Top.Mail.Ru

Философия науа. Исследование источников

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

MIGUEL LEON-PORTlLLA

LA FILOSOFÍA NÁHUATL

ESTUDIADA EN SUS FUENTES

Prólogo de ÁNGEL M GARIBAY К

SEGUNDA EDICIÓN

 

UNIVERSIDAD NACIONAL AUTÓNOMA DE MÉXICO

 

INSTITUTO DE HISTORIC SEMINARIO DE CULTURA NÁHUATL MÉXICO . 1959

 

МИГЕЛЬ ЛЕОН-ПОРТИЛЬЯ

 

ФИЛОСОФИЯ НАУА

ИССЛЕДОВАНИЕ ИСТОЧНИКОВ

Перевод с испанского и комментарии кандидата философских наук

Р. БУРГЕТЕ

Редактор А. А. Макаров

ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

москва 1961

ОТ РЕДАКЦИИ

 

Сверка с оригиналом

А. В. ДЕРЮГИНОЙ

Редакция литературы по философским наукам

Труд Леон-Портильи приоткрывает завесу над сравнительно малоизученной и почти неизвестной для широкого читателя, но крайне интересной проблемой становления философии у народов науа.

«Огромное число людей, — пишет в своем предисловии к этой книге известный мексиканский ученый Гарибай, — прочитав заглавие, подобное заглавию настоящего исследования, усмехнется. Эта усмешка — результат влияния определенного предрассудка, плод невежества или неосознанного безразличия. Здесь, более чем где-либо, этот предрассудок будет нелогичным. Ибо те же самые люди приходят в восторг от созерцания археологических памятников и знакомства с событиями, которые передает нам история. Однако когда дело касается идей, эмоций и чувств древней культуры, то стране легенд и фантазий, стране, породившей столько новелл, отказывают во всем том, что может быть рассмотрено как признак духовной культуры доиспанского периода. Это алогично, ибо совершенно естественно признать, что люди, сумевшие высечь так называемый Камень Солнца, украшающий наш археологический музей, и построить такие сооружения, как пирамиды, действительно в состоянии высказать свои мысли и выразить свои эмоции».

Нельзя не согласиться с этими благородными словами человека, который понимает ценность древней культуры и воспринимает ее как важное наследство для современности. Их разделяет и автор данного произведения.

Автор этой книги, Леон-Портилья, проделал колоссальную источниковедческую работу. Его научная добросовестность и компетентность в предмете изучения не вызывает никаких сомнений. Поэтому его труд, который знакомит нас с древней и своеобразной культурой, является заметной вехой в исследовании этой культуры. Вместе с тем следует принимать во внимание то обстоятельство, что Леон-Портилья не является философом-марксистом, он не овладел еще материалистическим пониманием истории общества, его научная методология далека от совершенства, а выводы, к которым он приходит, не всегда обоснованны. В особенности это относится к принципиальным вопросам, вроде толкования предмета философии, взаимоотношения философии и других форм общественного сознания, трактовки роли философских представлений в жизни науаского общества и т. п. В известной мере эти особенности взглядов автора являются выражением его собственного мировоззрения, а также влияния имеющейся традиции идеалистического объяснения рассматриваемого им предмета. По многим из этих вопросов автор критикуется в комментариях к русскому изданию.

Тем не менее книга Леон-Портильи, которая является научным достижением новой мексиканской культуры, представляет интерес и имеет познавательное значение.

Ее издание на русском языке — скромное выражение дружбы советского народа к мексиканскому народу послужит делу укрепления культурных связей между народами, дальнейшему прогрессу науки и культуры.

 

Предисловие

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников ::: Анхел М. Гарибай К.

Как правило, предисловие является самым действенным средством отговорить читателя от чтения книги. Я не хочу способствовать этому греху и поэтому ограничусь лишь несколькими краткими замечаниями о работе, которую читатель берет в свои руки.

В Мексике существует культурное явление, еще недостаточно изученное. Огромное число людей, прочитав заглавие, подобное заглавию настоящего исследования, усмехнется. Эта усмешка — результат влияния определенного предрассудка, плод невежества или неосознанного безразличия. Здесь, более чем где-либо, этот предрассудок будет нелогичным. Ибо те же самые люди приходят в восторг от созерцания археологических памятников и знакомства с событиями, которые передает нам история. Однако когда дело касается идей, эмоций и чувств древней культуры, то стране легенд и фантазий, стране, породившей столько новелл, отказывают во всем том, что может быть рассмотрено как признак духовной культуры доиспанского периода. Это алогично, ибо совершенно естественно признать, что люди, сумевшие высечь так называемый Камень Солнца, украшающий наш археологический музей, и построить такие сооружения, как пирамиды, действительно в состоянии высказать свои мысли и выразить свои эмоции.

Однако здесь или отрицаются способности древних, или утверждается, что мы не в состоянии узнать те чувства и идеалы, которые руководили их поступками и их развитием в период тысячелетий расцвета культуры науа.

Путь для будущего обобщающего исследования все же расчищается. Сначала необходимо привести факты, раскрыть глаза на действительные события, после чего наступит время, когда умолкнет тот, кто отрицает; тот, кто смеется, призадумается, а опровергатель всех древних форм, даже если у него индейская кровь, преклонит голову перед действительностью, которая зримо проникает до глубины его сознания.

«Философия народов, говоривших на языке науатль» — такова тема настоящего исследования. Здесь каждый термин требует объяснения. Мы находимся на таком этапе, когда «философия» рассматривается как ряд положений, которые чем непонятнее, тем лучше. Эта самая человеческая наука, хотя она и получила неправильное название, представляет собой лишь попытку объяснить и понять основные проблемы существования. Любой человек с необходимостью философствует, но не обязательно в тех же формах, что Платон и Аристотель, Будда и Вивекананда. «Сколько умов, столько и суждений»,— говорит латинская поговорка. Каждой культуре свойственна своя, особая и непередаваемая форма видеть мир, видеть то, что стоит над миром, и самое себя.

Было бы особенно интересно рассмотреть то, что думали об этом люди, жившие на этой земле в предыдущие века. Их систематизированные мысли, эмоции, представления и интимные видения и будут их философией. Существует определенная форма понимания и решения человеческих проблем, присущая тем, кто испытывал на себе влияние древней культуры, дошедшей до нас на языке науатль. Автор настоящей книги поставил себе целью исследовать эти вопросы, и, чтобы найти корни, он дошел до самой глубины, ибо корни находятся на виду только у дряхлых деревьев. Автор, как мы увидим, проник до самых корней.

«Народы, говорившие на языке науатль». Имеется в виду период, когда собирались эти документы. Что они говорили ранее, мы не знаем и не можем фантазировать. На основании ряда источников на языке науатль были собраны данные, исходя из которых автор строит свои концепции. Это правильно. Взяв первое попавшееся имя, скажем, что то, что Демокрит взял свои идеи у индийских странников, не имеет никакого значения. Его доктрина изложена на греческом языке. И это — греческая философия. Автор берет свои данные из документов, принадлежащих тем, кто говорил на языке науа. Их философия — это философия науа. А почему не ацтекская?

Люди, склонные к поспешным выводам, хотя это происходит уже десятилетия, смешивают ацтеков с науа. Но это не одно и то же. Чтобы не запутывать вопроса, скажем просто, что ацтеки — это создатели Теночтитлана. Есть очень много племен, которые не принимали никакого участия в создании этого центрального владения, которое не менее поспешные люди удостоили звания империи. Эти племена также думали и выражались на языке науатль. Тлакскала, Чалко, Аколгуакан — не ацтекские районы. У нас имеется достаточно документов, дающих нить, которая вводит нас в умственные построения тех народов. Понятие «науа» — более широкое и всеохватывающее; им мы обозначаем все, что дошло до нас на языке Теночтитлана, даже если оно и не теночского происхождения.

Автор собирает документы со всех мест, где говорили на языке науатль, и, опираясь на них, воссоздает мировоззрение тех времен. С помощью этой документации мы можем узнать, что думали о мире, о человеке и о том, что стоит над миром и человеком, те, кто говорил на этом языке, то есть их философию.

Самое главное в исследованиях — это метод. В случае применения неправильного метода получается несуразица. Существуют два метода. Один состоит в том, что, замкнувшись в себе подобно шелкопряду, тянут из себя нить — все то, во что человек верит, и что, по его мнению, является картиной минувшего мира. Это метод, которому следовали все без исключения исследователи XIX века. Я имею в виду наших исследователей, ибо те, кто направил нас к правильному методу, прибыл» извне. Этот новый метод состоит в обращении к документу, чтобы придать его данным некоторый порядок. И это все. Пусть читатель обратится к последним страницам данной книги, где приводится более девяноста текстов на языке индейцев. Это цветы из сада, но не все, что можно было привести. Однако для целей, преследуемых этой работой, их достаточно. Они взяты из всех мест, где говорили на языке науатль — в центральном районе озер, по соседству с той областью, которая сегодня является областью Пуэбла, и в старой области культуры толтекских народов, дошедшей до нас в текстах, собранных в северных районах Мексиканской долины.

Время имеет свою периодизацию. Так, мы встречаем некоторые очень архаичные тексты, как, например, поэмы «Толтеко-чичимекской истории» или «Гимны богам», собранные в Тепепулько, со столь древними выражениями, что даже самые мудрые индейцы не смогли объяснить их Саагуну. У нас есть очень ценные и довольно малоизвестные тексты, принадлежащие современникам завоевания, например «Беседы двенадцати». Благодаря этому основные координаты любого человеческого деяния — пространство и время прекрасно отражены в этих документах.

Однако эта работа не простое собрание более или менее удачно классифицированных текстов. Хотя, если бы это было и так, она все равно имела бы большую ценность. Работа представляет собой интерпретацию текстов и их координацию, осуществленную для выявления содержащихся в них идей и сопоставления с другими, чтобы раскрыть то, что думали люди в далекие эпохи, выражая свои идеи в поэмах и речах, свидетельствующих о существовании древнего мировоззрения, ищущего вечную тайну.

Читателю не следует забывать, что этот труд представляет собой докторскую диссертацию и, следовательно, должен был соответствовать нормам, установленным для работ такого характера. Задача состоит не в том, чтобы ошеломить читателя всем тем материалом, который можно найти в этой области исследования, поскольку это невозможно осуществить даже с помощью исчерпывающего исследования. Цель состоит в том, чтобы показать, что тот, кто изучает этот вопрос, знает источники, извлекает из них драгоценный металл, терпеливо обрабатывает его и превращает в ювелирное изделие. Много золота остается неиспользованным, и сохраняется много возможностей, чтобы тот же мастер создал еще более прекрасные вещи. Необходимо было привести доказательства существования таких возможностей. Это объясняет и дает ключ к пониманию того, что во многих случаях может показаться недостатком данной книги.

Придет время, когда автор создаст более обширный труд, и я всей душой желаю ему этого. Но даже и тогда данная работа сохранит свое значение как первый кирпич серьезного исследования в этой области. Впервые нам говорят, о чем думали древние мексиканцы, не с помощью предположений и отвлеченных выводов, а их собственными словами, на их собственном языке. Тот, кто знает этот язык, сможет судить о правильности интерпретации, а кто не знает, должен будет признать силу свидетельства того, кто вошел в темноту пещер, чтобы извлечь из них ценные алмазы.

В данной работе не проводится аналогия с какой-нибудь другой философией. Это несвоевременно и неуместно. Уже прошли те времена, когда верили в существование единой философии для всего человечества. Если в сущности нормы одни и те же, то свобода мышления и оригинальность точек зрения безграничны. Ценность всякой философии состоит в ее собственной структуре.

В данной работе могут отсутствовать проблемы, которые читатель хотел бы видеть рассмотренными. Причина этого ясна: или нет достаточно данных, чтобы провести исследование такого рода, или древние мексиканцы вообще не ставили таких вопросов. Было бы глупо требовать от них разработки теории относительности или решения вопроса о реальном различии между сущностью и существованием. Во-первых, это не самые главные вопросы, а во-вторых, в обществе, культура которого еще только зарождалась, эти вопросы еще не могли стать предметом спора.

Насколько удалось реализовать эти методы в данном исследовании, сможет судить сам читатель. Он сможет почувствовать ясность и порядок работы, доказательство прочной гуманистической закалки автора и найдет темы для исследований, если поставленные вопросы манят его к еще неизвестным областям мышления.

Главное достоинство этой работы — ее оригинальность. В то время как другие обращают свое внимание на немецкие и греческие идеи или идеи любой другой области мира и мышления, радует, что есть мексиканцы, которые начинают исследовать мексиканские идеи. И осуществляется это не с помощью легковесных брошюр, в которых на нескольких страницах рассматриваются самые трансцендентные проблемы. Краткое неизбежно является недостаточным, даже если оно исходит от гения.

Настоящая работа должна вызвать споры. Не потому, что ее будут оспаривать как неправильную или будут обвинять автора в вымысле, так как для опровержения подобных обвинений приводятся оригинальные тексты на их подлинном языке, но потому, что ей будут противопоставляться другие точки зрения, это же в свою очередь приведет к более широкому исследованию, к более глубокой и строгой дискуссии, от чего выиграет история нашей культуры в части, касающейся наших собственных тем.

Однако не подлежит сомнению, что эта книга не будет предана забвению, подобно многим другим. Сегодня она диссертация, завтра, а я на это надеюсь и желаю этого, она будет исчерпывающим обширным трактатом «О философии древних народов Центральной Америки». Очень уж нужна такая работа.

Анхел М. Гарибай К.

 

От автора

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Концепция искусства науа и мистико-военные воззрения Тлакаэлеля, верховного советника нескольких королей или мехиканских тлатокэ, изложены в двух новых разделах настоящего второго издания «Философии науа». Во всем остальном, за исключением нескольких добавлений, связанных с недавними публикациями в Мексике, Соединенных Штатах Америки и Германии некоторых индейских источников культуры науа, содержание книги по сравнению с первым изданием осталось без изменения.

Мы хотим лишь добавить, что постоянное изучение богатой документации на языке науатль лишь подкрепило первоначальные выводы о том, что все сохранившееся о мировоззрении ученых науа (тламатиниме), названных Саагуном «философами», действительно подтверждает правильность этого эпитета. В связи с такой постановкой вопроса и учением тламатиниме о мире, человеке и божестве можно привести слова Джона Дьюи, написанные в предисловии к книге Пауля Радина «Примитивный человек как философ»; следует заметить, правда, что здесь имеется известная неточность, поскольку науа, имеющие письменность, хронологию и исключительное искусство, далеки были от какого бы то ни было «примитивизма». Он пишет: «Возникают новые точки зрения относительно существования четко определенной группы интеллигенции (в этих «примитивных сообществах»), соответствующей как по количеству, так и по своему влиянию «интеллигенции» любой цивилизованной группы, поскольку они («примитивные люди») разработали идеи, касающиеся большинства проблем, всегда составлявших канву любой философской мысли»{[1]}.

Те, кто разрабатывал идеи по вопросам, «всегда составляющим канву любой философской мысли», не стояли перед необходимостью непременно создать систему, подобную системам Аристотеля, св. Фомы или Гегеля. Правда, даже в наши дни есть философы, продолжающие считать, что систематическая логико-рациональная разработка — это единственно возможная форма подлинного философствования. Для них идеи ученых науа, естественно, не являются философией. Надо отметить, что для этих людей такие философы, как св. Августин, Паскаль, Кьеркегор, Унамуно, Ортега и Бергсон, логически также не могут считаться философами, так как все они очень далеки от понятийного жонглирования систем (См. постраничные комментарии в конце книги. — Ред.).

Уместно привести здесь мнение д-ра Хосе Гаоса, изложенное в его книге «Мысль на испанском языке», по поводу возможности существования несистематической философии.

Д-р Гаос конкретно ставит вопрос о том, можно ли называть философией современную испано-американскую мысль. Его ответ, который по аналогии может быть применен и к нашей теме, таков:

«Обращать внимание исключительно на упомянутые философии (систематичные и «научные» философии) было бы безосновательно. В историю философии фактически и по праву включаются неметафизические, несистематические и «литературные» философии. На них так же надо обращать внимание, как и на историю философии, цельную и неискалеченную. Тогда нельзя будет отрицать, что современная испано-американская мысль является философией»{[2]}.

Таков ответ большого знатока древней и современной мысли тем, кто до сих пор продолжает верить, что лишь логически совершенные системы являются философией. В данном конкретном случае доиспанская мысль науа, хотя и далека от любой формы рационализма, не перестает, однако, быть философией. В ней есть концепции, символы и наметки такой глубины, что могут послужить опорой в нашей жизни и дать ей новый смысл. Если же вам, читатель, покажется, что это не так, изучите и оживите, на основе символов «цветка и песни» (ин хочитл, ин куикатл), в собственном «я» концепцию познания науа, их учение о человеке как «хозяине лица и сердца» (ихе, йоло), идеал того, кто «умеет беседовать со своим собственным сердцем» (мойол нонотцани), или того, кто с «обожествленным сердцем» (йолтеотл) превращается в художника, «который вносит в вещи высший символизм божественного» (тлаполтегуиани), художника, «который учит лгать» золото, глину, камень и бумагу из амате своих кодексов для того, чтобы в них оживали символы.

Прочтите индейские тексты и обдумайте их глубокое содержание. Кто свободен от древней веры в системы, сможет определить, были ли среди науа в доиспанский период подлинные философы, творцы собственных глубоких идей, и может ли эта мысль — это философствование иметь какое-нибудь значение для сегодняшнего беспокойного человека.

Мехико, февраль 1959. М. Л.-П.

 

Культура и философия науа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

ВВЕДЕНИЕ

КУЛЬТУРА И ФИЛОСОФИЯ НАУА

В начале XVI века народ науа, состоящий из таких племен, как ацтеки, тецкоканцы, чолултеки, тлакскалтеки и др., отличался многообразной культурной деятельностью. Эти племена, объединенные узами языка науатль (мексиканского), обосновались в различное время в большой Мексиканской Долине и ее окрестностях. Они унаследовали от древних толтеков не только многие идеи и традиции, но и некоторые элементы их выдающихся творческих способностей.

Уместно подчеркнуть, что ацтеки (мексики), столь известные своим военным и экономическим могуществом, не были единственными представителями науаской культуры в XV и XVI веках. От моря и до моря подчинили ацтеки далекие народы, дойдя до Чиапас и Гватемалы. Наряду с ними существовали и другие независимые от них племена науа. Одни были их союзниками: жители Тлакопан и Тецкоко, где в свое время царствовал знаменитый Нецагуалкойотл, другие — врагами ацтеков: например, жители Тласкалы и Гуехотцинко.

Все эти племена, несмотря на имеющиеся у них различия, обладали единой культурой, чем они во многом были обязаны создателям Теотиуакана и Тулы. Исходя из бесспорного сходства культур и наличия единого языка—науатль, являющегося своего рода lingua franca Средней Америки, мы решили дать этим племенам общее название науа. Таким образом, речь будет идти об идеологии, искусстве, воспитании, истории, одним словом, о культуре науа в целом, в той форме, в какой она существовала в основных городах доиспанского мира науа XV и XVI веков{[3]}.

Многочисленные проявления искусства и культуры мы находим в крупных центрах науаского возрождения, прежде всего в Тецкоко и Теночтитлане. Сами конкистадоры, в своем большинстве народ грубый, были поражены, как об этом свидетельствуют рассказы Ф. Кортеса и Б. Диаса, изумительной архитектурой озерного города с его большой площадью и каменными зданиями, а также строгой военной, социальной и религиозной организацией индейцев.

Однако другие, более скрытые стороны культурной жизни науа выпали из поля зрения конкистадоров и были раскрыты лишь первыми миссионерами-монахами, и главным образом такими, как Олмос, Мотолиниа, Саагун, Дуран и Мендиэта. Им, движимым исследовательским стремлением, пришлось проникнуть довольно глубоко, чтобы наряду с другими вещами увидеть шедевр индейского гения: их хронологию. С ее помощью и удалось впоследствии обнаружить великие космологические мифы — основу науаской религиозности и мысли. Со слов самых старых индейцев они записали выучиваемые в школах: в Калмекак или в Телпочкалли — классические торжественные речи и обращения к народу, песни, которые пелись в честь богов, древние приговоры судей, поговорки и пословицы.

Особенно выделяется здесь Фрай Бернардино де Саагун, который, использовав данные, представленные Олмосом и первыми двенадцатью монахами, прибывшими в Новую Испанию, а также созданный им самим метод исторического исследования, сумел составить на языке науатль огромную, на сотнях листов, информацию, полученную из уст индейцев, которая послужила ему документальной основой при написании его «Всеобщей истории событий Новой Испании», подлинной энциклопедии знания науа.

Впоследствии другие исследователи в значительной степени дополнили образ науаского мира, данный Саагуном. Фрай Хуан де Торквемада, опиравшийся в своих исследованиях на Мендиэта, дал ценные, несмотря на докучливые отклонения, сведения. Хуан Баутиста Помар и дон Фернандо де Альва Ихтлилхочитл, рассказывая каждый о своей родине, подробно повествуют нам в своих историях о величии Тецкоко. Диэго Муньёс Камарго — об истории Тлакскалы и дон Эрнандо Альварадо Тесосомок в двух своих хрониках: Мексиканской и Мехикайотлской — о славе Мехико-Теночитлана. Д-р Алонсо де Сурита, слушатель Королевской Аудиенции, собрал данные о своеобразной форме правосудия и права, господствовавших у науа. Д. Франсиско Эрнандес, врач Филиппа II, дополнил работу Саагуна в части, касающейся древней ботаники и медицины, и П. Хосе де Акоста собрал интересные сведения о некоторых особенностях и природных богатствах территории, населенной науа{[4]}.

Многое написано на основе источников этих хронистов и исследователей. Современные археологические открытия также проливают свет на историю науа. В результате этого в наше время уже никто не сомневается, что у народов науа существовала изумительная архитектура, искусство скульптуры, рисования кодексов, точная наука о времени, отраженная в двух их календарях, сложная религия, суровое, но справедливое право, организованная торговля, могущественный военный класс и определенная система воспитания, им известно было применение в лечебных целях сведений из ботаники; в общем, у них была одна из тех немногих культур, которой, как говорит Жак Сустель, «человечество, будучи ее создателем, может гордиться»{[5]}.

Тем не менее в культуре науа имеются два момента, которые долгое время оставались совершенно забытыми, несмотря на их огромную важность. Мы имеем в виду существование у науа литературы и строго философской мысли.

Существование подлинных литературных произведений на языке науатль является в настоящее время известным и доказанным фактом главным образом благодаря терпеливым исследованиям превосходного науаского исследователя д-ра Анхела М. Гарибай К., который выявил некоторые наиболее характерные образцы этой литературы. И нет необходимости говорить о том, каким образом эти произведения дошли до нас на своем языке и в их первоначальной форме, так как уже сам д-р Гарибай тщательно занимался этим в своей «Истории науатльской литературы» — основном произведении, являющемся исходным пунктом всех исследований по этой теме{[6]}.

После положительного решения вопроса относительно литературы оставался еще неясным вопрос о том, было ли у науа строго философское знание или, иными словами, был ли у них наряду с их космологическими и религиозно-мифологическими взглядами тот тип человеческого беспокойства, продукт удивления и сомнения, который побуждает рационалистически исследовать и интересоваться первопричиной, бытием и судьбой мира и человека.

Исходя из исследований происхождения греческой философии, можно утверждать, что ее история есть не что иное, как «процесс прогрессивной рационализации религиозной концепции мира, содержащейся в мифах»{[7]}. Следует заметить, что для возникновения философии нет необходимости в исчезновении мифов, о чем говорит и цитируемый выше Егер. «Подлинную мифологию,— пишет он, — мы встречаем еще в недрах философии Платона или в аристотелевской концепции любви вещей, существующей благодаря неподвижному двигателю Вселенной»{[8]}.

Следуя утверждениям Егера, уместно поставить вопрос: начался ли у науа процесс постепенного формирования их религиозно-мифологической концепции мира ёще в период, предшествующий завоеванию? Развился ли у них тип деятельности, который через посредство удивления и сомнения ведет к тому исключительному виду рационального знания, называемого нами философией?

Кто знаком с гимнами и песнями науа, приведенными д-ром Гарибай в его «Истории науатльской литературы» в главах, посвященных лирической и религиозной поэзии, тот вынужден будет признать, что в некоторых из них имеются рационалистические догадки и интерес к тем проблемам, которые наиболее глубоко волнуют человека. В этой связи можно сказать, используя выражение д-ра Ирвина Эдмана, правда высказанными по другому поводу, что «поэт — это комментатор жизни и бытия; по своей непосредственной и творческой манере письма он уже философ»{[9]}.

У науа имеет место то же самое явление, что и у греков, у которых именно лирические поэты первыми стали представлять себе величие проблем, связанных с объяснением мира и человека. Следовательно, если среди науа нашлись такие люди, которые увидели проблемы в том, в чем все другие видели лишь нечто само собой разумеющееся, можно утверждать, что подобные «открыватели проблем», касающихся мира и человека, уже нашли дорогу к философскому знанию. Но это совсем не означает, что мы хотим необоснованно приписать индейцам ясное сознание формального различия между целями философии и целями всех других форм научного и религиозного знания, а также художественной интуиции. Такое разграничение областей является в строгом смысле делом западноевропейской мысли нового времени. До такого разграничения не дошли ни философы ионийской школы, ни индостанские ученые, «и даже многие из средневековых докторов, для которых научное знание, философия и даже теология сливались.

Хотя мы и не рассчитывали найти у науа коренное различение форм их знания, но в данном исследовании нас привлекло то, что мы уже назвали осторожными рациональными догадками и стремлениями, проявившимися как в лирической, так и в религиозной науатльской поэзии, поэтому мы и решили продолжать поиски более ясных следов того, что сегодня можем назвать философским знанием, на том же основании, на каком Алдус Хаксли назвал вечной и настоящей философией такие тексты, в которых нашли свое выражение самые проникновенные ростки человеческой мысли: «В Ведах, у еврейских пророков, в Тао Те Кинг, в диалогах Платона, в Евангелии св. Иоанна, в теологии Махаяну, у Плотина и у Ареопагита, у персидских суфитов, у христианских мистиков средних веков и Возрождения. Вечная Философия говорила почти на всех языках Азии и Европы и пользовалась терминологией и традициями каждой из самых возвышенных религий. Но, помимо всего этого смешения языков, мифов, местных историй и частных доктрин, остается общим более возвышенный фактор, составляющий Вечную Философию в ее, если можно так выразиться, чисто химическом состоянии»{[10]}.

Таким образом, если действительно этот глубоко человеческий способ философствования, о котором говорит Хаксли, существовал и у древних мексиканцев, то несомненно, что их идеи не могут быть восстановлены лишь на основе гипотез и фантазий. Не считаясь с непосредственными источниками подлинно исторической ценности, легкомысленно было бы пытаться постичь такую сложную вещь, как философия, в которой даже при изобилии текстов, продолжает оставаться немало темных мест как по смыслу, так и по интерпретации. К счастью, поиски и исследования открыли нам тот факт, что источники для изучения мысли науа существуют, если не в том изобилии, в котором все мы желали бы, то по крайней мере в количестве, вполне достаточном для осуществления преследуемых нами целей. В дальнейшем мы проанализируем эти источники, принимая во внимание при этом всю важность каждого из них, их степень древности и информационной ценности.

Для того чтобы избежать прежде всего возможного неверного понимания, мы хотим лишь подчеркнуть, что эти источники в основном показывают, какова была мысль науа в период, непосредственно предшествующий завоеванию, а именно дать различные их учения в том виде, в каком они, по всей вероятности, преподавались в их высших учебных заведениях (Калмекак), не углубляясь при этом в анализ их возможно более древнего происхождения.

Любая попытка изучить эволюцию мысли науа с Теотиуаканских времен или начиная с толтеков, на мой взгляд, встретилась бы с самого начала с тем неоспоримым фактом, что тексты индейских информаторов отражают в основном то, что они знали о мысли своей эпохи в целом. И если хронология и археологические памятники могут повести нас значительно дальше в знании некоторых исторических и даже религиозных фактов, то в области абстрактных идей и стремлений они смогут сделать это лишь частично. Поэтому мы считаем необходимым уточнить, что, хотя в источниках, которым дается оценка в дальнейшем, без сомнения, и содержится большое число идей и традиций предыдущих периодов (Теотиуаканского, толтекского), на самом деле, если подходить к вопросу критически, мы будем распространять здесь наши утверждения лишь в пределах, в которых нет места сомнениям: исследуемые нами источники отражают то, что мы могли бы считать философской мыслью, действовавшей по крайней мере в течение 40 или 50 лет, предшествовавших завоеванию.

————————————

{[3]} Не думаем, что этим мы вводим какое-либо новшество, — мы лишь уточняем область наших утверждений. До сих пор, на основе имеющихся в настоящее время документальных и археологических свидетельств, кажется неосуществимой попытка детального изучения философских идей каждой из групп науа в отдельности. Потом, после того как идеи, свойственные всем народам науа в начале XIV века, будут, по крайней мере отчасти, изучены, можно попытаться исследовать ее исторический генезис со времен толтеков до самых заметных проявлений каждой из ее последних специфических выражений: тецкоканской, тлакскалтекской, ацтекской и т. д.

{[4]} В библиографии, помещенной в конце книги, указываются полные названия работ каждого из хронистов и первых упоминаемых историков.

{[5]} Soustelle Jacques, La vie quotidienne des azteques á la veille de la conquéte espagnole, Libraire Hachette, Pan’s, 1955, p. 275.

{[6]} Garibay К., Angel M, Historia de la Literatura Náhuatl, Editorial Porrua. S. A. 2 vols. México, 1953—1954.

{[7]} Jaeger Werner, Paideia, Los ideales de la cultura griega, Fondo de Cultura Económica, 3 vols., México, 1924—1945, t. I, p. 173.

{[8]} Ibid., p. 172—173.

{[9]} Edman Irwin, Arts and the Man, The New American Library, New York, 1949, p. 113.

{[10]} Huxley Aldous, Introduction to the Song of God, Bhagavad-Gita, The New American Library, 1954, p. 11—12.

Источники

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

II

В некоторых из первых хроник и историй мы прежде всего встречаем многочисленные намеки на существование у науа ученых или философов. Так, например, в «Происхождении мексиканцев» утверждается, что «писателей или ученых, или, как бы мы о них сказали, людей хорошо разбирающихся в этих вопросах… много… но много еще и других, не осмеливающихся проявить себя…»{[11]} Имеются также ссылки на это в историях и рассказах Саагуна, Дурана, Ихтлилхочитла, Мендиэты, Торквемады и т. д.{[12]}

Хотя эти свидетельства и имеют большое историческое значение, они все же не могут служить источниками для изучения того, что мы называем философией науа в строгом смысле, так как не всегда содержат теории и учения тех, о которых говорится как об ученых и философах. Следовательно, необходимо обратиться к более непосредственным источникам, в которых точка зрения индейцев выражена ими самими на их собственном языке. Таковыми являются приведенные ниже источники.

  1. Свидетельства информаторов Саагуна на языке науатль

Мы имеем в виду тексты науа, собранные Саагуном (начиная с 1547 года) в Тепепулко (Тецкоко), Тлателолко и Мехико со слов старых индейцев, которые повторяли то, что они выучили наизусть в своих школах Калмекак и Телпочкалли. Среди огромного нагромождения собранных материалов имеются целые разделы, касающиеся мифологическо-религиозного мировоззрения науа, а также ученых или философов, их мнений и теорий. Луис Николау Д’Олвер дает следующее краткое описание того, каким образом осуществил Саагун сбор этого материала:

«После зрелого размышления и тщательного анализа Саагун составляет вопросник, «список», как он говорит, всех общих положений, касающихся материальной и духовной культуры ацтекского народа, представляющий собой основу того исследования, которое он намеревается осуществить. Затем отбирает самых надежных информаторов: старцев, воспитывавшихся во времена древней империи и живших в ней в свои лучшие годы и, следовательно, способных знать традиции, и людей правдивых, чтобы не искажали эти традиции. Он просит отвечать в самой обычной для них форме, к которой они привыкли, — посредством их рисунков; при этом он старается вызвать повторение одних и тех же понятий, но различными оборотами и словами. Наконец, сравнивает и очищает информацию, сопоставляя материалы, полученные в Тепепулко, Тлателолко и Мехико, а также используя «трехъязычных» из колледжа Санта Крус, которые описывают на языке науатль содержание рисунков и дают одновременно их перевод на романский или латинский языки. Таким образом, наш автор, как замечает Хименес Морено, «сам того не зная, следовал наиболее строгому и требовательному методу, — методу антропологической науки»{[13]}.

Иногда ставилось под сомнение как знание индейцами — собеседниками Саагуна идей и традиций своего народа, так и их правдивость, ибо под влиянием страха или обиды на победителей они могли скрыть истину. Относительно существования индейцев, знающих свои древние традиции, уместно напомнить, что Саагун начал свои исследования в 1547 году. К этому времени прошло всего 26 лет со дня падения Теночтитлана. Следовательно, тогда еще легко было найти не только в столице ацтеков, но и в Тецкоко, Тепепулко, Тлателолко и т. д. немало людей 50- или 70-летнего возраста, живших в своих деревнях и городах за 24 и даже почти за 50 лет до прихода испанцев.

Некоторые из них — даже если они и не были священниками, а лишь сыновьями господ и т. д. — без сомнения, обучались в Калмекак. Следует заметить, что при отсутствии письменности, подобной нашей, преподавание различных доктрин и традиций осуществлялась там посредством выучивания наизусть, что было необходимо для понимания иллюстраций кодексов. В этом смысле нет никакого сомнения, что в доктрины, которые преподавались самому избранному кругу молодежи науа, должно было быть включено самое возвышенное из их идей, часто содержавшееся в песнях и речах, выученных наизусть.

Таким образом, нельзя не признать, что, будучи в контакте с живой традицией Калмекак и зная на память свои доктрины, по крайней мере некоторые из пожилых людей и стариков, сведения которых зафиксировал Саагун, действительно обладали достаточным знанием своих идей и традиций.

