом случае в наших же интересах. Возможно, это полезнее, или даже проще, привлечь наше намерение для сражения с «чужеродным устройством» вместо того, чтобы просто двигаться к пробуждению своего эволюционного предназначения.

Я сразу же полюбил этого человека — его паноподобное озорство, растрепанные волосы, теннисные туфли и все остальное.

Он был выдающимся рассказчиком, очаровывающим, горячим и увлекающим за собой. Его драматические чувства могли заставлять вас задрожать и наполнить глаза слезами, даже тогда, когда он изображал падение шляпы. Основную часть инструкций давали чакмулы, но Нагваль присутствовал при этом каждый день, помогая в магических пассах, рассказывая, обучая и заставляя нас смеяться.

В фокусе семинара было конечно Тенсегрити, но снова и снова подчеркивалось важность перепросмотра.

— Перепросмотр является обязательным делом. На пути воина ничего не делается без перепросмотра, — повторял он.

Другой повторяющейся темой была безупречность.

— Безупречность важнее всего. Это решимость действовать всегда самым наилучшим образом, где только возможно и еще немного больше. Если у нас нет ничего, что мы описываем как «это слишком для меня!», то мы безупречны. В этом состоянии мы воспринимаем всё как вызов, независимо от того, что именно происходит. Если при этом мы проигрываем, мы не тратим время на сожаление, а продвигаемся дальше. Безупречность — это текучесть. Она не знает сожалений. Мы просто должны оставаться безупречными и выражать наше намерение. Остальное произойдёт само.

Многие компоненты мировоззрения Нагваля связаны с тем элементом восприятия, который он называл «точкой сборки» — области особой интенсивности в нашем энергетическом поле, где происходит восприятие. Он утверждал, что, когда видишь на энергетическом уровне, человек выглядит похожим на светящийся кокон, который достигает размеров, более или менее равных раздвинутым в стороны рукам. Кокон гудит от мириад энергетических волокон или эманаций, а точка сборки выглядит как небольшая область интенсивного свечения на периферии кокона. Восприятие происходит, когда точка сборки совмещает эманации снаружи кокона с соответствующими эманациями внутри. Мир, который собирается таким образом, зависит, естественно, от положения точки сборки.

Видимо, когда мы рождаемся, положение точки сборки является ещё не фиксированным, но благодаря коллективному притяжению она постепенно сдвигается к тому же положению, что у всех нас. Таким образом, все мы разделяем одну и ту же реальность. С течением времени точка сборки сдвигается только лишь во время сна, под влиянием некоторых препаратов, а также в связи с травмой или сильной болью. В остальных случаях она фиксируется на месте нашими близкими и нашим внутренним диалогом. Внутренний диалог является процессом, который постоянно закрепляет позицию точки сборки восприятия.

В конечном счете все учение Нагваля направлено на сдвиг точки сборки контролируемым образом, давая таким образом нам доступ ко всей области возможностей человеческого восприятия, что он понимал как наше право по рождению. Внутреннее молчание является обязательным ключом для освобождения нашего восприятия от своей, так сказать, привычной настройки. Осознанное сновидение, сталкинг, магические пассы и намерение являются необходимыми инструментами для сдвига точки сборки, а искусство сталкинга и намерение также используются и для её фиксации и стабилизации в новом положении. Сталкинг является формой контролируемого поведения, целью которого является создание новой согласованной субъективности, подобной уже действующей. Однако, если, действуя обычным образом, мы лишь притворяемся кем-то ещё, то при выполнении сталкинга мы становимся этим кем-то ещё на самом деле. Отсюда следует, что при подлинном сталкинге требуется отбросить всю свою конкретную идентичность.

Я уже был хорошо знаком и заинтригован дерзким мировоззрением Нагваля из его письменных трудов. Но, услышав его в столь новом и харизматичном изложении, я полностью принял его. Его обаяние, остроумие и вибрирующее присутствие было сродни наркотическому привыканию. Он ничего не требовал и не давал обещаний, но большинство из нас более чем хотели следовать его навигационному курсу. Казалось, что сметены все границы. Все это обещало стать окончательным приключением:

— Навигировать в море осознания? Запишите и меня!

* * *

Во время обратной поездки в Тусон я размышлял о том, что мне так и не представился случай спросить Нагваля о нашей встрече в Шри-Ланке. Но в связи с его постоянным напоминанием об избегании всего личного, в частности какого-нибудь упоминания о личной истории, вопрос, должно быть, слишком уж отдавал самомнением и «мне, мне, мне». Так что я отложил его и стал надеяться, что он сам обратится ко мне спустя некоторое время, когда будет подходящее течение энергии.

Пока я три недели гостил в волшебном царстве Нагваля, Виктория удалилась в четырехнедельный медитационный ретрит. Магия встретилась с буддизмом, когда мы воссоединились в аэропорту Тусона после окончания ее ретрита. Наши точки сборки определенно были в разных положениях. Я коротко постригся и был заряжен на вызов, страсть и решимость. Виктория в сравнении со мной казалась более уязвимой, высокочувствительной и осознанной. Она была открыта настежь, тогда как я был скорее закрыт. Её глаза выразили обеспокоенность.

— Так вот как ты теперь выглядишь? — было её первым вопросом.

Невозможно представить, как мы стали далеки друг от друга. Главной целью обеих наших систем убеждений было достижение внутреннего молчания для достижения чистого пробужденного осознания. И все же, посмотрев в глаза Виктории, показалось что мы разъехались в разных направлениях. Возможно ли, что такие разные пути могут привести к одному и тому же результату?

Между нами пролегла огромная пропасть. Мы не просто провели несколько недель по отдельности. На протяжении почти восьми последних месяцев мы оба стали искренними приверженцами разных духовных путей. Пока Виктория стремилась обнаруживать и успокаивать внутренний диалог, я уже изменил его, и при помощи Тенсегрити я задействовал все тело в своем эволюционном путешествии. Если она хотела убрать свою личность, я больше всего на свете хотел воспользоваться своими правами от рождения. К сожалению, мы оба были жертвами духовного материализма. Каждый из нас явно придерживался твердых позиций и в итоге это привело к конфронтации. В ретроспективе стало очевидно, что мы были обмануты нашими умами. В терминах Нагваля, летуны собирали урожай с каждого из нас.

Несмотря на все это, когда в тот роковой день мы посмотрели другу другу в лицо через пропасть, дух решил вмешаться красивым проявлением личных синхронистичностей, и мы оба прыгнули через пропасть. В конечном счете, между нами существовала глубокая любовь и привязанность, которая и создала синхронистичности и императивно направила к прыжку. Мы отпустили свои верования. Ради любимого человека, буддизм и магия были забыты. Какая освежающая передышка.

* * *

Ситуация изменилась в результате отпускания наших противоречий. Мы гармонично сосуществовали вместе и создали прекрасную синергетику. Все начало работать совместно — мои академические занятия в области познания и сознания, буддистские принципы непривязанности и пустоты, магический настрой, страсть, решимость и вызов мира Нагваля.

Вскоре после этих событий, я получил приглашение принять участие в закрытом практическом занятии с Нагвалем в Лос-Анджелесе. К моему удивлению и радости, Виктория тоже этим заинтересовалась, и приглашение было получено и для неё тоже.

Эти закрытые практические занятия проходили обычно в студии для занятия йогой в Санта-Монике, бесплатно. Почти целый год, я с Викторией прилетали каждые выходные из Тусона, пока летом 1996-го мы не перебрались в Лос-Анджелес. Группа практикующих составляла в среднем около двадцати пяти человек, посвященных в практику Тенсегрити, и она собиралась только по приглашениям. Список приглашенных часто менялся, что держало каждого из нас в напряжении. Иногда выглядело слишком своенравным и жестоким, когда некоторые из нас выпадали из списка, но было бы трудно найти более мотивирующую стратегию для поощрения безупречности и дисциплины. В результате я очень серьезно относился к письменным указаниям Нагваля.

Одним из руководящих принципов был не рассматривать наши с ним взаимоотношения в личном ключе. Он часто начинал занятия, поощряя нас дать ему отправную точку. Потирая руки в предвкушающем ожидании, он начинал спрашивать загадочным тоном:

— Ну, что нового? Расскажите мне! Гм… Гм… Гм… ? — он озорным взглядом оглядывал комнату. — Расскажите мне историю, но без «я» и «мне»? Расскажите мне что-нибудь действительно интересное, что не имеет ничего с вами общего!

Если кто-нибудь набирался смелости стать волонтером, Нагваль часто пользовался тем, что было рассказано, чтобы рассмотреть это или даже развить в тему для занятия. Он бесконечно рассказывал истории, как правило, подчеркивающие человеческую глупость и всеобщее слабоумие социального порядка. Он был великолепным рассказчиком и всегда заставлял нас смеяться, главным образом над самим собой. Другой, часто используемой уловкой было выявление и нападение на наше самомнение, с помощью рассказывания преувеличенных или даже фиктивных историй об одном из нас, что приводило героя в сильное смущение. Например, он мог рассказывать, что якобы знает о том, что Джон мастурбирует каждый день до пяти раз, или что у Джейн большие проблемы в связи с геморроем.

На этих воскресных занятия часто присутствовали ведьмы и другие непосредственные члены когорты, либо инструкторы по Тенсегрити, а сама атмосфера всегда была чрезвычайно заряженной и сильно притягательной. После одного из двухчасовых занятий у каждого из нас происходили заметные изменения на энергетическом уровне. Когда мы покидали студию, у всех нас глаза блестели интенсивным сиянием. Иногда я ощущал сильное покалывание вокруг солнечного сплетения, или давление на уровне основания шеи, не особо отличимое от того ощущения, которое происходит перед сдвигом сознания, вызываемого приемом психотропных препаратов, таких как ЛСД или мескалин. Само только присутствие Нагваля, несомненно, приводило к сдвигу точки сборки восприятия. Естественно, мы старались продлевать это состояние, проводя время вместе с другими участниками занятий и практикуя магические пассы. Вскоре все наши близкие друзья были из этого внутреннего круга практикующих и, особенно после переезда в Лос-Анджелес, мы оказались постоянно погружёнными в этот магический пузырь, удерживаемый силой Нагваля.

В дополнение к воскресным занятиям, почти каждый месяц по-прежнему проводились крупномасштабные семинары по Тенсегрити, в различных местах Америки и Европы, число участников которых иногда доходило до тысячи. Со временем в таких семинарах меня стали привлекать в качестве помощника, главным образом для обеспечения безопасности, что значило ограждать Нагваля, ведьм и особенно Нури, «голубого лазутчика», от любопытствующих участников семинаров. В нескольких случаях мне было предложено обеспечить синхронный перевод выступлений, обычно для немецкого контингента, а во время семинара в Берлине мне была доверена полностью вся логистика. Самые постоянные и непосредственные взаимодействия у меня были с Флориндой, с ней я встречался довольно часто в самых разных проектах.

Мир Нагваля имел четко различимые параметры. Самыми фундаментальными были парадигма точки сборки и хищнический сценарий с летунами. В качестве ответа на все это предлагались поведенческие элементы отказа от коллективного соглашения, безупречности, внутреннего молчания и несгибаемого намерения; туда же входили и практические маневры сталкинга, сновидения и магические пассы. Тканью, которая связывала все эти элементы вместе, было искусство навигации.

Имея привилегию проводить бесчисленные часы внутри мира Нагваля, для меня стало совершенно очевидным, что в его мире ничего не случалось, что не было бы прямым результатом навигации. Все главные действия и решения Нагваля были напрямую вызваны, либо подтверждались навигационными средствами. Несомненно, Нагваль был мастером в навигации, а его ближайшие члены когорты, особенно ведьмы и Нури, служили в качестве дополнительных органов чувств, туннелируя навигационных данные его пути движения. Его намерение могло измениться за эти годы, и это определенно произошло под влиянием его личности и черт характера, но его навигационные маневры я всегда воспринимал как нечто безупречное.

Навигация без компромиссов часто может выглядеть со стороны как капризы, поскольку большинство из нас уже забыли, как воспринимать энергетически и как продвигаться в мире интуитивно. Воспринимая энергетически, мы должны приостановить маркировку и интерпретацию всего что нас окружает. Если нам это удается, мы обнаруживаем себя в калейдоскопе энергетических конфигураций. Некоторые из энергетических конфигураций ощущаются нейтральными, некоторые — притягательными, а другие — отталкивающими. Как навигаторы, мы естественно должны уклоняться от отталкивающих и направляться к притягивающим энергиям, примерно так как действовал я во время перелёта на маленьком аэроплане через систему грозовых штормов на юге Франции. Для определения того, что является правильным, у навигатора есть только он сам и его безупречность.

Насколько я мог видеть, Нагваль был действительно бескомпромиссен. Если становилось очевидным, что чья-то энергетика была не подходящей, он отвергал этого человека, и, если обратное не было продиктовано, как он называл это, навигационным императивом или намерением, второго шанса ему уже не предоставлялось. Одним из главных его устремлений было формирование когерентной группы из «воинов-путешественников». Он был заинтригован концепцией критической массы. Эксперимент с муравьями, на который он наткнулся, показывал, что насекомые будут вести себя хаотическим образом до тех пор, пока их число будет меньше критического порога, который в данном случае составлял примерно пятьдесят особей. Как только достигалась критическая масса, вся группа сразу же становилась организованной и эффективно работала вместе. Нагваль предполагал, что если бы он смог сформировать энергетически когерентную группу практикующих критической массы, то это привело бы к коллективному сдвигу в осознании. Он постоянно экспериментировал с нами, подобно энергетическому дирижеру со своим оркестром. Пока мы практиковали Тенсегрити небольшими группами, он передвигался около и между нами, переставляя наши позиции в комнате, словно мы были шахматными фигурками, до тех пор, пока они не вставали правильным образом. Всякий раз в его присутствии я воспринимал, что его исключительным намерением было совершать навигацию безупречным образом и создавать оптимальные условия для роста нашего осознания, как индивидуального, так и коллективного. Если он не мог заставить его сдвинуться у нас как у группы, то он по меньшей мере хотел вывести нас к «порогу» индивидуально.

Примером такого энергетического дирижирования Нагваля служило сведение Виктории и Ренаты в пару, на основе их цикличности, и Дэвида и меня на основе нашей взаимодополняемости. Он долгое время пытался ввести меня в свой внутренний круг. Каждый мой выход с Флориндой был тщательно спланирован, и я был объединён в пару с мужчиной или женщиной из его ближайшего окружения, но все было безуспешно. Не происходило ничего ни химического, ни подходящего вообще. И вот в такой обстановке, когда я однажды сидел на сцене рядом с Тайшей Абеляр, переводя её речь на семинаре в Берлине, прямо с потолка на пол упала огромная стальная балка, по счастью никого не поранив, но тем самым дав мне понять через холодный озноб, что я и на самом деле им не подхожу. Передо мной, в то время, встала самая настоящая дилемма. Когда я полностью принял для себя мир Нагваля, я также осознавал, что в действительности ему не подхожу. На пике своего энтузиазма, на самом деле я все-таки надеялся, что в конечном счете мне удастся проскользнуть в коллективное сновидение с группой и путешествовать с ними в море осознавания. Моей единственной озабоченностью стало то, что я чувствовал себя не в своей тарелке со своими компаньонами. А путешествовать сквозь бесконечность с неподходящей группой звучит как в самом деле дурное приключение.

* * *

Даже мое отношение к Нагвалю были странно неоднозначным. Не так уж и много из некоторых аспектов в нем мне нравились, и не нравилось все остальное. Их стало больше, когда я стал осознавать в себе раскол.

Одна часть меня частенько расстраивалась из-за него, а другая часть безоговорочно его обожала. Разочарованной частью была моя обычная личность, которая хотела признания, похвалы, особого статуса и поощрения. Она была нуждающейся, саморефлексирующей, неуверенной, отдельной, управляемой рассудком, вкусной летунам частью меня, которая часто возмущалась Нагвалем из-за отказа признать мою «особость». На этом мирском уровне он был подобен главному тренеру, лидеру группы, боссу, и придираться к нему было легко и удобно. Однажды моя спесь довела меня даже до сомнений в его правоте в отношении состава персонала для семинара Тенсегрити. Мы обедали в Версале, обсуждая очень мощный четырехдневный семинар, который только что завершился. Лоренцо Дрейк представил там новую серию магических пассов, и Нагваль похвалил его исполнение.

— Лоренцо был просто великолепен, не так ли? — просиял Нагваль.

— Да, — сказал я, — но меня даже еще больше впечатлил Юлиус. В его демонстрации вообще не было эго, а движения были невероятно точны.

Нагваль просто глянул на меня своими бездонно глубокими глазами, заставив меня утерять на мгновение нить разговора. Но меня понесло. Я никак не мог понять, почему он так сильно обожал Лоренцо, который производил на меня впечатление законченного эгоиста, тогда как Юлиус всегда казался скромным и безупречным, как типичный воин вообще. Я продолжал разглагольствовать о том, почему я думаю, что Юлиус был намного лучшим выбором для представления серии новых движений, пока наконец Нагваль не заставил меня замолкнуть одним сильным взглядом. Атмосфера за столом заметно похолодела и его объятия в заключение нашей обеденной встречи были уже не такими сердечными.

К счастью, эта выходка не привела к завершению моего ученичества. Все, к чему привело мое дерзкое инакомыслие, Нагваль раскрыл репликой в начале нашего следующего группового занятия:

— На всякий случай, если вы не знали: у нас здесь не демократия. Мы идем по курсу не на основе консенсуса, — объявил он с озорным взглядом в мою сторону. Сомневаюсь, что кто-нибудь еще понял, что имелось в виду, но меня поставили на место.

Рядом с Нагвалем и ведьмами вызовом было останавливать суждения, личную озабоченность и саморефлексию в любой форме. В то время ни один из нас не был совершенно готов выйти за пределы своего эго, и в конечном счете мы пересекали и преодолевали именно это. Наиболее заметным выражением этой динамики стала форма коллективной эгомании, которая приобрела внутри нашего небольшого мирка монументальные размеры. Друг с другом мы старались быть самоотверженными воинами в эволюционном поиске путей к освобождению, но как группа мы бессовестно ощущали свою особость. В наших умах мы были избранными, исключительно знающими. Мы были теми, кто готовился покинуть тонущий корабль этого презренно невежественного социального порядка, окружающего нас. Несмотря на все наши усилия, наши внутренние диалоги все равно оставались, но по большей части они замалчивались. Наши умы были полны презрения к социальному устройству, наполнены историями о своей особости, размышлениями как продвинуться в иерархии нашего мифа и надеждами на существование, описываемое Нагвалем. Все эти мыслительные процессы вызывали скорее напряжение, страх и чувство неудовлетворенности, чем спокойствие и счастье, а Нагваль определённо был в центре этих процессов.