Но были ли они правдивы в своих сообщениях? Это уже вторая сторона вопроса. Для того чтобы ответить на него, необходимо вспомнить, что Саагун, всегда пытаясь разузнать об учености и познаниях своих собеседников, никогда до конца не доверял тому, что сообщал ему каждый из них; сначала он опросил в Тепепулко «около десяти-двенадцати знатных старцев»{[14]}, с помощью своих «учеников» — индейцев из Тлателолко, к которым питал полное доверие, но на этом он не остановил свое исследование, а сопоставил полученные данные с данными, добытыми благодаря «новым дознаниям», сделанным в Тлателолко, где ему «указали на восемь-десять знатных людей, избранных среди остальных, очень способных к языку и разбирающихся в делах старины, вместе с которыми, а также с помощью четырех или пяти учеников, владеющих тремя языками, уединившись в колледже»{[15]}, исследовал и рассмотрел данные, собранные в Тепепулко. И, наконец, позднее, исходя из допущения, что сделанная в Тлателолко проверка будто бы оказалась недостаточной, Саагун провел в Сан-Франциско де Мехико новый анализ тому, что рассказали ему ранее в Тепепулко и Тлателолко. Сам Саагун так резюмирует этот тройной процесс критического пересмотра полученных данных:

«Таким образом, первым ситом, через которое просеялись мои работы, были информаторы из Тепепулко, вторым — информаторы из Тлателолко, третьим — из Мехико…»{[16]}

Затем, найдя единство и связь в информациях, собранных в таких различных местах и в различные сроки, Саагун убедился в подлинности и истинности того, что ему рассказали индейцы. Поэтому, отвечая «некоторым противникам», уже в его время нападавшим на него, он говорил:

«В настоящей книге будет ясно видно, что противники, утверждающие, будто в книгах, написанных до нее и после нее, все является фикцией и неправдой, говорят, как люди пристрастные и лживые, потому что то, что в них написано, не может придумать человеческий разум, и нет такого человека, который посмел бы отвергнуть все сказанное в них; если опросить всех индейцев, сведущих в этом деле, они подтвердили бы, что все изложенное в книгах свойственно их предкам и соответствует делам, которые они совершали»{[17]}.

Учитывая все вышеизложенное, приведем еще одно доказательство истинности этих текстов. То, что они верно отражают духовную культуру науа, подтверждает уже тот факт, что некоторые монахи увидели в них новую опасность возрождения старых верований и, направив свои жалобы в Мадрид, добились Королевского Указа Филиппа II от 22 апреля 1577 года, в котором буквально говорится:

«Благодаря некоторым письмам, которые нам написали из тех провинций, мы узнали, что Фр. Бернардино де Саагун из Ордена Св. Франциска составил «Всеобщую историю» самых выдающихся событий этой Новой Испании, представляющую собой подробное перечисление всех ритуалов, церемоний и идолопоклонства, которые применяли индейцы в своей неверности; она разделена на двенадцать книг и написана на мексиканском языке; и, хотя понятно, что у вышеуказанного Фр. Бернардино было доброе намерение сделать свою работу полезной, мы сочли неподобающим по некоторым важным причинам, чтобы эта книга была напечатана и распространялась каким-либо способом в тех местах; итак, повелеваем вам, чтобы тотчас же по получении сего нашего указа постарались с величайшей осторожностью и быстротой заполучить эти книги, с тем чтобы от них не осталось ни оригинала, ни какого-либо переложения, и при первом случае послать с большой предосторожностью нашему Совету по делам Индий на рассмотрение. Этим вы будете предупреждены в том, что никоим образом нельзя допустить, чтобы писал кто-либо на любом языке о вещах, касающихся суеверия и образа жизни этих индейцев, потому что так нужно делу Бога — нашего Господина и нам»{[18]}.

Но, к счастью, Саагун сохранил копию своих текстов, чем и спас их от окончательного уничтожения. То, что осталось от собранной им документации, в настоящее время находится в Мадриде и Флоренции. Самые древние тексты, плоды исследований Саагуна в Тепепулко и Тлателолко, содержатся в двух «Мадридских кодексах» («Codices Matritenses»), один в Библиотеке королевского дворца в Мадриде и другой — в Библиотеке королевской академии истории. Кроме того, в Лауренцианской библиотеке во Флоренции имеется копия на двух языках, которая состоит из четырех томов и содержит большое число иллюстраций. Хотя это копия более позднего времени, но она значительно полнее, чем другие.

Дон Франциско дель Пасо-и-Тронкосо в 1905— 1907 годах сделал прекрасную факсимильную копию, которая полностью содержит оба упомянутых «Мадридских кодекса». Из флорентийских рукописей ему удалось опубликовать иллюстрации; его фототипическое издание оказалось неполным, так как вышли только V, VI (2-я часть), VII и VIII тома. Тома, в которых Пасо и Тронкосо хотел поместить текст «Флорентийского кодекса», к сожалению, не были изданы. Несмотря на все это, фототипическая репродукция «Мадридских кодексов», опубликованная в 420 экземплярах в Мадриде (1905—1907) фототипией Хаузера и Менета, впервые сделала доступным для исследователей самое древнее из огромного богатства сведений, собранных Саагуном.

В настоящее время существуют также и палеографированные издания отдельных текстов индейских информаторов Саагуна, снабженные соответствующими переводами. Первым начал работы такого характера Эдуард Селер, который перевел на немецкий язык двадцать гимнов, приведенных Саагуном на языке науатль в книге II его «Истории»{[19]}, и сделал к ним обширные и квалифицированные комментарии. После его смерти его вдова опубликовала немецкий перевод материала с языка науатль, соответствующего книге XII «Истории» Саагуна, а также некоторые другие главы, ранее переведенные Селером{[20]}.

Значительное время спустя североамериканец Джон Губерт Корнин перевел с языка науатль на английский легенду о Кетцалкоатле, взятую из материала, соответствующего III книге Саагуна{[21]}. Его заслужившая положительной оценки работа явилась предвестником новых исследований.

В 1940 году д-р Анхел М. Гарибай К. в своей работе «Ключ к науатль» опубликовал некоторые из текстов, собранных Саагуном и им самим тщательно палеографированных, чтобы дать возможность изучающим язык науатль пользоваться классическими отрывками{[22]}. Продолжая эту работу, он опубликовал стихотворную версию тринадцати из 20 гимнов, приведенных Саагуном на языке науатль во II книге его «Истории»{[23]}. Позднее под названием Паралипомены Саагуна д-р Гарибай опубликовал другие, впервые переведенные на испанский язык тексты из материалов, собранных в Тепепулко{[24]}. И, наконец, в уже упомянутом труде «История науаской литературы»{[25]} он дает в качестве литературных примеров прямой перевод многочисленных текстов, собранных Саагуном. Д-р Гарибай включил собственный перевод XII книги «Флорентийского кодекса» в новое издание «Истории» Саагуна (Изд. Порруа, Мехико, 1956, 4 тома), подготовленное и сверенное им самим на основе текстов науа.

В 1958 году Семинар науатльской культуры при Институте истории Национального университета Мексики, директором которого является упомянутый д-р Гарибай, предпринял издание на двух языках, науатль и испанском, текстов информаторов Саагуна согласно «Мадридским кодексам»{[26]}.

Следует упомянуть также переводы и исследования, сделанные профессором Вигберто Хименесом Морено, из которых опубликована лишь небольшая часть{[27]}.

Особое значение имеет палеографическая версия, сделанная Леонардом Шульцем-Иена в немецком переводе многочисленных науатльских текстов «Мадридских кодексов», соответствующих той части материала, которая послужила Саагуну основой для написания II, III, IV, V и VII книг его «Истории». Это издание указанных текстов вышло под заглавием «Предсказания, астрология и календарь древних ацтеков»{[28]}. Впоследствии Шульц-Йена опубликовал некоторые тексты, соответствующие VIII и X книгам «Истории», под названием «Семейная, социальная и профессиональная организация древнего ацтекского народа»{[29]}.

Наконец, необходимо отметить английское издание той части «Флорентийского кодекса», которая написана на языке науатль, перевод сделан др-ми Университета Юты Чарльзом Е. Диббли и Артуром X. О. Андерсоном. До 1959 года было опубликовано 7 томов, науатльский текст которых соответствует I, II, III, IV, V, VII, VIII и XII книгам «Истории» Саагуна{[30]}.

Для нашего исследования, посвященного философской мысли науа, особый интерес представляет том VIII упомянутого факсимильного издания, осуществленного Дон Франциско дель Пасо-и-Тронкосо, VI книга «Флорентийского кодекса», а также работа, опубликованная Шульцем-Йена, которая, хотя и далека от совершенства, является тем не менее плодом тщательного исследования, о чем свидетельствует почти всегда правильная палеографическая трактовка текстов.

  1. Книга «Беседы двенадцати»

Это работа огромного значения, полное название ее: «Беседы и христианская доктрина, с помощью которой двенадцать монахов Святого Франциска, посланные папой Андрианом Шестым и императором Карлом Пятым, обращали в свою веру индейцев Новой Испании, написана она на мексиканском и испанском языках».

Ценность этого труда состоит в том, что он дает последнее публичное высказывание мудрецов науа в защиту своих мнений и верований в 1524 году в связи с опровержением двенадцати первых монахов.

Поврежденный оригинал рукописи (только 14 глав из 30 первоначальных) был обнаружен в секретном архиве Ватикана в 1924 году отцом Паскуале Саура. Впервые был опубликован отцом Поу и Мартив III томе сборника Фр. Эрла, стр. 281—333, под покровительством известного графа Лоба. В 1927 году госпожа Селия Нуталл опубликовала ксилографическое издание «Бесед» в «Мексиканском журнале исторических исследований», приложение к I тому, стр. 101 и далее.

В 1944 году была издана часть, написанная на испанском языке, «Беседы и христанская доктрина…».

В 1949 году было осуществлено как продолжение серии публикаций Латиноамериканской библиотеки в Берлине, посвященных историческим источникам по древней истории Америки, тщательно подготовленнное издание оригинальных текстов, палеографированных д-ром Вальтером Леманом; издание сопровождалось дословным переводом с языка науатль на немецкий, и в части, являющейся своего рода резюме, было выявлено богатство данных, содержащихся в науатльском тексте и отсутствующих в испанском переводе. Леман дал изданию выразительный заголовок: «Умирающие боги и христианская миссия спасения. Беседы между индейцами и испанскими миссионерами в Мексике в 1524 году»{[31]}.

Относительно происхождения, исторической ценности и своего участия в редактировании «Бесед» сам Саагун во вводном примечании, предназначенном для благоразумного читателя, пишет:

«Правильному пониманию настоящей работы, благоразумный читатель, будет содействовать знание того, что эта доктрина, с помощью которой двенадцать апостолических проповедников, о которых мы говорили во «Введении», начали обращать людей Новой Испании, представляла собой вплоть до настоящего, тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, груду бумаг и записок, так как ранее не было возможности ни привести их в порядок, ни перевести на хороший и отшлифованный мексиканский язык; она была подготовлена и отшлифована в указанном году в этом колледже Санта Крус дель Тлатилулко самыми способными и хорошо знающими латинский язык учениками, которые до сегодняшнего дня воспитывались в этом колледже; одного из них зовут Антонио Валериано, житель Ацкапуцалко, другого — Алонсо Вехерано, житель Куаутитлана, третьего — Мартин Иакобита, житель Тлатилулко, четвертого — Андрес Леонардо, также из Тлатилулко. Она была отшлифована также с помощью четырех стариков, обладающих большим опытом, хорошо знающих свой язык и традиции.

Этот трактат разделен на две книги: первая имеет тридцать глав и содержит все беседы, переговоры и нравоучения, имевшие место в спорах между двенадцатью монахами и главными господами и сатрапами»{[32]}.

Для нашего исследования философской мысли науа эта работа имеет двоякое значение. С одной стороны, она свидетельствует о существовании различного рода ученых среди древних науа, с другой — содержит в оригинальной и даже драматической форме нечто такое, что до сих пор еще очень мало известно: споры и возражения индейцев, отстаивающих свое мировоззрение перед монахами-проповедниками.

  1. Коллекция «Мексиканских песен»

Она находится в Национальной библиотеке Мексики и, по всей вероятности, является копией более древней коллекции. Сохранившаяся рукопись относится к семидесятым годам XVI века.

Многие из песен содержат глубокие идеи философского характера, в них мы и находим то беспокойство и сомнение, которые ведут к постановке проблемы или к догадкам великой истины, причем уже не обязательно религиозной, а совершенно рациональной и человеческой.

Заслуга американиста Даниела Г. Бринтона и состоит в том, что он впервые обратил внимание на эти «Песни». Получив 28 из них в переложении на испанский язык, сделанном Фаустино Галисиа Чималпопока, он перевел их на английский язык; этот перевод был опубликован в работе, вышедшей под названием «Древняя науатльская поэзия»{[33]}. Несмотря на свои недостатки, часто зависящие от палеографических ошибок и плохого перевода оригинала на испанский язык, работы Бринтона должны быть упомянуты, ибо он является инициатором исследования песен, и в этом его неоспоримая заслуга.

В 1904 году эти песни были полностью опубликованы по способу фототипии доном Антонио Пеняфиэль. Данную публикацию, сделавшую общедоступной науатльский текст «Песен», мы и используем в настоящем исследовании{[34]}.

В 1936 году Рубен М. Кампос опубликовал перевод первой части песен, сделанный Мариано Рохасом{[35]}.

По поводу происхождения и подлинности «Песен» мы приведем авторитетное мнение д-ра Гарибая, который первый перевел и критически изучил большую их часть:

«Происхождение этой ценной книги еще точно не определено. По ряду внутренних признаков можно предположить, что она является копией более древнего собрания или, вернее, нескольких других материалов, содержавших старые поэмы. Тот факт, что одна и та же песня встречается два, а иногда и три раза, указывает на то, что переписчик, с четким и красивым почерком, не преследовал иных целей, кроме сбора этих документов. Почти с точностью можно предположить, что копия сделана в последней трети XVI века.

О том, что собиратель их был индеец, мы ясно видим по некоторым грамматическим ошибкам, допущенным в тех редких случаях, когда встречаются испанские слова. Из указания, содержащегося в одном из примечаний, ясно видно, что песни предназначались для духовного лица. Нельзя точно установить, для кого именно; хотя некоторые склонны думать, что они собирались для отца Саагуна, но в такой же мере можно предположить, что это делалось для отца Дурана, который тоже занимался подобным делом, о чем свидетельствует его «История Индий», являющаяся не чем иным, как переводом старых мексиканских рукописей. Наконец, это мог быть один из тех священников, работы которых погибли.

Некоторые легкомысленные исследователи, обнаружив песни, относящиеся к эпохе после Кортеса и имеющие христианский налет, а также встретив ряд исправлений и добавлений, где упоминаются христианские персонажи, решили, что эта работа сделана в период после конкисты и, следовательно, лишена документального значения для изучения поэзии предшествующего периода. Смысл и характер этих поэм, как сможет судить сам читатель, полностью созвучны с идеями племен науа, а исправления настолько не соответствуют им, что сами подтверждают подлинность этих поэм»{[36]}.

В заключение укажем на то, что в «Песнях» повторяется аналогичное явление, наблюдавшееся в философско-религиозной мысли Индии и даже у некоторых греков, как, например, у Парменида: ученый выражает свои мысли в стихах; метафора и поэзия служат ему для передачи того, что он открыл, размышляя в одиночестве. Поэтому, как мы докажем в нашем исследовании, «Песни» представляют собой богатейшие залежи философских взглядов науа{[37]}.

  1. Гуэгуэтлатолли, или назидания стариков

Под этим названием объединены несколько источников различного происхождения, по своему содержанию полностью относящихся к доиспанскому периоду. Это дидактические беседы или наставления для внушения идей и моральных принципов как детям в Калмекак или в Телпочкалли, так и взрослым по случаю чьего-либо бракосочетания, рождения или смерти и т. д.

Под названием «Гуэгуэтлатолли, документ А»{[38]}Гарибай опубликовал собрание изречений, или коротких речей, на языке науатль (перед мертвым королем и т. д.), в которых можно обнаружить немало моральных идей, имеющих громадное значение для понимания этики науа. Об их подлинности и историческом значении Гарибай подробно говорит в своей вводной статье к упомянутому «Гуэгуэтлатолли».

Имеются также и другие более важные собрания Назиданий или «Гуэгуэтлатолли», которыми мы обязаны фрай Андрес де Олмосу. Незначительная часть из них была включена в его работу «Искусство», опубликованную в Париже в 1875 году{[39]}. Остальное уже было опубликовано фрай Хуаном Баптистой, отдавшим их в печать в 1600 году в довольно сокращенном испанском переводе{[40]}.

Оба сборника содержат наряду с христианскими идеями, явно интерполированными в первоначальный текст, предназначаемый для заучивания наизусть в Калмекак, всю подлинную моральную философию индейцев. В них есть также обширный материал, достаточный для того, чтобы составить представление о понимании науа потусторонности, свободы воли, человеческой личности, добра и зла, а также социальных обязанностей и договоров.

  1. «Кодекс Чималпопока (Анналы Куаутитлана и Легенда о Солнцах)»

То, что аббат Брасэр де Бурбург назвал «Кодексом Чималпопока», а Ботурини «Историей царств Колуакан и Мехико», состоит из трех документов различного происхождения: «Анналы Куаутитлана» на языке науатль, принадлежащие неизвестному автору; «Краткое описание богов и ритуалов язычества», написанное на испанском языке бакалавром дон Педро Понсе; анонимная рукопись 1558 года на языке науатль, которую Пасо-и-Тронкосо назвал «Легендой о Солнцах».

Нас интересует здесь главным образом первый и третий из этих документов. «Анналы Куаутитлана», состоящие из науатльских текстов, собранных до 1507 года, являются одним из самых ценных документов коллекции Ботурини. Они упоминаются в приложении к работе Ботурини «Идея о новой Всеобщей истории Северной Америки» (Мадрид, 1746) среди других, собранных им книг и рукописей. Кроме того, мы знаем, что оригинал упомянутой рукописи ранее принадлежал дону Фернандо де Альва Ихтлилхочитл. И хотя они составлены в Куаутитлане и поэтому известны как «Анналы» данного народа, в действительности же, как убедительно показал Роберт X. Барлоу{[41]}, содержат различные рассказы о Тецкоко, Теночтитлане, Чалко, Тласкале, Куаутитлане и т. д. С нашей точки зрения, особый интерес представляют некоторые тексты, связанные с образом Кетцалкоатла, его поисками высшего начала и т. п., а также рассказ о Солнцах, отличный от «Рукописи 1558 года» и др. Все это дает возможность утверждать, что для изучения мысли науа «Анналы» представляют собой документ первостепенной важности.

Первый перевод части «Анналов» на испанский язык был сделан доном Фаустино Галисиа Чималпопока по заказу дона Хосе Фернандо Рамиреса. Этот перевод вместе с переводом сеньоров Мендоса и Санчеса Солиса, улучшающим перевод Чималпопока, был опубликован в одном из приложений к III тому «Анналов Национального музея» (Мехико, 1885).

В 1906 году Вальтер Леман опубликовал еще один перевод «Рукописи 1558 года» и других текстов, включенных в «Анналы» позднее в «Journal de la Societé des Americanistas de Paris», tomo III, p. 239—297 под заголовком «Traditions des anciens Mexicains», texte inédit et original en langue Náhuatl avec traduction en Latin.

В 1938 году Леман представил исследователям новое издание, в которое вошли тщательно палеографированный первоначальный науатльский текст с полным немецким переводом «Анналов», а также «Рукописи 1558 года»{[42]}. Наконец, под заголовком «Кодекс Чималпопока (Анналы Куаутитлана и Легенда о Солнцах)» мы имеем фототипическое издание и перевод лиценциата Примо Фелициано Веласкеса, опубликованный Национальным Университетом (Университетская типография, Мехико, 1945).

В отношении известной под названием «Легенды о Солнцах» или «Рукописи 1558 года» скажем лишь, что, будучи объяснением исчезнувшего индейского кодекса, в котором в пиктографической форме сохранилась история Солнц, она также является основополагающим документом для изучения миропонимания науа. Философия, содержащаяся в мифе о Солнцах, обусловливает все дальнейшее развитие мысли науа.

 

«Легенда о Солнцах» впервые расшифрована и переведена доном Франциско дель Пасо и Тронкосо и им же опубликована в 1903 году во Флоренции. Она была, как мы уже упоминали, включена в издания Лемана и Веласкеса.

 

В настоящей работе мы в основном будем следовать палеографическому переводу науатльского текста, осуществленному Леманом, как в части, касающейся «Анналов», так и «Рукописи 1558 года», ибо фактически ему мы обязаны единственной расшифровкой «Анналов», и, несомненно, самым лучшим переводом (при использовании других текстов это будет оговорено особо).

 

  1. Некоторые тексты «Толтеко-чичимекской истории»

 

Анонимный труд, составленный около 1545 года, по словам Генриха Берлина, «содержит такие ценнейшие для выяснения многих проблем истории Мексики данные, как, например: оставление и разрушение Тулы, последовательные миграционные волны в долинах Мехико и Пуэблы, происхождение и природа чичимеков, положение знаменитого Чикомоцтока, история олмека-хикаланков и их связи с Чолулой, расширение империи мехиков и многие другие данные»{[43]}. Для нас этот труд также имеет большое значение, так как мы находим в нем небольшие по объему поэмы, с довольно заметным следом глубокой древности. В этих поэмах заключена целая философская концепция относительно божественности и связанного с ней мира. Первым сведением о такой важной работе мы также обязаны дону Лоренцо Ботурини. Некоторое время спустя она попала в собрание известного французского коллекционера М. Аубина, откуда и была приобретена Парижской национальной библиотекой, где находится и в настоящее время («Manuscrit Mexicain», 46—58 bis).

 

В 1937 году Конрад Д. Прусс и Эрнст Менгин опубликовали расшифровку и немецкий перевод этой рукописи в «Baessler Archiv, Berlin, 1937—1938, Band XXI, Beiheft IX, «Die Mexikanische Bilderhandschrift, Historia Tolteca-Chichimeca». Часть I включает введение, палеографию и немецкий перевод, часть II — комментарии.

 

Уже упоминаемый нами известный американист Эрнст Менгин осуществил в 1942 году монументальное факсимильное издание «Толтеко-чичимекской истории», положив этим начало изданию своей ценнейшей серии работ под названием «Corpus Codicum Americanorum Medii Aevi» (Sumptibus Einar Munksgaard Havniae, Copenhagen, 1942).

 

  1. Другие рукописи на языке науатль

 

Все перечисляемые ниже источники на языке науатль, несмотря на их древность и большой общий интерес, для нашего исследования о философии науа менее полезны, поскольку мы находим в них лишь ссылки и информационные данные, которые можно назвать «вторичными». Поэтому мы просто ограничимся их перечислением:

«Исторические анналы мексиканской нации (Анналы Тлателолко)», (Факсимильное издание в vol. II del «Corpus Codicum Americanorum Medii Aevi», Copenhagen, 1945).

«Различные оригинальные истории царств Кулгуакан, Мехико и других провинций». Их автор — дон Доминго Чималпаин (Das Ms. Mexicain, Nr. 78 der Bilb. Nat. de Paris) Übersetzt und erlautert von Ernst Mengin, в «Mitteilungen aus demMuseum fur Volkerkunde in Hamburg XII», Hamburg, 1950.

«Шестое и седьмое повествование Чималпаина» (см. Chimalpain, Cuauhtlehuanitzin, Domingo Francisco de S. Antón Muñón, «Sixieme et Septiéme Relations (1358— 1612)», Publiés et traduites par Remi Simeon, Paris, Maisonneuve et Ch. Lecrerc, 1889).

Повествования Чималпаина были опубликованы в факсимильном издании Эрнстом Менгином в III томе §§ 1, 2, 3 Собрания «Corpus Codicum Americanorum Medii Aevi», вышедшем в Копенгагене.

«Хроника Мехикайотл», принадлежащая Фернандо Альварадо Тецоцомоку, расшифровка и перевод на испанский язык Адриана Леона (Национальный университет в сотрудничестве с Институтом антропологии и истории, Университетская типография, Мехико, 1949).

  1. Источники на других языках

Наряду с источниками на языке науатль следует назвать и источники, написанные на испанском и французском языках, содержащие важные данные, дополняющие мифологическое мировоззрение древних науа.

Фрай Андрес де Олмос (?), «История мексиканцев по их рисункам», опубликована в «Новой коллекции документов для истории Мексики», том III: Помар, Сурита, «Древние повествования (опубликованные Хоакином Гарсиа Икасбалсета)», Мехико, 1891, стр. 228—263 (и в издательстве Салвадора Чавеса Айгое, Мехико, 1942).

 

Анонимная рукопись — «Происхождение мексиканцев», там же, стр. 281—308.

 

Анонимная рукопись — «Законы, которые имели индейцы Новой Испании», там же, стр. 308—315.

 

Анонимная рукопись — «Histoire du Mechique», в переводе на древнефранцузский язык А. Теве. (Опубликовано De Jonghe в «Journal de la Societé des Ameri-canistes de Paris», tome II, p. 1—41.)

 

А также работы нами неоднократно упоминаемых Мотолиниа, Дурана, Помара, Муньоса Камарго, Товара, Ихтлилхочитла, Альварадо Тецоцомока, Мендиеты, Суриты, Эрнандеса, Акосты и Торквемады, библиографические ссылки на которых даются в конце этой книги.

 

  1. Кодексы

 

Что касается самих кодексов, упомянем здесь лишь те, которые по происхождению действительно принадлежат науа (ацтекам и др. племенам) и предоставляют интересные данные для изучения их философской мысли.

 

С этой точки зрения самым важным из них является «Ватиканский кодекс А 3738», известный также под названием «Кодекс Риос». Он состоит из трех основных частей: в первой описываются космические первоначала, тринадцать небес, боги, космогонические солнца и т. д.; вторая имеет характер календаря, третья содержит данные, относящиеся к периоду после завоевания, — до 1563 года.

 

Мы используем главным образом первую часть, которая, хотя и была нарисована после завоевания, представляет в действительности копию кодекса доиспанского периода. Сопровождающие комментарии отца Риоса написаны на итальянском языке, насыщенном испанизмами, и, хотя часть из них представляет плод его собственной фантазии, тем не менее иногда они содержат важные данные.

 

«Ватиканский кодекс» был впервые воспроизведен во втором томе монументального труда Лорда Кингсборо «Antiquities of Mexico» (Лондон, 1831). Позднее (1900) он был издан в фотохромографии за счет графа Лоба{[44]}.

 

Важным дополнением к предыдущему является «Телерано-Реймский кодекс», получивший свое название из-за принадлежности к коллекции архиепископа Реймса М. Ле Телье.

 

Подобно «Ватиканскому кодексу А 3738», он также состоит из двух частей: мифологической и календарной. Первая, по всей вероятности, является точной копией доиспанского оригинала, рисунки которого воспроизведены в «Ватиканском кодексе А». И хотя «Телерано-Реймский кодекс» менее полон, он содержит некоторые данные, отсутствующие в «Ватиканском кодексе А».

 

Изданием «Телерано-Реймского кодекса» мы также обязаны достойному графу Лоба{[45]}.

 

Огромный интерес представляют рисунки, содержащиеся в так называемом «Кодексе Борджиа» из Ватиканской библиотеки. О его происхождении было высказано много предположений. Так, Селер в ряде случаев высказал мнение о его сапотекском происхождении, хотя однажды сделал намек на возможность его науаского происхождения. Мы со своей стороны придерживаемся авторитетного мнения д-ра Алфонсо Касо, который после непосредственного изучения живописи Тицатлана утверждает следующее:

 

«Аналогия довольно необыкновенная, поэтому можно предположить, что одна и та же культура создала Тецкатлипоки из «Кодекса Борджиа» и живопись Тицат-«лана»{[46]}.

 

И так как Тицатлан был центром тласкалтеков, то с полным основанием можно говорить о науаском происхождении «Кодекса Борджиа».

 

«Кодекс Борджиа» — один из самых красивых как по богатой раскраске, так и по художественной концепции своих рисунков. Наряду с местами, посвященными вопросам календаря, мы встречаем здесь и прекрасную стилизацию концепции Вселенной науа с ее центром и четырьмя странами света. Как и в других случаях, великолепное фотохромографическое издание «Кодекса Борджиа» было финансировано графом Лоба{[47]}.

 

Немало рисунков, ценных для изучения мысли и культуры древних мексиканцев, хранит также книга иллюстраций «Флорентийского кодекса» Саагуна, опубликованная в томе V факсимильного издания Пасо и Тронкосо. И хотя в манере рисования и раскраски иллюстраций различных ремесел, растений и животных, календарных таблиц и т. д. явно обнаруживается испанское влияние, в ней, однако, отражено также много из подлинной культурной жизни науа.

 

Такими же важными для изучения мысли науа, как и предыдущие кодексы, но имеющие особый интерес по другим причинам, являются Бурбонский и Мендосский кодексы.

 

Относительно первого укажем лишь на то, что он целиком доиспанского периода и был сделан около 1507 года, поэтому в его последних рисунках имеется изображение торжества нового огня, которое, согласно подсчетам на западе, праздновалось именно в том году. Сам кодекс представляет собой тоналаматл, или книгу для гадания, и как таковой имеет неоценимое значение для детального изучения их календарных и астрологических идей. Существующим в настоящее время изданием мы обязаны Е. Т. Хеми{[48]}.

 

«Мендосский кодекс», получивший свое название по имени вице-короля дона Антонио де Мендоса, по приказу которого примерно в 1541 году был проведен сбор материалов, хранит исторические сведения об основании Теночтитлана, Империи ацтеков, о налагаемой ею дани, о системе воспитания, праве и т. д. В связи с нашей темой важна его последняя часть, в которой раскрываются многие из обычаев древних мексиканцев и их юридическая организация. «Мендосский кодекс», хранившийся в Бодлеанской библиотеке Оксфорда, впервые был издан в Мексике в 1925 году (Национальный музей археологии, истории и этнографии) и затем (1938) в Лондоне Джеймсом К. Кларком{[49]}.

 

  1. Произведения искусства

 

Необходимо упомянуть и о некоторых произведениях искусства науа, в символических выражениях которых такие старательные исследователи, как Сальвадор Тоскано, Алфонсо Касо, Пауль Вестхайм и Хустино Фернандес, обнаружили богатое идеологическое содержание{[50]}.

 

С точки зрения нашего исследования громадный интерес представляют Камень Солнца (называемый также Ацтекским календарем) и скульптура Коатликуэ (в юбке из змей). О первом из этих памятников написано несчетное количество исследований, начиная от работ дона Антонио Леон и Гама и кончая недавней работой лиценциата Рауля Нориэга{[51]}.

Что касается Коатлику, то в дальнейшем мы более подробно рассмотрим эту скульптуру, здесь же лишь скажем об исследовании выдающегося искусствоведа д-ра Хустино Фернандеса, сумевшего прочесть в ней мировоззрение науа, чудесно увековеченное в камне{[52]}.

Таковы те источники, которые иногда прямо, а иногда косвенно обнаруживают философские идеи науа. Уместно повторить, что во всем этом материале документов, кодексов и скульптур самое большое значение имеют тексты на языке науатль, собранные Саагуном у его индейских информаторов, коллекция «Мексиканских песен» и науатльский оригинал Анналов Куаутитлана.

Однако, несмотря на то, что эти содержательные документы представляют собой самый лучший путь для изучения не только философии, но и всей культуры науа вообще, ибо объективно содержат в себе мнения индейцев, выраженные ими самими на их собственном языке, тем не менее значительная часть их по иронии истории долго продолжала оставаться недоступным и почти неизвестным для огромного большинства исследователей источником. Причиной тому послужило то обстоятельство, что эти документы написаны на языке науатль.


{[11]} «Origen de los mexicanos», en Nueva Colección de Documentos para la Historia de México (publicada por Joaquín García Icazbal-ceta), III, Pomar Zurita, Relaciones antiguas (siglo XVI), México, 1891, p. 283.
{[12]} См. Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las cosas de Nueva España, Ed. Acosta Saignes, México, 1946; Introducción al Lib. I; todo el Lib. VI; del Lib. X, p. 144, 242—246; 276—280, etc.; Duran Fray Diego de, Historia de las Indias de Nueva España, publicada por José F. Ramírez, México, 1867—1880, 1.1, p. 6; I x tiil Xóchitl, Fernando de Alv a, Obras Históricas, publicadas y anotadas por. Alfredo Chavero, México, 1892, t. II, p. 18, 178, etc.; Mendieta, Fray Gerónimo de, Historia Ecle-siática Indiana Ed. Salv. Chávez Hayhoe, México, s. f., t. I, p. 89. Torquemada, Fray Juan de, Monarquía Indiana, 3 edición fotocopia de la segunda (Madrid, 1723), t. II, p. 146—147, 177 etc.
{[13]} Nicol au D’Olwer Luis, Fray Bernardino de Sahagún (1499—1590), Colección Historiadores de América, I. P. G. H., México, 1952, p. 136—137.
{[14]} Sahagun Fray Bernardino de, op. tit., Vol. I, p. 2.
{[15]} Ibid.
{[16]} Ibid., p. 3
{[17]} Sahagún Fray Bernardino, eje, op. cit., Vol. I, p. 445-446.
{[18]} «Nueva Colecc. de Documentos para la Historia de México», Códice Franciscano, siglo XVI, Ed, Chave/ Hayhoe, México, 1941, p. 249—250.
{[19]} Se1er Eduard, Gesammelte Abhandlungen zur amerikani-schen Sprach und Altertumskunde (Berlin, 1904), II Band, S. 420, 959.
{[20]} «Einige Kapitel aus dem Geschichteswerk des P. Sahagún aus dem Aztekischen übersetzt von Eduard Seler» (Herausgeben von C. Seler-Sacks in Gemeinschaft mit Prof. Walter Lehmann), Stuttgart, 1927.
{[21]} Cornyn John H., The Song of Quetzalcoatl, Yellow Springs, Ohio, 1930.
{[22]} Garibay K, Angel Ma, Llave del Náhuatl. Colecc. de trozos clásicos, con gramática y vocabulario para utilidad de los principiantes, Otumba, Méx., 1940; Poesía Indígena de la Altiplanicie Bibl. del Estudiante Universitario, UNAM, México, 1940 (Ver también Épica Náhuatl., Divulgación Literaria, Bibl. del Estudiante Universitario, UNAM, 1945).
{[23]} Ibid.
{[24]} Garibay K., Ángel Ma, Paralipómenos de Sahagún (de la documentación recogida en Tepepulco), en revista Tlalocan, vol I p. 307—313; Vol. II, p. 167—174 y 249—254; Relación breve de las fiestas de los dioses, Fray Bernardino de Sahagún, En revista Tlalocan, Vol. II, p. 289—320; Historia de la Literatura Náhuatl, ver especialmente: t. I, caps. II, V, VI, VII, IX, X; t. II: caps. II y III.
{[25]} Ibid.
{[26]} «Informales de Sahagún, Ritos Sacerdotes y Atavíos de los dioses, Fuentes Indígenas de la Cultura Náhuatl, 1, Introducción, paleografía versión y notas Miguel León-Portilla, Seminario de Cultura Náhuatl», Instituto de Historia, UNAM, México, 1958; «Veinte Himnos Sacros de los Nahuas», Fuentes Indígenas de la cultura Náhuatl, 2, Introducción, paleografía, versión y comentarios de Ángel Ma, Garibay K., Seminario de Cultura Náhuatl, Instituto de Historia, UNAM, México, 1958.
{[27]} Ver Sahagún Fray Bernardino de Historia General de las cosas de Nueva España, 5 vols. Edit. Robredo, México, 1938, 1.1, p. XIII, 55.
{[28]} Schultze-Jena Leonhard, Wahrsagerei, Himmels-kunde und Kalender der Altem Azteken, aus dem Aztekischen Urtext Bernardino’s de Sahagún’s, Ubersetz und erláutert von Dr. Leonard Schultze Jena, Stuttgart, 1950; Qliederung des Alt — Aztekischen Volks in Familie, Stanij und Beruf, Stuttgart, 1952.
{[29]} Ibid.
{[30]} La edición ha sido hecha por The School of American Research, Monographs of the School of American Research, Santa Fe, New Mexico, 7 volúmenes (1950—1957)
{[31]} Lehmann Walter, Sterbende Cotter und Christliche Heils-botschaft. Wechselreden Indianischer Vornehmer und Spaníscher Glaubensapostel in Méxiko, 1524. Spanischer und mexicanischer Text mit deutscher Ubersetzung von Walter Lehmann, Stuttgart, 1949.
{[32]} «Sterbende Gotter und Christliche Heilsbotschaft…», S 52 100.
{[33]} Вrinton Daniel G., Ancient Náhuatl Poetry, Philadelphia, 1887; Rig Veda Americanus, Philadelphia, 1890.
{[34]} Peñafiel Antonio, Cantares Mexicanos. Ms de la Biblioteca Nacional, Copia fotográfica, México, 1904.
{[35]} Сamроs Rubén M., La producción Literaria de los Aztecas, México, 1936.
{[36]} Garibay К. Angel Ma, Poesía Indígena de la Altiplanicie, p. X—XI. В приведенном отрывке Гарибай считает возможным предположить, что происхождение рукописей «Песен» связано с тем, что они были собраны по заказу Саагуна или Дурана. Впоследствии он же внес окончательную ясность в этот вопрос. «Со всей очевидностью (рукопись) принадлежит к той документации, которая была разработана для Саагуна по его замыслу и под его присмотром». Многочисленные доказательства, приведенные Гарибаем, можно найти в его «Истории науатльской литературы», t. I, р. 153—156.
{[37]} Недавно (1957) Ибероамериканский институт в Берлине опубликовал палеографию и частичный немецкий перевод (лишь 57 из 85 листов манускрипта) коллекции «Мексиканских песен», сделанный умершим д-ром Леонардом Шульцем-Йена: «Alt-Aztekische Ge-sánge, nach einer in der Bibl. Nacional von Méxiko aufbewahrten Handschrift», vol. VI de Quellenwerke zur alten Geschichte Amerikas, Stuttgart, 1957. Д-р Гарибай опубликовал подробные комментарии, в которых анализирует данную работу. См. «Magnum Opus», por А. Ма Garíbay К., en Cuadernos Americanos, año XVII, vol 98 marzo — abril, 1958, p. 127—138.
{[38]} Garibay. K. Ang el Ma., Huehultlatolli, Documento A en Tlalocan, t. I, p. 31—53 и 81—107.
{[39]} Olmos Fray Andrés de, Arte para aprender la lengua mexicana, París, 1875.
{[40]} Baptista Fray Juan OFM, Huehuetlatolli o Pláticas de los viejos, México, 1600 (копия этой исключительно редкой книги имеется у д-ра Гарибая).
{[41]} См его отзыв на перевод Д. Примо Ф. Веласкеса, в «The Hispanic American Historical Review», Vol. XXVII, p 520—526.
{[42]} Lehmann Walter Die Geschichte der Konigreiche von Colhuacan und Mexico в «Quellenwerke zur alten Geschichte Amerikas, Text mit Übersetzung von Walter Lehmann», Stuttgart, 1938.
{[43]} «Historia Telteca-Chichimeca, Anales de Quauhtinchan». Перевод с немецкого, подготовленный и аннотированный Берлином в сотрудничестве с Сильвией Рендон. Пролог Пауля Кирхгофа, в «Fuentes para la Historia de México», Robredo, México, 1947, p. IX.
{[44]} Vaticanus A (Ríos)», II Manoscritto messicano Vaticano 3738 detto il códice Ríos. Riprodotto in fotocromografia a spese di S. E. il Duca di Loubat per cura della Bibl. Vaticana, Roma, 1900.
{[45]} «Codex Telleriano Remensis», Manuscrit Mexicain du cabinet de Ar. M. le Tellier archeveque de Reims, aujourdhui a la Bibl. Nat. (ms. Мех. 385), Edición E. Т. Нашу, París, 1899.
{[46]} Caso Alfonso, Las ruinas de Tizatlán», en Rev. Мех. de Estudios Históricos, t. I, n. 4, p. 139.
{[47]} «Codex Borgia», II manoscritto messicano borgiano del Museo Etnográfico della S. Congr. di Prop. Fide. Riprodotto in fotocromografia a spese di S. E. il duca di Loubat a cura della Bibl. Vaticana, Roma, 1898.
{[48]} «Codex Borbonicus», le manuscrit mexicain de la Bibliotheque Palais Bourdon, Publié en facsimile avec un comentaire explicatif Par E. T. Hamy, Paris, 1899.
{[49]} «Codex Mendoza». The Mexican manuscript known as the Collection Mendoza preserved in the Bodleian Library, Oxford, Edited translated by James Cooper Clark, London, 1938.
{[50]} Для того чтобы получить общее представление о древнем искусстве Мексики, см. прекрасную, непревзойденную до сих пор работу Сальвадора Тоскано (Salvador Toscano, Arte Precolombino de México y de la América Central, Instituto de Investigaciones Estéticas, Univ. Nal. de Méx., México, 1952). В этой книге, кроме того, содержится и хорошая библиография о науаском искусстве (стр. 57—65).
{[51]} Noriega Raúl, La Piedra del Sol у 16 Monumentos astronómicos del México Antiguo, segunda edición preliminar, México, 1955.
{[52]} Fernández Justino, Coatlicue. Estética del Arte Indígena Antiguo, Prólogo de Samuel Ramos. Centro de Estudios Filosóficos. Imprenta Universitaria, México, 1954.

Исследователи мысли науа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

III

Эгиара и Эгурен

Теперь, зная уже, что источники недостаточно изучены, нас не может удивить тот факт, что о философской мысли науа написано очень мало. В форме библиографических заметок ниже мы расскажем о тех исследователях, которые наиболее близко касались нашей темы.

Начиная с XVIII века, ибо в два предыдущих о такой теме, как философия науа, упоминали лишь вышеуказанные монахи и хронисты, мы считаем справедливым начать наш список с имени мексиканского ученого-библиографа, преподавателя Мексиканского Королевского и Епископального Университета, д-ра Хуана Хосе де Эгиара и Эгурен (1696—1763), которого проф. Хуан Эрнандес Луна справедливо называет «инициатором истории идей в Мексике»{[53]}.

Правда, раньше чем Эгиара и Эгурен, о древних местных культурах писали Д. Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора (1645—1700) и знаменитый итальянский путешественник Джованни Ф. Джемелли Каррери (1651 — 1725). Однако работы первого автора, написанные на эту тему, в том числе и его «История Империи чичимеков», к несчастью, утеряны. Поэтому о Сигуэнса мы знаем лишь как о прославленном исследователе и коллекционере мексиканских древностей; кроме того, нам известны некоторые материалы, переданные им Каррери, который включил их в свою работу «Giro del Mondo», опубликованную в 1700 году. И хотя эта книга содержит интересные сведения, она никоим образом не может сравниваться с работой Эгиара и Эгурена, который с полным правом заслуживает звания «инициатора истории идей в Мексике», данного Эрнандесом Луна. Эгиара именно в различных разделах «Пролога», или «Anteloquia», к своему основному труду «Мексиканская Библиотека» (1755) аргументированно опровергает мнение настоятеля Аликанте дона Мануэля Марти, который приписывал всем древним и современным жителям Нового Света вообще и Новой Испании в частности невежество и варварство.

В первом из разделов «Пролога» д-р Эгиара объясняет мотивы, побудившие его ответить настоятелю; шесть следующих разделов «Пролога» посвящены изложению того, что он считает на основе свидетельств хронистов и историков Индий истинной культурой древних мексиканцев. Он допускает, что «индейцы действительно не знали применения алфавита… но этого недостаточно для утверждения того, будто они были грубыми и невежественными и не имели науки, кодексов и книг…»{[54]}

Справедливо утверждение Эгиара также и в том, что «мексиканцы занимались историей и поэзией, риторическими искусствами, арифметикой, астрономией и всеми другими науками, о существовании которых остались столь очевидные доказательства…»{[55]}

В подтверждение ранее сказанного он указывает на индейские кодексы, собранные Сигуэнса-и-Гонгора, содержащие индейские анналы, законы индейцев, их хронологии, ритуалы и обряды, их правила о выплате дани и т. д. Эгиара приводит цитаты из тех авторов, которые упоминали или использовали богатое содержание кодексов: Торквемада, Бетанкур, Гомара, Солис, Акоста, Энрике Мартинес, Джемелли и т. д.

Он детально изучает систему воспитания индейцев. Говорит о Нецагуалкойотле, которого хвалит за мудрость, и даже цитирует на мексиканском языке первые слова одной из песен, которую ему традиционно приписывают. И, наконец, его интересуют физические, медицинские и даже теологические идеи науа. Он пишет: «Мы не считаем древних индейцев далекими от изучения физики… и если исследовать их кодексы, написанные иероглифическими знаками, то многие из них можно характеризовать как теологические трактаты… У мексиканских индейцев имеется все для того, чтобы считать их, так же как и египтян, сведущими в высшего рода мудрости…»{[56]}

Думаем, что такая интересная и малоизвестная работа д-ра Эгиара, в которой впервые дается систематическое изложение духовной культуры древних мексиканцев и выразительно повествуется об ученых и теологах, справедливо должна считаться первой попыткой обобщения самого ценного в науаской культуре и мысли.

Ботурини

Итальянский ученый и путешественник Д. Лоренсо Ботурини Бенадучи был современником д-ра Эгиара. Они лично знали друг друга. По приезде в Новую Испанию в 1736 году Ботурини удалось собрать богатую коллекцию рукописей и кодексов, о чем свидетельствует составленный им Каталог индейского исторического музея, дополняющий его основную работу: «Идея о новой всеобщей истории Северной Америки»{[57]}.

Хотя в этой работе он прямо и не касается темы о философии науа, в ней содержится ряд ссылок о характере мысли и культуры науа, а также новый объективный метод их изучения. «По случаю написания своей работы, — говорит он в «Вводном возражении», — я был вынужден размышлять над тайнами и научными сообщениями индейцев и использовать для их объяснения, особенно в первую и вторую эпоху, их собственные понятия…»

 

Руководствуясь таким критерием, он наряду с другими вопросами должен был изучить науаские символы четырех времен года, календарь, астрономию и метафоры, содержащиеся в языке науатль, который, по мнению Батурини, «по своему изяществу» ¡превосходит латинский{[58]}, а также песни и поэмы, о которых он говорит, что «тот, кто начнет их изучать, найдет в них ,остроумнейшие рассказы, сотканные из возвышенных метафор и аллегорий»{[59]}.

К большому нашему сожалению, Ботурини не смог использовать огромное число документов{[60]}. Несмотря на это, его имя всегда останется символом для тех, кто стремится понять самые человеческие стороны культуры науа.

Клавихеро

Фигурой еще более значительной в деле изучения культуры и древних традиций науа, чем Ботурини, является иезуит Франциско Хавиер Клавихеро (1731— 1787). Его основной труд «Древняя история Мексики», задуманный и начатый в Мексике, был опубликован, в связи с изгнанием иезуитов в 1767 году, в Италии — в Болонье{[61]}.

Большая заслуга Клавихеро в изучении мысли и культуры древних мексиканцев состоит в том, что он подытожил и упорядочил как в «Древней истории Мексики», так и в своих «Диссертациях» все, что рассказывают первые хронисты и историки о религиозных идеях индейцев, их концепциях высшего существа, о хронологиях, космогонических мифах, обращениях. Этим вопросам он посвящает всю VI книгу своей работы; кроме того, в VII книге он рассматривает их систему воспитания, законы, организацию, язык, поэзию, музыку, медицину, живопись и т. д.

особый интерес представляет и то, что пишет Клавихеро в своей шестой «Диссертации», касаясь характера мексиканского языка, «…утверждаю, — говорит он,— что нелегко найти язык более пригодный для рассуждения на метафизические темы, чем мексиканский., ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом. Чтобы удовлетворить любопытство читателей и дать образец этого языка, приведу здесь несколько слов, обозначающих метафизические и моральные понятия, доступные (даже для самых невежественных индейцев»{[62]}.

Несмотря на эти верные замечания, необходимо признать, что Клавихеро не изучил философию науа в строгом смысле. Однако из всей совокупности приведенных им данных о мифах, религии, искусстве и культуре вообще возникает живая общая картина мира, такая, какой должны были видеть ее древние мексиканцы. Объективность и нескрываемый «мексиканизм» Клавихеро превращают его «Древнюю историю Мексики» и его «Диссертации» в первую серьезную попытку использовать большую часть источников с целью полного воспроизведения картины культурной жизни народов науа.

Такой интерес к научному познанию древней мексиканской культуры вскоре нашел последователей, некоторые из них являются иностранцами, как, например, великий Гумбольдт, который неоднократно показывает, особенно в работе «Вид на Кордильеры и памятники туземных народов Америки», гуманистическое стремление полностью понять образ жизни ацтеков и их мировоззрение{[63]}.

После Гумбольдта справедливо упомянуть по крайней мере лорда Кингсборо, который в своих «Antiquities of Mexico» (Лондон, 1830—1848) сделал доступными для основных библиотек мира многие индейские кодексы в изумительной репродукции.

Однако, несмотря на такое число работ и публикаций, мы вынуждены признать, что для установления первых попыток специфического изучения того, что составляет нашу тему: философия науа, — нам необходимо обратиться почти к концу XIX века.

Ороско и Берра

Дон Мануэль Ороско-и-Берра был первым, кто в своей «Хронике хроник», как назвал Икацбалсета его «Древнюю историю и историю завоевания Мексики», посвятил целую книгу исследованию мифов и мысли науа, включая и изложение их философских взглядов{[64]}.

Исходя главным образом из космогонических идей, изложенных в «Ватиканском кодексе А 3738», он дает миф о Солнцах, рассказывает о происхождении светил и богов, о веровании в Тлокэ Науакэ и в Омейотл или о божественной двухзначности. Занимается идеями науа о земле, небесах, Луне и Солнце. Он утверждает, что «мексиканцы, кроме небесных тел, поклонялись четырем элементам». Относительно взглядов на происхождение различных народов, входящих в Империю Meхикатл, Ороско приписывает мексиканским философам моногеническую концепцию, выраженную в форме мифов. Рассказывая для ¡подтверждения этой идеи легенды об Ицтакмихкоатл «Змее белых облаков» и ее шести сыновьях, он пишет: «Это та форма выражения, с помощью которой мексиканские философы признавали, что все народы империи, каковы бы ни были, их этнографические различия, происходят от единого корня»{[65]}. Сравнивая затем образ мыслей ацтеков с пифагорейским, он говорит, что для тех и других «подлунный мир был ареной бесконечной битвы между жизнью и смертью… это область четырех элементов: земли, воздуха, воды и огня, которые благодаря своим соединениям, разъединениям и беспрерывным преобразованиям производили все те частные явления, которые предстают перед нами»{[66]}.

Не вступая в дискуссию по поводу правомочности сравнения ацтекской мысли с пифагорейской философией или с индийской мыслью, как делает Ороско и Берра, мы можем, однако, утверждать, что в этих попытках содержится по крайней мере намерение показать ценность и общечеловеческий смысл идей науа. К сожалению, Ороско и Берра не знал текстов и поэм науа., собранных Саагуном и еще не изданных в то время, иначе, учитывая его компетентность и историческую подготовку, он мог бы оставить нам первое настоящее обобщение философской мысли науа.

Чаверо

Несколько лет спустя после опубликования «Древней истории и истории завоевания Мексики» Ороско-и-Берра появилась очень важная работа Д. Алфредо Чаверо, в которой тема философии науа представлена еще более отчетливо. Название этой работы, написанной Чаверо для первого тома труда «Мексика сквозь века» (1887){[67]}, довольно схоже с названием работы Ороско и Берра — она называется «Древняя история и история завоевания». Вторую и третью главы первой книги Чаверо посвящает изложению мифов и религиозных идей народов науа, четвертую — тому, что он называет «философией нагоа». Чтобы дать представление об интерпретации Чаверо мысли науа, приведем несколько выдержек, характеризующих его точку зрения:

«Относительно этого уже достаточно ясно говорит теогония нагоа, однако довольно известные писатели заблуждались, приписывая этой расе всевозможные совершенства. Так, они без колебания утверждают, что первые племена, и даже толтеки, были деистами. Однако их космогония говорит обратное. Они представляли себе бытие, называемое Ометекутлщ но этот творец представлял собой материальный элемент — огонь, и творение имело место благодаря материальному действию Омейкуалицтли. Творящее бытие, Айамиктлан, было вечным, однако неуничтожимой продолжала оставаться материя огня. Боги — это четыре материальных существа, четыре светила… Для объяснения возникновения человека они прибегли к материальному действию огня на земле, символическому браку Тонакатекутли и Тонакасигуатл. Никогда не выступает даже идея о духовном бытии. Нагоа не были деистами, нельзя утверждать также и то, что их философия подобна азиатскому пантеизму. Это был лишь материализм, основанный на вечности материи. Их религией было знание четырех светил, так же как и их философия была материалистичной»{[68]}.

О концепции потусторонности науа он добавляет следующее:

«Как бы мы ни стремились идеализировать племена нагоа, мы вынуждены согласиться, что дорога мертвых и их гибель в Миктлане обнаруживают явный материализм»{[69]}.

И, наконец, в качестве вывода из концепции Чаверо можно привести высказывание, имеющее, пожалуй, отрицательный и пессимистический характер:

«Сколько бы мы ни старались доказать, что нагоа имели великую философию, были деистами и придерживались концепции бессмертия души, во что мы раньше верили, мы вынуждены, однако, признать, что их цивилизация, вытекающая из той социальной среды, в которой она развивалась, не достигла такой высоты. Их боги были материальны; вечный огонь представлял вечную материю; люди были детьми, созданными их отцом — Солнцем и матерью — Землей; фатализм представлял собой философию жизни…»{[70]}

Такова интерпретация философии науа, данная Чаверо. Он совершенно определенно утверждает ее существование, но, применяя, вероятно, к науа в какой-то степени свои позитивистские убеждения, он делает их материалистами, не обращая внимания на то, что вступает в явное противоречие с позитивистским тезисом о трех стадиях развития и с самой историей, показывающей, что народам древности свойственно такое миропонимание, которое тяготеет к анимизму, теологии и метафизике. Поэтому, несмотря на наше признание заслуг Чаверо, мы не можем квалифицировать его интерпретацию мысли науа иначе, как поверхностную и малообоснованную. Дело в том, что источники, к которым он прибегал, были неполными. Для Чаверо, как и для Ороско и Берра, оказались недоступными документы на языке науатль, продиктованные информаторами Саагуна, где, как мы подробно покажем, заключена глубокая философская мысль, которую ни в какой мере нельзя квалифицировать как «материалистическую». Прежде всего Чаверо принадлежит заслуга в том, что он указал на тему, достойную изучения, тогда как сам он, введенный в заблуждение собственным позитивизмом и фантазией, смог лишь дать неполное и малообоснованное изложение.

Вальверде Тельес

Опираясь на те же немногочисленные достоверные данные, но намного осторожнее, чем Чаверо, первый историк философии Мексики Д. Эметерио Вальверде Тельес посвящает три короткие страницы своих «Исторических заметок» тому, что он называет «философией до завоевания». Осторожно высказывая свои идеи, он утверждает, что среди древних мексиканцев существовали философы. «Мы не сомневаемся, — говорит он, — что мексиканцы, будучи людьми способными к рассуждению, до завоевания имели своих философов. Трудно предположить, чтобы их философия совершенно отличалась от их религиозных идей, с одной стороны, и от астрономических и физических идей, с другой»{[71]}.

Затем в подтверждение сказанного Вальверде дает выписку из Клавихеро, где последний, основываясь на утверждениях Ихтлилхочитла, говорит об астрономических, естественных и философских познаниях короля Нецагуалкойотла, которому приписывается выдвижение идеи о едином боге, творце всех вещей. Таким образом, на примере ученого правителя Тецкоко, который, по свидетельству Ихтлилхочитла, был одновременно наблюдателем небесных тел, исследователем природы, религиозным человеком и глубоким мыслителем, Вальверде Тельес подтверждает трудность «проведения границы, разделяющей предмет различных наук», когда говорится о древних мексиканцах. Мы в свою очередь добавим, что это истинно не только по отношению к древним жителям Мексики, но и к первым греческим ученым — Фалесу, Анаксимандру, Анаксимену, Гераклиту и т. д., которые с одинаковым правом получили звание философов, физиков, астрономов и т. д. одновременно. Следовательно, для того чтобы найти полное расчленение предметов различных наук, пришлось бы ждать до нового времени. Именно за то, что Коперник точно установил собственную область исследования, он и был назван отцом астрономии, Ньютон — физики, а Лавуазье — химии. Ранее все эти науки бесспорно считались частями философии.

Рассуждения Вальверде Тельеса были совершенно справедливы, и вызывает сожаление лишь то обстоятельство, что настоящие источники философской мысли науа были ему неизвестны. Это не упрек, ибо мы увидим в дальнейшем, что лишь через несколько лет после опубликования его «Заметок» начали открываться и публиковаться эти источники.

После упоминания основных связанных с нашей темой исследований, проделанных в течение XIX века, необходимо коротко остановиться на исследованиях ученых нашего века, занимающихся вопросами, относящимися к мысли науа.

Парра

Лишь для того, чтобы по возможности учесть все, связанное с нашим исследованием, упомянем работу известного мыслителя, преподавателя логики доктора Порфирио Парры — ученика дона Габино Барреды. Он еще более, чем Чаверо, следовал идеям модного позитивизма. В начале века Парра написал историю того периода Мексики, который он назвал «светлое царство науки»{[72]}. В начале данной работы Парра посвящает несколько страниц краткому и, мы осмеливаемся сказать, априорному исследованию древней культуры науа. Исходя из идеи, что «научное движение в нашей стране исключительно испанского происхождения»{[73]}, он начинает с утверждения о несовершенстве науатльской письменности, вследствие чего индейцы не могли «обозначать абстрактные идеи пространства, времени, делимости, являющиеся необходимыми основами для математики, которая в свою очередь выступает в качестве основы всякой науки…»{[74]} Как бы для подтверждения сказанного Парра говорит о так называемом способе счета науа следующее:

«Равное, если не большее, препятствие для разработки чистых наук встречали племена науа в своей несовершенной системе исчисления, если вообще это можно назвать системой… Непосредственное исследование способа, применяемого для этой цели местными жителями, по свидетельству уважаемых авторитетов… говорит о том, что индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати…»{[75]}.

Продолжая свое исследование культуры науа, он отрицает всякое научное значение ее хронологии и астрономии, не удосуживается при этом даже указать, какие «уважаемые авторитеты» информировали его о том, что «индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати» и «не обладали каким-либо способом для измерения углов и коротких отрезков времени».

Такие ошибочные оценки Парра не заслуживают даже опровержения: их достаточно сравнить с заявлением прусского философа Пава, который, по словам Клавихеро, утверждал, будто исчисление науа доходило лишь до трех. Довольно остроумно по этому поводу ответил ему Клавихеро в одной из своих «Диссертаций»:

«Я выучил мексиканский язык и многие годы слушал, как говорят мексиканцы, и тем не менее не знал, что в нем так мало числительных и слов, выражающих общие понятия, пока меня не просветил Пав. Я знал, что мексиканцы дали название сентцонтли (400) или, вернее, сентцонтлатоле (тот, который имеет 400 голосов), птице, столь известной исключительной нежностью и несравненным разнообразием своего пения… И, наконец, я знал, что мексиканцы имели достаточно названий чисел, чтобы обозначать столько тысяч и миллионов, сколько хотели»{[76]}.

После этого ответа вызывает удивление, что мексиканец, преподаватель логики и к тому же крупный позитивист, мог рассуждать подобным образом о науа, которые, по его мнению, «безошибочно считали лишь до двадцати».

Полный контраст несерьезным оценкам Парра составляют работы, проводимые в это время на основе прямого исследования Д. Франсиско дель Пасо-и-Тронкосо, Д. Антонио Пеняфиэля и Д. Хоакина Гарсия Икацбалсеты. Их заслуга состоит в том, что они впервые опубликовали тексты, многие из которых, написанные на языке науатль, относятся к древней мексиканской культуре. Мы не будем снова останавливаться на работах и документах, касающихся нашего предмета и опубликованных этими исследователями, поскольку уже упомянули об этом при рассмотрении источников. Здесь мы хотим лишь указать, что их заслуга состоит в том, что они впервые сделали доступной документацию, необходимую для изучения мысли науа по первоисточникам, а не на основе гипотез и предположений.

Селер

Теперь мы кратко рассмотрим так называемую «немецкую школу» исследователей древней мексиканской культуры. Ее основателем был Эдуард Селер (1849— 1922). Мы уже упоминали о нем как о переводчике и издателе некоторых науатльских текстов, собранных Саагуном. Из немцев ему следовали в этой работе Леман, Шульц-Йена и Менгин.

Касаясь его взглядов на философскую мысль науа, следует заметить, что первоначально изложение их было дано в разных журнальных статьях и других отдельных публикациях, позднее же их собрали в такую известную энциклопедию среднеамериканских культур, какой является его «Gesammelte Abhandlungen»{[77]}.

Из всего огромного материала мы остановимся лишь на работах, имеющих наибольший интерес с точки зрения нашего исследования. Так, в работе «О естественной основе мексиканских мифов» мы находим прекрасный очерк, посвященный выявлению элементов толтекской культуры в науаской мифологии XVI века{[78]}.

Его работы о древних кодексах также содержат очень важные идеи для понимания мировоззрения науа. Особый интерес представляют следующие четыре очерка Селера: «Мексиканское представление о мире», «Появление мира и людей, рождение солнца и луны», «Первые люди и небесный мир» и «Основной миф мексиканских племен»{[79]}.

Во всех этих работах воспроизведение мировоззрения науа твердо основывается на свидетельствах хронистов и документах на языке науатль. В качестве примера формы, свойственной исследовательской манере Селера, приведем отрывок из вышеназванного очерка «Мексиканское представление о мире», в котором он синтезирует свои идеи относительно космического начала у науа. После упоминания источников, в данном случае «Ватиканского кодекса А 3738» и «Телерано-Реймского кодекса» (лист 8), Селер говорит о:

«Двух богах, имя которым Тонакатекутли, Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей опоры), или Ометекутли, Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности). Богиня называется также Хочикетцал «Цветы и украшения из перьев». Эти боги, которые для мексиканцев были богами любви, зачатия, рождения и в соответствующей форме того, что поддерживает жизнь — маиса и т. д., жили на тринадцатом небе. В полном соответствии с тем, что изображено в «Ватиканском кодексе А» находится и описание Саагуна (кн. X, гл. 29), где он говорит, что в данном месте сконцентрирована основа жизни, и благодаря богам оно называется Омейокан — место дуальности. Оттуда, как думали мексиканцы, дети посылались в мир (Саагун, кн. VI, гл. 32). По этой причине высшее небо называется также Тамоанчан (место, откуда мы происходим, то есть место рождения). Это название, как я показал, обозначало поэтому своего рода мифическое место происхождения науа, так как, являясь началом индивидуальной жизни, оно, естественно, должно было быть и местом происхождения народов…»{[80]}

Таким образом, Селер, всегда опираясь на кодексы, тексты науа, свидетельства хронистов и археологических открытий, написал свои глубокие исследования о мировоззрении науа, которые вполне могут считаться продолжением его предшествующих работ; эти исследования создают твердую основу для изучения того периода, когда миф начинает рационализироваться, превращаясь в философию.

Леман и Байер

Учеником Селера и его последователем в работе над древними текстами науа был Вальтер Леман (умер в 1939 году), которому, как мы уже говорили, наряду с другими исследователями, мы обязаны первым переводом с науатльского оригинала «Бесед двенадцати», а также прекрасным палеографическим изложением «Анналов Куаутитлана». Исследования Лемана, направленные на выявление философского значения культуры науа и культуры майя отражены в интересной работе, получившей известность уже после смерти автора. В этой работе он обращает внимание на необходимость идти дальше археологических исследований, а именно использовать данные археологии для того, чтобы воссоздать цельную картину древних культур и дойти до того, что составляло их душу: до философии{[81]}.

В рамках гуманистической тенденции так называемой «немецкой школы» находился и Герман Байер, две интересные и малоизвестные работы которого были обнаружены в книге, посвященной Гумбольдту, по случаю открытия ему памятника в саду Национальной мексиканской библиотеки{[82]}. Огромный интерес представляет очерк под названием «Ацтекский идол Александра фон Гумбольдта». В нем Байер говорит следующее: «Если мы еще более углубимся в символический язык мифов и фигурных изображений кодексов, то увидим, что крайний политеизм, который мы встречаем в древней Мексике, есть не что иное, как символическое отношение к естественным явлениям, так как мысль священников уже разработала более далеко идущие религиозно-философские идеи. Две тысячи богов из того огромного количества, о котором говорит Гомара, были для ученых и посвященных лишь различным выражением Единого. В образе бога Тонакатекутли мы находим замену монотеизма. Он является древним богом-творцом, который царствует на тринадцатом небе, откуда он оказывает свое воздействие и посылает тепло, благодаря которому в материнском чреве зачинаются дети. Чтобы выразить идею о том, что космические силы — это эманации божественного начала (Urgottheit), боги природы обозначались как дети Тонакатекутли… И тот факт, что древний бог выступает (иногда) в женском образе, настолько же противоречит принципу монотеизма, насколько противоречит ему христианская троица. В мексиканском пантеоне мы встречаем божественную пару как единственную и идентичную основу Вселенной. Для мексиканцев Солнце также является источником всей земной жизни и играет ту же самую роль, что и древний бог-творец, с которым оно по этой причине идентифицируется. Огонь, тепло являются для древних философов жизненной силой, которая пронизывает все…»{[83]}

Столь интересный анализ, выражающий, по-видимому, мнение Байера о том, что мировоззрение ацтеков носило монистическо-пантеистический характер, отличается от мнения Чаверо, для которого мысль науа была материалистической. Не стремясь, однако, выяснить этот вопрос сейчас, ибо мы предпочитаем, чтобы тексты говорили сами за себя, во «Введений» мы ограничимся лишь указанием на эту работу Байера, заканчивающуюся, в частности, следующими словами:

«И мы можем сказать, что недалек тот день, когда — по крайней мере в основных чертах — сможет быть понята мифологическая система мыслителей из Анауака»{[84]}.

Знакомясь с представителями «немецкой школы», мы, к сожалению, не имеем возможности останавливаться на таких авторах, как Герберт Шпинден, Мигель Отон де Мендисабал, Теодор В. Данцель, К. Вайян, Сальвадор Тоскано, Пауль Вестхайм и др., работы их мы лишь укажем в библиографии в конце книги, так как они не связаны непосредственно с нашей темой, хотя и важны в других отношениях. Сейчас мы перейдем к характеристике некоторых выдающихся современных исследовате: лей, вклад которых в дело изучения философии науа имеет положительное значение{[85]}.

Гамио

Мы упомянем здесь об одной основополагающей идее, изложенной доктором Мануэлем Гамио в работе «Куя Родину»{[86]}, поскольку она прекрасно выражает необходимость методологических исследований индейской мысли. Касаясь, в частности, индейского искусства и соглашаясь с тем, что между западным эстетическим критерием и эстетическим критерием индейцев существует пропасть, Гамио указал на причину того, почему индейское искусство обыкновенно не возбуждает у западного наблюдателя никаких эстетических эмоций. «Это происходит потому, — пишет он, — что никоим образом нельзя оценить того, о чем не имеешь понятия, так же как нельзя в достаточной мере определить и оценить то, что наблюдается впервые»{[87]}.