Но существовала и другая часть меня, которая с этим не имела ничего общего. Это была мимолетная и неуловимая часть того, что ощущалась скорее как вспоминание, чем аспект моей личности. Или же, возможно, мне нужно бы сказать, что я осознавал эту часть скорее в ретроспективе, чем в тот момент, когда все это происходило. Много раз случалось так, что я общался с Нагвалем через ту, другую честь меня самого. И такое просто зачастую не регистрировалось в моем рациональном уме. Всякий раз, когда мыслительные процессы останавливались, что к счастью случалось довольно часто в присутствии Нагваля, меня захлестывала волна невыразимой любви и благодарности к нему, и все что я мог разглядеть в его сверкающих глазах — безграничная любовь в качестве источника. Особенно после одного из его феноменальных и останавливающий ум речей перед большой аудиторией во время семинара, когда оказавшись в полной тишине и благоговении, я внезапно обнаружил себя в его объятиях, как будто он сошел со сцены. Это были самым буквальным образом секунды вне времени, и я ощутил, как будто нечто необъяснимое происходило, между нами, все это время. Я полностью все это понимал, вообще без всяких мыслей.

Я также помню такие же вневременные события в Версале, во время обеденных собраний или во время случайно произошедших встреч. Однажды Нагваль попросил сесть за его стол и, держа меня за обе руки, втянул в свое видение того, что он называл «колесом времени». Это было, по сути, метафорическое описание его восприятия реальности в качестве бесчисленных параллельных вселенных. Он видел возможность «перепрыгивания канавок», как он это называл. Я понимал это как переключение жизней или вселенных. Его увлеченность мистерией осознания была абсолютно подлинной и чистой, и я снова окунулся в это обоюдное переживание невыразимой любви и безмолвного знания. Он должно быть проговорил около часа, но я не осознал ни одной прошедшей минуты. Во время таких инцидентов я ощущал себя окутанным энергетическим пузырём, который был отгорожен от всего остального. Я никогда не сталкивался с чем-то подобным вообще. Туда ничего не проникало постороннего; казалось, что экранировались даже звуки снаружи.

Другое памятное событие такого же характера произошло всего за несколько месяцев перед уходом Нвгваля. Выполняя некоторые поручения, я проходил мимо универмага торговой сети «Нордстром» в своем районе и внезапно ощутил импульс забежать туда, чтобы купить ко всему прочему несколько шнурков. Они были нужны мне уже давно, но в тот момент всё это пришло мне в голову совершенно неожиданно. В спешке я проскочил вовнутрь, и как только добрался до обувного отдела, сразу же увидел в одном из кресел Нагваля, а мой импульс был настолько мощным, что я буквально плюхнулся в кресло рядом с ним, прежде чем даже поздороваться. Я боялся, что испугаю его, но он не подал виду, что был удивлен. Его узнающая улыбка медленно возникала из очень глубокого места.

— Нагваль… Извиняюсь… Я и не знал… Я просто плюхнулся в это кресло… «Как дела?» —смущенно спросил я, все еще задыхаясь.

Тут же я увидел возле стойки с обувью Талию, держащую в руках пару дорогих модельных туфель. Приветствуя меня, она слегка улыбнулась.

— Талия помогает мне выбрать туфли, — ответил Нагваль.

А потом мы просто сидели там неопределенное количество времени, немного переговариваясь, или даже не разговаривая вообще. Я всё так же дотрагивался до его руки или плеча, когда обращался к нему. Глаза у него были чрезвычайно глубокими и теплыми. Талия не вмешивалась, и в определенный момент я попрощался, встал и вышел из магазина, совершенно забыв о шнурках.

Позже я узнал, что Нагваль почувствовал себя готовым покинуть мир, а он всегда шутил с нами, или мы так об этом думали, что когда он уйдет, то сделает это в своем любимом костюме и в новых брэндовых туфлях. Что определенно ощущалось так, словно бы мое энергетическое тело учуяло ветер этого события и смогло сообщить ему, что мы были ещё не совсем готовы остаться наедине с самими собой.

Последний раз я увидел его на званом обеде в доме на Пандора-авеню, на котором он был вместе с Флориндой и Тайшей. Несколько учеников исполняли скетчи «магического театра» для всеобщего развлечения перед обедом. Все скетчи сочинялись исполнителями и всегда подчеркивали глупость и слабоумие социального порядка, и одержимость самим собой человеческого ума. Никто их них не был профессиональным актером, так что магический театр представлял собой хорошую практику в сталкинге и смирении.

Обед был роскошным и полезным для здоровья. Флоринда и Тайша готовили его весь день. Сахар был абсолютным «нельзя» в мире Нагваля, так что я был особенно рад, когда Флоринда после еды отвела меня в сторону и поделилась со мной своим секретным запасом шоколада. Она не очень-то следовала правилам, и видимо не только со мной.

Последний из таких вневременных моментов случился немного позднее, тем же вечером. Нагваль отвел меня в угол, и как только пузырь сомкнулся вокруг нас, он стал задавать самые необычные и неожиданные вопросы о карме, проклятиях, искуплении, смерти и даже о боге. Я был просто ошеломлен и со мной случился глубокий когнитивный диссонанс. Это были такие концепции, которые я не мог даже представить, что они входят в часть его словаря. К счастью, его вопросы были по большей части риторическими, и он отвечал на них сам. Я просто не знал что сказать. Но, как и всегда в такого рода событиях, я ощущал, что поверхностная коммуникация почти не имеет значения, поскольку происходит нечто другое, что я не мог охватить своим сознанием. Потребовалось не так много, чтобы я замолчал и, следовательно, смог связаться с Нагвалем другим способом. Объяснить это всё можно ещё более подходящим образом: внутреннее молчание позволило выйти на поверхность совершенно другую часть меня. Эта другая часть меня была полностью в синхроне с Нагвалем, а знание просто было общим, а не разным друг у друга и поделённым на части.

* * *

Нас не ставили в известность о быстро ухудшающемся здоровье Нагваля, но нам должно было быть вполне очевидно, что дело подходит к концу. Но мы ничего не понимали. Мы просто воспринимали его как должное, точно так же как мы это делаем со всем и всеми в своей жизни. Его частые реплики о том, что его время заканчивается, мы понимали просто как учебный ход чтобы держать нас в тонусе. Дэвид и я несколько раз приходили в его дом, но Нагваль больше уже не появлялся из своей части дома, и мы вместо этого проводили время с ведьмами. В последний визит Флоринда дала мне экземпляр «Магических пассов», последней книги Нагваля, который он подписал для меня:

Феликсу,

Не теряй шаг никогда,

Карлос Кастанеда

За несколько месяцев перед этим я, наконец, получил свое новое имя — Феликс, означающее, что я наконец перерос свою прежнюю личность и стал частью магической семьи, к лучшему или к худшему. В выборе Феликса в качестве имени для меня был очень много из присущего Нагвалю чувства юмора и его навигационного режима работы. Видимо, он не забыл нашу встречу в Бандаравеле и даже вспомнил имя попугая, переданного ему на попечение. Однажды я спросил об этом Флоринду, и она подтвердил это так равнодушно, что я не уверен в том, не прикалывалась ли она надо мной таким образом. Она не захотела останавливаться на этой теме, но упомянула, что на самом деле мое новое имя Нагвалю предложила Нури. Взять новое имя и пытаться жить с его намерением является удивительной и сильной вещью. Феликс означает «счастливчик», и я посчитал его красивым подарком, который я поклялся никогда не предавать.

Когда я видел Нури в последний раз, она подарила мне швейцарские часы в знак признательности за мою службу по её охране, с так много значащим для меня все это время посвящением. Это было в конце семинара, и у меня не было времени развернуть подарок, пока я не вернулся домой уже поздно ночью. Когда я наконец открыл коробочку и достал часы, стрелки показывали без пяти минут двенадцать. Должно быть это был её прощальный подарок.

* * *

Для постороннего будет сложно понять, каково некоторым из нас было видеть, что этот миф подходит к концу. Если только сам я ощущал себя окруженным магическим энергетическим пузырем во время своих встреч с Нагвалем, то вокруг всех нас было постоянное энергетическое поле — всё время, пока миф оставался живым. Его интенсивность нарастала так постепенно, что я никогда не осознавал полностью его силу и размеры. Только когда умер Нагваль и поле схлопнулось, мне стало ясно, насколько оно было сильным. Наиболее заметным элементом этого энергетического поля была невероятная распространенность синхронистичностей. В ретроспективе, вся моя жизнь в то время казалась написанным сценарием. Жизнь была такой гладкой, как будто она была уже отрепетирована. Знаки, предзнаменования и все мыслимые навигационные указания были повсюду. Если я собирался повидаться с друзьями, то для меня считалось само собой разумеющимся, что имелось свободное место для парковки или оно только что освобождалось прямо перед домом, когда я туда подъезжал. Или подумав о ком-то, почти сразу же раздавался телефонный звонок именно от этого человека. Всё вокруг говорило со мной. Крики птиц, карканье ворон, рекламные щиты, номерные знаки, вообще всё могло предстать в моем поле восприятия так, чтобы подчеркнуть мысль или подвести к действию, всегда придавая ему совершенный смысл. Это был прекрасный танец с реальностью, и подсознательно я считал это результатом моей выросшей личной силы.

Но это было не так. Когда умер Нагваль и ушли ведьмы, поле схлопнулось и ничего похожего не осталось. Музыка кончилась. Танец завершился. Я был сам по себе, или почти сам по себе. Все вместе мои коллеги по ученичеству не смогли вернуть ту музыку, не смогла и Кэрол Тиггс, которая осталась и после. Жизнь, конечно же, продолжалась, и я просто позволял импульсу взрыва нести меня. Что же касается навигации, то, похоже, мне пришлось начать с нуля. В отличие от ощущений брошенного в воду и вынужденного плыть, я чувствовал себя вовремя вышедшим из воды, вынужденного двигаться дальше пешком. Это было приземление ковра-самолёта. Ковра уже не было, вернулась земная тяжесть.

И я держался за несколько вручную написанных слов на внутренней стороне обложки книги:

— Не теряй след, никогда!

Глава 14 Конец определенности

Перевод © Ariane, 2012

Несмотря на то, что полную луну больше не было видно из окна квартиры Дэвида, она освещала снаружи все. Листья большого дерева у дома блестели в серебристом свете, в то время как вечерний бриз нежно проплывал сквозь них. Я знал, что этой ночью стая попугаев, гнездящихся под этой листвой, будет неугомонна. Крыши, дома, даже машины, быстро несущиеся по автостраде слева от меня – все отражало загадочный прохладный свет, падающий на наши лица. Воздух казался необыкновенно светящимся. Я инстинктивно глубоко вдохнул. Какой великолепный вечер.

Дэвид был погружен в тишину довольно долго.

Мое тело хотело потянуться и сделать несколько движений Тенсегрити после почти неподвижного сидения, которое показалось вечностью. Но уже становилось поздно, и мне предстоял долгий путь за рулем.

«Ну, Дэйв, мне пора», — сказал я, выбираясь из кресла. Я подошел к открытому окну, все еще дивясь светящейся красоте ночи.

«Было так здорово снова тебя повидать», — сказал я из самой глубины своего сердца.

«Взаимно, взаимно», — Дэвид многозначительно кивнул.

Он тоже поднялся, и мы обнялись на прощанье у дверей.

«Нам следует оставаться на связи», — предложил я.

«Абсолютно», — Дэйв снова кивнул.

«Спасибо за чай и за все», — вдогонку ему бросил я, спускаясь к лифту.

«Конечно».

«Пока».

«Передай мою любовь Кармеле».

«Передам, пока».

* * *

Лифт открывается с громким «бинг», и я вхожу внутрь. Пол кажется эластичным, побуждая меня пару раз подпрыгнуть вверх. Я улыбаюсь. Легкий толчок и едва ощутимое чувство невесомости, как только лифт начинает движение. И снова «бинг»: двери открываются на первом этаже. Розовые рамы вокруг стеклянных дверей впереди меня. Глубокий вдох флуоресцентного воздуха на улице. Луна надо мной. Я смотрю вверх, прищурившись.

Моя машина: большая, белая, дружелюбная, знакомая. Еще «бинг» — в напоминание мне пристегнуть ремень. Тихо кочусь мимо пустых улиц. Улицы все больше. Много машин. Ночной воздух дует из окна. Приятно. Следуя вверх по склону, выезжаю на возвышающееся шоссе. Океан лежит вдали справа от меня, освещенный луной. Просторный. Другой океан – скопление городских огней слева. Много машин. Разные формы и огни. Десять полос. Красиво. Невероятно красиво. Все вокруг дышит свечением: здания, стенды, склоны холмов. Теперь восемь полос, мягко изгибающихся. Мотоцикл быстро проносится мимо. Бодряще. Рев. Так много звуков – все слились вместе, меняясь, постоянно меняясь. Моя рука играет с ветром за окном, направляя воздух мне в лицо. Вот океан исчез. Лишь огни. И несколько звезд. Горы далеко слева. Лабиринт эстакад в изобилии огней. Так красиво. Индустриальные пейзажи, дышащие свечением. Длинные расстояния, прямые. Быстрое движение. Бодряще. Свободное парение. Глубокое дыхание. Знаки. Время свернуть. Замедляюсь. Останавливаюсь. Тишина. Лишь тиканье светящихся указателей. Пустые улицы. Уличные огни. Места общепита. Торговые центры. Тихие улицы. Пышные сады. Дом. Тишина. Глубокая тишина. Шаги. Свет внутри. Кармела улыбается. Обнимаю ее счастливо.

* * *

Моя встреча с Дэвидом была монументальным событием. Все сходилось просто идеально, чтобы продемонстрировать наибольший когнитивный диссонанс в моей жизни. В результате можно сказать, что мой разум потерял свою опору и никогда уже не стал бы прежним. Ни одно откровение Дэвида нисколько не было реальным сюрпризом. Это были острота и точность, а в особенности время и обстановка происходящего добавляли определенную долю магии и силы. Я прекрасно осознавал, что Нагваль поддерживал близкие и сексуальные отношения с близкими женскими членами его группы, в то время как сам проповедовал нам воздержание и целибат. Я всегда предполагал, что большая часть его истории содержала в себе внушительный объем творчества, и творческое намерение было призвано, дабы приукрасить факты. У меня были проблемы с этими особенностями, включая менее трансцендентные аспекты его целей. Но пока все эти элементы были всего лишь предположениями, спекуляциями и обвинительными несоответствиями, они легко подавлялись и забывались.

Однако, когда Дэвид связал все это воедино, подпитывая деталями и фактами, появилась подробная и связная история. В этой истории неизменно нарушалась всякая этика, и с обычной точки зрения, ничего хорошего не могло выйти касательно Карлоса Кастанеды. Точка.

Итак, с практической точки зрения, история Дэвида, осветившая земные аспекты мира Нагваля, была правдой. Но также правдива была и моя история – весь тот опыт за годы дыхания магией, практическая ценность перепросмотра, Тенсегрити, безупречности, намерения, и, прежде всего, возбуждение и радость навигации в гармонии со вселенной. Сама квартира все еще пропитана памятью многих часов занятий магическими пассами и магическим театром. Она все так же сочилась ароматом лет несгибаемого намерения и моим глубоким стремлением к трансформации. И величественно восходящая полная луна в щедром жесте духа, служила увеличительным стеклом, восклицательным знаком, подчеркивающим этот уникальный шанс, словно удерживая его на месте.

Шанс, конечно, каким бы противоречивым он ни казался нашему двойственному уму, позволял обеим правдам существовать, оставляя определенность позади; дабы эти две непримиримые истории сформировали столбы врат в тишину и свободу; дабы пройти сквозь них дальше. Конец истории.

«Спасибо!»

* * *

Даже несмотря на то, что этот случай вызвал самый длинный период устойчивой внутренней тишины и спокойствия из всех, когда-либо мной испытываемых ранее, он не отпускал меня. Нагваль и его поле магической силы были уже в прошлом, и я ощущал серьезное бессилие. Но ничто не было забыто. Так же, как и все предыдущие годы, я продолжал ежедневно заниматься Тенсегрити, и я старался быть безупречен во всем, что делал. Никто меня не проверял и не подгонял. Просто казалось, что это был наиболее естественный и эффективный способ существования. Я был невероятно сбит с толку; возможно, даже разочарован после восемнадцати лет целеустремленного поиска, но я все еще был отчаянно непреклонен. Просто, я не знал, ради чего. Возможно, «просто так». Нагвалю бы это понравилось.

Правда, когнитивный диссонанс, вызванный случаями в квартире Дэвида, привел мое ученичество к определенному завершению. Я ощущал себя другим. В моей жизни появился элемент спокойствия, неведомый мне ранее. Внешне моя трансформация проявлялась в качестве нового имени, новой жены, новой работы, нового дома и даже новой машины.

Виктория и я постепенно разошлись после переезда в разные квартиры по прибытии в Лос-Анжелес. Изначально, мы все еще встречались время от времени, что, кстати было довольно волнующе после десяти лет нашего брака. Я забирал ее или она меня, а после ужина или кино мы приглашали друг друга на пресловутую «чашечку кофе». Но со временем она переехала к женским воинам Нагваля; у обоих из нас внимание было всецело направлено на движущие силы нашего магического мира. В итоге эти силы необратимо разделили нас – как минимум, в традиционном смысле. На глубоком уровне, однако, нам удалось сохранить связь. Мы продолжали делиться друг с другом навигационными историями еще многие годы, и дальнейший вклад Виктории с ее неизменным поддерживающим намерением всегда был бесценным для моего путешествия.

* * *

Вскоре после переезда в Лос Анжелес я приступил к изучению восточной медицины – сначала ради любопытства, затем с возрастающей страстью. Изначально я планировал работать в направлении академического обучения в сфере когнитивной психологии, но красота энергетической парадигмы, на которой была основана восточная медицина, а в частности акупунктура, вскоре затмила мое восхищение психологией и познанием. Кэрол Тиггс была иглотерапевтом, и некоторые из моих учеников также изучали иглоукалывание. Это был естественный шаг. Иглотерапевт работает с энергетической матрицей, лежащей за физическим телом; со временем это значительно улучшает восприятие энергии, что как раз и являлось краеугольным камнем моего нового взгляда на мир.

Кармела сначала была просто младшим студентом, поймавшим мое внимание своей явной цикличностью с Ренатой, Викторией и Кэрол Тиггс. В то время в моем мире это было значительным открытием, и я был вынужден отреагировать на него. Моим первичным импульсом было привлечение Кармелы в наш миф при помощи приглашения ее на семинар. Но у меня не были и мысли о том, как сделать это. На тот момент мы даже не встретились взглядами, и я понятия не имел, как можно было обосновать свое приглашение. Мне также пришла идея о том, чтобы соблазнить ее магическим образом, в качестве задания для воина, так сказать. Это казалось обычной практикой в мире Нагваля, когда дело касалось набора женских воинов. В то время я определенно не был в настроении заводить социальные отношения – романтические или сексуальные. Я ощущал всю полноту моего искреннего стремления относительно магической группы. Было невероятно страшно и больно пытаться трансформировать наши отношения с Викторией. Так что, выражаясь терминами Нагваля, единожды в жизни, мне была нужна женщина так же, как дыра в голове.

Соблазнение Кармелы с целью ее привлечения в миф и правда казалось интригующим, но я не оставлял себе ни малейшего шанса. Она была привлекательной молодой женщиной на шестнадцать лет младше меня, и она как раз недавно вышла замуж. Я видел ее раз в неделю на единственной лекции, и пока она даже не знала о моем существовании. Я решил, что это задание требовало усилий настоящего мага, а не просто подражателя, который только и заботился о том, чтобы соблазнить молодую красивую женщину. В итоге я выкинул эту затею из головы.

Однако, намерение имело свои планы, и организовало для нас последующий семестр вместе, где мы стажировались в одной смене в аптеке клиники университета по предмету растительной фармацевтики. Этот предмет был обонятельной страной чудес с сотней экзотических трав, источающих разнообразие ароматов, слившихся в благоухающей симфонии, наполнявшей весь университет. Сначала я пришел учиться ради любопытства, думая пройти лишь несколько вводных курсов по теории меридианов и энергетики восточной медицины, но чарующий аромат, доносящийся со стороны аптеки, был настолько пленителен, что я остался на полный четырехлетний курс.

Мы с Кармелой выписывали рецепты для клиники, взвешивая, измельчая, просеивая и исследуя травы совместно, так что знакомство произошло само собой. Я был несколько поражен ее теплоте, когда мы впервые заговорили. В ней не было ни следа притворства, и мне она чрезвычайно понравилась. Вскоре мы стали друзьями. Однажды нам поручили специфическое совместное задание по разрезанию множества земляных червей на мелкие кусочки. Кроме растений, китайская медицина применяет и различные минералы, в том числе и элементы животного происхождения. Земляные черви иногда используются в качестве ингредиента в формулах для снятия жара и понижения кровяного давления. Так как длинные черви в заварочном чайнике могли бы не понравиться ничего не подозревающим пациентам, черви обычно измельчаются, дабы лучше смешаться с другими составляющими формулы.

Случилось так, что Кармела и я сидели на двух низких стульях в заднем углу аптеки, старательно разрезая червей ножницами, смеясь и отпуская шутки над нашим странным заданием. Наши тела едва касались друг друга, и особенность этой ситуации создавала собственный магический импульс. На одном уровне мы ощущали себя детьми, играющими в песочнице, делая запрещенные вещи, но на другом уровне мы были крайне довольны, желая, чтобы это задание длилось вечно.

«Мне нравится резать червей с тобой» — сказала Кармела невинно с широкой улыбкой.

«Мне тоже», — ответил я после недолгой паузы – «очень даже».

Вскоре мы были неразделимы в течение нескольких часов еженедельно, когда у нас был общий учебный план. И вот, однажды, во время разговора о практике на теле, мы согласились как-нибудь поработать друг с другом. Это была обычная практика среди студентов акупунктуры, так как различные формы работы на теле – Шиатсу, Реики и Туина являются частью восточной медицины. Мы оба являлись лицензированными массажистами с регулярной базой клиентов, и ни раз передавали друг другу сокурсников для сеансов. Потому, хотя бы поверхностно, не было ничего экстраординарного в том, что Кармела согласилась прийти домой ко мне днем в четверг, сразу после лекций, на сеанс Шиатсу. У меня для этого была специально оборудованная комната, отделенная от жилой части квартиры, а я был профессионально одет в белую рубашку и белые брюки, когда она приехала. Почему-то мне показалось, что она не появится, но она прибыла точно вовремя.

Я разработал свой собственный подход в работе на теле, сочетая элементы точечного массажа, Шиатсу, Реики, и я предоставил все, что имел, как можно более профессионально и безупречно. В следующий четверг Кармела ответила взаимностью, и вскоре четверг стал моим самым любимым днем недели. После каждой сессии мы обнимались на прощанье, и каждую неделю объятия становились все дольше. Прошло несколько месяцев, и нам казалось, что мы не знали, что происходило между нами. Так было до того четверга, когда после особенно долгих объятий наши губы как бы случайно соприкоснулись. Мы тут же отшутились, и далее общались, будто этого и не было вовсе. Но в течение нашего следующего сеанса, потеряв контроль, я рефлекторно поцеловал пальцы ее стопы, пока вытягивал ее ногу. Она не оттянула их обратно и, в результате, весь профессионализм, разум и благоразумие вылетели в окно. И это было большое окно. Я схватил ее со стола, нагую под простыней, и понес ее наверх, в свое логово, где мы нарушили все правила.

Неделями позже мы отправились в инипи (*древнейшая техника североамериканских индейцев, суть которой в духовном очищении), организатором которого был индейский лекарь высоко в горах Санта Моники. В ту ночь не было луны, а глубина и великолепие просторов, усеянных звездами, встретившими нас после церемонии, были просто неописуемы. Очищающая церемония была насыщенной, и мы чувствовали себя чрезвычайно осознанными. Ночь была кристально чистая и холодная на этой высоте, потому тепло быстро покидало наши тела. Когда мы оделись, я передал Кармеле свою мягкую кожаную куртку, чтобы согреть ее. Конечно, та была слишком велика для нее, и она выглядела совершенно очаровательно. Мое сердце широко раскрылось, и волна сильнейшей тоски охватила меня, когда я прижал ее к своей груди. Душистый дым церемонии все еще покрывал ее кожу и волосы. Я чувствовал запах кожи и полыни, а также чистый сладкий аромат ее дыхания, когда мы поцеловались, прижавшись еще ближе друг к другу. В этом вечном первобытном моменте на вершине горы все было наполнено – мы ни в чем больше не нуждались. Моя любовь становилась все больше.

Этого определенно не было в книге. Из того, что было известно мне, воины не падают жертвами личных любовных отношений. Все, что воин намеревает и чувствует, так это безграничную любовь к ближним воинам, пока они все вместе смотрят в лицо бесконечности, плечо к плечу, свободные и готовые столкнуться с неизвестным. Или же это роман, который воин имеет с самой землей, пока его глаза открыты на истинную природу вещей. Но переполняющая любовь, которую я чувствовал к этому невероятно красивому восхитительному маленькому существу в моей большой кожаной куртке – ее не было в книге. Я был точно уверен в этом.

Неужели я уже потерял свой шаг?

Но даже когда я раздумывал над своей судьбой и непостижимыми действиями намерения, земля все больше уходила из-под моих ног. В течение недель с Кармелой, мы все больше погружались друг в друга и выныривали из книги; Карлос Кастанеда ушел, и книга была закрыта.

Что теперь?

* * *

Наш миф взорвался, и как только пыль улеглась, я оказался живущим с Кармелой в маленьком домике в районе Лонг Бич; выгуливал двух ее больших собак трижды в день. Пузырь лопнул, и я больше не мог видеть магию. Я потерял свой импульс и направление, и мне приходилось собирать себя заново каждый день. Наша группа практикующих вскоре разошлась, став жертвой битв силы и прочих безумий. Осталась лишь малая группа друзей: им тоже пришлось перестраивать свои жизни. Кармела, которой удалось добиться гармоничного расторжения брака, была все такой же милой, любящей и поддерживающей, насколько это бывает возможно. И я был полон решимости сделать ее счастье своей новой целью. Казалось, мое звено с намерением исчезло. Я больше не имел осознанного навигационного восприятия и в редкие моменты ясности я выбирал из самой глубины своего сердца просто тайно следовать за Кармелой. Без всяких вопросов и ожиданий.

Это правда был конец того меня, которого я знал.

То была вся моя взрослая жизнь и в особенности восемнадцать лет, которые я прожил, управляемый принципами и догмой. Мои мир прежде был полон мнений, убеждений и правил. Даже не всегда следуя всем плюсам и минусам своей системы верований, я всегда знал, что было верно и неверно. Я не знаю, как Мона и Виктория могли смириться с моей праведностью и догматическими устремлениями. Никогда прежде я не смел оставить свои верования и не подчинялся никому, включая Нагваля. А теперь, неожиданно и без каких либо требований со стороны, я целиком и полностью сдался во власть Кармелы, куда бы она нас не повела. Это просто случилось. И то, что выглядело как сцена поражения и неудач, как предполагали многие мои бывшие соратники по пути, оказалось одним из наисильнейших решений в моей жизни.

Не то, чтобы имелись проблемы в самом лидерстве Кармелы. Мы были словно две стороны одной монеты и жили вместе в полном отсутствии разногласий. Она оставила все, чтобы сделать меня счастливым, и единственный случай, когда мое новое отношение было проверено на прочность, случился, когда я однажды пришел в возбуждение по поводу покупки нового мотоцикла.

«Я думаю купить новый мотоцикл» — начал я, пока мы ужинали. «Знаешь, я взял велосипед сегодня с собой на ремонт, и пока я ждал, то увидел в выставочной комнате новенький мотоцикл особого выпуска – Honda Shadow. Это мечта, нереально красиво. Я бы хотел показать его тебе завтра».

«Конечно», — ответила Кармела с улыбкой, — «я и не знала, что ты хочешь новый мотоцикл».

«Ну,» — здесь я тоже улыбнулся – «возможно, нам он не так уж и нужен, но подожди, пока ты его увидишь. Тебе он понравится. Я гарантирую это».

На следующий день на пути к мотоциклу мы проехали большое местное агентство Chrystler по продаже автомобилей. Кармела указала на серебристую новую модель LHS, заметно выставленную на обозрение.

«Смотри», — сказал она, — «разве это не та машина, которая тебе так понравилась, когда мы взяли ее на прокат в прошлом месяце? Помнишь? Когда мы были в Сан Франциско на семинаре Тенсегрити?»

«О, да» — ответил я. «Ты бы хотела ее посмотреть?»

«Конечно, почему бы и нет?» — Кармела выглядела возбужденной.

Нам обоим и правда безумно нравилась машина, на которой мы отправились в путешествие по северной Калифорнии после семинара.

«Здравствуйте, я Грег; дайте мне знать, если у Вас возникнут вопросы».

У нас едва была минута, чтобы осмотреть машину, прежде чем появился менеджер, и он не ждал наших вопросов. Без каких-либо серьезных намерений мы в итоге какое-то время игриво торговались с Грегом.

Он испробовал все свои привычные фразы и приемы, и в конце концов спросил:

«Хорошо, какова Ваша окончательная ставка? Сколько Вы готовы платить ежемесячно в течение трехлетнего кредита?»

Не особо думая, я назвал сумму на одну сотню долларов меньше той, к которой мы в итоге пришли. В основном, я хотела закончить игру. Волна раздражения прошла по его лицу.

«Позвольте мне посмотреть, что я могу сделать». Его улыбки теперь не было, когда он выходил. Я посмотрел на Кармелу, немного хмурясь.

«Похоже, ты думаешь, нам стоит купить машину вместо мотоцикла».

«Пусть будет, как хочешь ты, любимый» — ответила она, лаская мою руку. «Мотоцикл тоже хорошо».

Без тени сомнения стало очевидно, что она бы предпочла, и она была права. Новая машина была нам гораздо нужнее мотоцикла.

«Посмотрим, что он нам предложит». Я старался ни о чем не думать до возвращения Грэга.

Но его лучистая улыбка и большие пальцы, поднятые вверх, когда он появился перед нами, резко прекратили мою мечту о мотоцикле.

«Она ваша, ребята», — доложил он. «Не думал, что у нас это получится, но…» — здесь он прибежал к длинному рассказу, который был призван вызвать в нас чувство невероятной удачи и уникальности.

Конечно, мы знали игру, но после подсчетов мы поняли, что это и правда была удачная сделка. Случилось так, что мы так и не доехали до мотоцикла, вернувшись домой на новой машине.

«Смотри, разве это не та машина, которая тебе так понравилась, когда мы взяли ее на прокат в прошлом месяце?» — все, что она сказала.

Мне нравилась эта новая динамика, и я отпраздновал ее, повесив знак над своим столом. Он гласит жирными красными буквами: «Кармела рулит!».

* * *

Лишь несколько месяцев назад я был свирепым воином, охранявшим ведьм и посещавшим секретные магические встречи с Нагвалем. Я готовил себя к тому, чтобы покинуть этот разбивающийся самолет существования, чтобы ориентироваться в море осознания и параллельных вселенных. У меня не было ничего кроме презрения относительно социальных устоев, в частности романтических отношений. Я переживал один длинный люцидный сон, качавшийся на волнах синхронностей и магии.

А теперь?

Все мои убеждения и уверенности ушли. Я чувствовал, что больше ничего не знал. Я не мог даже продумать обычные ежедневные заботы. У меня не было энергии на сновидения, не было ни планов, ни амбиций. Единственной точкой отсчета в моей жизни тогда была Кармела, которую я бережно любил. Многие годы Нагваль не одобрял и жестко высмеивал обычную любовь, что приводило к разочарованию во многих отношениях между людьми, включая мои отношения с Викторией. Когда дело касалось любви, он искажал это понятие с презрением и насмешкой. И даже несмотря на то, что теперь он ушел, это настроение относительно любви все еще было сильно во мне, и иногда я не мог не задаваться вопросом, не скатился ли я назад, не потерял ли свой шаг.

В результате я не был ни счастлив, ни несчастен в те дни.

Я просто был.

Глава 15 Намерение бегущей волны

Перевод © Ariane, 2012

Конечно же, Нагваль был прав. Определенно, было что-то не так в той любви, что запросто превращается в ненависть – наподобие «я люблю тебя, если ты любишь меня», что знакомо нам всем: эта нуждающаяся и особенная любовь, которая цепляется и желает обладать. Он предлагал нам вместо этого рассмотреть безусловную любовь, или, как он называл это – истинную привязанность безупречного воина. Он безжалостно подталкивал нас выписать друг другу «карт бланш любви». Но в то время как его руководство касательно всех других аспектов пути воина всегда было необычайно сильно, я не нашел такого же положения вещей относительно понятия безусловной любви. Элемента сердца странным образом не хватало в нашем магическом королевстве. Конечно, была страсть к свободе и к раскрытию нашего истинного потенциала. Была даже идея пробуждения самоотверженной любви к нашим товарищам-воинам, ведь мы все готовились встретиться лицом к лицу с бесконечностью. Правда, всегда присутствовало презрение ко всяким социальным порядкам. Сострадание отсутствовало в словаре магов. Я никогда не ощущал решительного толчка в своем сердце, чтобы раскрыться безусловно, позволяя полной и превосходящей все любви течь сквозь меня.

Интересно то, что сердце никогда особо не выделялось и в Тенсегрити. В нашей попытке перестроить и перераспределить энергию по телу сотнями различных магических пассов мы по большей части игнорировали сердце. В энергетической парадигме восточной медицины имеются пять отдельных энергетических центров, управляющих всеми физиологическими и эмоциональными процессами, и довольно большая часть Тенсегрити имела дело с балансированием и укреплением этих центров. Я провел бесчисленные часы, выполняя движения, предназначенные для зарядки центров, отвечающих за такие психологические функции как сила воли, отвага и уверенность, устойчивость и упорство, возможность отпустить. Но совсем немного движений фокусировалось непосредственно на сердце и сопутствующих эмоциях радости, любви и сострадания.

Очевидно, этот особый акцент или даже его отсутствие, оставил отпечаток на многих из нас, на учениках. Говард Ли, опытный целитель и мастер Кун-фу, многие годы был учителем Карлоса Кастанеды по боевым искусствам. Нагваль даже посвятил одну из своих книг «Огонь Изнутри» Говарду:

«Я хотел бы выразить свое восхищение и благодарность великолепному учителю Говарду Й. Ли за помощь в восстановлении моей энергии и обучении иному для нас пути к полноте и благополучию»

Естественно, многие из нас познакомились с Говардом, не скрывающим свое наблюдение за тем, как все практикующие Тенсегрити, кого он встречал, имели проблемы с энергией сердца, представляющие собой либо застои энергии, либо ее дефицит. Его наблюдение не относилось к физическому сердцу, но имело отношение к сущности сердца, узнаваемой в медицине энергии. Проще говоря, у нас у всех, так или иначе, сердце было закрыто.

Кэрол Тиггс, единственный член узкого круга Нагваля, оставшийся позади, чтобы тренировать группу учеников и продолжать обучение Тенсегрити, объявила о значительной перемене в намерении и практике вскоре после смерти Карлоса Кастанеды. По словам Нагваля, его единственной мотивирующей силой всегда был страх – страх потерять связующее звено с намерением. Его ужасала возможность потерять след и выпасть обратно в жизнь отделенным от источника. В его понимании мы, будучи воинами на пути к полной свободе, имеем ограниченный запас времени, что мы способны легко выпасть из поезда и никогда не догнать его. На этот случай его движущей силой должен был быть страх.

Здесь Кэрол значительно не соглашалась с Нагвалем. Она прилагала невероятные усилия, представляя любовь в качестве мотивирующей силы для тех, кто продолжает идти путем воина: любовь к жизни, любовь к свободе и любовь к самой любви. Занятия Тенсегрити приобрели новый акцент; даже строгое презрение к обычной любви и привязанности было оставлено позади.

Я чувствую, что важно видеть наши обычные любовные отношения без самообмана такими, какие они есть на самом деле: питаемые биологическими императивами, по своей сути эгоистичные, собственнические и несовместимые. Но, несмотря на все это, они также могут нести в себе зерно пробуждения любви, являющейся сущностью самой жизни. Правда, робкие попытки выбраться из этой обычной любви в стремлении отправиться на поиски чего-то настоящего могут оказаться ошибкой по типу «вместе с водой выплеснуть ребенка». Нам стоит хранить ту малую часть несовершенной любви, что мы находим в себе, намеривая ее расцвет и отпуская все, что стоит на ее пути.

* * *

Выплеснул ли Нагваль ребенка с водой? Была ли брешь в его учении в виде того, что он не раскрыл нам сердца?

Я не знаю. Я не могу видеть его в терминах верно-неверно. Мне он виделся силой природы, пробудившей меня от мелкого предсказуемого сна и взявшей меня в путешествие осознания с бесконечными возможностями. И возможности требуют совершения выбора. Возможно, открытие сердца – это выбор, который нам следует сделать самим. Путешествие воина определенно должно следовать пути с сердцем, но этот путь может оказаться не путем сердца.

По словам Нагваля, путь с сердцем – это путь, способствующий радостному путешествию; это путь, с которым мы слиты воедино, путь, который делает нас сильными. И только на пути с сердцем мы проявляем все самое лучшее.

Он пишет: «Именно решительный выбор пути с сердцем отличает воина от обычного человека. Он знает, что у его пути есть сердце, когда он слит с ним воедино, когда он переживает величайшее спокойствие и наслаждение, идя по нему».