Следовательно, чтобы понять индейское искусство, необходимо проникнуть в образ мыслей индейцев, знать его происхождение, мифы, космографию, философию, одним словом, необходимо знать основные формы индейской мысли. Эта идея, высказанная Гамио относительно искусства, содержит в себе еще более общую цель: чтобы глубоко и обстоятельно понять любую сторону культуры или ее проявления, необходимо гуманистически воспроизвести все аспекты мировоззрения и, если возможно, его самую разработанную часть — философию. Таков методологический критерий Гамио.

Касо

Среди современных археологов и антропологов никому не удалось так глубоко воспринять этот критерий гуманистического воспроизведения, как д-ру Алфонсо Касо. Им написано несколько работ об идеях и мировоззрении ацтеков. Но результаты его исследований обобщены в основном в трех следующих работах: «Религия ацтеков» (1936 и 1945), «Орел и Нопаль» (1946) и «Народ Солнца» (1953){[88]}. Исследование религии ацтеков Касо начинает с указания на то, что среди «необразованных классов существовала тенденция к преувеличению политеизма, они рассматривали как различных богов то, что в умах священников было лишь проявлением или выражением одного и того же бога»{[89]}.

Таким образом, он отличает то, что можно было бы назвать религиозностью народа, от стремления к единству, существовавшему в среде священников. Касо пишет:

«С другой стороны, очевидны усилия ацтекских жрецов, направленные на то, чтобы свести многочисленные божества к различным проявлениям одного и того же бога; принимая богов покоренных народов или воспринимая их от народов с более развитой культурой, они всегда пытались ввести их, как это делали и римляне, в свой национальный пантеон и рассматривали этих богов как различные проявления богов, унаследованных ими от предшествующих великих цивилизаций, от которых вела свое начало их собственная культура»{[90]}.

Далее Касо говорит об одной очень древней философской школе, утверждения которой сводились к следующему:

«Причиной всех вещей является одно-единственное дуалистическое начало, мужское и женское, породившее богов, мир и людей; еще более развитую концепцию мы находим у некоторых выдающихся личностей, как, например, у Нецагуалкойотла — правителя Тескоко; у них уже появляется идея преклонения невидимому и неизображаемому богу, называемому Тлокэ Науакэ, или Ипалнемогуани (бог непосредственной близости, или тот, благодаря которому все живут)…»{[91]}

Но так как «боги философов никогда не были популярны», религиозное мировоззрение ацтекского народа продолжало развиваться само по себе.

Если проанализировать данные, приведенные Касо, то мы увидим, что он различает три слоя или субстрата в религиозном мировоззрении ацтеков:

  1. Народный субстрат: политеистический.
  2. Жреческий субстрат: пытающийся свести множественное к различным аспектам единого божества.
  3. Философский субстрат: существовала очень древняя философская школа, утверждавшая существование двойственного космического начала, и даже отдельные мыслители, которые приближались к монотеизму.

Таким образом, впервые отчетливо указав на сложность элементов ацтекской мысли, Касо обращает свое внимание в основном на изучение двух первых субстратов: народного и жреческого — и лишь мимоходом касается собственно философского, так как цель его работ заключается в исследовании религии ацтеков. Затем он подробно излагает мифы о создании богов, говорит о распределении космоса по четырем странам света, создании людей, четырех Солнцах, миссии Кетцалкоатл и его борьбе против Тецкатлипоки, атрибутах богов огня, воды, произрастания, земли и смерти.

Но, изучая религиозное мировоззрение, Касо не ограничивается лишь изложением основных мифов, а находит ключ, лейтмотив ацтекской мысли: человек, мыслимый как сотрудник богов и главным образом Солнца, Гуитцилопочтли. Он пишет:

«Молодой воин каждое утро рождается в утробе старой богини Земли и умирает каждый вечер, чтобы освещать своим угасающим светом мир мертвых. Но, рождаясь, бог должен вступить в борьбу со своими братьями — звездами и со своей сестрой — Луной, и, вооруженный огненной змеей — солнечным лучом, он каждый день обращает их в бегство, его победа означает для людей новый день жизни. После его победы души воинов, погибших в борьбе или на жертвенном камне, триумфально ведут его до середины неба, а когда начинается, вечер, его подхватывают души женщин, погибших при родах, которые приравниваются к мужчине, потому что они погибли, забирая в плен человека, новорожденного… Это божественное сражение происходит каждый день; но для победы Солнца необходимо, чтобы оно было крепким и сильным, так как оно должно бороться против многочисленных звезд… Поэтому человек должен питать Солнце, которое, будучи божеством, презирает грубую пищу людей и может питаться лишь самой жизнью, волшебной субстанцией, содержащейся в крови человека — Чалчиуатл (драгоценной жидкостью), этим ужасным нектаром, которым питаются боги.

Ацтеки, народ Гуитцилопочтли, это народ, избранный Солнцем, ему поручено найти для него пищу, поэтому война для ацтеков это форма культа и необходимая деятельность…»{[92]}

Эта концепция, превращающая ацтеков в «народ Солнца», как удачно назвал их Касо, подтверждается в свою очередь в тщательных исследованиях древнего ацтекского символа орла и нопала, проведенных этим же автором. Соединяя в своем исследовании вклад археологии с данными хронистов и прямыми источниками науа, Касо делает следующий вывод:

«Орел на нопале означает в таком случае, что Солнце находится на том месте, где оно получает свою пищу. Непал, колючее дерево, дающее красную смоковницу; это дерево жертвоприношений, и, согласно мифологии, лишь человеческие жертвы могут питать Солнце; лишь получив красную смоковницу, солнечная птица сможет продолжать свой полет»{[93]}.

Из этой основной идеи быть «народом с особой миссией» вытекает, как отмечает Касо, смысл жизни и образ действия ацтеков: от них до некоторой степени зависит дальнейшее существование Вселенной, так как, если Солнце не получит пищи, оно не сможет продолжать свою бесконечную борьбу. Находясь на стороне Солнца, ацтек считает, что он находится на стороне Добра в моральной битве против власти Зла. Таково в общем существо мифологическо-религиозного мировоззрения ацтеков и скрытая пружина, которая сделала их создателями Мексиканской империи и Великого озерного города — центра мира теночков. Исследования и работы Касо, посвященные тому, что составляет движущую основу для большинства науа ко времени конкисты, послужат незаменимой основой для дальнейших поисков строго философских идей «этой очень древней школы», о которой говорит нам сам Касо.

Суотель

Существует и другое важное исследование, являющееся ценным дополнением к работам Касо. Мы имеем в виду «Космологическую мысль древних мексиканцев» известного антрополога и историка д-ра Жака Сустеля, неоднократно бывавшего в Мексике{[94]}.

Упомянутая работа представляет собой сжатое обобщение, в котором дается ясное и всегда аргументированное документами изложение основных концепций науа о происхождении мира, о четырех Солнцах, о Солнце, светилах и небесах, земле и произрастании, убежище мертвых, странах света, о пространстве и времени.

Однако ценность этого труда состоит не только в удачном обобщении космологии науа, но и в наличии большого числа метких замечаний, свидетельствующих о тщательной продуманности исследования Сустеля. Так, например, касаясь природы языка науатль, он говорит, что «его можно охарактеризовать как инструмент передачи традиционных ассоциаций или, если хотите, совокупности образов». И далее:

«Следовательно, то, что характеризует мексиканскую космологическую мысль, является именно соединением традиционно ассоциированных образов. Мир — это система взаимно отражающихся символов: цвета, времена, ориентированные пространства, светила, боги, исторические события — все находится в некотором соответствии. Мы встречаем здесь не «длинные цепи рассуждений», а взаимное и постоянное проникновение различных сторон единого целого»{[95]}.

После изложения и комментирования основных космологических идей науа Сустель дает объяснение их пространственно-временного мира:

«Итак, выразители мексиканской космологической мысли не проводят коренного различия между временем и пространством; они отказываются понимать пространство как нейтральную и однородную среду, независимую от изменения длительности. Последняя протекает через посредство неоднородных единичных факторов, частичные особенности которых следуют друг за другом циклично и в определенном ритме. Для мексиканской мысли нет времени и пространства в отдельности, а есть время-пространства, в которые, постоянно впитывая частные свойства, погружаются естественные явления и человеческие поступки. Каждое «место-мгновение», комплекс места и события, неизбежно определяет все то, что в нем находится. Мир можно сравнить с декорацией в глубине сцены, На которую несколько световых фильтров разного цвета, приводимые в движение неустанной машиной, проецируют идущие друг за другом и бесконечно наслаивающиеся, следуя неизменному порядку, отражения. В таком мире изменение рассматривается не как результат более или менее длительного развития, а как резкая и полная перемена: сегодня господствует Восток, завтра будет господствовать Север; сегодня еще живем в удачный день и без всякого перехода придем к роковым дням немонтеми. Основным законом мира является последовательность различных радикально разделенных свойств, которые вечно господствуют, исчезают и появляются снова»{[96]}.

Наряду с «Космологической мыслью древних мексиканцев» упомянем и другую фундаментальную работу Сустеля «Повседневная жизнь ацтеков»{[97]}.

Эта работа, хотя и предназначенная для более широкого круга читателей, так же как и его многие статьи, опубликованные в различных журналах, содержит, однако, ценные переложения и комментарии, касающиеся ацтекского миропонимания. Для нас особенно интересными являются главы III, V и VII, в которых рассматривается мировоззрение и религия ацтеков, их система воспитания, этика, социальное устройство, а также ремесла. Резюмируя свои суждения об ацтекской мысли, Сустель заканчивает свою книгу следующими словами, которые мы воспроизводим полностью:

«Культура древних мексиканцев, уничтоженная столь внезапно, представляет одну из тех культур, созданием которых человечество может гордиться. Эта культура должна иметь свое место в душе и в сердце тех, для которых наше общее достояние состоит из всех ценностей, созданных человечеством везде и во все времена, и в силу ее редкости должна находиться среди наших самых ценных сокровищ. Время от времени в процессе бесконечного развития среди индиферентного мира люди, объединенные в общество, создают нечто такое, что переживает их самих, — цивилизацию. Они — творцы культур и индейцы из Анауака, у подножия их вулканов, на берегу их озер, могут быть причислены к этим людям»{[98]}

Рамос

В тесной связи с космологической мыслью ацтеков и той «очень древней философской школой», о которой говорит Касо, стоит первая глава «Истории философии в Мексике»{[99]} д-ра Самуэля Рамоса, инициатора философских исследований о мексиканском. В главе «Существовала ли философия у древних мексиканцев?» Рамос, критически подходя к сущности данного вопроса, указывает, что для окончательного ответа на поставленный вопрос необходимо опираться на подлинные источники. Он допускает, однако, что: «Астрономия ацтеков и майя, хотя она и тесно переплетается с религиозными идеями, без сомнения, представляет собой попытку рационального познания Вселенной…

Свою рациональную сторону астрономические концепции раскрывают там, где они служили отправной точкой для хронологии. Так, для создания календаря астрономия неизбежно должна быть связана с арифметикой, и в календаре была ясно выражена та временная концепция Вселенной, которую создали эти народы…»{[100]}

Постоянно настаивая на необходимости знания источников, Рамос ссылается на небольшое исследование Салвадора Домингеса Ассиайна, опубликованное в не издающемся сейчас журнале «Revista Contemporáneos», которое представляет собой выдержки из подготовляемой работы о цивилизации древних мексиканцев{[101]}.

Хотя в указанной работе Домингес Ассиайн и исходил из прекрасных намерений, его утверждение о содержании у науа представлений о «бессмертности материи и энергии и признание их одновременности» несколько фантастично и, к сожалению, дается без указания на прямые источники, в которых были бы подлинно выражены по крайней мере некоторые из этих идей древних мексиканских ученых или философов.

Лишь философские тексты на языке науатль, собранные в основном Саагуном при опросе старых индейцев и прошедшие, затем, через «тройное просеивание» исторической проверки, смогут дать верный и окончательный ответ на поставленный Рамосом вопрос. Поэтому мы считаем, что его заслуга состоит именно в том, что он выразил этот вопрос в такой форме: «Существовала ли философия у древних мексиканцев?», а ответ на него поставил в зависимость от существования источников.

Гарибай

Д-р Анхел М. Гарибай К. — лучший знаток бесчисленных текстов науа, им самим расшифрованных и переведенных, был первым, кто без всяких колебаний указал на существование прямых источников для изучения философии науа. Каждый, кто прочитал его антологии лирической и эпической поэзии науа или его более обширную работу о науатльской литературе, мог обнаружить немало текстов как в прозе, так и в стихах, в которых возникают сомнения и ставятся вопросы глубокого философского содержания. Приведем лишь один пример: в его «Истории науатльской литературы» мы встречаем древнюю поэму, в которой можно видеть, как в размышлениях об Ипалнемоани (Дарителе жизни) вдруг пробуждается интерес к метафизическим проблемам, выраженный в мучительном вопросе о действительности и ценности настоящей жизни:

Но говорю ли я что-либо истинное?
Здесь, о ты, благодаря которому живется,
Мы лишь грезим,
Мы лишь, как тот, кто, наполовину проснувшись,
Встает...{[102]}

 

Или ряд других вопросов о потусторонности, где прямо признается, что о ней неизвестно ничего достоверного:

Уходят ли цветы в царство смерти?
Правда, что мы идем, правда, что мы идем!
Куда мы идем, аи, куда мы идем?
Там, мы мертвы или еще живем?
Придет ли там еще раз существование?{[103]}

Подобно этим, на каждом шагу бесчисленное множество раз встречаются нам речи и поэмы, которые с таким же правом, как сентенции Гераклита, поэмы Парменида или гимны Вед, можно считать философскими рассуждениями.

Более того, когда мы, привлеченные множеством текстов, подобных вышеприведенным, задались целью серьезно исследовать источники мысли науа, то обнаружили, что уже сам Гарибай из обширного расшифрованного и переведенного им материала критически подобрал различные тексты исключительно философского содержания. Указанные тексты, любезно предоставленные Гарибаем в наше распоряжение, вместе с другими, которые мы обнаружили сами, как, например, текст, в котором точно описываются атрибуты и функции «ученых или philosophos», как отметил на полях своей рукописи Саагун, являются именно теми источниками, которые мы искали; мы уже говорили об их происхождении и дали им критическую оценку{[104]}.

Фернандес

Наряду с использованием письменных источников имеется также возможность прочесть мысль науа, заключенную в таких формах изобразительного искусства, как, например, скульптура. Насколько нам известно, никто не сделал что так удачно, как д-р Хустино Фернандес, который в своей великолепной работе «Коатликуэ — эстетика древнего индейского искусства» раскрывает глубокий символизм, заключенный в статуе Коатликуэ — богини земли. Давая четкое определение цели своего исследования, Хустино Фернандес говорит:

«…теперь главное найти историческое бытие конкретного миропонимания ацтеков, то есть бытие богов и бытие человеческого существования в их взаимной существенной связи, для того чтобы дойти до понимания исторического бытия красоты Коатликуэ, что является нашей конечной целью.

Ацтеки считали, что начало движения находится в богах, в жизни, в человеке, во всем порожденном ими; поэтому их культура и искусство имеют динамическое содержание, скрытое за кажущимся статизмом. Бытие в своих конкретных проявлениях является динамическим. Но необходимо знать глубокий смысл этого динамизма, необходимо понять, как они его ощущали, мыслили и воображали, и для этого необходимо вернуться к Коатликуэ, чтобы не удалиться от нашей исходной точки и от нашей цели»{[105]}.

То, что Хустино Фернандес вполне осуществил свои намерения, то есть сумел прочитать в камне миропонимание ацтеков, доказывает его труд и подтверждает Самуэль Рамос во введении к «Коатликуэ», где он пишет, что Фернандес «проливает неожиданный свет на выяснение взглядов ацтеков на космос»{[106]}.

Таким образом, имея новые исследования о культуре, литературе, эстетике и религии науа, зная чудесные открытия, сделанные в этой области Гарибаем и Хустино Фернандесом, попытаемся теперь, опираясь на твердую основу наших источников, проникнуть в область того, что являлось философией науа в строгом смысле слова. Для этой цели построим нашу работу следующим образом: прежде всего покажем существование исключительно философских проблем и интересов, а также существование людей, занятых поисками рационального знания, то есть философов в полном смысле слова (глава I).

Затем проанализируем тексты, в которых содержатся их космологические концепции (глава II), их метафизические и теологические идеи (глава III), их идеи о происхождении, положении и предназначении человека (глава IV), а также их представление о человеке как о творце определенного образа жизни: основы их воспитательной, этической и юридической системы. Проанализируем затем военно-мистическую мысль Тлакаэлеля и концепцию искусства науа (глава V) и закончим свое исследование синтетическим обзором основных тем философии науа. Мы хотим ясно указать, что исследуемые нами философские тексты являются лишь частью большого числа текстов, которые можно было бы привести. В этом смысле наша работа открывает дорогу в еще не изученную область философии науа.

В качестве приложения к нашему исследованию мы добавляем оригинальный текст всех цитированных отрывков на языке науатль, равно как и «словарь философских терминов науа», в котором объясняется точное значение различных философских терминов науа, содержащихся в текстах.

Таким образом, всегда осуществляя строгую ex-égesis и избегая того, что можно было бы назвать eis-égesis, или приписывания текстам чуждого им смысла, мы постараемся выявить неожиданное богатство основных сторон мысли, которая сумела поставить и приступить к решению многих из великих тем, волновавших философов всех времен.

————————————

{[53]} См. интересную работу Эрнандеса Луна Хуана «Инициатор истории идей в Мексике», в «Filosofía y Letras» (51—52), México, jul.—dic., 1953, p. 55—80.

{[54]} Eguiara у Eguren, Dr. Juan José, Prólogos a la Biblioteca Mexicana Nota preliminar por Federico Gómez de Orozco. Versión española anotada con un estudio biográfico y la bibliografía del autor por Agustíu Mellares Cario, Fondo de Cultura, Económica, México, 1944, p. 61—62; «Мексиканская библиотека», вводной частью которой является этот «Пролог», начала публиковаться в 1755 году. К сожалению, значительная ее часть не была издана. Это первая библиографическая работа, опубликованная в Америке.

{[55]} Loe. cit.
{[56]} Eguiara y Eguren, Juan José, op. cit., p. 95—96.
{[57]} Boturini Benaducci Lorenzo, Idea de una nueva Historia General de la América Septentrional, Madrid, 1746.
{[58]} Boturini Lorenzo, op. cit., p. 162.
{[59]} Ibid., p. 87—88.
{[60]} Как известно, Ботурини удалось написать лишь первую часть задуманной им «Всеобщей истории Северной Америки», в которой он намеревался более пространно изложить намеченное им в его «Идее…». Д-р Мануэль Бальестерос Гаиброис впервые опубликовал раздел «Истории», который написал Ботурини, в «Documentos Inéditos para la Historia de España», t. IV, Imprenta y Editorial Maestre, Madrid, 1949.
{[61]} Заглавие итальянского издания следующее: Storia Antica (del Messico) Cavata Da’Manoscritti E Dalle Pitture Antiche degl’Indiani: Divisa in Dieci Libri… Opera Dell’Abate (D. Francesco Save-rio) Clavigero, In Cesena MDCCLXXX. (4 volúmenes). Лишь недавно удалось осуществить издание оригинального испанского текста Клавихеро: Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Col. de Escritores Mexicanos, 4 vols., Editorial Porrúa. México, 1945.
{[62]} Clavigero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Disertaciones, t. IV, p. 328—329. «Образцы мексиканских слов, обозначающих метафизические и моральные понятия», представленные Клавяхеро в его «Диссертации», заслуживают быть тем, что мы осмеливаемся назвать «первым словарем философских терминов науа». (См. стр. 329—330, т. IV упомянутого издания работ Клавихеро, где имеется этот образец, к несчастью искаженный множеством опечаток в части, касающейся терминов на языке науатль.)
{[63]} См. Humboldt Alexandre von, Vues des Cordillereset Monuments des Peuples de l’Amérique, París, 1813.
{[64]} См. Orozco y Berra Manuel, Historia Antigua y de la Conquista de México, México, 1880; 4 volúmenes y atlas. Ver especialmente lib. I.
{[65]} Orozco y Berra Manuel, ibid., vol. I, p. 31.
{[66]} Ibid., p. 41. 50
{[67]} Chavero Alfredo, Historia Antigua y de la Conquista (vol. I de «México a través de los siglos»), por V. Riva Palacio У otros. México y Barcelona, s. f. (1887).
{[68]} Сhavero Alfredo, op. cit., p. 105.
{[69]} Ibid., p. 106.
{[70]} Ibid.
{[71]} Valverde Téllez Emeterio, Apuntaciones Históricas sobre la Filosofía en México, Herrero Hnos, Editores, México, 1896, p. 36.
{[72]} Раrra Porfirio, La Ciencia en México, en la obra: «México su Evolución Social», Síntesis de la Historia Política.., bajo la dirección del Lie, Don Justo Sierra, México, 1902, t. I, Vol. 2, p. 417—466.
{[73]} Ibid., p. 424.
{[74]} Ibid.
{[75]} Ibid., p. 424—425.
{[76]} Clavigero Francisco Javier, Disertación VI в «Historia Antigua de México», t. IV, p. 324.
{[77]} Se1er Eduаrd, Gesammelte Abhandlungen zur amerikani-schen Sprach und Altertumskunde, 5 Bands, Berlin, 1902— 1911.
{[78]} Seler Eduard, ibid., В. Ill, S. 305—454. Оригинальное название этой работы: «Einiges über die natürlichen Grundlagen me-xikanischer Myten».
{[79]} Ibid., В. IV, S. 3—155. Оригинальные названия этих исследований: «Das Weltbild der Mexikaner»; «Entstehung der Welt und der Menschen, Geburt von Sonne und Mond»; «Die ersten Menschen und die Sternenwelt»; «Der Hauptmythus der mexikanischen Stamme»
{[80]} Seler Eduard, ibid., В. IV: «Das Weltbild der Mexikaner», S. 25—26.
{[81]} См. Lehmann Walter, Die Bedeutung der Altamerikani-schen Hochkulturen für die allgemeine Qeschichte der Menschheit» в «Ibero-Amerikanisches Archiv», April — Juli, 1943, S. 65—71.
{[82]} См. Wittich Ernest, Beyer Hermann и др., Wissen-schaftliche Festschrift zu Enthüllung des von Seiten Seiner Majestat Kaiser Wilhelm II. dem mexikanischen Volke zum Jubilaum seiner Unabhangigkeit gestifteten Humboldt Denkmals, von… Miiller Hnos. Mexiko, 1910. (См. особенно «Ober Namenshierogliphe des Kodex Humboldt von H. Beyer», S. 95—105, а также «Das Aztekische Gotlerbild Alexander von Humboldt’s von H. Beyer, S. 109—119.)
{[83]} Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 116.
{[84]} Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 119.
{[85]} Сначала мы хотим лишь отметить, что первым, сделавшим новое обобщение религиозной мысли науа, был Левис Спенс, который, несмотря на то, что в работах «The Civilization of ancient Mexico» (Cambridge, 1912) или в «The Gods of Mexico» (London, 1923) еще не открыл самую сущность религиозной концепции Анауака, смог, однако, создать хорошо документированную вводную работу, которая продолжает оставаться полезной и сегодня. Упомянем также серию исследований известного аргентинского антрополога д-ра Хосе Имбельони, опубликованных под названием «Генезис доисторических народов Америки» в Бюллетене Аргентинской академии естественных наук (т. VIII, 1942 и следующие), а также работу инженера Альберто Эскалопа Рамоса «Интерпретация культуры майя и мехика» в Бюллетене Мексиканского общества географии и статистики (т. LXIX № 1—2, стр. 57—189). Мы не будем останавливаться на анализе этих работ, потому что считаем, что их далеко идущая цель — сравнить культуру науа и культуру майя с другими культурами Америки, Ближнего Востока, Греции, Индии, Китая и т. д. — полностью выходит за скромные рамки нашего исследования: изучить мысль науа по ее подлинным источникам.
{[86]} Gamio Manuel, Forjando Patria (Pro Nacionalismo), Librería de Porrúa, México, 1916. (См. особенно «El Concepto del Arte prehispánico, p. 69—79.)
{[87]} Gamio Manuel, ibid., p. 74.
{[88]} Caso Alfonso, La Religión de los Aztecas, Enciclopedia Ilustr. Mexicana, México, 1936; El Águila y el Nopal, в «Memorias de la Academia Mexicana, de la Historia», t. V, N 2, México, 1946; El Pueblo del Sol, Fondo de Cultura Económica, México, 1953.
{[89]} Сaso Alfonso, La Religión de los Aztecas, p. 7 (см. также: «El Pueblo del Sol», p. 16—17).
{[90]} Caso Alfonso, ibid., p. 8 и 17.
{[91]} Ibid., p. 8 и 18.
{[92]} Caso Alfonso, La Religión de los Aztecas, p. 10 и 11.
{[93]} Caso Alfonso, El Águila y el Nopal, en. op. cit, p. 102.
{[94]} Soustelle Jacques, La Pensée Cosmologique des anciens mexicains, Hermann et Cié. Ed., París, 1940.
{[95]} Soustelle Jacques, ibid., p. 9. 5 Философия науа
{[96]} Ibid., p. 85.
{[97]} Soustelle Jacques, La Vie quotidienne des azteques á la veille de la conquete espagnole, Libraire Hachette, Pan’s, 1955.
{[98]} Soustelle Jacques, ibid., p. 275.
{[99]} Ramos Samuel, Historia de la Filosofía en México, UNAM, Imprenta Universitaria, México, 1943 (El mismo trabajo de Ramos: «¿Hubo Filosofía entre los antiguos Mexicanos?», fue publicado en «Cuadernos Americanos», Año I, Vol. II, p. 132—145.
{[100]} Ramos Samuel, ibid., p. 11 и 13.
{[101]} См. Domínguez Assiayn Salvador, Filosofía de los Antiguos mexicanos, в «Revista Contemporáneos», num. 42—43. p. 209—225 (цит. по вышеуказанной работе Рамоса, стр. 14).
{[102]} Garibay К. Angel Ma., Historia de la literatura Náhuatl, t. I, p. 147.
{[103]} Ibid., p. 186.
{[104]} Большую помощь оказали нам также палеографические переложения Селера, Лемана, Шульца-Иена, Андерсона и Диббли, которые осуществили очень полезное для мексиканской культуры дело, опубликовав тексты, собранные Саагуном и упомянутые нами при анализе источников.
{[105]} Fernández Justino, Coatlicue, estética del arte indígena antiguo, p. 249—250.
{[106]} Fernández Justino, Coatlicue, estética del arte indígena antiguo, p. 12. Почти одновременно с первым изданием этой книги (1956) археолог г-жа Лорет Сежурн опубликовала в Лондоне интересную работу под названием «Burning Water, Religion in Ancient, Mexico, Thames and Hudson, London — New York, 1956. Опубликована на испанском языке «Pensamiento y Religión en el México Antiguo», Colecc. Breviarios del Fondo de Cultura Económica, México, 1957. В указанной книге автор, исходя главным образом из разбора многочисленных глифов и рисунков, среди которых очень важны настенные рисунки, открытые ею в Сакуале (Теотиуакан), раскрывает самое возвышенное в религиозной и спиритуалистической мысли толтеков, а также в герое их культуры, боге Кетцалкоатл, создателе одной из самых величественных религиозных концепций человечества в отличие от идей ацтекской группы о войне и человеческих жертвах. В другой, только что опубликованной ею работе «Un Palacio de la Ciudacl de los Dioses», Instituto Nacional de Antropología e Historia, México, 1959, она, сравнивая многочисленные тексты науа доиспанского происхождения с Теотиуаканскими рисунками Сакуала, доказывает древность некоторых доктрин и понятий, которые, будучи распространенными еще в период конкисты, по всей вероятности, имеют свои корни в классическом периоде города богов. Чтобы оценить значение этой работы, достаточно отметить, что рисунки, исследуемые в ней госпожой Сежурн, представляют собой что-то вроде громадного «настенного кодекса», самого древнего из известных в доиспанском мире науа. Голландский профессор Рудольф А. М. ван Зантвийк опубликовал в 1957 году краткое исследование под названием «Aztec Hymns, as the Expression of the Mexican Philosophy of Life», в журнале «Internationales Archiv fur Etnographie (Vol. XLVIII, N I, p. 67—118. Leiben Holanda, 1957). В этой работе автор показывает возможность исследования на основе гимнов и стихотворений, собранных в период конкисты таких основополагающих понятий, как, например, высшее божество, ацтекский политеизм, значение цветущей войны, идеи о жизни и смерти. Особенно важно подчеркнуть, что в своем кратком исследовании господин ван Зантвийк в своих выводах всегда опирается на анализ различных текстов, науатльский оригинал которых он всегда дает. Таким образом, речь идет об оригинальном исследовании, а не о простой копии или повторении предыдущих работ.

 

Существование философского знания у науа — исторический факт

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Глава I

Религиозно-мифологическое мировоззрение науа начала XVI века известно нам благодаря таким исследователям, как Селер, Касо, Сустель, Гарибай и Фернандес, которые сумели воссоздать его, опираясь на прямые источники, рассматриваемые ими с различных точек зрения. В частности, Альфонсо Касо удалось показать внутреннюю структуру этого миропонимания, в котором различные космические мифы и верования о потусторонности вращались вокруг великого мифа о Солнцах, превращавшего ацтекскую нацию в «народ Солнца».

Однако, несмотря на стремление к созданию единой системы и проникновенные догадки, содержащиеся в сложном мировоззрении науа необходимо признать, что если бы мысль их ученых не пошла дальше этого, то у них не появилась бы философия в строгом смысле этого слова. И это потому, что, хотя мифы и верования являются первым завуалированным ответом на животрепещущую тайну Вселенной, в действительности же философское представление означает нечто большее, чем взгляд на мир, отраженный в мифах.

Дать такое определение философии, которое было бы приемлемым для различных философских школ — дело довольно трудное. Тем не менее мы считаем, что все согласятся с тем, что для философского в строгом смысле слова выражения мысли требуется ясное восприятие проблем в самой сущности вещей. Чтобы поставить себе целью рационалистически ответить на вопрос о происхождении бытия и судьбы Вселенной и человека, необходимо подвергнуть сомнению уже достигнутые решения, являющиеся результатом традиции или обычая. Философами следует считать тех, кто испытывает необходимость объяснить происхождение вещей, или серьезно ставит вопрос о том, каков их смысл, ценность, или, идя еще дальше, спрашивает об истине жизни, существовании после смерти, о возможности познания потустороннего мира (по ту сторону физического), где люди с помощью мифов и человеческих верований искали на них ответ. Думать и беспокоиться об этом и означает в строгом смысле слова философствовать.

Теперь спрашивается, имеем ли мы достоверные доказательства того, что эти искания и беспокойства существовали у науа? Были ли среди них мыслители, которые начали сомневаться в мифах и попытались настолько рационализировать их, что дошли до постановки в абстрактной и всеобщей форме вопросов, подобных вышеупомянутым?

На эти вопросы мы с уверенностью можем дать утвердительный ответ, опираясь на свидетельства документов науа, рассмотренных нами при анализе источников. В нашем исследовании будут сами за себя говорить оригинальные тексты, свободные от всякого толкования, которое могло бы исказить или фантастически изменить их содержание. Мы признаем, конечно, что даваемый нами испанский перевод текстов, несмотря на его скрупулезность, с трудом сможет раскрыть чудесную лаконичность и все оттенки языка науатль. Поэтому в качестве приложений приведены оригинальные тексты науа, а также философский словарь; в последнем дается анализ различных сложных слов, элементы которых отсутствуют в философских словарях. Их можно найти только в классических словарях Молина и Реми Симеона. Дело в том, что в языке науатль, подобно греческому и немецкому, легко происходит образование длинных сложных слов путем сочетания нескольких корней, префиксов, суффиксов и инфиксов для выражения сложной понятийной связи одним словом, являющимся зачастую настоящим чудом «лингвистического зодчества»{[107]}. Следовательно, в этом отношении язык науатль представляет собой подходящий инструмент для выражения философской мысли, которая, как мы увидим, иногда отражается даже в самой внутренней структуре терминов.

 

Сведения о первых сомнениях и исканиях, волновавших мысль науа, анализ которых, принимая во внимание ранее сказанное, мы даем ниже, содержатся в источниках такой формы, которую сегодня мы назвали бы «маленькими поэмами». Наряду с религиозными песнями, эпическими и эротическими поэмами и поэмами, написанными по поводу различных событий, в богатой коллекции «Мексиканских песен» Мексиканской национальной библиотеки мы встречаем небольшие отрывки, в которых со всей остротой ставятся одновременно в лирической и драматической формах самые актуальные вопросы философии всех времен. Во «Введении» мы уже говорили о подлинности и древнем доиспанском происхождении этих «Песен». Здесь вслед за Гарибаем следует лишь уточнить, что указанные тексты относятся к периоду между 1430 и 1519 годами. Это, однако, не исключает ни влияния более древнего периода, ни наличия в них толтекских идей, традиций и т. д. Даты указываются лишь в качестве совершенно достоверных хронологических отправных пунктов{[108]}. Мы также не утверждаем и то, что все приведенные тексты принадлежат одному автору. Но мы уверены, что в них затрагиваются действительные проблемы, выдвинутые мыслью науа до завоевания.

Итак, первая проблема, которой мы коснемся, изложена в виде ряда вопросов о ценности всего существующего в связи с человеческими стремлениями найти удовлетворение в земных вещах.

Чем являлось то, что находил твой разум?
Где бродило твое сердце?
Поэтому ты отдаешь свое сердце всякой вещи,
 его неизвестно куда: ты разрушаешь свое сердце.
На земле разве можешь ты за чем-либо гнаться?{[109]}

Краткие комментарии трех основных идей, выраженных в этой маленькой поэме, достаточны, чтобы показать глубину мысли того, что мы называем науаской проблематикой.