Без тени сомнения, следование пути с сердцем – это единственный путь, но в зависимости от склонностей и намерения человека, он может вести в различных направлениях. В конце концов, путь Нагваля смело вел его к цели ухода из мира целостным и воспринимающим существом. Он воспринимал нашу реальность как коллективное сновидение и видел возможность перейти в отдельное коллективное сновидение в качестве группы. Будучи совершенными сновидящими, он и его партия жили в мире параллельных вселенных, и даже если эта попытка была крайне дерзкой, она не казалась невозможной.

Я был восхищен и заинтригован намерением Нагваля, но я его не разделял. Он повел меня в беспрецедентное путешествие осознания и понимания, но в глубине моего сердца не было интереса в увековечивании своей индивидуальности. Мое собственное путешествие, даже мои занятия сновидением, сформировали мое намерение иначе. На протяжении многих лет мне предоставлялась возможность взглянуть на проблески чего-то, что я воспринимал в качестве самой сущности реальности. Эти проявления определили суть моих стремлений и намерения.

Определенно, одним из них был опыт неразделимого нерефлективного осознания или единства, который я имел во время своих исследовательских практик сновидения в Туксоне. Последующее понимание можно выразить лишь в глубочайшем и наиболее искреннем взрыве смеха, который только можно представить. Это изменило мой взгляд на мир навсегда. Больше, чем что-либо, это не позволяло мне всерьез воспринимать идею, что я являюсь исключительной отдельной сущностью. Так что, по меньшей мере, было бы противоречиво вкладывать намерение в сохранение своей индивидуальности.

Другой опыт, повлиявший на мое намерение, был связан с феноменом сострадания. С годами моя навигация привела меня к привнесению мудрости и стратегий буддизма в мое путешествие. Буддизм интересовал меня в основном своими техниками медитации, направленными на тишину и контроль нашего навязчивого внутреннего диалога или на «укрощение обезьяньего ума», как описывает этот процесс метафора Дзен. Но помимо укрощения обезьяньего ума процессом осознания и медитации, практика сострадания в равной степени является обязательной на пути пробуждения и просвещения. Сострадание никогда особо не резонировало со мной, в частности, не в качестве духовного учения. Пока я видел сострадание, как нечто, что мне следовало генерировать в себе, даже не ощущая его, сострадание казалось пустым. Я никогда прежде не рассматривал его более чем пустым, но благородным нравственным долгом наподобие благотворительности. Я также относил его к той же категории, что и жалость, которую считал нежелательной эмоцией, исходящей из восприятия превосходства и вредоносной духу человека.

Однако, в один прекрасный день все изменилось неожиданно в самых невероятных обстоятельствах. Я был наедине с собой, делая уборку дома в Туксоне, слушая Девятую Симфонию Бетховена. Звук был максимальный, и я приятно проводил время. Бетховен – мой любимый классический композитор, и некоторые моменты Девятой Симфонии, определенно, способны сдвинуть мою точку сборки. Правда, вокальная часть не была моей любимой. Моему слуху они казались немелодичными и перебивающими, зачастую вырывающими меня из экстаза. Тем не менее, в этот день они не беспокоили меня, и я даже стал подпевать немецким напевам Оды Радости.

«…Радость, дочь Элизиума… все люди станут братьями под твоим нежным крылом! Обнимитесь, миллионы! Этот поцелуй для всего мира! Радость, красивейшая искра Богов! Дочь Элизиума, Радость, красивейшая искра Богов!»

И пока я пел, восхваляя радость вновь и вновь на своем родном языке, пока я праздновал счастье и радость с хором во весь голос, я вдруг мгновенно раскрылся. А когда симфония мощно завершилась, я вовсю рыдал, стоя посреди комнаты. Мое сердце и мой разум неожиданно раскрылись безо всяких усилий с моей стороны, словно лопающийся мыльный пузырь. Таким образом, я ощутил и понял, насколько каждый из шести миллиардов людей – наших ближних – стремится к счастью всеми возможными путями. Это было похоже на восприятие миллиардов глаз, тоскующих по счастью, миллиарды рук, отчаянно тянущихся к радости, словно дети к матери. Мы все были одинаковы, настолько одинаковы… Дамбу снесло, и меня вынесло в океан любви, обнимающий всех и вся. Не было ни напряжения, ни усилий, ни разделений – только безусловная любовь.

Лишь тогда я осознал, что истинное сострадание не может практиковаться. Оно должно возникать само собой в глубоком понимании. Но также, как и терпение, сострадание может быть мощным упражнением намерения, которое не имеет в себе вредоносные аспекты жалости. Оно должно выражаться в определенных жестах и действиях, но не в качестве отношения. Таким образом, практика сострадания может увести далеко за освобождение от страдания. Оно способно подготовить путь для нашего пробуждения, чтобы мы помнили о нашем всеобъемлющем единстве.

* * *

Возможно, наиболее определяющее событие относительно всего этого произошло во время моей медитации в пустыне около нашего дома в Туксоне. Мое излюбленное место для медитации было на большом гладком булыжнике посреди сезонного ручья недалеко от нашего участка. Этот овраг – так его звали местные – был сухим большую часть времени года. Он был огорожен пышной растительностью пустыни, имевшей собственную энергию и жизнь. Свободный от заборов и других творений человеческих рук, он служил природной тропой для всех крупных представителей дикой природы пустыни. Койоты, олени, дикие кабаны и редкие большие кошки – все использовали овраг, чтобы спуститься с гор вниз во время своих ночных прогулок.

Овраг был полон булыжников, некоторые из которых были красиво высечены и сформированы прерывистым потоком воды. Моя любимая скала была прямо в центре оврага, создавая небольшой островок позади себя, где здоровое мескитовое дерево могло поместить свои корни. Ветви дерева создавали тенек большую часть дня, образуя идеальное местечко со свободным видом на величественные горы Каталина, возвышающиеся более чем на девять тысяч футов к северу. Я провел бесчисленные часы в этом волшебном месте, особенно вечерами, а также освещенными луной ночами. Обычно овраг был на пару градусов прохладнее окружающей его пустыни. Особенно вечером можно было ощутить потяжелевший прохладный воздух, потоками спускавшийся по оврагу с гор; в обостренном сознании и восприятии во время медитации я был способен испытать немало переживаний.

Вот здесь я и был, удобно усевшись в свою позу медитации, наслаждаясь последними лучами солнца, уходящего за горы Туксона слева от меня. Овраг был всего футов тридцать шириной и довольно глубокий в этом месте. Его края, обрамленные кустарником, выступали среди небольших проблесков цивилизации. Я ощущал, как прохладный густой воздух гор нежно омывает меня, перенося мои чувства в отдельный мир, где овраг ожил в сумерках. Мои глаза были слегка прикрыты, когда я концентрировался на своем дыхании, и вне времени я слился со скалой, с оврагом и всей ароматной пустыней вокруг меня.

В какой-то момент мои глаза открылись по своей воле, я поменял позу и оглянулся. Не было ни единой различимой мысли, и лишь когда я сделал первый шаг, удаляясь от места, я заметил изменение. Все вокруг меня ожило или, скорее, я осознал, что все вокруг меня всегда было живым, совместно и индивидуально одновременно. Я медленно прогулялся вверх по оврагу в наиосторожнейшей манере, громко извиняясь перед миром вокруг себя. «Прости меня, прости меня!» — продолжал я повторять из самой глубины своего сердца.

Я извинялся не столько за то, что наступал на все сейчас, но за все предыдущие разы и за всю свою предыдущую жизнь, когда я столь болезненно не осознавал все то сознание, что я постоянно топтал. Сознание вокруг меня было настолько интенсивным, что создавалось впечатление, словно я шел по огромному глазному яблоку – иной аналогии не нашлось. Я держал свою голову опущенной в стыде, будто чувство стыда могло помочь избежать взгляда этого мира. Словно бык в китайском магазине, я топтался по своей мелкой занятой жизни, совершенно забыв об основной реальности вещей. Все, абсолютно все – осознает, пропитано осознанием, сделано из осознания. Все такое осознанное, живое, смотрящее на меня, осознающее меня. И, что самое удивительное – все это очевидно было радо воспринимать меня пробужденным. Не было ни следа осуждения в мою сторону, ни намека на упрек или обвинение. Я топтался по лицу мира всю свою жизнь, мои чувства были плотно закупорены в бесконечном потоке мыслей, идей, забот. Но все, чем ответил мир, достучавшись до меня, были радость, восторг и приветствие меня дома с бесконечной любовью. Всем, что я мог видеть и чувствовать, была любовь.

* * *

Оно не долго длилось. Мысли ворвались в попытке понимания, выкидывая меня из моего нового восприятия. Я не помню переход обратно в свое обычное состояние сознания. Когда я забрался вверх по склонам оврага на пути к дому, я все еще осознавал каждое свое движение, но я снова был один. Жизненность улетучилась, как мираж. Я продолжал осматриваться, призывать, всматриваться, концентрироваться на дыхании, но безуспешно. В ретроспективе мои попытки воссоединиться с разумом мира напоминают созерцание одной из стереограмм «Магического Глаза», открывающей трехмерное изображение при скашивании глаз. Но сколько бы я ни скашивал глаза и ни заглушал свой разум, связь была потеряна.

Ни один из случаев не длился долго и не повторялся. Если подумать о жизни, как об игре, где идет охота за сокровищами, то можно сказать, что я мог ловить лишь ароматы – соответствующие ароматы единства, сострадания и вселенской любви. Это было вроде сбора сливок, и от меня завесило, смогу ли я взять след.

Однако, мой думающий разум едва имел интерес к взятию следа. Он не мог отрицать, что все три случая были глубокие и насыщенные. Он не мог возразить против продвижения, к счастью, единства и безусловной любви. Но он еще более остро осознавал свою участь в этой ситуации. В конце концов, для саморефлексируещей ментальной конструкции, принимаемой мной за свою индивидуальность, просто не было места. Это был выбор или/или – потому, я не мог доверить своему думающему разуму вести меня в верном направлении. Мне нужно было рассчитывать на другие инстинкты и на хитрость намерения, чтобы играть в эту игру.

* * *

Намерение – волшебная палочка.

Я никогда не прекращал быть заинтригованным силой намерения. Намерение – это внутренний психологический алгоритм, формирующий наши жизни, как ничто иное, осознаем мы это или нет. В компьютерной аналогии я представляю наше индивидуальное намерение как коллекцию программ и процессов, идущих на заднем плане: определенный браузер, установленный нами, антивирусная защита, блокиратор всплывающих окон, защита от шпионских программ, куки, приспособления для рабочего стола, текстовые процессоры, творческие программы, коммуникационное программное обеспечение и так далее. Все они, индивидуально или в унисон, формируют наш компьютерный опыт. Некоторые программы мы выбрали осознанно, некоторые были уже установлены, в то время как другие были скачаны и установлены без нашего ведома.

Но компьютер мы покупаем обычно раз в несколько лет; мы можем его перезапустить, очистить, настроить, дефрагментировать нажатием кнопки мыши – все намного сложнее касательно модернизации наших жизней. Алгоритмы и программы в жизни – это наши верования и наши шаблоны мыслей. Совместно они формируют наше намерение, создающее нашу жизнь. Конфликтующие верования и мыслительные шаблоны могут иметь тот же эффект в жизни, что и конфликтующие программы в примере компьютера: фрустрация, неэффективность и сбои.

Впрочем, когда мы начинаем осознавать этот механизм, мы можем превратить его в наше преимущество – тогда намерение становится наимощнейшим инструментом, который только можно представить: настоящая волшебная палочка, дающая возможность настроить нашу реальность. Конечно, мы можем влиять только на наше индивидуальное намерение. Мы можем выровнять его с коллективным намерением нашего вида и с намерением самой вселенной – это кажется достойной идеей, если мы настроены на мир и завершенность.

Будучи частью созидающего вселенского сознания, мы совместно создаем нашу реальность через силу наших верований и сопутствующих шаблонов мыслей. В целях прожить лучшей жизнью, которую мы можем представить, нам необходимо создать и культивировать определенную систему верований и присущее именно ей намерение, которое будет создавать ход жизни. Мы можем попробовать «перезапустить» нашу «операционную систему» с помощью ретритов тишины, крещений, инициаций и другими трансформирующими ритуалами. Но всегда есть шанс, что старые шаблоны, программы и убеждения одержат верх. Перепросмотр – прекрасная техника для проведения инвентаризации и процесса очищения. Вдобавок, мы можем использовать такие современные техники, как нейро-лингвистическое программирование, метод подсознательных сообщений, программирующие фильмы и борды, чтобы перепрограммировать и переписать даже глубины нашего подсознания.

Эти современные методы перераспределения и выковывания нашего намерения основаны на так называемом «законе притяжения» — широко известном современном понятии. Этот закон гласит, что верования, мысли и поступки обладают энергией, притягивающей к себе подобную энергию. Я предпочитаю думать об этом как о законе манифестации или о законе сотворчества. Понятие притяжения содержит в себе ненужное и противоречащее разделение между нами и вселенной, по существу, мешая нашей духовной эволюции. Использование этого закона или динамики сотворчества заключает в себе две составляющих.

Во-первых, нам нужно знать, что именно мы хотим манифестировать, вынашивая это в сознании, но чтобы это не было формулированием личного намерения, противоречащего тому, что мы воспринимаем как универсальное намерение. Во-вторых, мы хотим раскрыть наше подсознание максимально со стороны истинной ментальной и эмоциональной энергии, которая относится к нашему намерению. В идеале это стремление к чувству, что наше намериваемое состояние уже проявило себя. Большинство техник манифестации работают путем наполнения нашего подсознательного восприятия сценарием и/или образами, которые описывают или представляют то, что мы намериваем. Чем больше эмоциональной энергии мы привязываем к новым сценарием, тем лучше, так как это определяет силу тех новых связей, что мы устанавливаем, перепрограммируя себя.

Реальные шаги, ведущие к намериваемому состоянию, лучше сначала предоставить вселенной, а затем использовать навигационные стратегии. По сути, намерение – это направление, которое мы программируем в нашей личной навигационной системе.

* * *

Разрушение нашего мифа, повлекшее за собой когнитивный диссонанс, перезапустило мою жизнь, но в результате я отнюдь не чувствовал себя рожденным заново. Возбуждение, которое я связываю с перерождением, определенно отсутствовало. Мое эмоциональное состояние напоминало неопределенность больше, чем что-либо еще. Я чувствовал, что был подвешен, работал в режиме ожидания, и, прежде чем перейти на передачу, нечто во мне хотело знать, зачем и с какой целью. Должно быть, это был идеальный момент для определения и генерирования нового намерения, но этого не произошло. Та моя напористая и сильная часть, что отвечает за культивирование намерения, испарилась вместе с чувством определенности. Моим первым настоящим решением было позволить Кармеле определять курс наших жизней. И чем больше я об этом думаю, тем четче понимаю, что это было одним из наиважнейших решений, когда-либо сделанных мной. Впервые в моей жизни я не был центром всего. А это, конечно, и есть мощное намерение само по себе.

Я не припоминаю необходимости включить передачу. После тихого состояния холостого хода машина стала катиться сама – сначала неощутимо, но вскоре набрав превосходный импульс. Даже не ведая об этом, я соединился с эфирным и неуловимым гравитационным полем самой вселенной. Я столкнулся с «уходящим приливом» — образом, взятым из моего любимого стихотворения Дэвида Уайта «Песня для Лосося»:

…Но теперь, когда заговорил я о том великом море

Океане переменчивых стремлений, проходящих сквозь меня

В небе темном высоко счастливая звезда плывет, указывая путь

И, словно молодой лосось готов покинуть реку — так готов и я

Жаждой великого путешествия на бегущей волне благословленный

Невероятно пленительный и магический мир Нагваля давал направление моему путешествию многие годы с обещанием приключения, свободы, личной силы, с немыслимой дерзостью отрицания смерти. Я был силой соблазнен целеустремленно идти по пути воина, дисциплины и безупречности, и это привело меня к значительно расширенному пониманию жизни и осознания.

В конечном итоге понадобилось крушение мира Нагваля, чтобы мое зеркало саморефлексии разбилось. Мне пришлось отпустить все, во что я верил, чтобы наконец напрямую соединиться с жизнью и намерением целиком. Это случилось, когда я оказался парящим в межгалактическом космосе, вдалеке от какого-либо источника гравитации, когда подавленная память о безусловной любви осмелилась пробудиться. И она резонировала сквозь трещины зеркала, объединяясь с вселенским океаном любви вокруг.

Океан отозвался, окутывая нашу маленькую космическую капсулу, и бережно стал выталкивать нас бегущей волной.

Глава 16 Где Дзен встречается со страстью

«У тебя есть предпочтение, где жить и начать практики, как только мы получим дипломы?» — однажды спросил я Кармелу, пока мы стояли в пробке на пути домой.

«Определенно не здесь» — ответила она без колебаний. «Я прожила в Южной Калифорнии всю свою жизнь, и думаю, что этого достаточно» — добавила она с широким жестом, показывая на окружающую нас тучу машин.

«Хорошо», — я засмеялся – «но куда бы ты хотела поехать?»

Кармела на минуту замолчала.

«Как насчет Австралии или Новой Зеландии?» — она посмотрела на меня с любопытством, ожидая моей реакции. Ее глаза были полны возбуждения.

«Хм», — я на секунду задумался – «я не в курсе об их иммиграционных законах, но мы можем их изучить. Австралия или Новая Зеландия – интересно, я бы даже не подумал об этом, но мне нравится эта идея. Давай попробуем и посмотрим, что получится».

Это было нашей стандартной процедурой, когда дело касалось новой идеи. Только что сформированная идея транслировалась нами в эфир с большим вопросительным знаком. Я буквально визуализировал то, как идея отправляется в космос, затем я переключался в принимающий режим, чтобы заметить, не упало ли что-нибудь с неба за все это время, показывая подходящий вариант. В этом же случае ничего значительного не произошло. Ситуация с лицензиями не сулила проблем; иммиграционные препятствия казались преодолимыми. Мы не получили никаких конкретных указаний, так что в преследовании этой идеи не было смысла. В любом случае, у нас было еще достаточно времени до того, как было нужно принять решение.

Большая часть нашего намерения в те дни была направлена в сторону развития отношений. С самого начала мы удерживали максимум осознания на каждом аспекте наших взаимодействий, преданные своему роману как инструменту для пробуждения. Применение стратегии в таком тонком деле, как отношения, казалось, немного неуместным, особенно пока все было в полной гармонии. Но мы обнаружили, что именно во время этих ранних и, казалось бы, идеальных этапов зерна дисгармонии дадут ростки, пустив корни. Это всегда начинается с безобидного поддразнивания, неосторожного слова или даже с нетерпеливого жеста. Шутка вроде «ох, уж эти женщины» или «мальчишки останутся мальчишками» в компании друзей может оказаться первым знаком подсознательной силовой игры – началом этапа жизни, полной проблем.