Первая идея содержится в двух начальных строках. В них ставится вопрос о том, что же истинно ценного могут найти разум и сердце. В тексте спрашивается: что представляло собой то, что находили твой разум и сердце? Твое сердце (мойойо). Как мы подробнее покажем далее, сложное науатльское идиоматическое выражение микс, мойойо (твое лицо, твое сердце) означает «твоя личность, твое собственное бытие». Хотя здесь имеется только вторая часть указанного модизма, можно с уверенностью предположить, что речь идет о человеке в его динамическом смысле, поскольку он ищет и желает. Для доказательства можно добавить, что йойотл (сердце) является производным от одного и того же корня, что и ольин (движение), откуда вырисовывается самая древняя науаская концепция жизни: йолилицтли, и сердца: йойотл как движение, тенденция.

Другая очень важная идея содержится в третьей и четвертой строках поэмы: человек — это существо, не знающее покоя, он отдает свое сердце всякой вещи (ти-мойол сесенмана) и, идя без определенного направления (агуикпа), губя свое сердце, губит самого себя.

Поэтому таким неотложным выступает вопрос последней строки: на земле разве можешь ты за чем-либо гнаться? (Ин тлалтикпак кан мач ти итлатиу?), что в дословном переводе ставит вопрос о возможности найти что-либо способное удовлетворить сердце (все существо) человека, здесь «на земле» (ин тлалтикпак). Это термин, который, как мы увидим, часто противопоставляется сложному идиоматическому выражению топан, миктлан, (то, что [находится] над нами, в области мертвых), то есть потусторонность. Тлалтикпак (то, что на земле) — это, следовательно, то, что находится здесь, что изменяется, то, что все мы видим, что явственно.

Поскольку еще преждевременно пытаться проникнуть в значение этой пары противоположных понятий, мы лишь отметим подлинный смысл открытой науаской мыслью проблемы, касающейся ценности вещей в изменчивом мире тлалтикпака.

В других текстах этого же собрания, еще более углубляя вопрос о необходимости найти что-то действительно ценное в тлалтикпаке (на земле), открыто ставится вопрос о цели человеческой деятельности:

Куда мы пойдем?
Мы приходим сюда, чтобы только рождаться.
А наш дом там:
где находится место для лишенных плоти{[110]}.
Я страдаю: никогда к моей радости не приходило счастье.
Разве я пришел сюда лишь, чтобы действовать напрасно?
Не здесь то место, где делаются вещи.
Действительно, здесь ничто не зеленеет:
распускает свои цветы несчастье{[111]}.


Как показывают цитированные строки, а подобных строк можно было бы привести много, мыслители науа, ощущая угнетающую реальность страданий и необходимость объяснения своей жизни и своих дел, которым из-за ожидаемого конца пятого солнца грозит уничтожение, вместе с чем погибло бы и все существующее{[112]}, стремились найти всему этому рационалистическое объяснение. К убеждению в том, что все неизбежно должно погибнуть, добавлялось глубокое сомнение относительно того, что может быть по ту сторону, а это приводило к постановке вопросов, подобных следующим:

Разве цветы пойдут в область смерти?

 

Там мы мертвы или еще продолжаем жить?{[113]}

 

Где область света, раз скрывается тот, кто дает жизнь?{[114]}

 

Эти вопросы уже открыто содержат в себе недоверие к мифам, говорящим о потусторонности. Те, кто их ставит, не удовлетворены ответами, которые дает религия. Поэтому они сомневаются и допускают наличие проблемы, желают более ясно видеть, какова судьба человеческой жизни и, следовательно, какое значение имеют его земные старания. Если на земле ничто не цветет и не зеленеет, кроме несчастья, и если потусторонность это таинственность, то не уместно ли спросить, что же в действительности представляет собой наша жизнь, при которой все существует лишь на мгновение, чтобы затем разрушиться, разбиваясь на куски и исчезая навсегда.

Неужели правда, что мы живем на земле?
На земле мы не навсегда: лишь на время.
Даже яшма дробится,
Даже золото ломается,
Даже перья кетцаля рвутся,
На земле мы не навсегда: лишь на время{[115]}.

Жизнь в тлалтикпак (на земле) преходяща. В конце концов все должно исчезнуть. Даже камни и драгоценные металлы будут разрушены. Останется ли тогда в этом мире что-нибудь действительно постоянное или истинное? Таков тот новый вопрос, который ставит себе науаский мыслитель и с которым в форме диалога обращается к тому, кто по традиции считается дарителем жизни, к Ипалнемогуа:

Неужели мы говорим здесь что-либо истинное, даритель жизни?
Мы только грезим, только просыпаемся. Это всего лишь сон…
Истинного здесь никто не говорит...{[116]}

Это укоренившееся убеждение, заставляющее утверждать, что жизнь — это сон, содержится не только в песнях, собранных Саагуном, но и в моральных поучениях Гуэгуэтлатолли или в беседах старцев. Отрицание всякой основы и постоянства у всего, что существует в тлалтикпаке, вызывает один из самых глубоких и насущных вопросов: есть ли какая-либо надежда на то, что человек, обладая более истинным бытием, сможет избавиться от фикции снов, от мира того, что уходит навсегда?

Неужели люди истинны?
Следовательно, наша песня уже не истинна.
Что все-таки сохраняется?
Чем является то, что хорошо кончается?{[117]}

Чтобы лучше понять этот текст, укажем лишь на то, что истина на языке науатль, нелтилицтли, это термин, имеющий общий корень со словом тла-нел-гуатл: корень, от которого в свою очередь непосредственно происходит слово нелгуайотл (основа, фундамент). Поэтому утверждение, что смысловой слог НЕЛ первоначально содержал идею о «прочном закреплении или глубоком укоренении», не является лишь гипотезой. Таким образом, можно сказать, что у науа истина в абстрактной форме (нелтилицтли) этимологически обозначала способность твердо стоять, иметь хорошую основу или корень. Так станет более понятным вопрос цитированного текста: «Неужели люди истинны?», который нужно читать как: Неужели люди обладают свойством быть чем-то прочным, хорошо укоренившимся? Это же самое подтверждается вопросом, который мы встречаем ниже, где ясно спрашивается: «Что тогда все-таки сохраняется?» — и этот вопрос, поставленный в связи с утверждениями о преходящем характере вещей, приобретает законченный смысл.

Таким образом, мы можем сделать заключение, свободное от всякой фантазии, что желание науа знать, существует ли что-либо «истинное» или «сохраняющееся», было движимо стремлением установить, есть ли что-либо неизменное, имеющее прочную основу, которое могло бы уйти от этого «лишь на время», от суетности вещей на земле, вещей, подобных сну. Читателю предстоит судить о том, находится ли вопрос науа: «Что тогда все-таки сохраняется?» — в какой-либо связи с философской проблемой западной мысли относительно существования существ, которые мыслятся как «существующие благодаря трансцендентному началу» (схоласты), или как опирающиеся на имманентную действительность, проявлениями которой они являются (Гегель, пантеизм), или без всякой опоры, «существуя там», как хочет того экзистенциализм. Мы же здесь лишь констатируем, что науа, убедившихся на опыте в быстротечности всех вещей, занимала идея о необходимости найти основу мира и человека, о чем говорят уже цитированные вопросы: «Что тогда все-таки сохраняется?» и «Неужели люди истинны?» Чтобы оценить уровень интеллектуального развития, предполагаемого такой ясной постановкой вопроса об истинности человеческого существования, необходимо вспомнить, что у греков эта же самая проблема, поставленная в такой же всеобщей и универсальной форме, возникла только со времен Сократа и софистов, почти после двух веков развития философии{[118]}.

Таким образом, даже не зная, какие именно ответы давали мыслители науа, мы можем утверждать, что сама постановка вопросов («На земле разве можно за чем-либо гнаться?», «Неужели люди истинны?», «Что тогда все-таки сохраняется?») уже достаточна для вывода, что у них были не только мифы и догадки, но существовала и зрелая мысль, ибо они, рассуждая о вещах, ставили вопрос об их ценности, постоянстве или нереальности («Неужели это сон?») и дошли до рационального понимания человека как проблемы. Подтверждением этому служат и прокомментированные нами тексты, которые мы выбрали из многих других, имеющих подобное содержание. Следовательно, факт существования интересов и вопросов философского характера — или проблематики, как мы сказали бы сейчас, — у науа до прихода завоевателей установлен. Однако установление наличия интересов и вопросов, связанных с сущностью вещей и человека, пожалуй, еще недостаточно для безоговорочного признания существования личностей, посвятивших себя интелектуальному труду, состоящему в постановке таких вопросов и особенно в ответе на них — появление этих вопросов могло быть чем-то спорадическим, не нуждающимся в существовании философов. Поэтому вполне уместен вопрос: имеем ли мы исторические доказательства существования у науа людей, исследовавших сущность вещей и человека для решения вопросов, подобным тем, которые были поставлены в текстах?

К счастью, ответ на этот вопрос мы находим среди данных, полученных Саагуном в середине XVI века от его индейских информаторов. Сейчас мы и перейдем к рассмотрению материала на языке науатль, собранного Саагуном.

————————————

{[107]} О философии, внутренне присущей языку науатль, см. интересную работу д-ра Августина де ла Poca «Estudio de la Filosofía y riqueza de la lengua mexicana», Guadalajara (1889). Наиболее интересная часть исследования д-ра де ла Роса была переиздана в приложении к журналу «Et Caetera», Guadalajara, Jal., marzo de 1950, num. I, p. I—15.

Ученые или философы

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Мы уже говорили, что информация на языке науатль, полученная Саагуном в Тепепулько, Тлателолко и Мехико, послужила ему основой для написания «Всеобщей истории событий Новой Испании». И хотя эта работа ни в коей мере не является простым переложением на испанский язык науатльских текстов, в ней, однако, можно обнаружить целые разделы, посвященные почти дословному переводу или краткому изложению некоторых текстов индейских информаторов.

Поэтому, прежде чем перейти к рассмотрению оригинальных науатльских текстов, поищем во «Всеобщей истории…» Саагуна, что могло бы послужить как в качестве путеводителя, так и для проверки факта существования ученых или философов среди древних мексиканцев. Так, уже начиная со «Введения» к первой книге, Саагун говорит:

«По поводу знания или учености этих людей существует мнение, что они были сведущи во многом, и это мы покажем в десятой книге, в XXIX главе, где говорится о первых жителях этой земли и утверждается, что они имели настоящих философов и астрологов»{[119]}

Во «Введении» к VI книге, полностью посвященной «изложению риторики, моральной философии и теологии мексиканского народа» и представляющей собой богатейший каталог их мнений и доктрин, мы обнаруживаем, что Саагун еще раз подтверждает подлинность всей этой россыпи данных. Он пишет:

«В этой книге будет ясно видно, что противники, утверждавшие будто все написанное в этих книгах, до настоящей и после нее, является фикцией и неправдой, говорят, как люди пристрастные и лживые, ибо то, что в ней написано, не может придумать человеческий разум, и нет такого человека, который посмел бы отвергнуть высказанные в ней положения; и если опросить всех сведущих в этом деле индейцев, они подтвердили бы, что то, о чем там говорится, свойственно их предкам и делам, которые они совершали…»{[120]}

И, наконец, чтобы не перегружать главу цитатами, ограничимся нижеприводимым текстом из X книги, в котором кратко излагается содержание одного из документов информаторов на языке науатль. Этот документ непосредственно касается нашей темы. Рассказывая о различных профессиях, существовавших у индейцев, Саагун пишет: «Ученый, как костер или большой факел, как хорошо отшлифованное и блестящее с двух сторон зеркало, всеми высоко ценится; человек знающий есть пример и путеводитель для других. Хороший ученый, как хороший врач, находит правильные решения, дает нужные советы и наставления, которыми направляет и освещает путь всем остальным, так как пользуется доверием и авторитетом среди них, будучи во всем безукоризненным и правдивым; для того чтобы дела шли хорошо, он создает порядок и согласие и этим удовлетворяет и радует всех, отвечая желаниям и надеждам тех, кто приходит к нему; он всем содействует и помогает своими знаниями»{[121]}.

Обращаясь к оригинальным текстам на языке науатль, уместно еще раз повторить, что здесь говорит не Саагун, а старые индейские информаторы из Тепепулько и Тлателолко, которые рассказывают то, что видели в юношеском возрасте и выучили в Калмекак или в высшей школе еще до прихода завоевателей. Следовательно, они говорят о вещах, хорошо им известных. Мы знаем также, что они говорят правду, потому что Саагун подробно осведомился об их моральном облике, но прежде всего потому, что подверг информацию, полученную в Тепепулько, Тлателолко и Мехико «тройному просеиванию», чтобы убедиться, совпадают ли различные версии.

Отклонив недостоверное и сомнительное, мы убедились в исторической достоверности, ценности и правдивости этих текстов. То, что Саагун обратил особое внимание на текст, который мы сейчас представим, очевидно уже из того, что он ясно изложил его в своей «Истории», поэтому испанский перевод этого текста мы даем по возможности в более достоверной и точной форме. Учитывая его особое значение, мы не только прилагаем науатльский оригинал, но и приводим его факсимильную копию, что дает возможность видеть следующую пометку на полях этого документа: Ученые или философы. Судя по почерку легко можно убедиться, что она сделана фрай Бернардино, то есть он сам считал, что содержание этих строк науатльского текста относилось к функциям и деятельности тех, кто заслуживал название философов. После ознакомления и тщательного анализа текста читатель сам может судить о том, насколько был прав Саагун, сделав на полях пометку: «Ученые или философы». Приводим этот текст.

«1. — Ученый это: свет, факел, большой факел, который не дымит.
  1. — Он — продырявленное зеркало, зеркало, продырявленное с двух сторон.
  1. — Ему принадлежат черные и красные чернила, ему принадлежат кодексы, ему принадлежат кодексы.
  1. — Сам он есть письменность и знание.
  1. — Он — путь, верный путеводитель для Других.
  1. — Он ведет людей и вещи, он — путеводитель в делах человеческих.
  1. — Подлинный ученый аккуратен (как врач) и хранит традицию.
  1. — Ему принадлежит передаваемое знание, он тот, кто обучает, он следует истине.
  1. — Учитель истины не перестает наставлять.
  1. — Он делает мудрыми чужие лица, заставляет других приобретать лицо [индивидуальность] и развивать его.
  1. — Он открывает им уши, просвещает.
  1. — Он учитель наставников, показывает им дорогу.
  1. — От него мы зависим.
  1. — Он ставит зеркало перед другими, делает их разумными, внимательными, делает так, что у них появляется лицо (индивидуальность).
  1. — Он обращает внимание на вещи, регулирует их путь, распоряжается и упорядочивает.
  1. — Он изливает свой свет на мир.
  1. — Он знает то, что (находится) над нами, (и) область мертвых.
  1. — (Он серьезный человек).
  1. — Он одобряет каждого, исправляет и наставляет.
  1. — Благодаря ему желания людей становятся гуманнее и они получают строгие знания.
  1. — Он ободряет сердце, ободряет людей, помогает, выручает всех, исцеляет»{[122]}.

Комментарий к тексту

  1. «Ученый это: свет, факел, большой факел, который не дымит».

Ученый: обыкновенно, так переводят науатльское слово тламатини (смотрите словарь фрай Алонсо де Молина, лист 126 r.). Считая это слово важным для нашего исследования, даем его этимологический анализ. Оно происходит от глагола мати (он знает), суффикса ни, который придает ему характер существительного или причастия «знающий» (лат. sapiens). Наконец, приставка тла — коррелят, ставится перед существительным или глаголом и означает вещь или нечто. Из всего этого вытекает, что слово «тла-мати-ни» этимологически означает «тот, кто знает кое-что» или «тот, кто знает нечто». В этой строке в форме красивой метафоры говорится об образе тламатини, сравниваемого со светом большого факела, который освещает, но не дымит.

  1. «Он — продырявленное зеркало, зеркало, продырявленное с двух сторон».

Зеркало, продырявленное с двух сторон: тецкатл не-кук хапо. Здесь ясно говорится о тлачиалони: своего рода скипетре с продырявленным зеркалом на конце, который являлся частью убранства некоторых богов и служил им для того, чтобы смотреть через него на землю и дела людей. Как отмечает Саагун в своей «Истории…», тлачиалони дословно означает предмет для наблюдения, для смотрения… потому что смотрели через отверстие в его середине»{[123]}. Говоря об ученом как о продырявленном зеркале, утверждалось, что тламатини это своего рода инструмент наблюдения — «обобщающий взгляд на мир и на дела человеческие».

  1. «Ему принадлежат черные и красные чернила, ему принадлежат кодексы, ему принадлежат кодексы».

Здесь ученый выступает как обладатель кодексов: Амохтли, древних книг науа, сделанных из полос «бумаги» из амате (ficus petiolaris), сложенных в виде ширм. Немногие кодексы сохранились после конкисты. То, что в этих кодексах содержались важные философские идеи, доказывает наряду с другими документами и «Ватиканский кодекс А 3738», на первых «страницах» которого мы встречаем в чудесной стилизации их концепции о высшем начале, странах света и т. д.

  1. «Сам он есть письменность и знание».

Тлилли Тлапалли дословно означает, что ученый — это красные и черные чернила. Однако ввиду того, что эти цвета, постоянно встречающиеся в мифологии науа, обозначали представление о потусторонности, о трудно понимаемых вещах и знание о них, мы сочли необходимым передать здесь их настоящий метафорический смысл: письменность и знание.

  1. «Ему принадлежит передаваемое знание, он тот, кто обучает, он следует истине».

«Ему принадлежит передаваемое знание» — на языке науатль обозначается одним словом: мачице, производное от мачицтли и суффикса е, указывающего на обладание (ему принадлежит…), благодаря которому теряется окончание у существительного мачиц-(тли). Уместно напомнить точное значение этого слова, которое здесь выступает как производное от пассивной формы глагола мати (знать), мачо (быть знаемым). Следовательно, мы имеем своего рода «пассивное существительное»: знаемое знание (или традиционно передаваемое знание). Существует и другое понятие — (тла) матилицтли: знание, добытое самим. Это пример тонкости науаской мысли и гибкости языка, который так точно ее выражает.

  1. «Он делает мудрыми чужие лица, заставляет других приобретать лицо (индивидуальность) и развивать его».

Все, что выражено в этих строках, на языке науатль заключено в трех существительных с большим скрытым богатством: теихтламачтиани, теихкуитиани, теихтомани. Лингвистический анализ раскроет их смысл: слово тла-мачтиани означает «тот, кто обогащает или передает что-то другому». Частица их — это корень ихтли: лицо, лик. Приставка те — это личное, неопределенно-личный коррелят (местоимение), обозначающее направление действия глагола или существительного, перед которыми оно ставится: «другим». Следовательно, те-их-тламач-тиани дословно обозначает «тот, кто обогащает или передает что-то чужим лицам». А то, что он передает, представляет собой знания, как это ясно вытекает из всего контекста, ибо ранее утверждалось, что он — «учитель истины», «он тот, кто обучает» и т. д.

Два других слова те-их-куитиани: «заставляет — других — приобретать — лицо» и те-их-томани: «заставляет — других — развивать — лицо», еще более интересны, ибо в них говорится, что тламатини, или ученый, осуществлял функции, присущие педагогу и психологу. По смыслу этих текстов, а также по тому, что говорится в 11 и 12 строках, можно точно установить, что существует удивительное совпадение между словом ихтли (лицо), корень которого их- мы встретили в этих трех сложных словах, и греческим словом просопон (лицо), как по прямому анатомическому значению, так и по его метафорическому употреблению как личность. Такое метафорическое значение слова ихтли часто встречается в обращениях и речах, которые индейцы, информаторы Саагуна, сохранили в памяти, а также в изречениях и модизмах науа из коллекции отца Олмоса. Обратите внимание на следующий пример: ин те-их ин тейоло нонам нота никчигуа (лицо и сердце другого (человека) делаю своим отцом и матерью). (Принимаю в качестве руководителя и советника.){[124]}

Мы не будем сейчас останавливаться на этом вопросе, а займемся им в главе, касающейся науаского понимания человека. Здесь же сравните 10-ю строку текста с содержанием 11-й и 14-й, что поможет судить об истинности высказанной нами мысли.

  1. «Он ставит зеркало перед другими, делает их разумными, внимательными, делает так, что у них появляется лицо (индивидуальность)».

Тут тламатини, или ученый, выступает в качестве моралиста. Анализируем слово тетецкавиани: «который ставит зеркало перед другими». Центральный элемент этого сложного слова тецкатл (зеркало, сделанное из обработанных или отполированных камней), которые, как говорит Саагун, «делали (воспроизводили) лицо, очень сходное с настоящим»{[125]}. От тецкатл происходит глагол тецкавиа, который вместе с приставкой те обозначает «ставит зеркало другим». Наконец, окончание ни придает сложному слову характер причастия те-тецка-виа-ни: «ставящий зеркало другим». Затем появляется цель, которую преследуют, ставя перед другими зеркало,— «делать их разумными и внимательными». Здесь снова обнаруживается совпадение с некоторыми моральными идеями, распространенными среди греков и народов Индии — необходимость познавать самого себя: сократовское «познай самого себя».

В тесной связи с этой идеей находится одно место в известном мифе о Кетцалкоатле, в одном из его науатльских оригиналов. Колдуны, посетившие Кетцалкоатла в Туле, пытались показать ему зеркало, чтобы он открыл, кто он есть. Но об этом мы будем говорить далее, когда займемся идеями науа о человеке.

{[Рис. 1. Тламатини в роли воспитателя (Мендосский кодекс). ||| 25Kb]}

 

Рис. 1. Тламатини в роли воспитателя (“Мендосский кодекс”).

 

  1. «Он изливает свой свет на мир».

Науаское понятие о мире выражалось словом семанауак, рассмотренное в своих составных частях, оно обозначает сем- («совершенно, полностью») и а-науак («то, что окружено водой») (в виде кольца). Таким образом, мир есть «то, что полностью окружено водой». Эта идея в некоторой степени подтверждалась и представлением о самой Империи ацтеков, омываемой на западе водами Тихого океана, на востоке — Мексиканским заливом, настоящим Mare Ignotum, за которым находилось мифическое «место Знания»: Тлилан-тлапалан. С помощью слова семанауак и глагола тлавиа (освещать, изливать свет) образуется сложное слово «изливать свет на мир». Эта идея применительна к тламатини, или ученому, она придает ему характер исследователя физического мира.

Положение, высказанное в строке 17, говорит, как бы в противопоставление предыдущей, об их метафизических занятиях.

  1. «Он знает то, что (находится) над нами, (и) область мертвых».

Здесь мы встречаем другую характерную черту тламатини (ученого): «Знает то, что (находится) над нами»; топан (то, что выше нас) и миктлан (область мертвых), то есть «потусторонность».

Сложное идиоматическое выражение топан, миктлан, которое цитируется индейцами, информаторами Саагуна, не только здесь, но и в других случаях, всегда означает «то, что нас превосходит, то, что по ту сторону». Именно в такой форме мысль науа понимала то, что сегодня мы назвали бы «метафизическим строем», или «ноуменом». Его противоположная сторона — это мир семанауак (то, что полностью окружено водой).

B других случаях, как мы уже отметили в одном из примечаний, так же противопоставляется то, что находится «над нами, потусторонность», тому, «что находится на поверхности земли» (тлалтикпак). Это противопоставление встречается очень часто и оно довольно отчетливо, поэтому без всякого колебания можно утверждать, что науа также открыли, правда по-своему, двойственность или двузначность мира, которая со времени досо-кратиков столь занимала западную мысль: с одной стороны, видимое, имманентное, многообразное, предметное, которое для науа являлось «всем, что находилось на земле» тлалтикпак; и с другой, постоянное, метафизическое, трансцендентное, которое в мировоззрении науа выступает как топан, миктлан (то, что над нами, то что относится к потусторонности, к области мертвых).

При изложении исключительно метафизических проблем мысли науа, их стремления избежать мимолетности (тлалтикпака) мы до конца покажем глубокий смысл этих понятий.

  1. «Благодаря ему желания людей становятся гуманнее и они получают строгие знания».

Итеч нетлаканеко, «благодаря ему желания людей становятся гуманнее». Так надо переводить идею, выраженную в науатльском слове не-тлака-неко. Анализ его элементов докажет это: -неко—-пассивная форма от -неки (он желает: он желаемый); -тлака — это корень слова тлакатл (человек, человеческое существо); не – это неопределенно-личная приставка. Соединение этих элементов образует сложное слово не-тлака-неко, которое означает «люди по-человечески любимы», итеч [благодаря ему (ученому)].

Это уже новая черта тламатини, она показывает, что существовала некая идея «о человеческом» как моральном качестве. Это гуманистическое по своему характеру открытие науа находится здесь как бы в зародыше. Не являлась ли такая гуманизация желаний одной из основополагающих идей их системы воспитания? Текст об этом как будто не говорит. Эта идея и ее возможные преломления в области морали и права науа будут рассмотрены в последней главе, где мы специально приведем ряд текстов этико-юридического характера.

Сделаем резюме только что прокомментированного нами текста и выскажем свои последние соображения относительно его содержания.

Первые четыре строки описывают в символической форме сущность философа, причем не посредством определения через род и отличительные признаки, а посредством сочетания самых значительных черт и особенностей сущности самого философа: освещает действительность «как большой факел, который не дымит»; он — сосредоточенный взгляд на мир тлачиалони, инструмент созерцания; «ему принадлежат кодексы»; «он — письменность и знание». Таков «клубок черт и образов», рисующий в уме науа образ ученого.

В тексте говорится и об отношении философа с людьми. Сначала, в строках 5—9 он показан как учитель (темачтиани). О нем говорится, что он «пример», «ему принадлежит передаваемое знание», «он учитель истины и не перестает наставлять». Затем, в строках 10—13, философ выступает как настоящий психолог (теихкуи-тиани), который «заставляет других приобретать лицо и развивать его»; «открывает им уши… он учитель наставников…» В строке 14 описывается его деятельность как моралиста (тетецкагуиани) «он ставит зеркало перед другими, делает их разумными, внимательными…» Тут же отражен его интерес к исследованиям физического мира — строки 15 и 16 (семанауактлагуиани) «обращает внимание на вещи, изливает свой свет на мир». Одной фразой (строка 17) указывается, что он метафизик, так как изучает «то, что (находится) над нами, (и) область мертвых», и потусторонность. И, наконец, как бы резюмируя атрибуты философа и его основную миссию, говорится (строки 19—21), что «благодаря ему желания людей становятся гуманнее и они получают строгие знания».

Если по аналогии с современной терминологией, применяемой по отношению к тем, кто осуществляет в наше время такие же функции, говорить об ученом (тламатини), что будет, конечно, анахронизмом, то его можно в нескольких словах охарактеризовать так: он был учителем, психологом, моралистом, космологом, метафизиком и гуманистом. Прочтите текст еще раз и судите беспристрастно, насколько правилен наш анализ.

Ценное подтверждение нашему мнению можно найти у Ихтлилхочитла во введении к его «Истории чичимекской нации», где он дает резюме имеющихся у него данных относительно различного рода ученых Тецкоко. Сказав о тех, кто излагал «по порядку события, происходившие ежегодно», «кому поручалось вести генеалогию», кто «смотрел за очертаниями, границами и межевыми знаками в городах… и земельными наделами», упомянув знатоков законов, а также различных священников, Ихтлилхочитл пишет:

«И, наконец, у них имелись философы или ученые. Им было поручено описать все известные и усвоенные ими науки и учить наизусть все песни, содержащие их науки и истории; все это изменилось с падением королей и сеньоров и в результате лишений и преследований, которым подверглись их потомки…»{[126]}

Уместно подчеркнуть, хотя бы мимоходом, что именно тламатиниме, или философам науа, как отмечает здесь Ихтлилхочитл, было поручено составлять, рисовать, знать и обучать песням и поэмам, в которых хранились их науки. Следовательно, вполне разумно будет искать именно там их философские проблемы, что мы до сих пор делали и будем делать в дальнейшем. Дело в том, что у науа имело место то же самое явление, что и почти у всех древних народов: в ритмической форме выражения поэм они нашли способ, позволявший наиболее легко и верно удерживать в памяти то, что они декламировали или пели. В этом отношении можно сказать, что науа запечатлевали с помощью стихов, выученных в Калмекак, свои идеи не на бумаге, а на живом субстрате — памяти, откуда они и перешли, как было показано, в рукописные тексты информаторов Саагуна.

Доказав существование ученых, достойных в силу присущих им особенностей называться греческим именем — философы, мы не будем перегружать текст ссылками на некоторые места из хроник древних миссионеров, где они упоминаются, а приведем лучше то, что можно было бы назвать историческим контрдоказательством{[127]}. Информаторы Саагуна наряду с рассказами о подлинных ученых не забыли упомянуть и о лжеученых, которых, пользуясь поздней терминологией, мы можем назвать софистами, следуя примеру Саагуна, назвавшего подлинных ученых философами.

Сопоставление их характерных особенностей с особенностями подлинного ученого позволит узнать, каков был идеал знаний науа, которым обучали в Калмекак. Вот в точном переводе описание лжеученого:

  1. — Лжеученый: подобен невежественному врачу, человек без разума, утверждающий, что знает про бога.
  2. — У него есть свои традиции, которые он скрывает.
  3. — Он хвастун, ему свойственно тщеславие.
  4. — Он усложняет вещи, он — хвастовство и высокомерие.
  5. — Он — река и скалистое место{[128]}.
  6. — Он любит темноту и закоулки.
  7. — Он — таинственный мудрец, колдун, знахарь,
  8. — вор, обкрадывающий общество, крадущий вещи.
  9. — Колдун, который заставляет поворачивать лицо не в ту сторону{[129]},
  10. — вводит людей в заблуждение,
  11. — заставляет других терять лицо.
  12. — Закрывает вещи, делает их трудными,
  13. — создает затруднения, разрушает,
  14. — заставляет людей гибнуть, все таинственно уничтожает»{[130]}.

В приведенном здесь описании амо кали тламатини (лжеученого) уместно подчеркнуть хотя бы противопоставление его основных черт и атрибутов особенностям подлинного ученого — тламатини. Так же как об этом говорилось, что он «заставляет — других — приобретать— лицо» (теихкуитиани), о лжеученом утверждается теперь, что он тот, который «заставляет — других — терять — лицо» (теихполоа). Если подлинный ученый «обращает внимание на вещи, регулирует их путь, распоряжается и упорядочивает», совершенно наоборот поступает тот, которого мы назвали науаским софистом, «все таинственно уничтожает» (тланауалполоа). Интересное слово, которое буквально значит «таинственно — разрушает — вещи».

И тот и другой стремятся воздействовать на людей, обучая: один — истине, «он делает мудрыми чужие лица»; другой, как колдун, «закрывает вещи», «заставляет людей гибнуть, все таинственно уничтожает». Таково свидетельство, переданное Саагуну его индейскими информаторами, которое доказывает, что они имели ясное представление о том, что у них были также и лжеученые, чье «хвастовство и высокомерие» обнаруживалось при сравнении с образом подлинного тламатини.

————————————

{[119]} Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las cosas de Nueva España, ed. de Acosta Saignes, México, 1946; t. I, p. 13.

{[120]} Sahagún Fray Bernardino de, ibid, t. 1, p. 445—446.

{[121]} Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las cosas de Nueva España, ed. de Acosta Saignes, México, 1946; t. II, p. 194.

{[122]} «Códice Matritense de la Real Academia», ed. íacsimilar de don Feo. del Paso y Troncoso, vol. VIII, последние строки листа 118 r. и первая половина листа 118 v. (пр. I, 8). Перевод этого текста на испанский язык, равно как и других, приводимых здесь, кроме тех случаев, которые специально оговорены, принадлежат автору данной работы и сделаны под лингвистическим наблюдением известного исследователя языка науатль доктора Анхела М. Гарибая К..

{[123]} Sahagún fray Bernardino de, op. cit., I, p. 40.

{[124]} Olmos Fray Andrés de, Arte para aprender la Lengua Mexicana, París, 1875, p. 247. См. также «Huehuetlatolli, Documento А», опубликованное Гарибаем в «Тлалокане», т. I, № 1, стр. 45.

{[125]} Sahagun Fray Bernardino de, op. cit, t, II, p. 464.

{[126]} Ixtlilxóchitl Fernando de Alva, Obras Históricas, t. II, p. 18.

{[127]} Во «Введении», в разделе, посвященном изучению источников, можно найти точные ссылки на некоторые хроники и рассказы, в которых упоминаются тламатиниме (ученые).

{[128]} Атойатл, тепехитли (река, скалистое место). Сложное науатльское идиоматическое выражение, которое метафорически означает «несчастье, беда».

{[129]} Теихкцэпани (заставляет — других — повернуть — лицо не в ту сторону), это значит, как об этом ясно говорят следующие слова текста: «вводит людей в заблуждение…»

{[130]} «Códice Matritense de la Real Academia», vol. VIII, fol. 118, v (пр. I, 9). Как показывает ссылка, этот текст идет после уже упомянутого текста, говорящего об ученых, или philosophos.

Определенное разграничение знаний

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Нам кажется, что, ознакомившись с положительными, и отрицательными образами ученых науа, лучше всего закончить эту главу о доказательстве существования философского знания науа приведением еще одного последнего текста, здесь впервые полностью переведенного на испанский язык. Его ценность состоит в том, что наряду со священниками в нем упоминается о существовании ученых и определяются различного рода занятия каждой из этих двух групп. Другими словами, в нем ясно указывается на то, что науа понимали, что наряду со знанием исключительно религиозного характера, существовало другое знание — плод наблюдений, расчетов и размышлений сугубо рационального характера, которые, несмотря на возможную связь с религиозной практикой и ритуалами, сами по себе были занятиями другого рода.