Мы решили, что стоило внести осознание во все происходящее между нами – так мы были полны решимости выбрать иной путь. Вместе мы выписывали и регулярно пересматривали наши изложения намерения, создавая сильную динамику, чтобы отслеживать и убирать даже мельчайшие проявления препятствий и самодовольства на корню. Наш опыт заставил нас верить, что простые, но непреклонные усилия, сопряженные с неустанным осознанием – это один из наимощнейших доступных духовных инструментов в общении пары.

После нескольких месяцев окукливания – пока мы с Кармелой росли вместе, как единое целое, — я стал замечать вновь появляющиеся синхронности. Сначала они были единичны и редки. Конечно, пока это не могло сравниться с тем уровнем вроде сна, что я испытал, пока энергия пузыря мифа Нагваля была еще цела. Но я не мог ее не заметить. То были еще едва заметные восприятия, явно наложенные на случайный фон повседневной жизни. Будучи единожды предупрежденным, я естественным образом смещался в нечто наподобие игры «найди Валдо», жадно сканируя все, что выступает и намерено говорить со мной.

Примеры не могут передать всю невыразимую природу этих состояний. Это мог быть просто громкий птичий крик, выдвигающий на передний план мысль. Неожиданный телефонный звонок от кого-то, о ком только что шла речь. Наклейка на бампере или рекламный щит, относящийся к проблеме, которую я как раз решал. Цифры 4:44 на электронных часах в тот самый миг, когда раздается звонок в дверь, показывая особую значимость посетителя. Постоянный зеленый на светофорах по дороге на важную встречу или неожиданная удача в денежной сфере после продолжительных расходов. Даже несмотря на то, что эти случаи происходили редко, каждый из них был мимолетной вспышкой, пробуждавшей мое любопытство и энтузиазм к жизни. В скором времени мы снова были в игре; мы отправились в наше первое большое навигационное предприятие. Мы вернулись в Лос Анжелес.

Наш причудливый испанский колониальный домик в одном из наистарейших районов Лонг Бич служил нам коконом более чем шесть месяцев, после чего серия событий подтолкнула нас двигаться дальше. Решающий момент наступил, когда бывший партнер Кармелы настоял на том, что позаботится об Орайоне и Джуно – о немецкой овчарке и добермане, воспитанных ими. Он переехал в новый дом с расширенной территорией, где собаки могли быть намного счастливее, чем на нашем небольшом дворике. Кармеле было тяжело отпустить их, но это было необходимо и лучше для самих питомцев.

Как только их не стало рядом, стремление переехать возросло, и мы стали всматриваться в поисках какого-либо сигнала со стороны вселенной. Днями позже мы поехали мимо Marina City Club, чьи заметно выделявшиеся изогнутые башни смотрели на яхтовую гавань Marina del Rey, недалеко от Колледжа Акупунктуры. Имея привычку касательно номеров, мы не могли не заметить адрес 4333 Admiralty Way, написанный большими золотыми буквами рядом с главными воротами.

«Звучит как хороший адрес», — Кармела засмеялась. Три был ее любимым номером, а четыре – моим.

«Ты права» — сказал я, замедляясь. «Давай посмотрим».

«Скорее всего, это будет дорого», — Кармела насторожилась.

«И все же, посмотрим». Я уже развернулся, направившись в сторону лизингового офиса.

После короткого разговора и длинного тура с агентом мы были пойманы. Блок 704 в центральной башне был свободен, на удивление доступен и номер был неплох, если учесть то, что цифра семь была признана любимой нами обоими. Из квартиры открывался захватывающий вид на яхтовую бухту и залив Санта Моники, где мы могли созерцать солнце, уходящее за горизонт и восходящее над Австралией. Башни казались невероятно мощными – это было как раз то, что нужно для разжигания нашего намерения. Определенно хорошее место, чтобы снова выйти в мир. Мы въехали туда в канун нового года, и вскоре после заселения мы были свидетелями одного из самых захватывающих фейерверков в нашей жизни. Лежа в кровати мы могли созерцать сияющий горизонт дальнего Лос Анжелеса, начиная от знака Голливуд далеко справа вплоть до Сиднейского оперного театра слева… – в наших снах.

Да, мы каким-то образом помышляли, что энергия бухты и вид Тихого океана, вероятно, побудит нас отправиться вплавь за горизонт на западе к великой «down under» (Австралии), но этого не произошло. У вселенной были другие планы относительно нас, о чем мы вскоре и узнали. Тем временем, жизнь в крепости трех башен была невероятно заряжающей. Очень скоро мы были вовлечены в шквал активности. Мы наняли множество новых клиентов, стали партнерами в бизнесе по здоровью, слетали на ярмарки в Гонконг и учились восточной медицине очно. Как только находилось время, мы проводили его в фитнес-центре или занимаясь Тенсергрити.

Изменения, вызванные нашей новой обстановки, были головокружительны. Это был аспект намерения, который я никогда столь сильно раньше не испытывал. До сих пор я концентрировался в основном на эффектах индивидуального и универсального намерения, намерения семьи, друзей и общества в целом. Но здесь в чистом и закрытом Marina City Club я обнаружил еще одно намерение. Оно характеризовалось массивной архитектурой, аурой богатства, строгостью и собственной важностью с одной стороны, и здоровьем, относительной беззаботностью финансовой независимости с другой. Сдвиг наших точек сборки был довольно устойчивым, и мы на какое-то время стали частью стаи.

С практической точки зрения этот опыт дал нам третью переменную, когда дело касалось понимания и проверки нашего намерения. Пока универсальное намерение и общее намерение нашего вида неизменны, мы определенно можем работать над нашим индивидуальным намерением, намерением друзей и семьи, а также нашей окружающей обстановки.

С увеличением уровня энергии наши навигационные восприятия стали более интенсивными, мы чувствовали все большую связь. К своему же удивлению я вновь стал сновидеть. В течение одной из моих последних встреч с Нагвалем мы обсуждали мою практику сновидения. Обычно, чтобы осознавать себя в сновидении, мне требовалось прилагать огромное количество усилий. Мне приходилось подниматься среди ночи, ложиться в специальное место, проходить через длительный наводящий процесс, затем я осознавался лишь в двадцати процентах моих попыток. Когда я спросил Нагваля, как мне делать это лучше, он просто рассмеялся и сказал:

«Забудь об этом. Просто сфокусируй всю свою энергию на остановке своего внутреннего диалога. Когда ты в тишине, то можешь войти и выйти из сновидения по своей воле. Вот так». – И он щелкнул своими пальцами, на мгновение ошеломив меня.

Я последовал его рекомендациям и никогда больше не настраивал себя специально для сновидений. Но теперь, к моему восхищению, сновидения вернулись ко мне безо всяких усилий с моей стороны. Сначала они были короткие и без происшествий, но однажды я обрел очень четкую осознанность. Будучи вне тела, я двигался сквозь стену в следующую комнату, все гадая, каким образом я мог что-то извлечь из этого состояния.

Неожиданно я очутился на улице, шагая рядом с Флориндой и держась за руки с ней. Я больше не имел осознанного контроля над сновидением, но я помню, как спросил, где она сейчас живет, и сказал, насколько мы все по ней скучаем.

«Мы теперь живем в Санта Фе», — счастливо ответила она. «Но это только для тебя, понимаешь?» — она сжала мою руку, подчеркивая важность сказанного.

«Конечно», — многозначительно ответил я. В моем сновидении ее откровение не имело особой важности. Мы продолжили идти вдоль дороги, сплетничая о других учениках. Меня заинтересовал ее наряд, столь нетипичный для Флоринды, которая всегда была одета безупречно. Она носила помятый белый халат с заметным пятном спереди, что показалось мне довольно странным. Неожиданно она исчезла, и я проснулся.

Я больше не мог спать той ночью и едва мог удержаться, чтоб не разбудить Кармелу. Я предположил, что Флоринда имела в виду Санта Фе, Нью Мексико, но чем больше я об этом думал, тем больше сомневался. Возможно, есть еще не одно местечко Санта Фе где-нибудь в Испании или Южной Америке. Я проезжал мимо города Санта Фе в Нью Мексико и был сильно разочарован, учитывая все то, что я слышал о нем ранее. Он был необычайно свеж и отличался от обычного американского города, но мне не нравилась окружающая его возвышающаяся пустыня. Она была засушлива и ветрена.

«Что ты думаешь?» — спросил я Кармелу, как только рассказал ей свое сновидение.

«Боюсь, нам придется отправиться в Санта Фе в ближайшие дни в поисках Флоринды», — полушутя ответила Кармела.

«Думаю, да», — я согласился. «Нам просто нужно найти независимый кинотеатр и прийти туда на премьеру. Если она в Санта Фе, она там точно будет».

Мы вместе рассмеялись, тепло вспоминая одну из ее черт характера.

«Вообще-то, я всегда хотела побывать в Санта Фе», — добавила Кармела.

На следующий день мы посетили лекцию, посвященную законам акупунктуры и правам в США. В некоторых штатах акупунктура была все еще под запретом, а права отличались от штата к штату. Основным моментом лекции был факт, что Нью Мексико на то время был единственным штатом, где проводящим акупунктуру специалистам автоматически выдавалась лицензия как докторам восточной медицины. Лектор объяснил, что обучающие стандарты в Нью Мексико были довольно высоки, и он буквально хвалил юго-восточный Акупунктурный Колледж в Санта Фе.

Лекция прошла в пятницу днем, а утром в субботу я отправился на еженедельную сессию с Клаудией – одним из моих клиентов Шиатсу. Когда я готовил массажный столик для сеанса, Клаудия спросила о наших планах с Кармелой, после того, как мы закончим обучение. Я сказал ей, что нашей мечтой было открытие лечебного спа, что даже больше, чем просто практика акупунктуры. А когда я стал уже вдаваться в детали, она остановила меня:

«Подожди, мне надо кое-что тебе показать».

На мгновение она исчезла в другой комнате и вернулась с последним изданием журнала Los Angeles Times. На первой странице отдела путешествий была целая статья «Десять тысяч волн» — спа в японском стиле в Санта Фе, Нью Мексико. Я громко рассмеялся.

«Ты там был?» — спросила Клаудия, озадаченная моей реакцией.

«Нет, нет, просто мы как раз говорили о Санта Фе на днях…»

«Тебе понравится», — она возбужденно перебила меня. «Мы с Джоном там поженились. Вообще-то, мы даже прожили там некоторое время. О, это мое любимое место… и «Десять тысяч волн» — очень красивое и особое спа, где все сделано из дерева в японском стиле…»

Затем она вдалась в детали о своем самом любимом спа в мире, своей свадьбе, и, конечно, о прекрасном и единственном в своем роде Санта Фе. Она была переполнена эмоциями, едва сдерживая себя.

«Возможно, это не тот образ спа, который вы хотели бы иметь, но вам определенно стоит его посетить», — многозначительно завершила Клаудия.

Я был беспомощен перед этой навигационной атакой. Да, я обдумывал идею поездки в Санта Фе, чтобы разыскать там Флоринду, но я не чувствовал безотлагательности. Вместо этого, мы с Кармелой давно уже планировали поездку в Британскую Колумбию на время наших летних каникул, чтобы провести неделю, занимаясь греблей недалеко от Тофино, остров Ванкувер. Но после моего рассказа Кармеле о случившемся с Клаудией, отдавшей мне газету, мы поняли, что пора было менять наши планы.

* * *

Мы приехали в Санта Фэ как раз перед первыми выходными августа – это время, когда происходит одно из наиважнейших событий года – индейская ярмарка. Она демонстрирует работы более двенадцати сотен коренных американцев-художников из почти сотни различных племен. Это огромное мероприятие, и я понятия не имею, как нам удалось разместиться в отеле в кротчайшие сроки. Мы нашли великолепный номер с настоящим камином, с утонченным дизайном и замечательной энергией. Погода была тоже отличная, над нами красовалось глубокое синее небо высокогорной пустыни. Нам даже повезло быть свидетелями небольшого шторма с молниями, завершившегося радугами в наш первый день. В ночь пятницы мы отправились на поиски Флоринды на премьере фильма европейского кино в независимом кинотеатре Санта Фе. Мы даже прятались за некоторыми машинами, осторожно просматривая каждого и зная, что она могла быть замаскирована. Я не уверен, верили ли мы в то, что могли найти ее там, но это было захватывающее приключение. К сожалению, но неудивительно – она не появилась.

Город кипел экзотической культурой, искусством, интересными людьми и хорошей едой. Выходные были нереальные; все было необычно, особенно сексуальная химия. Обладание хорошей сексуальной энергией всегда было неплохим навигационным индикатором – по крайней мере, мы так решили. Мы чувствовали, насколько сильно мы успели измениться за время нашего визита. Это был опыт, не имеющий себе равных. Не особо задумываясь, мы посетили Юго-западный Акупунктурный колледж утром в понедельник, просто любопытства ради. Нам очень понравилось все увиденное нами; все были необычайно приветливы. После короткого разговора с директором приемной комиссии мы обнаружили, что при желании с легкостью могли бы позволить себе перевестись туда из Калифорнии. Наше академическое образование было практически завершено, и все, что нам было нужно для окончания, так это год клинической ординатуры.

Вернувшись в Лос Анжелес, мы отправили наши документы в Санта Фе, и как нам и говорили, все было принято. Наш разум все еще не мог понять, что случилось, но в сердцах мы были тронуты. Мы чувствовали нечто сильное насчет происходящего и что были убеждены в том, что проведем остаток жизни в Санта Фе. Австралии и Новая Зеландия были отныне позабыты.

В канун Нового 2000 года мы прибыли в новый дом Санта Фе. Во время нашего второго визита мы нашли идеальный небольшой домик. Тихий и частный дом с потрясающими видами гор, идеально расположенный между колледжем и центром города. К нашему удивлению три друга и бывшие ученики Карлоса Кастанеды как раз переехали в Санта Фе. Они ждали нас и помогли нам с переездом, прежде чем мы отправились к ним в гости праздновать миллениум. Это все было неплохим началом, и мы ни секунду не сомневались, что наш переезд случился самым магическим образом.

Двое из наших друзей были медицинскими работниками, и вскоре мы уже совместно работали над общим проектом. Анжелика, доктор медицины, была личным врачом Карлоса Кастанеды, в ее обязанности входило подписание свидетельства о его смерти. Бриджит была талантливым массажистом, а Франсуа – отличным заведующим. Вместе мы четверо сформировали великолепную команду для намериваемого нами спа.

Переполненные энтузиазмом, мы вскоре приступили к работе над бизнес-планом. Каждое утро мы четыре часа лечили пациентов в клинике нашего колледжа, а после обеда занимались исследованиями в библиотеке и в сети, предвкушая новое предприятие. Как обычно, наибольшее удовольствие доставил поиск места. Со временем наши друзья были вынуждены следовать своему течению жизни, так что они выпали из нашего проекта довольно быстро. Но изначальное их участие дало нам важный импульс, и мы приняли решение продолжать самостоятельно с тем, что было намечено. Ядром и основанием нашего будущего медицинского спа планировалась травяная чайная со специальными лечебными чаями, тониками и эликсирами, включая здоровую пищу и другие товары для здоровья. «Кафе долголетия и торговый центр» (“Longevity Café and Emporium”) – так мы назвали наше детище. Оно планировалось в качестве места для встреч «где еда – лекарство», что служило нашим первым слоганом.

Мы осторожно следили за тем, чтобы каждый аспект нашего предприятия был поддержан навигационно. Было множество больших и маленьких вопросов, ждущих решений, и мы бескомпромиссно пытались идти по течению энергии. Иногда у нас не оставалась выбора, и место, выбранное Намерением для нас, готовило нам вызов. Оно было в центре города, недалеко от площади, доступное, и позволяющее расшириться, что входило в наши планы.

Пока Кармела занималась исследованием продукции и надежных поставщиков, я позволил себе углубиться в дизайн интерьера. Это включало в себя навигацию в таких деталях, как выбор цветов, декораций, строительных материалов, освещения, звука. Совершенно случайно цвет, выбранный нами для покраски основных стен, назывался Красная Пандора, о чем мы узнали уже после выбора. Конечно, Пандора – это название улицы Лос Анжелеса, где жил Нагваль. Не стоит и говорить, насколько сильно подобные малые синхронности стимулировали мой энтузиазм.

Мы были полны решимости, используя все наше знание о фен шуй и геомантии, чтобы сделать Кафе Долголетия в точном выражении нашего намерения. И пока оно росло, мы осознали, что безупречные действия в создании этого проекта в точности отражали наше намерение; в конечном счете они служили окном в нашу душу. Это было захватывающе, и нам было чрезвычайно любопытно то, как оно сработает. Я даже включил свою практику сновидения в работу с дизайном. Как только я выходил из тела, я посещал сновиденный образ нашего места, и улучшал его там, внося изменения. Наиболее примечательным был «горящий куст», который я создал для одного угла, в котором было мало энергии. Посещая это место в сновидении, я буквально видел горящий куст в том углу, и пока я искал, чтобы купить для воплощения задуманного, я нашел высокую вазу с пучком тростника, который, будучи освещенным янтарной лампой сзади, напоминал то, что я видел во время своей астральной проекции.

Я больше не следовал рекомендации Нагваля всецело фокусироваться на внутренней тишине вместо люцидных снов. И если во сне мы обусловлены своей глупостью, так же, как и в состоянии бодрствования, мы так же можем использовать наше состояние сна для духовной практики, что рекомендуется в учениях тибетской йоги сна. В моем случае культивация осознания во время сна – это наилучшая программа для культивации осознания во время бодрствования.

Пока наше творение медленно обретало форму, особенно во время своего расцвета с открытием, мы заметили интересное взаимодействие, проявившееся в этих стенах. Все, что представляло собой элемент «долголетие», состояло из двух отчетливых настроений. Общий дизайн, цвета, звуки, менеджмент, мебель, посуда, меню и даже наш коллектив были все сотканы из, казалось бы, несовместимых элементов: Дзен и страсти. Ненамеренно мы одновременно сделали все возможное, чтобы создать минималистичную, прагматичную и заботливую атмосферу чайханы в японском стиле и стиле Дзен. Затем мы окрасили и обогатили эту атмосферу самой жизнерадостной страстью.

Когда мы осознали, каким образом наше намерение проявлялось, слова «где Дзен встречается со страстью» стали нашим слоганом. Он был в центре нашей рекламной кампании, на нашем сайте. И чем больше мы его подчеркивали, тем больше он определял, где мы хотим быть в жизни: где бы Дзен ни встретил страсть.

* * *

Классически, Дзен описывает процесс пробуждения в настоящем моменте при помощи практических и экспериментальных средств – больше через действие, чем через теоретическое знание или духовные учения. Японская чайная церемония является хорошим примером подхода Дзен к пробуждению. Матча или потертый в порошок зеленый чай готовится и сервируется в крайне утонченном ритуале с большим трепетом к деталям. Здесь намерение – это активировать все ингредиенты и внести максимальную осознанность в нечто настолько простое, как чашечка чая и нахождение полностью настоящем моменте. Ритуал имеет собственную эстетику, характеризующуюся тихим вниманием, точностью, простотой, смирением, сдержанностью, глубиной.

Обычно, значение Дзен обобщается, но включает в себя элементы аскетизма, спокойствия и внимательность. Страсть, с другой стороны, больше описывает эмоциональную погруженность, возбуждение, что бывает далеко от внимания и осознанности. Дзен, будучи прямым и эмпирическим путем к просветлению, имеет положительное значение для большинства людей. Но то же касается страсти, которая является естественной частью пути сердца. Как они могут быть совместимы? Где они могут встретиться?

В целом, касательно идеи дизайна это было несложно. В создании Кафе Долголетия мы прибегли к японскому искусству, использовали много бамбука, маленьких фонтанов, каллиграфии, изделия для чайных церемоний. Мы выбрали сочетание просторности и минимализма, тематику Дзен, книги и многие другие продукты; у нас даже был японский повар.

Страсть представлялась красным цветом стен, использование теплого янтарного освещения и чувственной музыки. Многие наши тоники и эликсиры были афродизиаками, плюс ко всему мы продавали разные книги по даосским и тантрическим сексуальным практикам. Большая часть нашего коллектива оказалась тоже довольно чувственной и страстной. Все проводимые нами события, лекции, арт шоу включали в себя оба элемента в равной степени.

То, что мы вознамерили и материализовали как место встречи Дзен и страсти, не было совпадением. Большую часть жизни я питал сильное интуитивное неповиновение касательно дуализма, не сочетавшегося с моим христианским воспитанием и большинством других традиций, знакомых мне. Путь добра всегда подразумевал жертвы и страдание. Духовное развитие было практически равно аскетизму. Дзен и путь пробуждения не могли сочетаться со страстью. Я никогда не мог выбрать лишь одно из двух, сначала просто потому, что не хотел отказаться от другого. Но по прошествии времени я постепенно осознал, что мне не надо было выбирать нечто одно. Я упрямо продолжал держать все свое намерение на том, чтобы сидеть на двух стульях, условно говоря.

Я обнаружил, что присутствие и сознание могут расти, когда мы страстно любим жизнь; осознал, что мы можем испытывать насыщенные эмоции без необходимости держаться за них; что даосские и тантрические сексуальные практики могут быть динамичными медитациями и инструментами для осознания; и что энтузиазм, сострадание и любовь красиво растут в том самом месте, где Дзен встречается со страстью.

* * *

Все шло хорошо в «Городе Других», как называет себя Санта Фе, но мы были полностью поглощены. Мы работали круглосуточно, занимаясь лечением пациентов в клинике каждое утро и после полудня спешили в Кафе Долголетия, где мы оставались вплоть до закрытия в 11 вечера. Вскоре, место, где еда была лекарством, и где Дзен встречался со страстью, стало излюбленным местом встреч крупного сообщества целителей, а также многих других эклектических горожан. Для нас же оно все больше превращалось в гостиную, и мы оказались хозяевами нескончаемой вечеринки.

Даже работники Старбакс регулярно приходили к нам на время своего перерыва, чтобы получить свою порцию Изумрудного Дракона, Тайской Магии, Черной Молнии, Кава Колады или Андского Восторга – и это лишь некоторые из множества наших зелий, пронизанных мощными ингредиентами и травами со всего мира. Даже наши пироги были супер-заряжены: все было органическим, наполненным травами и другими составляющими, улучшающими здоровье. Заряд от наших смесей позволил забыть о всяких возможных проблемах касательно здоровья или жизни в целом. Идея оказалась невероятно успешной; вскоре мы стали готовиться к расширению и работе над медицинским спа. Но как только мы стали обустраиваться, жизнь подбросила нам стоящий вызов.

«Здравствуйте, меня зовут Йоао Санторо; я бы хотел побеседовать с вами, если вы не слишком заняты». Джентльмен с хорошими манерами и легким португальским акцентом просидел в углу кафе большую часть дня, собирая несколько наших алхимических творений, довольный собой. Его речь была мягкой, а глаза теплы. Я проследовал к его столику и присел.

«Я проездом в Санта Фе и уезжаю завтра, но я был в Вашем кафе ежедневно и хочу сделать вам предложение», — начал он. «Мне действительно нравится Ваша идея, и я хотел бы знать, не желаете ли Вы открыть еще одно подобное заведение в Мауи, Гаваи».

«Мауи?! Даже не знаю, что Вам ответить, мы только открылись…»

«Я заинтересован в финансировании проекта», — вставил он, внимательно оценивая мое колебание. «Я долгое время искал нечто, к чему я мог бы испытывать страсть», — он все продолжал, — «и то, что делаете Вы – оно и есть. Просто подумайте об этом, и если Вам интересно, я бы очень хотел пригласить Вас в Мауи, чтобы мы могли обсудить детали».

Кармела присоединилась к нам, и мы еще говорили какое-то время, а когда Йоао ушел, мы обнялись как старые друзья. Он чрезвычайно понравился нам, так же, как и его предложение. Это был богатый бразильский предприниматель, живущий в Мауи. Его идеей было сначала открыть несколько наших кафе, прежде чем и вовсе расширить торговую сеть. Месяцами позже он привез нас в Гавайи и щедро разместил нас в доме прямо на пляже возле Пайи в Мауи, где он жил со своей женой и тремя детьми. Мы все прекрасно ладили и согласились работать над проектом совместно. После еще двух визитов мы нашли нужное место, и вскоре все было готово для запуска. Мы обучили пару молодых специалистов, чтобы они продолжили наше дело в Санта Фе; мы отказались от аренды дома, заказали грузовик для переезда и купили билеты на самолет. Все шло по плану, и мы были готовы прыгнуть в новое многообещающее приключение, когда, всего за пару недель до нашего отъезда, утром 11 сентября два самолета разбились о башни Мирового Торгового Центра в Нью-Йорке, мгновенно меняя жизни многих.

Гавайская экономика, основанная на туризме, временно потерпела крах, и никто не знал, что ждать. Сложившая ситуация заставила нас отсрочить наш проект на неопределенное время. Далее следовала девальвация бразильской валюты, что повлияло на ликвидность Йоахо настолько, что тот был вынужден вернуться домой и полностью посвятить себя своему местному бизнесу. В мгновение ока год подготовки испарился, и мы вновь проснулись в Санта Фе, который, к сожалению, уже никогда не был для нас прежним. Наши корни, которые едва начали расти до встречи с Йоахо, теперь были необратимо повреждены. Вместо всего этого мы безнадежно влюбились в очарование тропиков. Мне всегда безумно нравились кокосовые пальмы, что кстати и привело меня когда-то в Шри Ланка.

Однако, все было не так уж и плохо. Кафе Долголетия даже в каком-то смысле выиграло на фоне трагических событий 11 сентября. Люди нуждались в компании друг друга, что обеспечило нас работой наперед. Месяцем позже, соседствующая с нами галерея искусств закрылась, и мы смогли расшириться, увеличив площадь более, чем в два раза. Возбуждение от работы с дизайном и обустройством новой территории и все последующие действия заглушили наши былые стремления. Мы потеряли изначальное видение медицинского спа в Санта Фе. Оно исчезло. Наши антенны были направлены в сторону Гавайи, но там больше не было сигнала. Я часто общался со своим другом Джо, жившим в Гонолулу, пытаясь настроить его на то, чтобы он подтолкнул нас туда, но ничего не происходило. Джо имел циклическую связь со мной, так же будучи младшим учеником Карлоса Кастанеды. Он был бы рад нашему переезду, и я не мог представить лучшего знака навигации. Но мы не могли тогда выработать достаточное количество энергии.

Санта Фе был добр к нам. Правда, не в обычном смысле слова. Он никогда не баловал нас. Говорят, он сидит на большом кварцевом образовании, и для нас в энергетическом смысле он напоминал нечто вроде печи, заставляя нас быть в постоянном движении, в конце концов, поджаривая нас. Мы неустанно работали сутками, чтобы наша идея работала, заставляя Дзен и страсть жить рядом. У нас не было надежной финансовой сети. Все непрестанно должно было работать, на что требовалась большая интенсивность. Этой интенсивности не было конца и края в Городе Других. Будучи открытыми, мы взаимодействовали с наиинтереснейшими людьми, принимали гостей, устраивали встречи, мероприятия, семинары. Санта Фе – необходимое звено в движении Нью Эйдж, и в Кафе Долголетия мы были включены в розетку высокого напряжения, к лучшему то или к худшему.

Оглядываясь назад, я все еще чувствую напряжение. Но когда я закрываю глаза, позволяя образам медленно возникать передо мной, на глазах выступают слезы, глубокая дрожь пронизывает мое сердце и душу. Санта Фе и правда был добр к нам. В итоге все сошлось, мы были свободны, нечто изменилось – все благодаря любви и страсти. Наша огромная красивая комната со стенами Красной Пандоры, окутанная богатым теплым сиянием множества янтарных лучей, была оазисом сердца. И я никогда не смогу выразить достаточно благодарности за все тепло и любовь, которые мы получили там и получаем по сей день.

Спасибо тебе, Флоринда, хоть мы тебя и не нашли.

Глава 19 В голубой дали

Перевод © Ом, 2012

— Ну как ваш ретрит?

— Да, расскажите обо всем.

— Ребята, вы на самом деле уходили в него?

Было очевидно, что наших студентов заинтересовало, на самом ли деле мы провели десять дней каникул в безмолвной медитации, как объявили перед этим. Добровольно вставать каждым утром в четыре часа и по десять часов сидеть без движения, большинству из них было даже представить тяжело. А поскольку они знали, что мы, как правило, старались наслаждаться жизнью в полной мере, они были искренне озадачены и заинтригованы.

— Конечно же мы уходили, — ответил я. — Это было абсолютно потрясающе.

— Невероятным, — Добавила Кармела. — Вы все должны такое проделать, сразу же после окончания учебы.

— Я бы никогда не смог сидеть так долго, — сказал один из студентов. — Меня убила бы моя спина.

— Обычно в таких случаях помогает випассана, — ответил я. — В первый день, уже минут через двадцать в медитации, я ощущал будто у меня между лопаток прокручивается нож. Боль в мышцах была невыносимой. Но все, что мне нужно было делать — удерживать осознавание ощущений, и в конце концов боль исчезает. На четвертый день, я мог сидеть в таком неподвижном состоянии около двух часов, и никакой боли не было вообще, нигде. Я ощущал себя полностью невесомым.

Похоже мои слова никого не убедили.

— И что, вы ребята, стали делать потом, когда все это закончилось? Как вы себя чувствовали?

— Мы сели на паром и несколько дней путешествовали по архипелагу Сан-Хуан, перед тем как вернулись сюда, — ответила Кармела.

— Откровенно говоря, — добавил я, — когда мы вышли из ретрита, мы ощущали себя так, словно торчали на «кислоте» три дня подряд. Наверное это самый лучший и краткий способ, которым я могу воспользоваться для описания.

И я сразу же завладел их вниманием.

— Все было абсолютно нереальным, — продолжал я. — Все вокруг было магическим, незнакомым и красивым. Отсутствовало чувство времени, и мы ощущали себя частью волшебной сказки, полностью в гармонии с миром вокруг себя. На самом деле, мы все еще не отошли от этих ощущений.

— Я ни разу не пробовал кислоту, — сказал кто-то.

— Ну, на самом деле, сложно описать это все. В действительности было даже еще кайфовее, чем под «кислотой». В терминах навигации, это было так хорошо, насколько удавалось. Наше переживание времени после ретрита было абсолютно совершенным. Во всем, что бы мы ни делали, чувствовалась мягкость и значимость. Все, кто с нами тогда встречался были дружественно настроены. Мы стали просто частью всего, ощущая счастье, свет и игривость, словно два ребенка, но не принимая при этом ничего на веру. Желаю всем вам испытать такое, хотя бы раз.

— После того, как мы вышли из ретрита, во второй половине дня я стала заниматься йогой, — продолжила рассказ Кармела. — Это был самый лучший опыт с йогой, который у меня был. Я могла обнаруживать, где у меня оставалось напряжение и просто расслаблять его, достигая большего, чем у меня было раньше. В принципе, мое тело целиком было осознанным и я просто следовало его подсказкам. Это было действительно здорово!

— На следующий день, за обедом, — продолжал я, — кто-то за другим столом заказал капуччино, и в тот же момент я ощутил рефлекс, который грозил перерасти в тягу. Но прежде, чем я даже смог поразмыслить над этим, мое внимание автоматически перешло в физическое ощущение, которое сработало в теле, и я моментально увидел чашку. Я ощутил нечто вроде небольшого давления чуть ниже горла. Некоторое время я удерживал внимание на этом ощущении, точно так же, как я это делал много раз со всеми остальными телесными ощущениями во время випассаны. И это давление, а вместе с ним и тяга, просто растворилось. Оно ушло прежде, чем я даже это полностью осознал.

Как только мы с энтузиазмом рассказали о расширенных возможностях и переживаниях освобождения во время и после випассана ретрита, большинство наших студентов, похоже, действительно заинтересовались. Все они захотели узнать контактную информацию и место проведения таких курсов, так что мы сделали еще один рекламный проспект. А также мы ввели випассану в наши оздоровительные занятия, по десять минут за раз. Довольно обнадеженные таким интересом, мы еще сильнее сконцентрировались на техниках, которые помогали нашим студентам начать осознавать свой внутренний диалог и переживать моменты молчания. Основываясь на работах Экхарта Толле, которые мы сочли наиболее доступным комплексом обучения в этом отношении, мы разработали последовательности практик, названную нами «майнд-йогой». Это были простые, но эффективные упражнения, навроде прислушивания к затухающим звукам колокольчика или поющей чаши, что позволяло погружать свое внимание в молчание, оставаясь при этом в бдительной трезвости. Другая практика заключалась в прислушивании ко всем окружающим звукам одновременно, без фокусировки на каком-то конкретном одном. Нам даже удалось убедить своих студентов начать осознавать ту самую тишину, из которой эти звуки происходят и в которую погружаются снова при затухании — или ту самую тишину, что окружает звуки и располагается между ними. Мы сравнивали звуки с буквами на белом листе бумаги и предлагали подумать, что белой лист бумаги является тишиной, в которой звуки проявляются подобно буквам на белом фоне.

Тем же самым образом, мы попытались вывести осознавание студентов в пространство между объектами видимого нами мира. Обычно мы замечаем лишь только сами объекты. Например, мы пытаемся оценить размер комнаты для того, чтобы определить сколько людей в ней смогут находиться, само пространство не содержит для нас какой-то информации, поэтому мы отфильтровываем его из нашего восприятия. Но точно также, как белая бумага позволяет проявиться буквам, а тишина — звукам, так и пространство позволяет существовать объектам. Во время соответствующих упражнений нашей майнд-йоги мы учили студентов начинать осознавать пространство и расстояния между вещами и объем, занимаемый объектами. Когда мы выходим из дверей, у всех у нас значительно расширяются эти самые расстояние и пространство. А как только мы направим внимание в космическое пространство, которое становится видимым в ночном небе, в частности на небесные объекты и еще дальше, у всех у нас обязательно разум вытягивается в это безграничное пространство, бросая вызов нашим концепциям о пространстве в целом. Если мы позволим нашему вниманию оставаться вместе с этим безграничным пространством, мы осознаем, что бесконечность является в конечном счете отсутствием пространства, точно так же как вечность является отсутствием времени. Конечно же, мыслящий разум не может охватить эти понятия зараз. Он не может ухватить и понять такие безграничные и неопределяемые реалии. Следовательно, если мы принудительно поставим ум перед лицом бесконечности, которая несомненно проявлена в ночном небе, он на время остановится, предоставляя нам драгоценные моменты молчаливого осознавания: Безмолвия!

* * *

Наши ребята не переставали нас удивлять. Немного озадачившись, но также и явно заинтересовавшись всеми этими упражнениями, они просили порекомендовать книги об этом странном новом мире восприятия, который представал перед ними через нас. Мы почувствовали, что «Сила момента сейчас» Экхарта Толле могла бы охватить суть того, что пытались передать наиболее подходящим и доступным образом. Следуя положенной школьной политике, мы попросили родителей заинтересованных студентов, прислать им экземпляр этой книги. Эти запросы привели к самым удивительным и непредсказуемым последствиям за все наше пребывание в Спринг Крик Лодж. После того, как пришли первые книги, они за неделю обрели некий культовый статус. Для читающих «Силу момента сейчас», она неожиданно оказалась крутейшей вещью.

— Когда ты, наконец, закончишь? Я тоже хочу почитать. Мои родители еще не прислали книгу.

Книгу читали по кругу и студенты с гордостью заявляли о том, что прочитали ее, или задавали специфические вопросы, касающиеся ее содержания. Затем, воодушевившись таким развитием событий, мы предложили устроить публичные чтения бесед Экхарта Толле по воскресеньям, во второй половине дня, которое у студентов было свободным от занятий, и пришло более чем половина из них. Нам даже не верилось. Ведь мы здесь имели дело с трудными подростками, с капризным поколением сложившихся неудачников, правонарушителей, наркоманов и покинувших родной дом. Они были вполне способны пить дезинфицирующие средства из-за содержавшегося в них алкоголя или нюхать кулинарные пряности, чтобы сравнить кто из них круче. Они нюхали белизну и бензин из газонокосилки по той же самой причине, а однажды даже ударили служащего по голове металлической трубкой от пылесоса.

Но эти же самые дети были также вполне способны отслеживать звук колокольчика в тишине, вслушиваться в тишину и обращать внимание на пространство между объектами. Они стали осознавать свой навязчивый внутренний диалог, практиковать техники осознанных сновидений, пытаться понять энергетику восприятия и намеренности, и даже оценивать силу и красоту безупречности. Те же самые дети стали смотреть вперед в будущее, направляя свой путь в колледж после окончания школы. И поверху этого всего, они поставили «Силу момента сейчас», сделав эту книгу культовой среди них. Даже если не все из них выражали такой энтузиазм или даже интерес, разве можно было не прийти от этого в восторг?

* * *

Предоставление нашим юным друзьям телесных воспоминаний о тишине и спокойствии стало нашей приоритетной задачей. Мы ощущали, как эти воспоминания укрепляют и питают их центр отталкивания от своего бушующего мира мыслей и страстей. Мы не могли сделать достаточно много, чтобы надолго приободрить их молчащие души в минуты спокойствия и чистого бытия. Казалось, что наилучшим шансом для нас будет создать и взрастить намеренность, необходимую для притягивания обстоятельств в их жизнях, которая поможет им разорвать в конечном счете доминацию рассудочного ума.

Главным образом наши движения, акупунктура, и травяные рецепты были направлены на получение опыта сбалансированных, сцентрированных, молчаливых и спокойных состояний из первых рук, обеспечивая ум-тело соответствующими пунктами ориентации. Большинство из нас знают только два состояния ума — сон и мышление. Мы совершенно забыли, каково быть полностью бодрствующим и остро осознающим, без погружения а беспрестанную ментальную болтовню. Спокойствие и блаженство, которые присущи таким моментам тишины, являются семенами освобождения. Намеренностью любого семени является, конечно же, прорастание и вырастание. И мы считаем, что наилучшим способом подключиться к этой намеренности, притягивающей солнечные лучи вселенной в целом, является раскрытие себя для интерактивного образа жизни, которое мы называем искусством навигации.