 

Результатом таких размышлений и явились проблемы, открытые учеными науа и изложенные в начале данной главы; они выражают их сомнения относительно смысла жизни, потусторонности. То, что это уже не религиозное знание, доказывает сам факт сомнения: священник как таковой верит. Он может систематизировать и исследовать свои верования, но он никогда не признает проблематичным то, что устанавливает его религия. Поэтому можно утверждать, что хотя тламатиниме принадлежали к сословию священников, в качестве исследователей они представляли собой нечто большее, чем священники.

 

Текст, который вскрывает это разграничение знаний и занятий, содержится в книге «Бесед двенадцати». Поскольку при рассмотрении источников мы уже изучили вопрос о происхождении и историческом значении этой работы, перейдем непосредственно к материалу{[131]}. Мы встречаем здесь монахов, пытающихся внушить христианскую доктрину группе знатных господ в только что завоеванном Теночтитлане. Наставления перемешаны здесь с осуждением древних индейских верований. Индейцы молчаливо слушают. И лишь тогда, когда монахи заканчивают свои наставления, происходит неожиданное. Поднимается один из знатных индейцев и «со всей вежливостью и учтивостью» высказывает свое огорчение тем, что обычаи и верования, «столь почитаемые их дедушками и бабушками», подвергаются таким нападкам, и, признав, что он не ученый человек, тут же утверждает, что у него были учителя, среди которых он перечисляет различного рода священников, астрономов и ученых, которые, по его мнению, могли бы хорошо ответить на то, что говорили монахи:

 

«1. — Но, господа наши (говорит),

 

  1. — имеются такие, кто нас ведет,

 

  1. — кто правит нами, кто несет нас на своих плечах,

 

  1. — согласно тому, как должны быть почитаемы наши боги.

 

  1. — слугами которых мы являемся, подобно крылу и хвосту,

 

  1. — кто осуществляет дары, кто сжигает ладан,

 

  1. — и те, которые называются Кекетцалкоа.

 

  1. — Знающие речи,

 

  1. — это их обязанность,

 

  1. — они днем и ночью заняты тем,

 

  1. — что ставят чашу

 

  1. — своего подношения,

 

  1. — de las espinas para sangrarse.

 

  1. — Те, кто видит, те, кто заняты наблюдением

 

  1. — за течением и упорядоченным ходом неба

 

  1. — и как длится ночь.

 

  1. — Те, кто смотрит (читая), те, кто рассказывают (или излагают то, что читают).

 

  1. — Те, кто с шумом переворачивают страницы кодексов.

 

  1. — Те, кому принадлежат черные и красные чернила (знание) и нарисованное,

 

  1. — они нас ведут, руководят нами, указывают нам путь.

 

21.— Кто указывает, как протекает год,

 

  1. — как следует своим путем порядок судеб и дней и каждого из вейнтенас (месяцев).

 

  1. Этим они занимаются, им полагается говорить о богах»{[132]}.

 

Комментарии к тексту

 

2—7. «…имеются такие, кто нас ведет, кто правит нами, кто несет нас на своих плечах, согласно тому, как должны быть почитаемы наши боги, слугами которых мы являемся, подобно крылу и хвосту, кто осуществляет дары, кто сжигает ладан, и те, которые называются Кекетцалкоа».

 

В «Мадридском кодексе Академии» лист 119 r и далее, после изложения мысли об ученых, упоминаются более 30 разных групп священников. В тексте «Бесед» краткое перечисление священников заканчивается упоминанием Кекетцалкоа (первосвященника). Сам Саагун в ряде случаев ясно показывает, что титул Кетцалкоатл давался верховным жрецам, или первосвященникам; так, рассказывая об одном из них, обратившемся с речью к новому королю, он говорит: «Оратор, который произносил эту речь, был одним из священников, очень сведущим и большим оратором, одним из трех верховных жрецов, который, как было сказано в другом месте, назывался Кетцалкоатл»{[133]}.

 

  1. «Знающие речи».

 

Тлатолматиниме, его дословное значение — «ученые слова». Здесь, без сомнения, речь идет также о священниках, так как дальше указывается на некоторые основные занятия этих знатоков речей.

 

14—15. «Те, кто видит, те, кто заняты наблюдением за течением и упорядоченным ходом неба…»

 

Ин иотлатокилиц ин инематакачолиц ин илгуикатл (течение и упорядоченный ход неба). Эти слова имеют богатое идеологическое содержание, поэтому мы дадим им краткий анализ. Слово и-о-тлатокилиц состоит из приставки и- (его…), относящейся к илгуикатл (небо), корня о- от слова отли (дорога) и, наконец, тлатоки-лицтли (бег), существительного от глагола тлатокилиа (бегать). Соединив эти элементы, можно получить более точный перевод и-о-тлатокилиц (бегание по дороге неба), то есть путь светил, которые идут своей дорогой. Другое слово инематакачолиц образовано из той же приставки и- (его…), также относящейся к небу, из не-, другой неопределенно-личной приставки (некоторые); из ма-, корень маитл (рука), така (класть, вставлять) и чолиц(тли), существительного от глагола чолоа (убегать). Соединив эти элементы, слово и-не-ма-така-чолиц можно перевести так: «класть руку на бегство неба», то есть он измеряет своей рукой убегание или путь светил. Идея о том, что астрономы науа не только наблюдали, но также и измеряли, находит двойное доказательство в календаре, который предполагает строгие математические расчеты, а также в более ясном факте, что маитл (рука) была у них одной из мер.

 

17—19. «Те, кто смотрят (читая), те, кто рассказывают (или излагают то, что читают). Те, кто с шумом переворачивают страницы кодексов. Те, кому принадлежат черные и красные чернила (знания) и нарисованное…»

 

Здесь упоминается другое основное занятие тламатиниме (ученых науа): читают и комментируют содержащееся в кодексах учение. С изумительной живостью и реализмом они показаны «шумно переворачивающими страницы кодексов», что было неизбежно, так как изображенные на длинных листах бумаги, сделанных из сухой и твердой коры амате (ficus petiolaris), кодексы, развертываясь, производили характерный звук.

 

21—22. «Кто указывает, как протекает год, как следует своим путем порядок судеб и дней и каждого из вейнтенас (месяцев)».

 

Это знатоки календарей: Тоналпогуалли, или порядок судеб, гадательный календарь, посредством которого читались с рождения и до смерти судьбы, влиявшие на жизнь людей и на развитие мира, и Хиупогуалли, или порядок годов, составленных из 18 вейнтенас, к которым они добавляли еще 5 дней — роковые немонтеми, — чтобы составить солнечный год из 365 дней. Так как эти календари требовали сложных математических расчетов, строгой точности и универсальности, то можно с полным основанием утверждать, что употребление их представляло собой нечто подобное науке.

 

Приведенное здесь описание тламатиниме (ученых науа) обладает заметным сходством с описанием, данным индейскими информаторами Саагуна: в том и другом случае говорится, что они владеют кодексами и интерпретируют их, хранят черные и красные чернила, ин тлилли ин тлапалли, — науатльское идиоматическое выражение, которое, как мы уже видели, означает письменность и знание. Здесь ученый также выступает как проводник, как человек, который показывает дорогу остальным: почти идентичные выражения мы находим в ранее приведенном тексте. Столь интересное совпадение не является ни предвзятым, ни искусственным, а лишний раз свидетельствует о существовании у науа подлинных ученых (тламатиниме).

 

Более того, ясно проводимое различие между священниками (строки 2—13) и учеными-астрономами, обладателями кодексов и знаний, знатоками календаря и хронологии (строки 14—23), подтверждает ранее высказанную мысль: как индейцы — информаторы Саагуна, так и те, кто отвечал двенадцати монахам, сознавали, что, кроме простого знания об их богах и ритуалах, существовало нечто другое.

 

Были люди, способные находить проблемы в том «лишь на время», что представляло собой все существующее «на земле»; в мимолетности жизни, которая уподобляется сну, в сущности самого человека, о действительном существовании которого — о его «стоять или не стоять на ногах» — очень мало известно и, наконец, в таинстве потусторонности, о которой не известно, имеется в ней или нет новое существование среди песен и цветов. С другой стороны, эти люди, способные услышать в себе голос проблемы, являются теми же самыми, кто составляет песни, в которых дается на них ответ; им принадлежат черные и красные чернила: письменность и знание. Они пишут и читают свои кодексы, они учат истине, стараются, чтобы другие приобретали лицо; пытаются поставить перед ними зеркало, чтобы они были разумными и аккуратными. Но прежде всего они исследуют с неутомимой любознательностью. Они изливают свой свет на мир и на то, что существует в тлалтикпак, дерзко пытаются узнать также и про то, «что стоит над нами, область мертвых».

 

Более того, размышляя о самих себе как об ученых и обнаружив в себе непреодолимое желание исследовать и познать потусторонность — то, что стоит над человеком,— они, без сомнения, сформулировали в символической форме то, что можно было назвать науаской версией «рождаться обреченным философствовать», о которой говорил д-р Хосе Гаос:

 

  1. «Говорят, что для того, чтобы родиться (тлама-тини), он четыре раза исчезал из материнской утробы, как будто мать уже не была беременной, и лишь затем появлялся.

 

  1. После того как он уже стал подростком, выявились и его способности и поведение.

 

  1. Считалось, что он знает царство мертвых (Миктлан-матини) и знает небо (Илгуикак-матини)»{[134]}.

 

Именно этих «предназначенных знать» — тламатиниме, что на языке науатль значит знающие что-то: небо и область мертвых, — Саагун назвал философами, сравнив их с греческими учеными. Со своей стороны мы полагаем, что он сделал это на основе исторической достоверности. Представленные науатльские тексты — единственные, которые можно было привести, — являются нашим доказательством. Читателю предстоит оценить их с учетом сказанного в главе об источниках, чтобы создать свой критерий в этом вопросе.

 

Познакомившись с историческим образом тламатини (философа науа), в последующих главах мы перейдем, всегда опираясь на тексты, к прямому изучению их идей и доктрин. Мы не хотим скрывать того факта, что за исключением Нецагуалкойотла, Текайегуатцина, Тлакаэлеля и какого-нибудь другого ученого правителя или поэта, мы почти ничего не можем сказать относительно имени и биографии тех мыслителей, идеи которых будут подвергнуты исследованию.

 

Этому факту можно дать двоякое объяснение. С одной стороны, в основном распространителями философских учений науа были не сами ученые, а лишь прошедшие различные школы Калмекак, которые, получив богатое духовное наследство, как правило, забывали упомянуть имена своих учителей. С другой стороны, заслугу в создании философии науа следует приписать не отдельным мыслителям, как мы это можем сделать в отношении индийской философии, содержащейся в упа-нишадах, а скорее всего древним философским школам мудрецов. Нельзя к объединениям ученых других времен и стран, обладающих большим общественным характером, подходить легкомысленно с меркой индивидуалистского критерия современной западной культуры. Итак, следует считать, что происхождение философии в мире науа начиная со времен толтеков обязано нескольким поколениям ученых, которые в самом древнем предании известны как те, кто

 

с собой несут черные и красные чернила, кодексы и рисунки, мудрость (тламатилицтли). Все они с собой несут книги песен и музыку флейт{[135]}.

 

По всей вероятности, эти ученые были теми, кто в незапамятные времена создал чудесный символ науаской мудрости, олицетворенный в фигуре легендарного Кетцалкоатла.

 

Однако, хотя биографических данных о большинстве тламатиниме и нет, все же нельзя сделать вывод, что они не знали как понятия, так и ценности человеческой личности. Их мнения по этому вопросу, которые мы изложим при рассмотрении идей о человеке, решительно доказывают обратное. Даже уже цитированный текст, в котором описывается образ ученого, или «philosopho» науа, миссия которого — учить людей для того, чтобы «у них появлялось и развивалось лицо», а также — «ставить перед людьми зеркало» для того, чтобы, узнав себя, они становились разумными и аккуратными{[136]}, показывает, что тламатиниме были в значительной степени заинтересованы в ликвидации человеческого обезличивания, столь пластически выраженного ими как «отсутствие лица» у человека.

 

И если лицо, как уже было показано, а в дальнейшем еще будет и исследовано, представляет собой науаский символ личности, то ученые науа, исходя из динамической точки зрения, дополняют это понятие выразительным упоминанием о сердце — источнике желаний, которое в соответствии с идеями, выраженными в том же тексте, «должно быть гуманизировано» тламатини, который придает, таким образом, истинно человеческий характер своей миссии формирования людей в Калмекак и Телпочкалли.

————————————

{[131]} Как уже указывалось во «Введении», книга «Беседы двенадцати» интересна главным образом тем, что в ней содержится открытый спор ученых науа, защищающих свое миропонимание перед опровержениями монахов. В дальнейшем мы также используем эту работу для изучения науаской концепции божества.

 

{[132]} «Colloquies у Doctrina Christiana… (Sterbende Getter und Christliche Heilsbotschaft)», Ed. W. Lehmann, Stuttgart, 1949, p. 96—97 (np. I, 10). В начале III главы настоящей работы, где излагается идея науа о божестве, мы полностью приводим ответ ученых монахам в главном споре, который имел место между ними.

 

{[133]} Sahagún Fray Bernardino de, ibid., t. I, p. 498.

 

{[134]} Тексты информаторов Саагуна: «Códice Matritense del Palaco, en ed. facsimilar de Paso y Troncóse», vol. VI, fol. 126; (np. I, 11). См. также Garibay K. Angel Ma., «Paralipomenos de Sahagún» в «Tlalocan», vol. II, p. 167, откуда мы взяли перевод цитированного текста.

 

{[135]} «Textos de los informantes de Sahagún», Códice Matritense de la Academia (ed. facs. del Paso), vol. VIII, fol. 192 (пр. I, I2). Этот же текст цитируется Селером в работе «Das Ende der Toltekenzeit» (в «Gesammelte Abhandlungen», B. IV, S. 352), где указывается на то, что он взят из «Colee, de Mss. Mexicains» Национальной парижской библиотеки, № 46—58. Указанные документы образуют то, что Ботурини называет «Historia Tolteca-Chichimeca».

 

С целью выяснить расхождение в цитатах мы тщательно искали этот текст в факсимильном издании этих рукописей, сделанном Менгином (vol. I del «Corpus Codicum Americanorum Medii Aevi»), но не нашли. Кроме того, так как в науатльских текстах информаторов Саагуна мы нашли два варианта этого текста, думаем, что при цитировании Селер просто ошибся, если, конечно, исключить; уважая мнение известного немецкого ученого, что цитированные строки попали в какой-нибудь из отделов «Рукописи 46—58» Национальной парижской библиотеки и не опубликованы в издании Менгина. Господин Барлоу говорил д-ру Гарибаю, что, рассмотрев упомянутые документы Национальной парижской библиотеки, он убедился, что, несмотря на свои достоинства, факсимильное издание Менгина неполно. В таком случае мы имели бы здесь еще один пример того, насколько прочным было устное образование, получаемое индейцами, позволившее сохранить одинаковый текст в таких отдаленных областях, как те, из которых происходит «Толтеко-чичимекская история» (Текамачалко, Пуэбла), и свидетельства информаторов Саагуна (Тепепулько, Тецкоко и Мехико).

 

{[136]} См. полный текст, приведенный в этой же главе, где упоминаются основные «гуманистические» особенности тламатини.

 

Космологические идеи науа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Глава II

 

В предыдущей главе мы установили историческое существование тламатиниме (философов науа). Если бы даже не было никакой возможности изучить их воззрения, все равно приведенные тексты убеждают нас в том, что среди древних мексиканцев были люди, посвятившие себя интеллектуальному труду и справедливо заслужившие — по аналогии с греческими мудрецами — звания философов. Однако, к нашему счастью, те, от кого мы получили сведения о существовании философов, в особенности Саагун и его осведомители, рассказывают нам, причем с некоторыми подробностями, об их идеях и учениях, благодаря чему на основе уже рассмотренных источников мы и можем теперь непосредственно изучить мысль тламатиниме.

 

Их усилия, как об этом свидетельствуют тексты, были направлены на изучение происхождения и сущности мира, человека, потусторонности и божественного. А. поскольку именно эти идеи представляют собой основные вопросы, изучаемые человеческой мыслью, мы считаем необходимым рассмотреть их в отдельности, следуя традиционному делению философии на различные отрасли. В этой главе исследуются идеи науа о происхождении мира, его бытии и предназначении.

 

Уместно с самого начала отметить, что космологические идеи науа — как и у других культурных народов, включая и греков, — первоначально выражались с помощью метафор и выступали в форме мифов. Однако наличие мифов не должно нас смущать. Мы уже ссылались на Вернера Егера, утверждавшего, что настоящая мифогония содержится и в философии Платона и Аристотеля. Дело в том, что на первых стадиях развития рациональная мысль начинает формулировать свои идеи на основе символов, привлекающих ее внимание. Рациональная разработка — это своего рода строительное леса; мифы дают то символическое содержание, которое делает возможным понимание идей. Фактически и сегодня, анализируя даже самые утвердившиеся научные истины, мы удивились бы, открыв весь символизм, метафоры и даже настоящие мифы, содержащиеся в них.

 

В космологической мысли науа мифы встречаются в еще большей степени, чем в изложении воззрений о человеке. Однако в этих мифах содержатся глубокие мысли универсальной ценности. Как Гераклит своими мифами о неугасимом огне и о войне, «отце всех вещей», или Аристотель своим признанием неподвижного двигателя, который все притягивает, возбуждая любовь во всем существующем, так и тламатиниме, пытаясь осмыслить происхождение земли во времени и ее местоположение в пространстве, создали целый ряд понятий, насыщенных богатым символизмом, который со временем все более и более очищался и рационализировался.

 

Несомненно, что космологическая мысль науа, как мы сейчас документально докажем, уже тогда четко отличала истинное объяснение, базирующееся на твердой основе от толкований, которые не выходили еще из рамок магически-религиозных верований. Если и в данном случае применить более позднюю терминологию западного мира, наиболее подходящую для обозначения проводимого учеными науа различия, то можно сказать, что они были способны отличить истинное — научное — от того, что таковым не являлось.

 

И это не гипотеза, что доказывается текстами науа. Рассмотрим, например, нижеследующий текст, в котором говорится о врачах или лекарях науа и при этом приводится четкое разграничение между подлинными врачами — теми, которые экспериментально устанавливают средства и следуют соответствующим методам, — и мнимыми, прибегающими к колдовству и заклинаниям.

 

«1. — Истинный врач — это ученый (тламатини), он дает жизнь.

 

  1. — По опыту знающий вещи: кто из своего опыта знает травы, камни, деревья и коренья.

 

  1. — Его средства испытаны, он исследует, экспериментирует, облегчает болезни.

 

  1. — Делает массажи, правит кости.

 

  1. — Дает людям лекарство, улучшает самочувствие, дает питье, спускает кровь, режет, сшивает, возвращает сознание, покрывает пеплом (раны).

 

  1. — Мнимый врач: обманывает людей, совершает свой обман, убивает людей своими лекарствами, вызывает несварение, усиливает болезни, ухудшает состояние людей.

 

  1. — У него свои секреты, он скрывает их, он колдун (науали), он владеет семенами и знает вредные травы, колдун, гадает на бечевках.

 

  1. — Своими средствами он убивает, ухудшает состояние своими семенами и травами»{[137]}.

 

Краткий анализ первой части текста, относящийся к истинному врачу, дает ясное представление об ученом — тламатини «по опыту знающий вещи» — тлаихи-матини, сложное слово, обозначающее: тот, кто непосредственно знает (-иматини) лицо или природу (их) вещей (тла). Так, он знает свои средства: травы, камни, коренья и т. д. Он следует определенному методу: проверяет ценность своих лекарств, прежде чем применить их, он исследует, экспериментирует. Упоминаются и различные способы, применяемые им для восстановления здоровья: массажи, правка костей, очищение желудка, спускание крови, резание, сшивание, возвращение сознания больным. Такой тщательный образ действий действительно заслуживает названия, сходного с современной наукой. Кто пожелает более глубоко изучить медицину науа, может обратиться к десятой книге «Истории…» Саагуна, к науатльским текстам его осведомителей, очень интересным работам индейского врача Мартина де ла Круса, который в 1552 году закончил свой трактат по лечебной ботанике, а также к данным, собранным позднее д-ром Эрнандесом и охватывающим период вплоть до 1577 года{[138]}.

 

С другой стороны, образ мнимого врача, колдуна (науали), обманщика людей, знающего ядовитые травы, знахаря, который гадает на веревках{[139]}, ясно доказывает то, о чем мы уже говорили: знание, основанное на исследовании и на методе, — это одно, а магия, колдовство — это другое. Поэтому говорить о всех лекарях науа, как о колдунах, значит проявлять полное историческое невежество.

 

Следовательно, такое четкое разграничение, обнаруженное нами в приведенном тексте индейских информаторов, которые, без сомнения, запомнили его, обучаясь в Калмекак, показывает, что собой представляла та форма знаний — результат непосредственного наблюдения,— которую искали ученые науа. Это не должно нас удивлять, если учесть тот глубокий рационализирующий след, который должны были оставить у них астрономические наблюдения и математические расчеты, связанные с двумя их календарями.

 

Ибо, как мы уже слышали из уст самих индейцев, говоривших с монахами, их тламатиниме посвятили себя исследованию и измерению пути движения светил. Астрономы науа — как можно прочесть в «Беседах» — рукой, заменявшей им секстант, определяли пути светил по небесным дорогам{[140]}. Они определяли начало годоисчисления (хиупогуалли), порядок вычисления судеб (тоналпогуалли) и каждого из вейнтенас; умели уточнять разделение дня и ночи, одним словом, располагали обширными математическими знаниями, достаточными для понимания, применения и даже усовершенствования календаря, унаследованного от толтеков. Поскольку об этом, а также и о хронологии науа вообще имеются хорошо документированные исследования, мы не будем отвлекаться дальнейшими рассуждениями по этому вопросу{[141]}. Укажем лишь на одно доказательство, в котором нет ничего удивительного, что у людей, привыкших к математическим расчетам, требуемым астрономией и хронологией, можно встретить настоящие космологические идеи. Анализ некоторых текстов, содержащих символико-мифологическое выражение идей науа относительно происхождения Вселенной, ее развития во времени и ее пространственной ориентации, покажет, какими были основные темы их космологической концепции.

 

 

 

{[Рис. 2. Тламатини, наблюдающий звезды (Мендосский кодекс) ||| 24Kb]}

 

 

 

Рис. 2. Тламатини, наблюдающий звезды („Мендосский кодекс»).

————————————

{[137]} Textos de los informantes de Sahagún, Códice Matritense de la Real Academia de la Historia, Ed. facsimilar de Paso y Troncoso, vol VIII, fol. 119, г. (пр. I, 13).

 

{[138]} Трактат Мартина де ла Круса был переведен с языка науатль на латинский Хуаном Бадиано, индейцем из Хочимилко, под названием «Libellus de medicinalibus Indorum herbis». Эта работа, обнаруженная в 1929 году в Ватиканской библиотеке, опубликована в факсимильном издании под названием «The Badianus Manuscript» (Baltimore, John Hopkins Press, 1940). Кроме того, существуют два основных издания работы о лечебных растениях и животных Новой Испании, написанной д-ром Франциско Эрнандесом: так называемое «римское» издание середины XVII века и «мадридское» 1790 года (см. подробную «Библиографию д-ра Франциско Эрнандеса, гуманиста XVI века», опубликованную д-ром Германом Сомолиносом Д’Ардоисом в «Revista Interamericana de Bibliografía», vol. VII, № 1, январь — март 1957, стр. 1—76). Институт биологии Национального мексиканского университета опубликовал в испанском переводе Хосе Рохо часть работы Эрнандеса «История растений Новой Испании» (три тома, Университетская типография, Мехико, 1942—1946). В течение 1959 года увидел свет первый том нового издания «Полного собрания сочинений» Эрнандеса с вводными статьями Хосе Миранда и Германа Сомолиноса Д’Ардоиса. Наряду с другими работами Эрнандес написал также книгу о древностях Новой Испании, в которой, следуя за «Историей…» Саагуна, в некоторых случаях предоставляет данные, собранные им самим. См. факсимильную копию этой работы «De Antiquitatibus Novae Hispaniae», Authore Francisco Hernando, medico et histórico Philippi II at Indiarum omnium medico primario, в «Кодексе Королевской академии истории в Мадриде» (Типография Национального музек археологии, истории и этнографии, Мехико, 1926). Существует испанское издание «Antigüedades de la Nueva España» (перевод с латинского и примечания Хоакина Гарсия Пиментеля, Робредо, Мехико, 1945). Упомянем еще три весьма важные работы, появившиеся в последнее время, в которых излагаются вопросы познания науа в области анатомии и медицины: «Фармакологические исследовании некоторых растений, используемых в ацтекской медицине» д-ра Эфрена К. дель Посо (опубликована в «Boletín Indigenista», том VI, стр. 350—364); «Влияние индейской медицины на гиппо кратскую» д-ра Хуана Комаса (опубликована в «América Indígena», том XIV, стр. 327—361), в которых подчеркивается факт сохранения как в области науки, так и среди народа немалого числа элементов медицинских знаний древних науа; «Анатомия у мехиков» д-ра Рафаэля Мартина дель Кампо (в «Rev. de la Sociedad Mexicana de Historia Natural», m. XVII, №№ 1—4, дек 1956, стр. 145—167).

 

{[139]} Мотолиниа дает следующее краткое описание гадания знахарей с помощью веревок: «Эти знахари имели также несколько веревок, связанных на манер тех, на которые женщины вешаюг ключи; они бросали их; и в том случае, если веревки оказывались спутанными, говорили, что это обозначает смерть; если какая-либо из них отделялась или все они раскручивались, то говорили, что это знак жизни…» (Motolínía Fray Torbio O f’ M Memoriales, París, 1903, p. 126).

 

{[140]} «Colloquies у Doctrina…», fol. 3, г. (пр. I, 13) (Ed. de Lehmann, p. 97).

 

{[141]} Среди последних работ на эту тему следует назвать важную, еще не законченную работу лиценциата Рауля Нориэга «Камень Солнца и 16 астрономических памятников древней Мексики» (2-е предварительное издание, Мехико, 1955), в которой на основе глубокой математической интерпретации, автор открывает не только на Камне Солнца, но и на других доиспанских памятниках целый ряд «космических часов» удивительной точности. Его открытие алгебраических знаков, коэффициентов, множителей и т. д. на Камне Солнца заслуживает подробного изучения теми, кто интересуется научной стороной древних культур Средней Америки.

 

Науа о необходимости основы мира

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Исследуя проблемы, интересующие мыслителей науа, мы обнаружили текст, в котором спрашивается о том, что истинно в человеке, и поясняется, что, если в нем нет ничего истинного, то ничто из того, что мыслится или утверждается в песнях, не может быть истинным. Вслед за этим в общей и абстрактной форме ставятся следующие два вопроса:

 

Что к счастью остается?

 

Что в конце концов удается?{[142]}

 

Мы уже убедились на основе лингвистического анализа, что именно озабоченность тем, «что остается» (что имеет фундамент или основу) в вещах и в мире, благодаря семантическому анализу привела к понятию истины{[143]}.

 

Именно вопрос об истинности мира и его судьбе, о том, что удается, был предметом беспокойства тламатиниме, поставивших эти вопросы. Будучи уверенными в том, что мир, в котором даже «золото и яшма разрушаются», более похож на сон и сам по себе не обладает той основой, которую они искали, тламатиниме попытались найти ее в области метафизики: топан, в мире «того, что находится над нами».

 

Такая метафизическая направленность, принятая с самого начала космологией науа, не удивляет нас потому, что и для истории греческой мысли также характерна эта метафизическая склонность с некоторой религиозной окраской. У древнегреческих мыслителей, начиная с Фалеса, это вылилось в утверждение, что «все наполнено богами», и пришло наконец к утверждению Аристотеля о том, что неподвижный двигатель Вселенной и является именно божеством. И вот почему. Как мы уже говорили, ссылаясь на В. Егера, история философии, по всей видимости, есть не что иное, как «процесс постепенной рационализации религиозной концепции мира, содержащейся в мифах»{[144]}.

 

Поскольку мы задались целью обнаружить начало этого процесса у науа, проанализируем те тексты, в которых впервые дается ответ на поставленные ими же вопросы, касающиеся происхождения и основы мира и вещей. И хотя в большинстве текстов и рассказов первых миссионеров-хронистов мы встречаем упоминание об ответе тламатиниме (ученых), тем не менее едва ли где можно найти столь ясно и доходчиво изложенное объяснение, как в одном старом рассказе, сохранившемся в «Анналах Куаутитлана». В нем нахождение искомого решения символически приписывается Кетцалкоатлу — богу, герою толтекской культуры. В форме мифа указывается, что это открытие есть плод мудрости, олицетворенной Кетцалкоатлом.

 

«1. — И рассказывают и говорят,

 

  1. — что Кетцалкоатл, взывая, делал своим богом нечто [что находится] в глубине неба.

 

  1. — К той, у которой юбка из звезд, к тому, кто заставляет светиться вещи.

 

  1. — Госпожа нашей плоти, Господин нашей плоти;

 

  1. — та, которая одета в черное, тот, который одет в красное;

 

  1. — та, которая дает основу (поддерживает на ногах) земле, тот, который покрывает ее хлопком.

 

  1. — И туда обращал он свои призывы, как было известно, по направлению к месту дуальности, месту девяти перекладин, из которых состоит небо…»{[145]}

 

Комментарии к тексту

 

  1. «И рассказывают и говорят…»

 

Этими словами ясно указывается на то, что речь идет о чем-то известном в силу традиции. Очень вероятно, что «рассказывают и говорят» в Калмекак, как это видно из дальнейшего, поскольку там обучение осуществлялось путем «рассказывания», погуа, как говорилось на языке науатль.

 

  1. «…что Кетцалкоатл, взывая, делал своим богом нечто [что находится] в глубине неба».

 

«Делал своим богом нечто…», мо-тео-тиайя, слово, которое буквально означает «обожествлял нечто для себя», то есть «искал для себя того бога», который жил в глубине неба.

 

  1. «К той, у которой юбка из звезд, к тому, кто заставляет светиться вещи». Поскольку в данном случае в наши намерения не входит рассмотрение идеи науа о божестве, укажем лишь, что эти парные названия являются самыми распространенными формами обозначения двойственного характера Ометеотла, бога дуальности, или дуэта, который, как тут же указывается, живет на «месте дуальности» (Омейокан){[146]}. Два первых названия, с помощью которых обозначается двойственное начало: та, у которой юбка из звезд (Цитлалиникуэ) и Светило, которое заставляет светиться вещи (Цитлаятонак), ясно говорят о двояком характере действия Ометеотла, который ночью заставляет светиться звезды, а днем, отождествленный с Солнцем, дает жизнь вещам, заставляет их светиться.

 

  1. «Госпожа нашей плоти, Господин нашей плоти…» Здесь еще более явственно выступает двузначность

 

Ометеотла: он одновременно Госпожа и Господин нашей плоти, нашей опоры: То-нака-сигуатл, То-нака-текутли.

 

  1. «…та, которая одета в черное, тот, который одет в красное…»

 

«та, которая одета в черное»: теколликенки; «тот, который одет в красное»: иецтлакенки. Дословно это означает: одетый в (цвет) крови. Снова те же самые аспекты бога дуальности: ночь и день, черный и красный — цвета, которые при сопоставлении вызывают также идею мудрости, как уже говорилось при описании образа тлама-тини.

 

  1. «…та, которая дает основу (поддерживает на ногах) земле, тот, который покрывает ее хлопком».

 

В этих строках содержится ответ на вопрос: благодаря чему держится земля? Это — двойственное начало, открытое в результате долгого размышления и символически отображенное в образе Кетцалкоатла; это — Ометеотл (бог дуальности) в своей двойственной женско-мужской форме: тлалламанак (дает основу земле) и тлалличкатл (одевает землю хлопком). Когда в следующей главе мы непосредственно приступим к изучению основных черт Ометеотла — бога дуальности (Господина и Госпожи нашей опоры), то увидим, что тем не менее он ясно выражает единое начало, единую действительность, обладая одновременно двумя свойствами: мужским и женским; он понимается как созидающее ядро, всеобщая основа жизни и всего существующего, на чем ниже мы подробно остановимся. Сейчас мы лишь укажем на то, что здесь он выступает как опора, поддерживающая землю, и является той силой, которая производит перемены в небе и облаках, — «покрывает землю хлопком».

 

  1. «И туда обращал он свои призывы, как было известно, по направлению к месту дуальности, месту девяти перекладин, из которых состоит небо…»

 

Здесь вполне определенно указывается на место происхождения космоса: Омейокан (место дуальности), находящееся выше «девяти перекладин», образующих небеса. Мимоходом заметим, что в других текстах говорится о двенадцати, но чаще всего о тринадцати небесах.

 

Никто лучше Кетцалкоатла не смог бы символически выразить у науа желание метафизического объяснения. Его образ, воплощенный во многих мифах, заставляет думать о мудрости Кетцалкоатла, о его поисках потусторонности; когда он понял, что в этой жизни имеет место грех и стареют лица, то попытался уехать на Восток, в землю черного и красного цвета, в область знаний. В приведенном тексте он находится еще в Туле, в доме, где постится, — месте паломничества и молитвы, куда он приходил размышлять. Где, как гласит текст, он взывал [к богу] и искал нужное решение, вопрошая о том, что находится в глубине неба. Там, как мы видели, он нашел ответ: двойственное начало, которое «дает основу… земле и покрывает ее хлопком».

 

Но в процессе своих размышлений Кетцалкоатл не только открыл, что Ометеотл является опорой земли, но увидел его одетым в черное и красное, отождествленным с ночью и днем. Он открыл в звездном небе сверкающую юбку, покрывающую женский образ Ометеотла, а в светиле, которое днем заставляет сверкать вещи, — мужской лик и чудесный образ его созидающего начала. Мир, солнце, звезды получают свое бытие от Ометеотла; в конечном счете все зависит от него. Однако следует заметить, что это основное начало, этот старый бог Гуэгуэтеотл, как его иногда называют, не одинок перед Вселенной. В силу своей основной созидательной функции он является «матерью и отцом богов»{[147]}, то есть он создает другие естественные силы, обожествленные религией науа. В основе мира находится Ометеотл (бог дуальности):

 

«1. — Мать богов, отец богов, старый бог,

 

  1. — распростертый в центре земли,

 

  1. — заключенный в бирюзовую темницу.

 

  1. — Тот, который находится в водах цвета голубой птицы, тот, который скрыт облаками.

 

  1. — Старый бог, который живет среди теней из мира мертвых,

 

  1. — Господин огня и года»{[148]}.

 

Комментарии к тексту:

 

  1. «Мать богов, отец богов, старый бог…»

 

Здесь ясно выражено провозглашение двойственного характера космического начала (старый бог), универсальной основы: это начало является одновременно и матерью и отцом. Созидая и зачиная в самом себе, порождает все существующее, и прежде всего богов.

 

  1. «…распростертый в центре земли…» «распростертый в центре земли», ин тлалхикко онок.

 

Анализируя интересное выражение тлал-хик-ко, видим, что оно образовано из окончания -ко (в), указывающего место; корня от кик-тли (пуп); и тлал-ли (земля); все выражение, без сомнения, означает дословно «на пупе земли». Указав на это место как на положение, где находится (онок) Ометеотл, далее говорится, что он поддерживает мир, живя именно в его центре, между четырьмя странами света, которыми, как увидим, обозначаются другие, порожденные им боги.

 

3—5. «…заключенный в бирюзовую темницу».

 

«Тот, который находится в водах цвета голубой птицы, тот, который скрыт облаками, старый бог, который живет среди теней из мира мертвых…»

 

В этих строках утверждается вездесущность Ометеотла: он находится в Омейокане, в центре земли, в своей бирюзовой темнице, среди вод, в облаках, в мире мертвых. Достаточно ли такое утверждение, нашедшее отклик и в других текстах, для вывода, подобного тому, к которому пришел Герман Байер в своей работе, уже упомянутой нами во «Введении», а именно, что самая сильная тенденция мысли науа имела пантеистическую направленность{[149]}? Мы попытаемся выяснить этот вопрос в следующей главе, где непосредственно займемся вопросами о божественности в той форме, как ее понимали тламатиниме.

 

  1. «…Господин огня и года».

 

«Господин огня и года» (Хиутекутли). Это другое название Ометеотла. Клавихеро в краткой форме так определяет различные аспекты Хиутекутли: «Господин года или травы был богом огня, которого называли также Ихкоцауки, что означает желтый лик»{[150]}.

 

Ометеотл, будучи основой земли и действующий из ее пупа, или центра, предоставляет возможность дей ствия и другим богам — тем космическим силам, которые он породил, будучи их матерью и отцом, как говорит цитированный текст. Согласно древнему рассказу, содержащемуся в «Истории мексиканцев по их рисункам»{[151]}, результатом непосредственного развертывания двойственного начала явились первые четыре бога:

 

«1. — Этот бог и богиня породили четырех сыновей:

 

  1. — старшего назвали Тлаклауке Тецтцатлипука (Тлатлауки Тецкатлипока), а жители Гуахосинго (Гуехотцинко) и Тласкала (Тлакскала), которые считали его своим главным богом, называли его Камастле (Камахтле): он родился красным.

 

  1. — Родился второй сын, которого назвали йайанке (Иайауки) Тецкатлипука, он был самый худший и самый большой, у него было больше власти и силы, чем у трех других, потому что он родился в середине: он родился черным.

 

  1. — Третьего назвали Кицалкоатл (Кетцалкоатл) или другим именем йагуалиекатл (Йоалли-Ээкатл){[152]}.

 

  1. — Четвертого и самого маленького звали Омите-ситл (Омитеотл) или по-другому Макецкоатл (Макиц-коатл), а мексиканцы называли его Училоби (Гуищилопочтли), потому что он был левшой, и жители Мехико считали его главным, ибо там, откуда они пришли, считали его самым главным…»{[153]}

 

Эти четыре бога, как мы покажем ниже, по верованиям мексиканцев, представляют собой основные силы, движущие историю мира. Уже символическое изображение этих богов разными цветами — красным, черным, белым и голубым — дает возможность проследить их через все отождествления с естественными элементами, странами света и периодами времени, находящимися под их влиянием. Ибо вместе с четырьмя сыновьями Ометеотла полностью входят в мир пространство и время, которые понимаются не как пустые подмостки — как простые координаты, — а как динамические факторы, переплетающиеся и смешивающиеся, чтобы управлять космическим развитием.

 

Сама «История мексиканцев», повествуя об их первоначальных деяниях, рассказывает о них как о создателях огня, солнца, области мертвых, места вод, а также небес, земли, людей, дней и месяцев, одним словом, времени. Это утверждение, которое на первый взгляд кажется противоречащим ранее приводимой версии информаторов Саагуна, где говорилось, что сам Ометеотл дает жизнь и основу всем этим реальностям, на самом деле, если мы исследуем его более тщательно, убеждает нас, что оно уясняет и дополняет эту версию.

 

Ибо информаторы, говоря об уже существующем мире, сообщили лишь, что Ометеотл, находясь на его пупе, или в центре, был его основой. Рассказывая о водах, облаках и мире мертвых, они также утверждали, что здесь присутствовал Ометеотл, однако точно не говорили, как был создан реальный мир, было ли это сделано самим двойственным началом или он сделал это посредством четырех космических сил (его сыновей). Именно это и объясняет «История мексиканцев»:

 

  1. — «Более шестисот лет спустя после рождения четырех богов-братьев, сыновей Тонакатекли (Тонакатекутли), собрались все четверо и сказали, что хорошо было бы решить, что надлежит им сделать и какой закон должны они иметь.

 

  1. — И все поручили Кетцалкоатлу и Училоби (Гуитцилопочтли), чтобы это решили они,

 

  1. — и оба они по поручениюи решению двух остальных создали затем огонь, после чего сделали половину Солнца, которое, будучи не целым, светило не много, а мало.

 

  1. — Затем сделали мужчину и женщину: мужчину назвали Ухумуко (Охомоко), а женщину — Сипастонал (Сипактонал) и приказали ему пахать землю, а ей прясть и ткать, и чтобы от них рождались масегуалы, и не ленились они и всегда работали.

 

  1. — А ей боги дали несколько зерен маиса, чтобы с помощью их она лечила, а также использовала их для гадания и колдовства, и так делают женщины сегодня.

 

  1. — Затем сделали дни и разделили их на месяцы, дав каждому месяцу 20 дней, и таким образом имели 18 месяцев и триста шестьдесят дней в году, как будет сказано далее.

 

  1. — Потом сделали Митлитлаттеклета (Миктлантекутли) и Мичитекасиглата (Миктекасигуатла) — мужа и жену, — которые были богами ада, и там их поместили.

 

  1. — Потом создали небеса, вплоть до тринадцатого, и сделали воду,

 

9.— а в ней вырастили большую рыбу, называющуюся сипоа какли (Сипактли), которая была такой же, как кайман, и из этой рыбы сделали землю, как будет сказано…»{[154]}

 

После создания огня и Солнца (строка 3), людей и маиса (строки 4 и 5), дней, месяцев и годов (строка 6), мира мертвых, воды и земли (строки 7, 8 и 9) боги кладут начало истории Вселенной.

 

Очень скоро красный Тецкатлипока идентифицируется с востоком, Тлапалан — с областью красного цвета; черный Тецкатлипока — с ночью и областью мертвых, расположенной к северу; белый Кетцалкоатл (ночь и ветер) — с западом, областью плодородия и жизни, и, наконец, голубой Тецкатлипока, олицетворенный в Теночтитлане с ацтекским Гуитцилпочтли, связан с югом, областью, которая находится слева от Солнца; каждый из них начинает действовать, исходя из центра своего местоположения, находящегося в каждой из стран света. Гуэгуэтеотл (старый бог, высшее начало) будет наблюдать с Омейокана и с центра земли действия богов.

 

Однако, как мы увидим из текстов науа, их действия осуществляются силой: «Боги борются, — говорит Анто-нио Касо, — и их борьба представляет собой историю Вселенной, их последовательные победы являются столькими же творениями»{[155]}

————————————

{[142]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 10, v; (np. 1, 14).

 

{[143]} См. комментарии к последнему тексту, приведенному в гл. I (стр. 78), где речь шла о науаской проблематике.

 

{[144]} Jaeger Werner, op. cit., t. I, p. 172—173.

 

{[145]} «Anale.s de Cuauhtitlan», в кодексе Чималпопока; опубликовано в фотокопии с испанского перевода лиценциата Примо Фелисиано Веласкеса, лист 4. Предлагаемый перевод сделан специально, так как перевод лиценциата Веласкеса слишком расходится с науатльским текстом (пр. I, 15).

 

{[146]} Определение двойственного начала, живущего в Омейокане (месте дуальности), через Ометеотл (двойственного бога) не наша выдумка. Существуют различные тексты науа, в которых можно встретить это же название, особенно при обозначении его как универсального созидательного начала. См., например, «Ms. Cantares Mexicanos», f. 35, v.; «Historia Tolteca-Chichimeca» (Anales de Cuauhtinchan), Ed. facsimilar de E. Mengin, p. 33.

 

{[147]} Мать богов, отец богов: старый бог, ин тетеу иная, ин тетеу ита, ин Гуэгуэтеутл. Так буквально называют его информаторы Саагуна. См. фотокопию книги VI Флорентийского кодекса, имеющуюся у д-ра Гарибая, лист 34 г, и соответствующих ему текст в листе 71, v (материал на языке науатль, соответствующий главе XVII книги VI «Истории…» Саагуна).

 

{[148]} «Códice Florentino», ibid., (np. I, 16).

 

{[149]} Beyer Hermann, Das aztekische Gottertnld Alex. V. Humboldt’s в «Wissenschaftliche…», S. 109—110.

 

{[150]} Clavigero Francisco Javier, Historia Antigua de México, t. II, p. 79.

 

{[151]} Как уже указывалось при анализе источников, это — рукопись, автором которой, по мнению Гарибая и других, является фрай Андрес де Олмос. Как бы то ни было, в древности ее происхождения нельзя усомниться, так же как нельзя усомниться и в том, что она написана на основе рисунков или древних кодексов и старых науатльских текстов.

 

{[152]} Для Кетцалкоатла, или Йоалли-Ээкатл (ночь-ветер), как бога запада, характерным цветом считался белый. Гуитцилопочтли. занимает здесь место древнего голубого Тецкатлипока, что случилось из-за ацтекской перестановки во время сжигания древних кодексов по приказу Итцкоатла и Тлакаэлеля; о последнем мы будем говорить в гл. V этой книги.

 

{[153]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas. En Nueva Colección de Documentos para la Historia de México. III. Pomar, Zurita, Relaciones Antiguas (publicadas par J. G Icazbalceta), p. 228—229.

 

{[154]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas…», p. 229—230.

 

{[155]} Сaso Alfonso, La Religión de las Aztecas, p. 229—230.

 

Развитие Вселенной во времени

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Идея борьбы, антропоморфически примененная к космическим силам, является именно той формой, с помощью которой мысль науа объясняет развитие Вселенной, происходившее в разные периоды времени. Первоначально, сразу после ее возникновения, имело место равновесие сил: «Четыре бога, дети Тонакатекутли, встретились и сказали, что было бы хорошо решить, что надлежит им сделать и какой закон они должны иметь»{[156]}.

 

Однако это равновесие оказалось непрочным: мифологические сражения Кетцалкоатла и различных Тецкатлипоков разрушили его. Так как никто из четырех богов не существовал сам по себе и в действительности не являлся основой Вселенной, ибо это было делом Ометеотла, то их положение являлось ненадежным и неустойчивым.

 

Лишь Ометеотл (творящая дуальность и универсальная основа) существует сам по себе. Его дети, первые четыре бога, являются силами, находящимися в состоянии напряжения, они лишены покоя и несут в себе зародыш борьбы. В своем стремлении к господству каждый из них пытается отождествить себя с Солнцем, чтобы руководить жизнью людей и судьбой мира. В каждой из земных эпох — в каждом Солнце — господствует один из них, символически выраженный через определенный элемент — землю, воздух, огонь и воду — и одной из стран света. Тот короткий промежуток времени, в течение которого ему удается сдержать воздействие сил соперников, представляет собой одну из мировых эпох, кажущихся для смертных столь длинными. Но в конце концов начинается борьба и следующее за ней разрушение. Тецкатлипока и Кетцалкоатл борются, уничтожают друг друга и снова появляются на поле битвы Вселенной. Чудовища земли, ветра, огня и воды — это силы, которые сталкиваются, наступая с четырех направлений мира.

 

Так, в соответствии со своеобразной диалектикой, тщетно пытающейся гармонизировать динамизм противоположных сил, следуют друг за другом различные эпохи мира, называемые науа Солнцами. Ацтеки вынашивали честолюбивый проект: воспрепятствовать или по крайней мере отодвинуть катаклизм, который должен был покончить с их Солнцем, пятым по счету. Эта идея, ставшая в конце концов навязчивой, была именно той идеей, которая вдохновила жителей Теночтитлана и придала им могущество, сделав их, как писал Касо: «…народом с миссией. Избранным народом, считающим, что его миссия состоит в том, чтобы в космической борьбе находиться на стороне Солнца, на стороне добра, содействовать его победе над злом, предоставлять всему человечеству блага no-беды сил света над мрачной властью ночи.

 

Ясно, что ацтеки, как и все другие племена, если они считают себя облеченными особой миссией, более предрасположены выполнить ее, когда благодаря этому они могли осуществлять свою власть над другими племенами…

 

Идея о том, что ацтек — это пособник богов, что он выполняет трансцендентальный долг и его деяниями будет создана возможность продолжения жизни мира, позволила ацтекскому народу выдержать все тяжести своего странствия и силой обосноваться на территории более богатых и культурных народов, навязать свою власть соседям, а также расширять свое господство до тех пор, пока ацтекские отряды не распространили власть Теночтитлана до берегов Атлантики и Тихого океана…»{[157]}

 

 

 

{[Рис. 3. Направления Вселенной и их божества (Codex Fejervary Mayer) ||| 187Kb]}

 

 

 

Рис. 3. Направления Вселенной и их божества (“Codex Fejervary Mayer”).

 

Таков жизненный вывод ацтеков, превратившийся вскоре в настоящую мистическую цель, объединяющую их личные и общественные поступки вокруг идеи о необходимости действовать совместно с Солнцем. Как будто мистически загипнотизированные тем, что Сустель называет «таинством крови»{[158]}, они неустанно направляли свои жизненные усилия на то, чтобы доставлять богам драгоценную воду жертвы (Чалчигуатл) — единственную пищу, способную сохранить жизнь Солнцу{[159]}.

 

Однако это, являющееся, без сомнения, одним из основных положений религии ацтеков и даже их концепции мирового господства, не должно приводить нас к забвению собственно философской основы вопроса. Если ацтеки и вывели это религиозно-мистическое заключение из очень древнего мифа науа о Солнцах, то на самом деле указанный миф сам по себе — независимо от его религиозной интерпретации — содержит науаское объяснение развития космоса.

 

Имеется более десяти хроник и анналов, в которых встречается этот рассказ, правда с различными версиями относительно числа и порядка Солнц{[160]}.

 

Приведенный здесь в переводе с языка науатль рассказ является, по нашему мнению, наиболее полным и интересным: он содержится в рукописи 1558 года. Причины, по которым мы его избрали, вкратце могут быть сведены к трем основным: 1) Его древность, ибо, хотя он и был записан в 1558 году, форма выражения — повторение таких выражений, как «здесь имеется…», наряду с сопоставленными датами ясно указывает на его древность; здесь дается объяснение и старого индейского кодекса. Кроме того, вполне возможно, как считает Леман, что указанная легенда о Солнцах была частью тех документов, которые собрал Олмос. 2) Тот факт, что такой доиспанский памятник, как камень Солнца, а также «История мексиканцев по их рисункам», совпадают с этим рассказом как в части, касающейся количества, так и порядка, согласно которому следуют друг за другом различные Солнца. 3) То, что это науатльский текст о Солнцах, сохранивший наибольшее число интересных деталей{[161]}.

 

При переводе ниже цитируемого документа 1558 года мы стремились, насколько это оказалось возможным, не отходить от текста науа и вместе с тем максимально отразить описательный характер древнего ацтекского кодекса, который ясно виден в оригинальном тексте:

 

«1. — Вот устный рассказ о том, что известно, каким образом еще очень давно была основана земля.

 

  1. — Вот один за другим различные этапы ее основания (эпохи).

 

  1. — Как это началось, как было положено начало Солнц 2513 лет назад, так же известно, как и то, что сегодня 22 мая 1558 года.

 

  1. — Это Солнце, 4 тигр, длилось 676 лет25а .

 

  1. — Те, кто жил при этом Солнце, были съедены оцелотами (тиграми) одновременно с Солнцем 4 тигр.

 

  1. — То, что они ели, была наша пища — 7 трава — и жили они 676 лет.

 

  1. — Время, когда они были съедены, было 13 годом.

 

  1. — Так они погибли и (все) кончилось, и тогда разрушилось Солнце.

 

  1. — Его год был 1 тростник; их начали пожирать в один день — 4 тигр — и этим все кончилось, и все погибли.

 

  1. — Это Солнце называлось 4 ветер.

 

  1. — Те, которые вторыми жили в это второе (Солнце), были унесены ветром вместе с Солнцем 4 ветер и погибли.

 

  1. — Они были унесены (ветром) и превратились в обезьян;

 

  1. — их дома, деревья — все было унесено ветром,

 

  1. — и это Солнце также было унесено ветром.

 

  1. — А то, что они ели, была наша пища.

 

  1. — 12 змея; время, которое они жили, было 364 года.

 

  1. — Так погибли они в один день, унесенные ветром (время гибели обозначено 4 ветер).

 

  1. — Его год был 1 кремень.

 

  1. — Это Солнце, 4 дождь, было третьим.

 

  1. — Те, кто жили в третью (эпоху) вместе с Солнцем 4 дождь, также погибли, на них упал огненный дождь, и они превратились в гуахолотов (индюков),

 

  1. — солнце тоже сгорело, и все их дома сгорели,

 

  1. — они жили 312 лет.

 

  1. — Так они погибли, целый день шел огненный дождь.

 

  1. — А то, что они ели, была наша пища.

 

  1. — 7 кремень; их год был 1 кремень, их день 4 дождь.

 

  1. — Погибшие были те (кто превратился в) гуахолотов (пипилтин),

 

  1. — и поэтому теперь птенцы гуахолотов называются пипил-пипил.

 

  1. — Это Солнце называется 4 вода; время, в течение которого сохранялась вода, было 52 года.

 

  1. — И те, кто жил в четвертую эпоху, жили во время Солнца 4 вода.

 

  1. — Время, которое оно длилось, было 676 лет.

 

  1. — А как они погибли: они были задавлены водой и превратились в рыб.

 

  1. — В один день небо провалилось, и они погибли,

 

  1. — и то, что они ели, была наша пища.

 

  1. — 4 цветок; его год был 1 дом и его знак 4 вода.

 

  1. — Они погибли, все горы погибли,

 

  1. — и вода лежала 52 года, и этим закончилось его время.

 

  1. — Это Солнце, его имя 4 движение, это наше Солнце, в котором теперь мы живем,

 

  1. — и здесь (находится) его знак о том, как Солнце упало в огонь божественного очага, там, в Теотиуакане.

 

  1. — В Туле это было также Солнце нашего господина, то есть Кетцалкоатла{[162]}.

 

40 — Пятое Солнце, его знак 4 движение,

 

  1. — называется Солнце движения потому, что двигается, следует своим путем.

 

  1. — И, как говорят старцы, при нем будут землетрясения, будет голод, и в результате этого мы погибнем»{[163]}.

 

Комментарии к тексту:

 

  1. «Вот устный рассказ о том, что известно, каким образом еще очень давно была основана земля».

 

«Устный рассказ о том, что известно»: тламачиллиц-тлатолцацанилли. В этом сложном слове мы снова встречаем слово тламачиллицтли, означающее, как уже указывалось в предыдущей главе, «знание» в пассивной форме «знаемое знание», то есть традиция. Здесь ясно говорится о знании, наиболее характерном для всякого древнего знания, — знании, полученном устно в Калмекак — месте, где слушались «устные рассказы о том, что известно».

 

  1. «Вот один за другим различные этапы ее основания (эпохи)».

 

Для науатльского выражения, переведенного нами как «этапы ее основания», употребляется слово и-тламаман-ка, состоящее из приставки и (принадлежащее ей, земле). и отглагольного существительного тламаманка, производного от глагола мани: пребывать, быть постоянно. Следовательно, слово тламаманка буквально означает результат тех действий, благодаря которым земля остается сотворенной навсегда, то есть «этапы ее основания».

 

Еще более точно, чем Пасо и Д. Примо Ф. Веласкес, перевел упомянутую фразу Вальтер Леман: «in einzelnen (Weltaltern) ihre Gründungen (erfolgten)»: «в соответствующие эпохи имело место ее основание»{[164]}. Что полностью соответствует обнаруженной ранее идее науа о необходимости «поддерживать» или давать основу миру, и, как мы видели, именно к Ометвотлу (богу дуальности) применяется титул Тлаяманак, который дословно означает «тот, который дает основу или опору земле».

 

  1. «Как это началось, как было положено начало Солнц 2513 лет назад, так же известно, как и то, что сегодня 22 мая 1558 года».

 

Наличие дат в этом тексте свидетельствует о стремлении науа к точности, приобретенной в результате постоянного обращения с двумя их календарями. Здесь наряду с днем, когда рассказывается история — 22 мая 1558 года, — указывается и год предполагаемого начала различных космических эпох.

 

Мы будем часто встречать даты, приведенные согласно хиупогуалли, или летосчислению. В соответствии с их астрологическими расчетами указывается также знак Тоналаматла, соответствующий различным эпохам и катаклизмам. Таким образом, хотя диалектика эволюции Солнц и выступает в форме мифа, в ее изложении соблюдается строгий хронологический метод, что предполагает подлинную рационализирующую и систематизирующую мысль{[165]}.

 

  1. «Это Солнце, 4 тигр, длилось 676 лет».

 

Как увидим далее, каждое Солнце, или эпоха, получает название по имени причины, приведшей к его разрушению. Это разрушение совершается в число, соответствующее 4-ому дню знака, при котором врывается в мир разрушительная сила. Так, при первом Солнце — Солнце тигра — конец наступил именно в день «4 тигр». Тигры, как «пожиратели людей» (текуани), это чудовища земли и, следовательно, символически выражают действие этого первого элемента.

 

Согласно версии «Истории мексиканцев», содержащей символический миф о космических сражениях, следует, что после того, как Тецкатлипока стал Солнцем и подчинил своей власти мир и его первых жителей, К.етцалкоатл впервые выступил против него, «потому, что тот ударил его большой дубиной и свалил в воду, там Кетцалкоатл превратился в тигра и, выйдя из нее, начал убивать гигантов…»{[166]}

 

  1. «То, что они ели, была наша пища — 7 трава — и жили они 676 лет».

 

«История мексиканцев» ясно указывает, какова была пища этой эпохи. В ней говорится, что при первом Солнце масегуалы (люди) «ели не что иное, как жёлуди»{[167]}.

 

Число тоналаматла 7 малиналли (трава), которое некоторые, как Примо Ф. Веласкес, ошибочно считали числом, указывавшим вид пищи, потребляемой в период этого Солнца, означает лишь один день предсказательного календаря, который находился под влиянием Тецкатлипоки, управлявшего Вселенной в течение этой первой эпохи.

 

 

 

{[Рис. 4. Солнце ветра, второй космический период (Ватиканский кодекс А 3738, fol. 6) ||| 69Kb]}

 

 

 

Рис. 4. Солнце ветра, второй космический период (“Ватиканский кодекс А 3738”, fol. 6).

 

  1. «Это Солнце называлось 4 ветер».

 

Здесь вступает в силу второй элемент: ветер. В «Истории мексиканцев» дается следующее мифологическое описание того, что случилось при этом Солнце:

 

«Кетцалкоатл оставался Солнцем еще тринадцать раз по пятьдесят два года, что составляет 676 лет; после их окончания Тецкатлипука, будучи богом, превратился в тигра, как пожелали другие братья, он и ходил в образе тигра и так ударил лапой Кетцалкоатла, что тот свалился и перестал быть богом; поднялся такой сильный ветер, что унес всех масегуалов (людей), и они превратились в обезьян, а Солнцем стал Тлалокатекли, бог ада…»{[168]}

 

  1. «А то, что они ели, была наша пища».

 

Относительно пищи, употребляемой ими во вторую эпоху, в «Истории мексиканцев» говорится, что «они ели асисиутли, семя, подобное пшеничному, растущее в воде»{[169]}. Намечается начало определенной эволюции в характере пищи, так как вместо желудей теперь уже употребляют в пищу асесентли, или водяной маис. Маис (сентеотл), будучи главным американским злаком, полученным Кетцалкоатлом в качестве подарка от муравья, явится в пятую эпоху завершением этой эволюции пищи.

 

  1. «Это Солнце, 4 дождь, было третьим».

 

Речь идет об эпохе, в которой действует третий элемент: огонь. В «Истории мексиканцев», в рассказе о мифологической борьбе богов, говорится:

 

«По прошествии этих лет Кетцалкоатл вызвал огненный дождь из небес и устранил Тлалокатекли (Тлалока) и сделал Солнцем свою жену Чалчиуттлике (Чалчиутликуэ), которая была Солнцем шесть раз по пятьдесят два года, что составляет триста двенадцать лет…»{[170]}

 

  1. «А то, что они ели, была наша пища».

 

«Масегуалы в это время ели семена, похожие на маис, которые назывались синкокопи…»{[171]}

 

С каждым разом пища все более приближается к той, которая станет наконец основной «нашей пищей» (тонакатл), к маису.

 

26—27. «Погибшие были те, (кто превратился в) гуа-холотов (пипилтин), и поэтому теперь птенцы гуахолотов называются пипил-пипил».

 

На первый взгляд эти строки могут показаться странными. Однако, если вспомнить содержание 20 строки, где говорится, что масегуалы превратились в гуахолотов (пипилтин), то не будет удивительным и факт, что еще во времена жизни рассказчика мифа о Солнцах сохранилось как пережиток народное верование, что птенцы гуахолотов являлись потомками жителей третьей эпохи. Поэтому, называя этих птенцов, повторяли науатльское слово пипил-пипил, что означает также инфант, принц и т. д.

 

  1. Это Солнце называется 4 вода, время, в течение которого сохранялась вода, было 52 года».

 

Это эпоха четвертого Солнца: Солнца воды. Обратимся к «Истории мексиканцев». О случившемся в ней рассказывается следующее:

 

«В последний год, когда Солнцем была Чалчиуттлике (Чалчиутликуэ), как уже было сказано, упало так много воды, что низверглись небеса и воды унесли всех масегуалов, и из них образовались все существующие виды рыб, так что не стало больше масегуалов и небо исчезло, потому что оно обрушилось на землю…»{[172]}

 

  1. «… и вода лежала 52 года…»

 

Здесь заканчивается рассказ о четырех первых эпохах мира. Рукопись, опубликованная Пасо и Тронкосо, приводит все подробности создания пятого Солнца, вплоть до путешествия Кетцалкоатла в Миктлан (область мертвых), чтобы добыть кости людей и создать их снова. Здесь мы встречаем также другой глубоко символический миф, в котором описывается, как был найден маис, основной американский злак, полученный Кетцалкоатлом от муравья, прятавшего его в «горе нашей основы».

 

Информаторы Саагуна (см. «Códice Matritense del Real Palacio», vol. VI, fol. 180 y ss.) описывают также создание пятого Солнца в Теотиуакане, где Нанауатцин, состязаясь с высокомерным Текусицтекатлом, смело бросился в костер и превратился в Солнце. К сожалению, все эти мифы, имеющие глубокий человеческий и философский интерес, мы можем лишь упомянуть, поскольку изложение и комментарии их удлинили бы сверх всякой меры эту главу. Укажем лишь, что в них, особенно если взять в основу оригинальные тексты науа, содержится богатейшая и очень мало использованная сокровищница.

 

  1. «Это Солнце, его имя 4 движение, это наше Солнце, в котором теперь мы живем».

 

То, о чем говорится в тексте, можно также увидеть на чудесном камне Солнца, где центральная фигура изображает лицо Тонатиу (Солнца) внутри знака 4 движение (нагуиольин) Тоналаматла.

 

Вместе с пятым Солнцем в космологическую мысль науа вводится идея о движении как понятие первостепенной важности в изображении и судьбе мира.

 

  1. «…и здесь (находится) его знак о том, как Солнце упало в огонь божественного очага там, в Теотиуакане».

 

Здесь прослеживается связь с мифом о создании пятого Солнца в Теотиуакане, когда боги (космические силы, дети Ометеотла), достигнув определенной гармонии, решают еще раз создать Солнце.

 

Образ Нанауатцина, смело бросающегося в огонь, чтобы превратиться в Солнце, содержит уже с самого начала скрытые элементы будущего мистицизма ацтеков: Солнце и жизнь существуют благодаря жертве, лишь с помощью той же жертвы они смогут сохраниться. Ниже мы воспроизводим в передаче Саагуна лишь кульминационный момент драмы создания пятого Солнца.

 

«Когда наступила полночь, все боги расположились вокруг очага, который назывался теотекскалли. И огонь горел здесь четыре дня… затем они заговорили и сказали Текусицтекатлу: «Ну, Текусицтекатл, бросайся в огонь!» Он хотел было сделать это, но, так как огонь был очень большой и разгорался еще сильнее, ему стало жарко, он испугался и не осмелился броситься в огонь, отступил назад… После того как он сделал четыре попытки, боги обратились к Нанауатцину и сказали ему: «Ну, Нанауатцин, попробуй ты!» И так как это ему сказали боги, он сделал усилие и, закрыв глаза, рванулся и кинулся в огонь и затрещал на огне подобно тому, что жарится. Текусицтекатл, увидев, что он бросился в огонь и горит, тоже рванулся и кинулся в костер… Когда оба бросились в огонь и сгорели, боги сели ожидать, с какой стороны выйдет Нанауатцин. После долгого ожидания небо начало краснеть и всюду забрезжил рассвет. Говорят., что после этого боги встали на колени, ожидая откуда выйдет Нанауатцин, превращенный в Солнце; они смотрели во все стороны, поворачиваясь кругом, но никак не могли додуматься и сказать, с какой стороны оно взойдет, и так ничего не решили; некоторые подумали, что оно взойдет со стороны севера и стали смотреть туда; другие — на юг, они подозревали, что оно может взойти с любой стороны; потому что заря рассвета была со всех сторон; другие стали смотреть на восток и сказали, что с этой стороны взойдет Солнце. Последние оказались правы; говорят, что те, кто смотрел на восток, были Кетцалкоатл, зовущийся также Экатл, и другой, по имени Тотек… а когда Солнце взошло, оно казалось очень красным и раскачивалось из стороны в сторону, и никто не мог на него смотреть, потому что оно ослепляло глаза, сверкало и щедро испускало свет, разливающийся во все стороны…»{[173]}

 

40—42. «Пятое Солнце, его знак 4 движение, называется Солнце движения потому, что двигается, следует своим путем. И, как говорят старцы, при нем будут землетрясения, будет голод и в результате этого мы погибнем».

 

В 41 строке говорится о том, что рассказывают также информаторы Саагуна (см. Códice Matritense del .Real Polacio, ed. facs.», vol. VI, fol. 187), а именно, что вначале пятое Солнце не двигалось: «Тогда боги сказали, как же будем жить? Солнце не двигается!» И чтобы придать ему силы, боги пожертвовали собой и предложили ему свою кровь. Наконец подул ветер и, «двинувшись, Солнце продолжило свой путь».

 

В 42 строке сообщается о конце существующей эпохи, он наступит в результате землетрясения, которое, как показывает дата, выгравированная на камне Солнца, произойдет в день 4 движение.

 

Такова древняя концепция науа о различных эпохах или временах, в течение которых была основана Земля. Оставляя в стороне чисто мифологические аспекты, мы можем даже при беглом ретроспективном обозрении найти в ней то, что вполне допустимо назвать космологическими категориями науа.

 

Первая и самая важная категория — это необходимость логически обосновать образование миров, идея, отвечающая на поставленный тламатиниме вопрос: чем является то, что заставляет вещи «держаться»? Мысль науа считает истинным (нелли) лишь то, что опирается на нечто прочное и постоянное — укоренившееся (нел-гуа-йотл). А единственным, что действительно опирается на самое себя, является Ометеотл, двузначное начало, причина и опора космических сил (его дети — боги). Поэтому, хотя Ометеотл первоначально находился в верхней части Омейокана, на тринадцатом небе, чтобы служить основой мира, он находится также и на его пупе, или в центре. Все, и мир в частности, являются, таким образом, тламаманка: результатом основополагающей деятельности Ометеотла.

 

Другая, такая же ключевая категория — это категория, сводящая различные этапы создания земли к ряду циклов. Земля, созданная Ометеотлом, не является чем-то статичным. Находясь под влиянием космических сил, она представляет собой арену их действий. Когда они приходят в равновесие, наступает определенная эпоха — Солнце. В эту эпоху живут масегуалы. Но вскоре, в определенное время, равновесие нарушается и наступает катаклизм. Получается, что Ометеотл как бы отказывает земле в своей поддержке. И тем не менее дабы, доказать, что его действие сохраняется, через различные циклы или эпохи обнаруживаются явственные признаки эволюции, которая на частном примере с растительной пищей заканчивается появлением маиса.