* * *

Жить жизнью в поисках сокровища, захватывающих дух, на самом деле становится довольно удовлетворяющим и увлекательным делом для мыслящего ума, и, следовательно, антагонизма между нашим внутренним устремлением к освобождению и одержимости ума мыслями в ней становится меньше. Единственным требованием является открытый и пытливый ум, который бодрствует и бдителен ко всем сенсорным ощущениям. Все, что нам нужно сделать — это развернуть свое внимание вовне, лицом к приходящему времени, вместо того, чтобы оказываться вовлеченным в бесконечные разборки. Когда мы едим вкусную пищу, мы получим гораздо более полные переживания, если сосредоточимся на блюде перед нами, на аромате и цвете самой пищи, на самом ее вкусе, когда она вступает в контакт с языком и небом, чем если бы мы уделяли свое внимание процессу ее поглощения пищеварительной системой или движению по кишечнику, если на то пошло. Если у нас имеются проблемы с кишечником, мы можем принять это к сведению или предпринять нужные действия, но в удержании внимания на этих проблемах пользы совсем не много. Хотя, если по существу, как раз это самое мы и делаем с большинством наших сенсорных ощущений. Наше внимание почти всегда поглощено мыслями, как они обрабатывают реальность. В результате, наши переживания являются полностью внутренними, вынуждающими нас жить в виртуальной реальности, в постоянном голоде на реальные вещи.

Когда мы осуществляем навигацию от всего сердца, искренне, мы позволяем реальным вещам связываться с нашей душой напрямую, просто будучи воспринимающими и в текущем моменте прямо сейчас, запуская те или иные действия, которые являются наиболее подходящими. Чтобы убедиться, что запущено на самом деле самое подходящее действие, мы полагаемся на нашу приверженность к безупречности. Мыслящий разум должен оставаться в режиме ожидания как можно дольше, что позволяет наблюдать все вокруг в любопытством и ощущением интереса, готовым применить свою силу когда это необходимо, просто отступить назад к любопытству когда задача будет выполнена. Но пока мы живем жизнью самой жизни, у всех у нас имеется свое несгибаемое намерение.

* * *

Наши студенты определенно предоставили нам возможность напитаться нашей несгибаемой намеренностью. В более чем тысяче групповых занятий нам пришлось вести дискуссии и поддерживать свой энтузиазм вживую, с колес. И так как наша программ в академии Спринг Крик Лодж подходила к концу, мы осознали, что мы несомненно оказались ее крупнейшими бенефициариями. К концу 2006 года, организация, к которой принадлежала Спринг Крик и еще с десяток таких же спецшкол, подверглась крупному реструктуризационному процессу, создавшему ряд новых школ при сокращении уже существующих. Наша студенческая популяция сократилась примерно на треть от своего изначального количества, фактически ликвидировав экономический базис нашей программы. Кроме того, директор, который должен был заставить нас покинуть школу, попросил нас прекратить наши занятия до мая 2007 года.

Когда мы узнали, что наше время в Монтане скоро закончится, нам, понятное дело, было любопытно, куда наше путешествие выведет дальше. Естественно, мы стремились в теплый и благоприятный климат и в ту локацию, где бы мы могли продолжить свою работу. Безо всяких явных указующих нам навигационных директив мы, тем не менее, рассматривали три различных места, которые по-своему казались нам привлекательными. Первым были Гавайи, конечно. Наш друг Джо, в конце концов, убедил нас сделать прыжок и присоединиться к нему в расхваливаемый райский остров. Мы были свободны в выборе, и насколько позволяла ощутить интуиция, энергия на этот раз казалось благосклонной. Тем не менее, всегда оставалась небольшая проблема с точки зрения моего астрологического соответствия с островным расположением.

Поначалу мы вобщем-то не задумывались об астрологии, но после того как познакомились с некоторыми всемирно известными астрологами, которые регулярно читали лекции на наших мероприятиях в Санта-Фе, мы пришли к выводу, что она может оказаться действительно увлекательным и обоснованным искусством, а также ценным средством в навигации по жизни. Мы даже включили ее в большую групп культурных феноменов, относимых нами к «духовному программному обеспечению». На более глубоком уровне, астрология, похоже, содержит те же самые базовые контуры что и у гадательных систем, таких как И-Цзин или Таро, и быть подобной мифологии, неувядаемой философии и религии. На самом базовом уровне, все они очевидно имеют один общий знаменатель, сводящийся к эволюционной необходимости выхода за пределы нашей личной самости, так чтобы мы могли пробудить свою эссенциальную или божественную природу, и все они пытаются вывести нас мириадами различных путей к совершению этого подвига.

Когда мы рассматривали свое первое желание переехать на Гавайи в 2001 году, Ариэль Гутман, одна из наших друзей-астрологов, предупредила меня о сильном влиянии Сатурна, с которым мне придется там столкнуться. Она сказала, что Сатурн является самым доминирующим аспектом моей перемещенной на Гавайи натальной карты. Сатурн в целом — символизирует энергии вызова. По словам нашего друга Алана Окена, другого члена «астрологической элиты» Санта-Фе:

«Сатурн заставляет индивидуальность отказаться от иллюзий и заблуждений, что удерживают его от освобождения и свободы, которые приходят через обезличивание Самости. Сатурн требует смерти индивидуальности, для того чтобы из плотности бытия смог проявиться Дух.»

На практическом уровне это очевидно означало, что, скорее всего, я столкнусь с ограничениями и кармическими уроками, если не поднимусь над обстоятельствами и не буду соответствовать влияниям Сатурна. В то же время сильный аспект Сатурна не отвергает и не умаляет воображения, вдохновения, духовности и даже доброй удачи, он лишь требует, чтобы этим вещам была придана структура и смысл. Ариэль сводила все к тому, что астрологически энергия на Гавайях не будет слишком-то поддерживать меня в какой-либо широкой и материалистической деятельности, навроде создания бизнеса, например, но оно может оказаться неплохим местом для интроспекции, трансформации или для написания книги. С учетом этого всего, мы решились отплыть с исследовательской миссией.

На втором месте нас тянуло в Барселону, в Испанию. Другой дорогой наш друг, Ферран и его жена Брук, оба еще и акупунктурщики, совсем недавно переехали туда. Они были в процессе открытия клиники, и узнав что мы должны будем в скором времени отъехать, сразу же позвали нас присоединиться к ним. И Кармела и я любили Барселону, и мы уже поговаривали о путешествии на мотоцикле через всю Европу. Там не было ни астрологических опасений, ни проблем с лицензиями, насколько нам было известно. Опять же мы запланировали туда визит для тестирования энергетики.

Третьим подходящим местом мы сочли Тусон, штат Аризона. Мы совсем недавно провели неделю в Южной Аризоне и посчитали ее гостеприимной и дружелюбной, как никогда. Ничего особенно захватывающего не случилось, и я не был в слишком большом восторге от идеи переезда в то место, где я уже пожил. Но я ощущал его как неплохой вариант, если оба остальных проекта не будут поддержаны. Тусон был добр ко мне и, кстати, Юпитер в моей карте релокации попадал а середину неба, что как правило указывает на восторг, удачу, благополучие, расширение и успех.

* * *

Хотя мы оба немного больше склонялись к Барселоне, вскоре стало очевидным, что нам все-таки придется иметь дело со сложностями Сатурна. Вселенский сценарий ясно и безошибочно посылал нас на Гавайи. Как обычно при больших изменениях в наших жизнях, не было никакой неопределенности. Вскоре после того, как мы оттранслировали свой запрос Намеренности, испанское правительство приняло решение о регулировании акупунктурной деятельности до такого уровня, что мы должны будем сдать обширный медицинский экзамен, чтобы там практиковать. И конечно, экзамен будет на испанском языке, что не делает его проще. Также я узнал, что мне придется столкнуться с серьезными препятствиями при восстановлении моих европейских привилегий при устройстве на работу после того, как недавно принял американское гражданство.

В штате Гавайи, с другой стороны, приняли нашу заявку на лицензирование без малейших колебаний или дополнительных запросов, что встречается крайне редко. Наша лицензия была предоставлена в рекордно короткие сроки и, между прочим, была подписана 4 декабря, в мой день рождения. Множество мелких, но не менее убедительных знаков поддержки от вселенной, относящиеся к дому и к работе, усиливали навигационные входные данные. И как раз для оценки правильности, Намеренность подбросила еще один важный синхрон, который затмил в нашем восприятии вариант с нашим желанием путешествия на мотоцикле по Европе. В последний день нашей разведывательной миссии на Гавайях, мы ехали мимо гавани Гонолулу по пути в аэропорт. Вместо того, чтобы ехать по автостраде, нам захотелось напитаться несколькими последними впечатлениями на пляже и в центре города. Когда мы свернули за угол, на бульвар Ала Моана, который проходит вдоль побережья, внезапно перед нами возникло массивное круизное судно, высотой в десять этажей. Судно «Инфинити» во всей своей красе. Это был просто великолепный синхрон. По моей спине пробежала дрожь. «Инфинити» швартовалась в Гонолулу только два дня в году, во время своих сезонных путешествий от Аляски до Карибского бассейна и обратно.

— Ну что можно было еще сказать?

* * *

Очевидно, Гавайи, в конце концов, поддались нашей намеренности и открыли нам двери. Но поскольку над всем этим нависла энергетическая тень Сатурна, рай не пришел безо всяких условий. Намеренность фактически сошла со своего маршрута, сделав эту точку совершенно ясной. Наша разведывательная миссия не только предоставила зеленый свет нашему переезду на Гавайи, она превратилась в полноценный учебный фильм мифических пропорций, в котором многозначный образ Бесконечности на фоне города Гонолулу был как раз прокруткой состава исполнителей.

* * *

Когда мы отправлялись в исследовательское путешествие на острова, мы уже получили обескураживающие новости из Испании, но еще не знали о подарке на день рождения от Ведомства по лицензированию акупунктурной деятельности на Гавайях. Следуя нескольким недавним предложениям друзей, включить в наш маршрут Биг-Айленд, мы собрались провести там неделю, перед тем как посетить Оаху. Двумя из этих друзей были Рози и Миша, которых мы знали еще по пребыванию в Санта-Фе. Они оба тоже занимались целительством. Рози практиковалась в психологии, а Миша в акупунктуре, и нам не терпелось послушать их про свой профессиональный опыт. К сожалению, они не смогли прижиться на острове, и после нашего запланированного визита собирались вернуться на материк.

Утром 15 октября 2006 года, мы покинули водопад Томпсона и собрались направиться в Кону на Гавайях. Я только запустил двигатель автомобиля, как вдруг завидел Рене, нашу подружку и соседку, которая бежала к нам с диким взглядом и махала руками.

— Вы слышали? Вы слышали? У них только что было землетрясение на Биг-Айленд, магнитудой 6.7 баллов. Это во всех новостях.

Кармела и я посмотрели друг на друга.

— Мне нравятся землетрясения, — сказал я после секундной паузы. Но увидев нахмурившееся лицо Рене, я выразил более подходящую заинтересованность и спросил, — Кто-нибудь пострадал?

— Я так не думаю; они ничего не сказали, — ответила Рене.

— Ну, я полагаю, мы-то целы, — я снова улыбнулся.

— Там могут быть повторные толчки, — добавила Рене, когда автомобиль тронулся с места. — Уж поберегитесь пожалуйста, — Она прощально помахала рукой.

— Не беспокойся, спасибо, что дала нам знать, — помахали мы в ответ.

— Ух ты, какое странное совпадение, Кармела покачала головой в недоумении.

— Понятия не имею, что с этим делать, — сказал я, весьма озадаченный, — но я и правда ничего не могу с собой поделать, мне ведь и на самом деле нравятся землетрясения.

— Мне тоже, причем всегда, даже в детстве, — сказала Кармела. В ее глазах сверкнул авантюризм.

Когда мы прибыли в Кону на Биг-Айленд, на следующий день после ночевки в Сиэтле, последствия землетрясения все еще были заметны. Некоторые дороги были разрушены и усеяны валунами, а некоторые отели закрылись для оценки ущерба. Тем не менее, никто похоже не слишком-то переживал. Землетрясения — обычное явление на вулканическом острове, даже и не такой магнитуды. С нашей навигационной перспективы оно ощущалось ни хорошим, ни плохим, больше оно походило на восклицательный знак, повышающий наше осознавание.

Следующей вещью, которую мы заметили, было то, что Кона, со своим населением примерно в десять тысяч жителей, была наводнена триатлонистами. Около двух тысяч участников готовились к всемирному чемпионату «Железный человек», который должен был состояться в ближайшие выходные. Куда бы мы ни пошли, нас повсюду окружали атлеты со зверской твердостью и решительностью и супер-заряженное энергетическое поле, которое они генерировали. В их среде я постоянно испытывал колебания между ощущением слабости и мягкости, и свирепой решительностью, что выводило меня к пику физической формы, так что я мог бы и сам сделаться в один прекрасный день «Железным человеком». В целом это было довольно-таки оздоровляющее влияние, но в конце концов, мы были вынуждены уехать из города, чтобы успокоиться. Главной темой нашего визита на Биг-Айленд, казалось, будет интенсивность, это все что я мог сказать. И это не удивительно, учитывая его положение прямо на верху отверстия в земной коре, откуда на тектоническую плиту непрерывно извергается лава. Самая высокая гора на острове является одним из самых активных вулканов в мире, возвышаясь на уровне 10 километров от океанского дна. Сам по себе вес этой гигантской массы лавы приводил к прогибу земной коры, вызывая землетрясения, подобные тому, которое произошло только что. Возрастом всего лишь несколько сотен тысяч лет, Биг-Айленд является также одним из самых молодых горных формаций на земле.

По пути в Хило, где жили наши друзья Рози и Миша, мы решили отдать дань уважения Пеле, гавайской богине огня, считающейся главной покровительницей островов. Предполагается, что она живет внутри вулкана Килауэа, но нам сказали, что лучшим способом установить с ней связь, будет близость к той области, где лава стекает в океан, непрерывно рождая новую землю. Некоторые из вырывающихся лавовых потоков, обнажали истекающую магму, и мы остановились там в благоговейном страхе, прямо почти на протяжении руки от раскаленного жидкого потока расплавленных камней, который стекал под нашими ногами к морю, поднимая у нас уровень интенсивности еще на одно деление вверх.

Наилучшим временем для того, чтобы коснуться взглядом великолепия Пеле является ночь, когда ее сияющий дух излучается сквозь бесчисленные огненные глаза, и когда она испускает эти гигантские, танцующие красные облака пара, словно бы она с жаром спаривается с океаном. Тяжелый двухчасовой переход через застывшие поля лавы, к открытым ее потокам и сернистым красным облакам, сделали наши переживания еще более потусторонними и незабываемыми — особенно после того, как отказали батарейки нашего фонарика на обратном пути, заставив нас проявить ощущения, о наличии которых мы даже не догадывались, именно благодаря им мы не свалились в трещины и разломы, и не порезались в куски об бритвенные края застывшей лавы. Той ночью мы заснули в Вулкано Хаус, в нескольких шагах от дома Пеле в кратере Килауэа, тренируясь в огненных осознанных сновидениях — страстно влюбляясь в землю.

* * *

Наполненные до краев почтением и признательностью к этим волшебным и могущественным островам, мы приехали в дом к Рози и Миши около полудня, в воскресенье. Это было небольшое и уютное деревянное строение, расположившееся на восточных склонах четырнадцати-тысячника-футов вулкана Мауна-Кеа, с видом на океан. В этом районе выпадало много дождей, и растительность вокруг дома была пышной и ярко-зеленой. Рози вышла нам навстречу, ее красиво усыпанное веснушками лицо с огромной улыбкой сияло как никогда. Мы тепло обнялись, после того как не видели друг друга несколько лет.

— Где Миша? — спросил я, оглядываясь вокруг.

— Он может появиться здесь в любую минуту, — ответила Рози, — он с таким нетерпением ждал вас, ребята. Но… вы же знаете, как он любит быть на открытом воздухе. Поэтому, раз мы покидаем остров в конце этой недели, он захотел отправиться в поход в последний раз. Он ушел в пятницу, и я даже точно не знаю, куда он пошел; его телефон вне зоны досягаемости сети.

Миша был выходцем из России и экстремальным любителем вылазок на природу. Он даже принимал участие в соревнованиях на выживание в условиях пустыни. С Рози мы уже были знакомы задолго до того, как встретились с ним в первый раз. Миша был страстным последователем произведений Карлоса Кастанеды и пути воина, и ему конечно было бы очень интересно услышать о моем опыте, когда он узнал, что я был учеником у этого самого человека. Случилось так, что мы организовывали художественную выставку Полы Лопес, которая написала серию картин маслом, изображающих элементы мира Кастанеды. Картины в ее исполнении демонстрировали такие неуловимые понятия как «Море осознавания», «Двойственную сущность», «Энергетическое тело», «Летунов» и «Танец навигации». Пола, которая была склонна больше к визуальному чем к вербальному, как она выразилась, попросила меня выступить на открытии выставки, чтобы установить связь между воспринимающими ее работы зрителями и изображенным в них миром. На этом мероприятии я и встретил Мишу в первый раз. Он сопровождал Рози на открытии выставки и попросил у меня разрешения записать на видео мое выступление. У меня не было возражений, и несколько недель спустя, когда мы пришли на званый обед к ним домой в Санта-Фе, он передал мне копию той записи. Видео оказалось приятным подарком. Оно было сделано безупречно, предоставив мне уникальную возможность понаблюдать за собой со стороны, когда я давал определения из мира Нагваля и как я относился к этому.

* * *

— Ребята, вы не голодны? Или может предложить вам чаю? — спросила нас Рози, когда мы уже присели у них дома.

— Попить чаю было бы здорово, спасибо, — ответили мы оба.

Примерно через пару часов оживленного разговора и обмена новостями, Рози стала заметно беспокоиться. Она несколько раз пыталась дозвониться до Миши, но он все еще не отвечал.

— На Биг-Айленд есть несколько зон, где нет приема, — сказала она пытаясь успокоиться. — Может быть его грузовик сломался. Он говорил что-то о поездке по грунтовой дороге за Мауна-Кеа, и что обратная дорога может занять много времени, — размышляла вслух Рози.

Мы постарались ее успокоить, но на самом деле мы не знали что сказать, ведь мы даже не знали куда именно Миша направлялся. Через некоторое время, все мы отправились прогуляться к впечатляющему водопаду поблизости, но когда вернулись, уже в сумерках, признаков что Миша вернулся еще не было.

— Это на него совсем не похоже, — сказала Рози. — Он знал, что ты приедешь, и он действительно с нетерпением ждал разговора с тобой, повторила она, занервничав.

После тревожно прошедшего ужина, мы поехали на ночь в отель. Рози заранее предупредила нас, что в доме почти все готово к переезду на материк, так чтобы мы остановились в отеле города Хило. Отъезжая на ночь, мы договорились обратиться в полицию за помощью, если Миша не вернется до утра.

В восемь часов утра Рози встретила нас в отеле, и мы приступили к действиям. Мы подали заявление о пропавшем человеке, и огромными совместными усилиями уговорили офицера полиции отправить вертолет с поисковой миссией.

Имелось четыре места, которые упоминал Миша перед тем как уехать: Обратная дорога на Мауна-Кеа, Национальный парк вулканов вокруг Килауэа, Пляж Грин Сандз в конце автодороги Саут Пойнт, и небольшая безымянная бухта в конце автодороги к морю. У нас имелся такой же туристический справочник, которым пользовался и Миша для планирования маршрута своей поездки, и после тщательного сравнения, у меня возникло предчувствие, что он выбрал дорогу к морю. Описание было интригующим. Оно включало в себя пересечение десяти километров почти непроходимых для машин дороги из-за лавы, а залив в конце описывался как «идеальное место, если вы хотите уйти прочь от этого всего». Это было местом, которая хотел бы увидеть и я сам, и я был уверен, что и Миша тоже. Речь шла о двухчасовой поездке от Хило, и мы отъехали не задерживаясь.

Экипаж вертолета направился на поиски по всем четырем локациям. Примерно через час езды, нам позвонили, и сказали что они уже обыскали оба пляжных места, дорогу Саут Пойнт и дорогу к морю, не найдя следов Мишиного грузовика. Мы все-таки решили довериться моему предчувствию, и посмотреть самим. Вертолет направился на поиски к большим площадям вокруг вулканов.

Дорога к морю была не от мира сего. Чтобы преодолеть десять километров от главной дороги к морю, четырехприводному джипу потребовалось примерно сорок пять минут. Мы должны были пробиваться через море прорывающейся лавы, которая застилала весь путь до горизонта с обеих сторон. Даже темно-синий Тихий океан, далеко впереди и ниже, казавшийся угрожающим в своей обширности, словно бы обходил южную оконечность острова. Не было признаков жизни на многие километры. Быстро двигающиеся облака постоянно изменяли мерцающие тени из темноты и серебра на остывавших лавовых потоках, создавая главным образом зловещую атмосферу. Я начал сомневаться, что Миша, или вообще кто-то еще, смог бы продолжать двигаться по этой мрачной дороге в никуда, пытаясь найти место для кемпинга.

Это было так пугающе, что мы действительно перестали посмеиваться задолго перед спуском вниз. Ум Рози отвлекся на действия, и она сосредоточилась на том, чтобы ее не выбросило из джипа. Конечно, на нас оказывало влияние и доклад экипажа вертолета, так что мы не особенно надеялись найти там что-нибудь.

* * *

Но, к сожалению, они ошиблись.

Когда мы наконец добрались до пляжа, после поворота за последний изгиб, мы увидели грузовик Миши. Удары наших сердец казались слышными снаружи. Двери и прицепленный фургон были заперты, но после взлома и изучения Мишиных вещей, мы смогли определить, что он покинул его два дня назад, в субботу утром: он взял с собой только снаряжение для подводного плавания — и не вернулся.

Рози цеплялась за призрачный шанс, что Миша мог упасть в одну из множества трещин на поверхности лавы по пути, когда искал подходящее место для подводного плавания. Он мог сломать ногу, из-за чего не мог бы передвигаться. Так что мы рассеялись и начали отчаянно обследовать этот район. Вскоре к нам присоединился вертолет, который мы сразу же призвали обратно. Береговая линия была чрезвычайно неровной, и не казалось слишком надуманным, что кто-нибудь мог сломать ногу, пытаясь достичь хорошего места для ныряния. Но все наши усилия оказались тщетными, и к вечеру мы поехали через поля лавы обратно, чтобы остановиться у ближайшего отеля и продолжить поиски с первыми лучами солнца следующим утром.

Но тело Миши так и не было найдено.

* * *

Если мы уже восприняли землетрясение, две тысячи соревнующихся «Железных людей» и истекающую и взрывающуюся лаву как выражение интенсивности, то переживание этого бездонного, страшного сна вместе с Рози, придало термину «интенсивность» совершенно новое значение. С того момента, когда мы обнаружили брошенный грузовик, до того момента, когда мы были вынуждены оставить Рози с ее друзьями и родителями, которые прилетели на следующий день, мир был совсем не таким, каким мы его знали. Инстинктивно, мы втроем удерживали текущий момент прямо вот сейчас, пытаясь представить, насколько было возможно, прошлое и будущее как маленькую реальность. Это казалось единственным способом смягчить такой сокрушительный удар по сердцу Рози, оказавшейся очень сильной и исполненной инстинктивной мудростью. Всякий раз, когда ее ум приходил в состояние перспективного видения времени, это успокаивало и исцеляло ее кровоточащее сердце.

— Вы знаете, — рассказывала она во время тех долгих часов рокового вечера, — когда Миша отправлялся в ту поездку, он остановился у двери, обернулся и на секунду посмотрел на меня своими красивыми голубыми глазами. Затем он потряс головой совсем немного, как будто бы не находя слов, и сказал: «Ты знаешь, я люблю тебя тааак сильно!» И ушел.

* * *

Какой бы ужасной и трагичной не была смерть Миши, она была также и магической. Каждая деталь, окружающая ее, была элементом редкостной и потусторонней красоты. Это не было несчастным случаем с фриком. Миша прожил свою жизнь сложного характера, двигаясь толчками все ближе и ближе к точке невозврата. Фри-дайвинг был его последней страстью, и он полюбил океан больше чем что-либо другое. Ему оставалось лишь несколько дней перед отъездом в пустыню, из всех других мест — в Тусон, где жила семья Рози. В последний раз он хотел слиться с полюбившейся стихией, потому он и проезжал по дороге к морю через настоящее чистилище из лавы. Когда он прибыл в конец дороги, он разбил лагерь и исследовал побережье. В нескольких сотнях метров, в западном направлении, он обнаружил магическую бухту, которая стала «идеальным местом, если вы хотите уйти прочь от этого всего», как было сказано в книге.

Расположение было и на самом деле удивительным. Бухта была примерно двести метров в поперечнике, уникально красивейший пляж из мелкого черного и зеленого песка из лавы имел форму почти идеального полукруга. На противоположной стороне черный песок пересекали, как в мраморе, толстые нити ярко-зеленых лиановых растений. Центр пляжа был укрыт нависающим торцом скалы, сформированной прорвавшимся лавовым потоком, который при окислении окрасился в разные яркие цвета. На обоих концах пляжа там где залив соединялся с открытым морем, было множество скалистых гребней, оберегавших его от волн. Тропа заканчивалась, довольно удобным образом, на гладком скалистом выступе, с которого несколько сформированных природой ступеней позволяли легко добраться к кристально чистой воде, примерно метров шесть глубиной.

— Абсолютная совершенность, — должно быть подумал Миша, и вернулся в свой лагерь, чтобы приготовить обед, исполненный возбужденным ожиданием погружения ранним утром.

* * *

И вот, три дня спустя, мы оказались отделены от него бездонной пропастью. Тем не менее, магическая красота, которой было пронизано его исчезновение, было достижением всей вселенной — выраженной в безвременном пространстве присутствия нашей поддержки, в спокойствии и уравновешенности у Рози, и в великолепии дерева «ангельской трубы», которая той ночью расцвела прямо перед нашей комнатой в мотеле, огромными белыми цветами, эффектно освещаемые луной.

Следующим утром, пока Рози, Кармела и экипаж вертолета все так же неустанно обыскивали побережье, я сидел на гладких ступенях у краев бухты. Вода была спокойная и прозрачная, почти без цвета, когда смотрел прямо в глубину. Я смог ощутить Мишино волнение и предвкушение. Плавание и погружение в воду сродни ощущению полета — три метра под водой, пять, десять, тридцать, триста и дальнейшее снижение, настолько быстрое, словно океанское дно проваливается в пустоту прямо снаружи бухты.

Я смог разглядеть красных морских звезд на дне, прямо передо мной. Там было несколько кораллов и разноцветные рыбки игриво плавали вокруг. Нежные волны, плескавшиеся о скалы, источали чистый, свежий, соленый запах, который опьянял. Зачарованный этим, я воображал себя плывущим в воде, невесомым и счастливым, моя спина грелась на тропическом утреннем солнце. Что за восхитительное место!

Какое увлечение мы должны иметь, чтобы уйти от этого всего, подумал я. Убежать от чего?

Медленно мой пристальный взгляд двигался через полупрозрачную поверхность к выходу из бухты. Между скалистыми гребнями определенно проходила линия. Океан там обретал глубокий синий оттенок, и большие накатывающие волны двигались быстрее, направляемые быстрым течением. Сразу снаружи, на коротком расстоянии и простираясь на тысячи километров во всех направлениях, располагался невообразимый простор океана, глубиной под три километра.

Мне было трудно дышать, когда я напряженно последовал за Мишей туда, где он нырнул, исследуя все дальше и глубже голубую даль.

Однако, когда я отважился настоять, мой страх неожиданно растворился. Миша ушел, но дверь все еще оставалась открытой, и то, что я увидел, сняло напряжение с моей груди. Внезапно я ощутил огромное умиротворение и невесомость, словно в середине падения отключили гравитацию. Смотря через эту дверь, я видел конец страха. Ради вневременного момента я проснулся от сновидения жизни и смерти и все стало прямым и ясным. Кусочки паззла снова стали снова собираться вместе.

Рози молча села рядом со мной, следя за моим пристальным взглядом. Не нужно было ничего говорить.

В тот же день мы отправились в Оаху. Приехали родители Рози, и вместе со множеством любящих друзей, которые были у нее на острове, они заключили ее в объятия, чтобы облегчить боль.

* * *

Предыдущие два дня были одними из самых интенсивных в нашей жизни. Лишь постепенно мы смогли позволить себе заняться мероприятиями нашей исследовательской миссии в полную силу, и только после того, как пыль нашего эмоционального напряжения улеглась, четко и безошибочно проступили все наши навигационные элементы.

Невозможно было рассматривать Гавайи, как просто еще одну остановку в нашем путешествии. Стало очевидным, что наше движение к Оаху, где мы в конце концов и оказались, довольно сильно поддерживалось и поощрялось. Но землетрясение, которое случилось точно в тот момент, когда мы отправились в свое исследовательское предприятие, несомненно привнесло экстраординарные последствия. Мы вообще не воспринимали его как непосредственную угрозу, но оно значительно приподняло ставки. Оно зарегистрировалось в качестве огромного восклицательного знака, пропитывая жуткой значимостью все, с чем мы сталкивались. Не менее примечательным было наше прямое и неожиданное погружение в соревнования «Железный человек». По большей части оно поразило нас не столько как позитивный и мощный знак, сколько указанием на новое настроение, с которым мы встретимся на островах, оно только прибавило мне опасений. Известная как святой Грааль спортивная стойкость и выносливость, это событие явило все то, что доводит пределы до крайности, которая не имеет ничего общего со спокойным и несколько индульгирующим образом жизни, который все еще оставался моим жизненным предпочтением. И насколько мне придется раздвинуть свои личные пределы, мне стало ясным довольно скоро, так что темп моего танца с мимолетностью бытия чрезвычайно нарастал.

Каждый аспект, обставляющий смерть Миши, становился крайне значимым и метафоричным. Эти сорок восемь часов, проведенные вместе с Рози, дали мне незабываемый вкус подлинного значения мимолетности бытия и острое осознание того, чего не избежать ни при каких обстоятельствах — даже при таких самых глубоких и самых интимных человеческих взаимоотношениях. Но особенно ошеломляющим и потусторонним обстоятельством, в которых развернулась эта красивая трагедия, было то, что все это было сделано так преднамеренно, словно бы продуманным образом — возвышая ее почти до мифических размеров.

Желание уйти от всего этого — стремление испытать невесомость — задерживать дыхание все дольше и дольше, пытаясь проникнуть все глубже и глубже в неизвестное — несгибаемая намеренность преодолеть все физические ограничения — тянуться и, наконец, преодолеть то, чем является человек — бесследно исчезнуть в конце концов — раствориться в голубой дали…

— Может ли получиться что-то более метафоричнее?

* * *

Видимо Пеле была в полном согласии с Сатурном, касательно трансформационных и фиксирующих энергий, которые поджидали меня на Гавайях.

«Сатурн требует смерти индивидуальности, так чтобы из плоти существа смог проявиться Дух.»

В словах Алана Окена не было никакой двусмысленности, и учитывая то, каким образом разворачивались все события во время нашей разведывательной миссии, сомневаться в этом было невозможно.

Мое личное путешествие подошло к концу. Охота за сокровищем закончилась.

Сокровищем теперь становилось все вокруг, поскольку та последняя частичка плотности, смогла указать путь к невероятной легкости бытия.

Эпилог

Очевидно, что к написанию этой книги меня подтолкнула личная навигация, и я рад сообщить, что, когда я нашел начало, рассказ начал выстаиваться сам собой. Я просто рассказывал о событиях так, как они всплывали из памяти. Изначальной структуры не существовало, и я не знал, как она будет заканчиваться. Погрузившись в этот процесс на большую часть года, это произвело очень своеобразный эффект.

В рассказывающей манере, в этой истории я выписывал самого себя. Глядя на последние тридцать лет своей жизни сквозь особую линзу, которая является очевидной в этой книге, я, в конечном счете, полностью пришел к осознанию того, что все вместе, по ходу, ощущалось предопределенным, что каждая мелочь имеет, и имела всегда, это описываемое качество, которое лишь время от времени проявлялось как явная синхронистичность или главное навигационное событие. Чем больше я стал осознавать эту непостижимую связанность, тем больше я ощущал себя превращенным из главного героя своего рассказа в простого свидетеля, и моими преобладающими эмоциями стали любопытство и чувство удивления.

Это я смог отразить по ходу рассказа лишь косвенным образом, и поэтому я привожу это специальным выражением в этом эпилоге. Навигация является только поначалу раскрытием синхронистичностей и подтверждением догадок, знаков, предзнаменований и т.п., но как только мы искренне, и от всего сердца, раскрываем свои коммуникационные каналы со вселенной в целом, становится полностью невозможным удерживать свою концентрацию на независимой и отдельной сущности. Ментальная операция, необходимая для проецирования и поддержания этой отделенности, потребляет огромное количество энергии, которую нам будет гораздо полезнее инвестировать в усиление своего осознавания, чтобы испытать бесконечное величие и сложную структуру жизни, какой она представляется в каждый момент.

Иногда меня отрывали от процесса написания или я терял несколько абзацев в связи со сбоями в компьютере, но я считал практически невозможным позволять себе расстраиваться. Кроме всего прочего, я ведь писал о навигационной реальности, как она сама себя представляет, а не как она должна себя представлять. Поначалу лишь с неохотой, но постепенно все меньше и меньше сопротивляясь, я руководствовался принятие абсолютно всего что происходило как неотъемлемой и значимой части моего жизненного опыта. И именно тогда я стал замечать, что чем более охотно и с интересом я стал воспринимать антагонизм, тем более доброжелательным оказывался поворот событий — и вся концепция антагонизма исчезала. Это я находил чрезвычайно революционным!

* * *

Большую часть прошлого года — во время приманивания вдохновения — я устраивал своим глазам праздник, разглядывая великолепный массив тропических растений, которые полностью окружали веранду нашего небольшого домика у подножия вулкана Алмазная голова в Гонолулу. Я наблюдал за зелеными гекконами, снующими вверх и вниз по бамбуковым пальмам, и за акробатикой птиц, когда они исполняли брачные танцы или искали пищу среди нежных, молодых листьев пальм прямо передо мной. Несколько раз в день прилетала с визитом птица с замысловатым и красивым свистом, и мы некоторое время пересвистывались друг с другом.

Если я не писал и не насвистывал, я занимался практикой восточной медицины, обучая и вверяя в тонкости навигации своих пациентов. Не так давно, я работал с Джимом, который обратился ко мне в связи с тем, что хотел бросить курить. Перед тем как приступить к курсу иглоукалывания, мы прорабатывали несколько ментальных стратегий, которые помогают отказаться от зависимости. Я предложил ему внимательно отслеживать свой внутренний диалог, поскольку он несомненно был орудием его зависимости и подрывал его решительность. Мы заговорили о блаженстве внутреннего молчания и переживании чистого бытия.

— Ты понимаешь, что я имею ввиду? — спросил я.

— О да, — ответил Джим, решительно кивнув головой. — Я точно знаю, что ты имеешь в виду. Я играю на гитаре, — продолжал он, — и иногда, когда играю, существует только гитара и я, ты знаешь … один на один … и никаких мыслей вообще.

— Один на один, — повторил я, — Мне очень нравится как это звучит. Один на один! Именно это я и имел в виду. Великолепно! Спасибо, Джим. Мне надо привести это в своей книге.

* * *

И если я не писал, не насвистывал и не занимался медицинской практикой, я мог заниматься серфингом, который мне кажется идеальной аналогией для навигации один-на-один. Серфинг, как я это переживаю, прививает прежде всего любовь ко стихиям, в данном случае к океану Интимно погружаясь в это самое древнейшее окружение, я просто плыву на своей доске в месте по своему выбору, наслаждаясь пейзажем всеми своими чувствами. Часть моего внимания всегда направлена к открытому океану, из которого неизбежно приходит следующая группа волн, и одна из них призовет меня. За несколько гребков я выравниваюсь с ней и волна берет меня с собой. При этом всегда кажется, что получится идеальная линия, идеальное выравнивание и гармония — и иногда у меня так и бывает, и волна может нести меня всю дорогу до берега.

Но даже если заход бывает не таким уж идеальным, или даже если я упаду или перевернусь и почувствую всю силу волны, обрушивающейся на меня — даже тогда остается только веселое возбуждение и блаженное переживание один на один.

Об авторе

Из немецкого происхождения, Феликс Вольф является писателем, педагогом и целителем трансформационного направления с учеными степенями в когнитивной психологии и восточной медицине.

Во время двухгодичного писательского уединения в Шри-Ланке, Феликс неожиданно обнаружил себя погруженным в мифологический мир антрополога и шамана Карлоса Кастанеды. Эта инициация привела его к магической и продолжительной одиссее по всему земному шару и достигла своей кульминации в трехгодичном ученичестве, во время которого он был посвящен в искусство навигации. Феликс также перевел несколько работ Кастанеды на свой родной немецкий и служил ему в качестве синхронного переводчика.

Феликс практикует шаманическую и энергетическую медицину, проводит семинары по искусству навигации и читает лекции для различной аудитории на международном уровне. Он живет в Гонолулу, на Гавайях, со своей женой, Кармелой, и в настоящее время пишет руководство по «Пяти элементам навигации».