 

В тесной связи с идеей о мировых циклах находится концепция о четырех элементах, символически выраженных в «Истории мексиканцев» четырьмя сыновьями Ометеотла. Тигры, чудовища земли, ветер, огонь и вода в силу удивительного параллелизма совпадают с четырьмя корнями или элементами (ритсомата) всех вещей — гипотеза, выдвинутая греческим философом Эмпедоклом и переданная западной мысли благодаря Аристотелю. Селер удачно указал на связь, существующую между космическими периодами и четырьмя элементами:

 

«Эти четыре различные доисторические или докосмические эдохи мексиканцев, каждая из которых направлена в определенную страну света, чудесным образом связаны с четырьмя элементами классической древности, являющимися до сих пор основой воззрений на природу культурных народов азиатского востока, это вода, земля, воздух и огонь»{[174]}.

 

Только у науа эти элементы были не статическими началами, открываемыми посредством теоретического анализа или алхимией, а выражали основные космические силы, насильственно врывающиеся с четырех направлений Вселенной в пределы мира.

 

Здесь мы встречаем еще две категории науаской мысли: категорию направлений Вселенной и категорию борьбы. Вселенная делится на четыре четко определенных направления, которые, совпадая со странами света, охватывают неизмеримо больше, так как включают целый квадрант мирового пространства: восток, страну красного цвета, область света, символом которого является тростник, означающий плодородие и жизнь; север, область мертвых и черного цвета, место холодное и пустынное, в качестве его символа выступает кремень; запад, область белого цвета, являющуюся страной женщин, его знак — дом Солнца; и, наконец, юг, определяемый как голубая область, расположенная слева от Солнца, это неопределенное направление, его знак — кролик, который, как говорили науа, «никто не знает, где скачет»{[175]}.

 

В этой разделенной на квадранты Вселенной развертывается кажущаяся нескончаемой борьба между четырьмя космическими силами. Каждый из четырех элементов (дети Ометеотла) стремится преобладать. Очень красиво рассказывает об этом языком мифа «История мексиканцев», где говорится, что «Тецкатлипока, будучи богом, превращался в тигра, как того (также) желали другие его братья». Так, в битве, начинающейся при каждом Солнце, с четырех мировых направлений и посредством противопоставления элементов, развертывается история космоса в виде циклов, так, как ее видели науа.

 

Следовательно, существует пять основных космологических категорий, содержащихся в рассказе о Солнцах: 1) логическая необходимость всеобщей основы; 2) временное разделение мира на эпохи или циклы; 3) идея об основных элементах; 4) пространственное разделение Вселенной на направления, или квадранты, и 5) понятие борьбы как формы для изображения космического развития.

————————————

{[156]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», в op. cit. p. 229.

 

{[157]} Сasо А1fonso, El Águila y el Nopal, в «Memorias de la Academia Mexicana de la Historia», t. V, num. 2, p. 103.

 

{[158]} Soustelle Jacques, La Vie Quotidienne des Azteques, p. 275.

 

{[159]} Когда в гл. V мы будем говорить о науа как о создателях определенного образа жизни, мы изложим более подробно некоторые идеи знаменитого советника мексиканских правителей Тлакаэлеля, который, по всей вероятности, является настоящим творцом «военно-мистической концепции» ацтеков.

 

{[160]} Самыми древними и известными версиями являются следующие:

 

1) Версия «Ватиканского кодекса А 3738» с итальянским объяснением, насыщенным испанизмами, сделанным отцом Педро Риосом. «Codes Vaticanus A (Rios). 11 Monoscritto messicano Vaticano 3738, detto il códice Ríos». Riprodotto in fotocromografia a spese di S. E. il Duca di Loubat a cura della Bibl. Vaticana, Roma, 1900. Fol, 4, v. — 7, r.

 

2) Версия в «Истории мексиканцев по их рисункам» (до 1540 года). Написана, по всей вероятности, Олмосом на основе текстов науа. В «Nueva Colección de Documentos para la Historia de México», III, p. 231—236.

 

3) Версия в «Hystoire du Mechique», переведенной Тевэ (1543), опубликованной De Jonghe в «Journal ds la Societé des Americanistes de Paris», t. 2, p. 1—41.

 

4) Версия, встречающаяся в «Воспоминаниях Мотолиниа» (до 1545 года): Motolinía fray Toribio, O. F. M., Memoriales, Ed. de Luis García Pimentel, México — París, 1903, p. 346—348.

 

5) Версия, названная Пасо-и-Трокосо «Легенда о Солнцах, или науатльская рукопись 1558 года». Изд. Lehmann Walter, Die Geschichte der Konigreiche von Colhuacan und Mexico, Stuttgart, 1938 (науатльский текст и немецкий перевод), стр. 322—327.

 

6) Версия, входящая в науатльский текст «Анналов Куаутитлана» (собраны до 1570 года). Изд. Lehmann Walter (науатльский текст и немецкий перевод), там же, стр. 60—62.

 

7) Версия, которую дает Муньес Камарго в своей «Истории Тласкалы (собрана в конце XVI века). Muñoz Сamargo Diego, Historia de Tlaxcala, México, 1892, p. 153—154.

 

8) Версия, включенная Ихтлилхочитлом в его «Обобщающий рассказ» (начало XVII века). «Obras Históricas da don Fernando de Alva Ixtlilxóchitl, publicadas y anotadas por Alfredo Chavero, 1891—1892 (т. I, стр. 11 — 14).

 

9) Версия, предложенная тем же автором в ранее указанной работе «История Чичимека», т. I, стр. 19—21.

 

10) Версия в «Истории чичимекской нации», т. II. стр. 21—25.

 

11) Версия, которую, как показал дон Антонио Леон и Гама, можно прочесть на камне Солнца. В свою работу «Descripción Histórica y Cronológica de las misteriosas piedras que el año 1790 se desenterraron en la plaza mayor de México», 2a Ed., México. 1832, он включил версию, почти совпадающую с версией рукописи 1558 года. По свидетельству самого Леон и Гама, дело касается «анонимной истории на мексиканском языке, идущей после той, которую воспроизвел дон Фернандо де Альва Ихтлилхочитл и которую цитирует Ботурини в отрывке VIII, № 13 каталога своего музея» (там же, стр. 94—96).

 

До сих пор еще нет сравнительного и подробного исследования всех этих версий, так называемой легенды о Солнцах. Их анализ и сопоставление на основе хронологических знаний науа, без сомнения, прольет новый свет на их космологические воззрения. К сожалению, мы не можем здесь углубляться в подобное исследование, ибо эта тема сама может составить предмет для специальной работы.

 

{[161]} Учитывая это, рекомендуем желающим более подробно изучить рассматриваемые тексты, прочитать написанное Вальтером Леманом введение к его палеографическому изданию на языке науатль, опубликованных им под названием: «Die Geschichte der Kpnigreiche von Colhuacan und Mexico». Text mit Übersetzung von Walter Lehmann в «Quellenwerke zur alten Geschichte Amerikas» (B. I. Stuttgart und Berlin, 1938, S. 1—37).

 

25a Подробнее о календаре ацтеков см. Дж. Вайян, История ацтеков.

 

{[162]} «Documento de 1558», в la Ed. bilingüe (náhuatl — alemán) de W. Lehmann, ibid., p. 322—327 (пр. I, 17).

 

{[163]} Строки от 40 до 42 взяты из текста «Anales de Cuauhtitlán» (изд. В Лемана), стр. 62 (пр. Г, 17).

 

{[164]} Lehmann Walter, Die Geschichte von der Konigreiche von Colhuacan und Mexico, S. 322.

 

{[165]} Обращая внимание на действие элементов в различные эпохи, некоторые исследователи утверждали, что рассказ о Солнцах отражает в форме мифа историю различных естественных катаклизмов, имевших место в древнее время. Так, считается, например, что извержение Хитле (горы Ахуско в Федеральном округе) было в период Солнца Огня. Это хотя и допустимая, но трудно доказуемая версия; однако то, что легенда о Солнцах представляет собой науаскую мифологическую версию временного развития Вселенной, продолжает оставаться фактом.

 

{[166]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», ibid., p. 233.

 

{[167]} Ibid.

 

{[168]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», ibid., p. 233. Автор «Истории мексиканцев» или, может быть, ее переписчик пожалуй, спутал здесь Тлалока с Миктлантекутли. Последний действительно был богом ада, божеством северного направления и воплощением черного Тецкатлипоки. Однако само упоминание Тлалокатекли и утверждение в дальнейшем, что его женой была Чалчиутликуэ, ясно показывает, что речь может идти не о боге ада, а о Тлалоке, боге востока и дождя, который занимает место древнего красного Тецкатлипоки. Ошибка, таким образом, состоит в том, что Тлалокатекли (Тлалока) называют богом ада.

 

{[169]} Ibid.

 

{[170]} Ibid., p. 233.

 

{[171]} Ibid.

 

{[172]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», ibid., p. 233—234.

 

{[173]} Sahagun Fray Bernardino de, op. cit t II, p. 14—15.

 

{[174]} Seler Eduard, Entstehung der Welt und der Menschen, Geburt von Sonne und Mond, в «Gesammelte Abhandlungen», B. IV, S. 38—39.

 

{[175]} Следует отметить, что, хотя такое распределение цветов: красный — восток, черный — север, белый — запад, голубой — юг, наиболее часто встречается в кодексах и науатльских текстах, существовали, однако, и отличные от него второстепенные распределения космических цветов как результат другой символики. Так, например, в «Кодексе Борджиа», 27, в одном месте мы встречаем восток, окрашенный в красный цвет, а в другом месте, 72, он изображается зеленым цветом — символом плодородия.

 

Тринадцать небес: вертикальное пространство

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Наряду с изложенной интерпретацией циклического развития мира у ученых науа была также и последовательная пространственная концепция Вселенной. Дополняя горизонтальное разделение Вселенной разделением на четыре стороны света, они представляли себе мир в виде большого диска Земли, окруженного водой. Никто не рассказал об этом лучше, чем Селер:

 

«Как и другие народы, мексиканцы представляли себе землю как большое колесо, окруженное водой. А водяное кольцо, которое ее окружает — Анауатль (кольцо), или Семанауатль (полное кольцо). В результате неправильной интерпретации некоторые более поздние историки ввели в обычай называть центральный район современной Мексиканской республики плоскогорьем Анауака, тогда как древние мексиканцы, без сомнения, понимали под этим землю, расположенную «рядом с водой», то есть все, что простиралось между двумя морями, и называли они эту воду, окружающую землю, океан — теоатл (божественная вода) или илгу-ика-атл (небесная вода), потому что на горизонте она соединялась с небом»{[176]}.

 

Связывая это с идеями науа о Солнце, о четырех направлениях Вселенной и об этническом происхождении науа, Селер так излагает далее мысль науа:

 

«Из этого моря (окружающего мир) каждое утро со стороны востока поднимается Солнце, которое вечером погружается в море со стороны запада. Мексиканцы думали, что их народ пришел с моря, со стороны света (восток), и в конце концов дошел до Атлантического побережья. Они думали также, что в своем путешествии в ад мертвые должны были пересечь широкое море, которое называлось чикунауапан (простирающееся девять раз, или вода, простирающаяся во всех направлениях){[177]}.

 

Но наряду с этой концепцией, дополняющей их идеи о том, что можно было бы назвать «горизонтальным пространством», тламатиниме, и в первую очередь «те, кто был занят наблюдением за движением и упорядоченным изменением неба»{[178]}, выработали также астрономическую концепцию Вселенной. Они представляли себе вертикальный мир с тринадцатью небесами кверху и с девятью адами книзу. Так как эти последние связаны в основном с областью мертвых и с потусторонностью, мы займемся здесь лишь описанием 13 небес, поскольку нас интересуют именно астрономические познания науа{[179]}.

 

Следует, сказать, что науа представляли себе эти небеса как космические области, расположенные одна над другой и разделенные своего рода перекладинами, которые одновременно являлись своего рода полами или путями, по которым двигались различные небесные тела. В связи с этим индейцы, рассуждая о своих астрономах, говорили, что они были заняты наблюдением «движения светил по небесным путям» (илгуикатл и-о-тлатоки-лиц){[180]}.

 

Обобщая различные сохранившиеся версии, но, следуя по преимуществу пиктографическому изображению «Ватиканского кодекса А»{[181]}, начнем с описания нижнего неба, «которое мы все видим», — неба, по которому движется луна (илгуикатл Метцтли) и на которое опираются облака. Относительно астрономических представлений науа о луне и. ее фазах приведем здесь лишь кое-что из того, чему обучали студентов (момачтике) в Калмекак, в той форме, в какой описывает это Саагун:

 

«1. — Когда Луна рождается вновь, она кажется тоненькой проволочной дугой, которая еще не светит; постепенно она растет,

 

2.— через пятнадцать дней становится полной и тогда выходит со стороны востока.

 

  1. — При закате Солнца Луна похожа на большое мельничное колесо, очень круглое и красное,

 

  1. — а когда она поднимается, то становится белой и сверкающей; на ее середине проглядывается что-то вроде кролика, а если нет облаков, она светит почти как солнце в полдень;

 

  1. — после того, как она стала полной, начинает понемногу уменьшаться, пока не станет такой же, как вначале;

 

  1. — тогда говорят, что луна уже умирает и крепко засыпает.

 

  1. — Это случается, когда она выходит на рассвете, а в момент соединения говорят — «луна уже умерла»{[182]}.

 

Второе небо было местом расположения звезд (Ситлалко), что хорошо видно на прекрасной иллюстрации «Ватиканского кодекса». Звезды, которые, как мы уже видели, представлялись сверкающей юбкой на женском обличье Ометеотла, делились на две большие группы — 400 (бесчисленных) звезд севера: Сентцон Мимихкоа и 400 (бесчисленных) звезд юга — Сентцон Гуитцнауа.

 

Кроме общей классификации, астрономы науа отличали среди других следующие звезды: Большую Медведицу, называвшуюся тигром Тецкатлипока; созвездие Малой Медведицы — Ситлалхонекуилли, «потому что, — как говорит Саагун, — (ее звезды) похожи на определенный вид хлеба, который они делают в форме S и называют хонекуилли…»{[183]}; созвездие Скорпиона, которое по случайному совпадению называли тем же именем Колотл (скорпион); три звезды, образующие голову Быка, обозначали словом мамалгуацтли, которое, как указывает Саагун, было названием палок, служащих для зажигания нового огня. Особое значение придавали науа движению звезд, а также движению плеяд, называемых тианкицтли, так как от этого движения каждые 52 года зависело сохранение жизни мира. При продолжении движения этих звезд, в полночь того дня, когда кончалась связка лет (век), зажигался новый огонь и это праздновалось как предзнаменование еще 52 лет жизни. Старая пирамида в Тенаюка, к которой аколгуа, текпанеки и ацтеки сделали в определенное время но вые надстройки, соответствующие, как указывает Игнасио Маркина, «окончанию цикла в 52 года» лучше, чем любая диссертация доказывает, какой глубокий смысл приписывали науа наступлению нового века{[184]}.

 

Третья область небес называлась небом Солнца (Илгуикатл Тонатиу), так как по нему в ежедневном пробеге, от страны света до своего дома на западе, проходил Тонатиу. Относительно астрономических знаний о Солнце Саагун собрал кое-что из того, чему учили в Калмекак:

 

«1. — Солнце — орел с огненными стрелами,

 

  1. — Принц года, бог.

 

  1. — Освещает, заставляет вещи сверкать, освещая их своими лучами.

 

  1. — Оно горячее, сжигает людей, заставляет их потеть, делает загорелыми лица людей, делает их темными, темными, как дым»{[185]}.

 

Затем следует четвертое небо (Илгуикатл гуитцтлан), на котором видна Венера, называемая на языке науатль Ситлалпол, или Гуэйситлалин (большая звезда), из всех планет она была лучше всего изучена астрономами науа. Еще с Теотиуаканских времен Венера связывалась с Кетцалкоатлом, поэтому — как отмечает Гамио — в храме, общеизвестном как сиудадела, можно увидеть «пернатого змея в окружении морских улиток»{[186]}; Дело в том, что, когда Венера опускалась в волнистые воды Тихого океана, ее отражение уподоблялось змее с блестящей чешуей и перьями: отсюда и ее название Кетцалкоатл{[187]}.

 

Сустель удачно отмечает: «Наблюдение за движением Венеры приобрело большое значение в индейской астрономии и хронологии. Шестьдесят пять лет Венеры соответствовали ста четырем солнечным годам, это был большой период, называемый гуэгуэлицтли (одна старость), по прошествии этого времени солнечный цикл и цикл Венеры снова начинались в одно и то же число гадательного календаря…»{[188]}

 

На пятом небе находились кометы: дымящиеся звезды (ситлалин попока).

 

Шестое и седьмое небеса, это два неба, где виден лишь зеленый и голубой цвета, или, согласно другой версии, черный (йайауко) и голубой (хохоуко): небеса ночи и дня.

 

Считается, что восьмое небо было местом бурь. Следующие три неба: белое, желтое и красное, предназначались для жизни богов и назывались тетеокан, место, где они живут.

 

Наконец, два последних неба образовывали Омейо-кан (жилище дуальности), источник созидания и жизни, исключительно метафизическая область, где главным образом находится Ометеотл.

 

Столь оригинальная форма рассматривать пространство во всех его направлениях дала науа своеобразную точку зрения о том, что сегодня мы называем объективной реальностью Вселенной. Подобное понимание науа космоса нашло свое отражение во всех их творениях: в литературе, хронологии., рисунках и в искусстве вообще. Однако нигде это не подтверждается столь наглядно, как в клубке форм и космологических, связей, который представляет собой величественная статуя Коатликуэ, тщательно изученная Хустино Фернандесом. Как ясно показывает его интересное исследование, он «прочел» на камне то же самое, что мы обнаружили в текстах.

 

«Коатликуэ, — пишет Фернандес, — это не результат дологического мышления: наоборот, ее составные элементы обладают ясной логикой, а формы сильной восприимчивостью и яркой образностью…»{[189]}

 

Раскрывая основные составные элементы Коатликуэ, пирамидальной, крестообразной и вместе с тем человечной, он открывает в этой волнующей скульптуре «ацтекскую концепцию космического пространства со всеми его направлениями».

 

«В конце, а может быть в начале, на самом верху мы доходим до Омейокана, места, где живет божественная пара: Ометекутли и Омесигуатл, по преимуществу творящая причина, порождающая богов и людей. Если эта двуглавая масса занимает место головы и, кажется, возникает из самых недр целого, то в ней содержится также идея обезглавливания, напоминающая Койолхауки (Луну), которой дополняется система светил.

 

 

 

{[Рис. 5. Небеса, стоящие одно над другим (Ватиканский кодекс А 3738, fol. I, v ) ||| 55Kb]}

 

 

 

Рис. 5. Небеса, стоящие одно над другим (“Ватиканский кодекс А 3738”, fol. I, v ).

 

Необходимо еще указать на четыре основных направления, выраженных в виде креста, и указать на их пятое направление, идущее сверху вниз, в центре которых находится Хиутекутли, (старый господин), бог огня. И, наконец, мы видим пирамидальную форму подъема и спуска, идущую из глубины земли, через мир мертвых, до самого высокого места — Омейокана. Таким образом, скульптура не ограничивается внешними формами, так как тела змей, головы которых видны на ее вершине, находятся внутри скульптуры. Следует сказать и о том, что под ее ногами простирается мир мертвых. Следовательно, вся она трепещет, живет и внутри и снаружи; вся она полна жизни и смерти; ее значения охватывают все возможные направления и находят в них свое продолжение. В конечном счете Коатликуэ является in nuce космологически-динамической силой, которая дает жизнь и через смерть все время находится в состоянии борьбы противоположностей, столь необходимой, что ее окончательный и основной смысл это война»{[190]}.

 

Следовательно, в Коатликуэ мы встречаем выраженные в камне идеи космического творческого начала и всеобщей основы, крестообразную ориентацию направлений Вселенной, а также динамизм времени, которое творит и разрушает посредством борьбы — центральной категории космогонической мысли науа. Поэтому трагически прекрасная, пластическая фигура Коатликуэ является, может быть, самым чудесным символом космологической мысли науа.

————————————

{[176]} Seler Eduard, Das Weltbild der Alten Mexicaner, в «Gesammelte Abhandlungen», B. IV, S. 3.

 

{[177]} Seler Eduard, Das Weltbild der Alten Mexicaner, в «Gesammelte Abhandlungen», B. IV, S. 3.

 

{[178]} «Colloquies y Doctrina…», ¿oí. 3, v. (Ed. de W. Lehmann, p. 39).

 

{[179]} Комментируя текст «Анналов Куаутитлана» (лист 4), где говорится о «девяти перекладинах, из которых состоит небо», мы уже указывали, что единого мнения относительно числа небес не существовало. Мы в основном придерживаемся рисунков «Ватиканского кодекса А 3738» (fol. 1, v. y 2, r.).

 

{[180]} «Códice Vaticano А 3738», fol. 1, v. y 2, r.

 

{[181]} См. «Codex Vaticanus A (Ríos)», fol. 2, v. y 2, r.

 

{[182]} Sahagún Fray Bernardino de, op. cit., t. II. p. 12.

 

{[183]} Ibid., t. II, p. 18.

 

{[184]} Marquina Ignacio, Estudio arquitectónico de la Pirámide, «Tenayuca». Estudio arqueológico de la pirámide des este lugar, hecho por el Departamento de Monumentos de la Sría de Educación Pública, México, 1935, p. 101. Джорж К. Вайян в своей книге «The Aztecs of México» (p. 92) подробно указывает даты различных реконструкций пирамиды в Тенаюка: 1507, 1455, 1403, 1351, 1299…

 

{[185]} «Textos de los informantes de Sahagún», «Códice Matritense del Real Palacio», ed. facs., vol. VI, fol. 177 (пр. I, 18).

 

{[186]} Gamio Manuel у otros, La población del valle de Teotihuacán, 3 volúmenes, México, 1922, t. I, p. XLVI.

 

{[187]} Op. cit., «Manifestaciones Intelectuales de Cultura», por Roque Ceballos Novelo, p. 326.

 

{[188]} Soustelle Jacques, La pensée cosmologique des anciens Mexicains, p. 29.

 

{[189]} Fernández Justino.ор. cit., р. 215

 

{[190]} Fernández Justino, op. cit., p. 265—266.

 

 

Оллинтонатиу: Солнце движения

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Среди основных вопросов космологии науа, которые мы намереваемся рассмотреть, осталось проанализировать лишь одну проблему первостепенной важности: что считали тламатиниме природой движения? Их оригинальное отношение к этой теме, до сих пор еще до конца не выясненное западной мыслью, станет отчетливее, если осуществить краткий анализ их идей относительно пятого Солнца, или «эпохи, в которую мы живем».

 

Так же, как и в любую предыдущую эпоху действовал каждый из четырех элементов, наступающих из четырех направлений Вселенной, так и теперь пятая эпоха, являющаяся, как говорит миф, результатом определенной гармонии, достигнутой между богами, решившими принести себя в жертву в Теотиуакане, это эпоха пупа, или центра Вселенной, эпоха Солнца движения.

 

Ее знаком был Нагуи оллин (4 движение). В мифах говорится, что в результате гармонии, достигнутой между богами (космическими силами), которые принесли себя в жертву, «Солнце двинулось, продолжило свой путь»{[191]}.

 

Но движение Солнца оказалось возможным лишь в результате предоставления каждому из четырех основных начал, каждому из основных направлений определенного периода господства и отстранения от него. Тогда возникли годы восточного, северного, западного и южного направлений. Выраженное в абстрактной форме, это означает: движение появилось тогда, когда время получило пространственную определенность, когда годы и дни получили конкретную направленность к каждому из четырех направлений Вселенной. Именно так говорят индейцы, информаторы Саагуна, когда объясняют таблицу летосчисления, пространственно направленного к каждому из направлений:

 

«1. — Годовой знак называется — один кролик, летосчисление южного направления.

 

  1. — Включает тринадцать лет, направляет, всегда несет на себе каждый из годов.

 

  1. — И он идет впереди, ведет, начинает, становится его началом, вводит все знаки года: тростник, кремень, дом.

 

  1. — Тростником называется день направления света (восток), а также годовой знак направления света, потому что оттуда появляется свет, сияние.

 

  1. — Третья группа годов: кремень. Так называется день направления мертвых.

 

  1. — Поскольку считалось, что в том направлении, как говорили старики, находится область мертвых,

 

  1. — говорится, что, когда умирают, уходят туда прямо, туда направляются мертвые…

 

  1. — Четвертый годовой знак — дом, так называется день направления женщин, потому что, как говорилось, он (направлен) в сторону женщин (к западу).

 

  1. — Говорят, что там живут только женщины и ни одного мужчины.

 

  1. — Эти четыре годовых знака летосчисления, их столько, сколько есть, появляются один за другим и служат началом дней.

 

  1. — Когда все тринадцатилетние периоды кончались, приближались, завершались, оборачивались четыре раза., отделялись, и каждый наступал из года в год»{[192]}.

 

Исследование таблицы века, сохраненной Саагуном и включенной в конце его IV книги, ясно показывает, если учесть цитированный текст информаторов Саагуна, что в 52-летнем веке науа каждое из четырех направлений влияло в течение тринадцати лет. И также в пределах каждого года — как об этом свидетельствуют рисунки «Ватиканского кодекса Б» и «Кодекса Борджиа», дни Тоналаматла, разделенные на серии из пяти «недель», каждая из которых имела 13 дней (5 X 13 = 65 дней), образовывали четыре группы (65 X 4 = 260 дней), в каждой из которых включался знак, связывавший его с каким-нибудь из 4 основных направлений. Подробно изучив этот вопрос, Сустель говорит{[193]}: «Основные индейские рукописи дают очень ясное распределение знаков двадцати дней по четырем направлениям.

восток

 

 

север

Сипактли

 

 

— крокодил

 

 

Оселотл

 

 

— тигр

Акатл

 

 

— тростник

 

 

Микицтли

 

 

— смерть

Коатл

 

 

— змея

 

 

Текпатл

 

 

— кремень

Оллин

 

 

— движение

 

 

Итцкуинтли

 

 

— собака

Атл

 

 

— вода

 

 

Ээкатл

 

 

— ветер

 

Запад

 

 

юг

Масатл

 

 

— олень

 

 

Хочитл

 

 

— цветок

Киауитл

 

 

— дождь

 

 

Малиналли

 

 

— трава

Осоматли

 

 

— обезьяна

 

 

Куэтцпалин

 

 

— ящерица

Калли

 

 

— дом

 

 

Коцкакуаутли

 

 

— гриф

Куаутли

 

 

— орел

 

 

Точтли

 

 

— кролик»

 

видим, что не только в каждом году, но также во всех днях вместе и в каждом в отдельности существовало влияние и преобладание какого-нибудь из четырех пространственных направлений. Таким образом, соединяясь и взаимопроникаясь, время и пространство сделали возможным гармонию между богами (четырьмя силами), что обусловило движение Солнца и жизни. Как уже указывалось, такие науатльские слова, как «движение», «сердце» и «душа», имеют одинаковое происхождение. Это доказывает, что для древних мексиканцев жизнь, символически изображаемая сердцем (и-олло-тл), была немыслима без того, что ее объясняет: без движения (и-олли).

 

Следовательно, можно с уверенностью сказать, что движение и жизнь являлись для науа результатом космической гармонии, достигнутой благодаря пространственной ориентации годов и дней, благодаря пространственной определенности времени. Пока это будет продолжаться, пока в каждом веке будут четыре группы по тринадцать дней, над которыми властвует какое-либо из пространственных направлений, пятое Солнце будет продолжать существовать и будет двигаться. Но если это когда-нибудь прекратится, то снова начнется космическая борьба. Произойдет такое сильное землетрясение, что «в результате этого мы погибнем»{[194]}, как говорят «Анналы Куаутитлана».

 

Между тем, пока не пришел еще роковой Нагуи оллин (день 4 движения), который должен бы был закончить цикл пятого Солнца — так упорно, изо дня в день питаемый ацтеками чалчигуатлом (драгоценной жертвенной водой), — тламатиниме продолжали наблюдать мир, преломленный через их самобытную категорию опространственного времени, в которое, как говорит Сустель, «погружаются естественные явления и человеческие поступки, постоянно впитывая свойства, присущие каждому определенному месту и времени. Каждое «место-мгновение» (комплекс места и события) неизбежно определяет все то, что в нем находится; при этом можно предсказать (с помощью Тоналаматла) все существующее в нем. Мир можно сравнить с экраном, стоящим в глубине сцены, на который несколько разных световых фильтров, приводимых в движение неустанной машиной, проецируют изображения, идущие друг за другом и бесконечно наслаивающиеся., следуя неизменному порядку. В таком мире изменение рассматривается не как результат более или менее длительного развития, а как резкая и полная перемена: сегодня господствует восток, завтра будет господствовать север, сегодня еще живем в удачный день и без всякого перехода придем к роковым дням немонтеми. Основным законом мира является чередование коренным образом отличающихся свойств, которые вечно господствуют, исчезают и появляются снова»{[195]}.

 

Так, связывая различные уже изученные категории космологической мысли науа с их сложной идеей о явлениях, погруженных в пространство-время, может быть удастся лучше увидеть основные очертания их оригинальной концепции физического мира{[196]}.

 

После своеобразного синтеза всех рассмотренных нами положений космологические воззрения науа можно изложить следующим образом.

 

Земля (тлалтикпак) представляет собой большой диск, расположенный в центре Вселенной, простирающейся в вертикальном и горизонтальном направлениях. Вокруг Земли находится необъятная вода (тео-атл), опоясывающая ее со всех сторон, как кольцо, и превращающая Землю в «то, что полностью окружено водой» (сем-а-науак). Однако как Земля, так и огромное кольцо воды не являются чем-то аморфным и недифференцированным. Вселенная делится на четыре больших квадранта, или направления, которые начинаются в центре Земли и доходят до того места, где воды, окружающие мир, соединяются с небом, получая название небесные воды (илгуика-атл). Четыре направления мира включают в себя большое число символов. Для того чтобы описать эти направления, науа становились лицом к западу и наблюдали за движением Солнца: там, где оно «садится», находится его «дом» — это страна красного цвета; по левой стороне от дороги Солнца находится юг — направление голубого цвета; на противоположной стороне дома Солнца находится направление света, плодородия и жизни — его символизирует белый цвет; и, наконец, по правой стороне от дороги Солнца простирается черная область Вселенной, направление страны мертвых.

 

Таково понимание горизонтального пространства в науаской картине Вселенной. Что касается вертикального пространства, то в верхней и нижней частях мира (сем-а-науак) имелось 13 небес и 9 адов. Эти последние представляют собой все понижающиеся уровни, где осуществлялись испытания, которым подвергались в течение четырех лет лишенные плоти (мертвые) раньше, чем приобрести окончательный покой.

 

Сверху простираются небеса, которые, соединяясь почти за пределами физического мира, с водами, окружающими со всех сторон Землю, образуют своеобразный голубой свод, пересеченный множеством дорог, бегущих на разных уровнях, разделенных, по представлениям науа, небесными перекладинами. На первых пяти уровнях находятся дороги Луны, звезд, Солнца, Венеры и комет. За ними идут разноцветные небеса, и в конце находится метафизическая потусторонность: мир богов, а над всем этим расположен Омейокан (место дуальности), где находится двойственное творящее начало основа сохранения Вселенной.

 

Таково все то, что, анахронически применяя понятие современной западной мысли, можно было бы назвать статической космологией науа. Для того чтобы дополнить эту картину, необходимо ввести в нее те динамические черты, которые мы уже рассмотрели в этой главе. Обратим наше внимание снова на центр мира, на «пуп», как говорили науа. Там главным образом оказывает свое основополагающее влияние двойственное начало, живущее на самом высоком из небес. Действуя в «пупе» мира, Ометеотл дает Земле ее основу (тлалламанак), с этого места он также «одевает ее хлопком» (тлалличкатл).

 

В качестве дающего всему существующему жизнь он выступает как Ипалнемогуани; присутствуя в «водах цвета голубой птицы», из своей «облачной темницы» направляет он движение Луны и звезд, которые символически являются юбкой, покрывающей женский образ творящего существа, и, наконец, как источник жизни того светила, которое освещает и оживляет вещи, он раскрывает свою основную мужскую черту творца, наделенного чудесной созидательной силой.

 

Рядом с первым двойственным началом, постоянным творцом Вселенной, существуют другие силы, выступающие в сознании народа как многочисленные боги, но в абстрактных формах космологии науа представляющие собой четыре силы, в которых развертывается Ометеотл — его сыновья — четыре элемента: земля, воздух, огонь и вода, которые, действуя с каждого из четырех направлений Вселенной, привносят в нее понятия борьбы, эпох, катаклизмов, эволюции и пространственной ориентации времен.

 

Стремясь преобладать и господствовать, каждый элемент пытается лично направить живительное действие Солнца. Тогда и начинаются великие космические сражения, символически выраженные враждой между Тецкатлипокой и Кетцалкоатлом. Каждый период преобладания одного из элементов — это Солнце, эпоха. Потом наступает разрушение и возникновение нового мира, в котором как съедобные растения, так и масегуалы (люди), по всей видимости, эволюционируют к более совершенным формам. Так уже перестали существовать четыре Солнца. Наше Солнце — это пятое по счету Солнце движения. При нем достигается определенная гармония между различными космическими началами, которые согласились разделить время своего господства, дав ему последовательную направленность к каждому из четырех направлений Вселенной, откуда действуют основные космические силы. Современная эпоха является, таким образом, эпохой пространственно направленных лет: направления света, области мертвых, направления дома Солнца, или голубой области, стоящей слева от Солнца. Влияние каждого направления ощущается не только в физическом мире, но и в жизни всех смертных. Тоналаматл — это книга, с помощью которой можно определить непрерывно чередующиеся, согласно скрытой гармонии, господствующие влияния, которые астрологи науа, как и астрологи всех других времен и народов, напрасно пытаются познать и подчинить себе.

 

Концом современной эпохи науа также будет катаклизм: разрушение достигнутой гармонии. «Будут землетрясения, будет голод, и в результате этого мы погибнем». Однако такое пессимистическое заключение относительно судьбы космоса не привело науа к потере их жизненного энтузиазма, а стало именно той решающей движущей силой, которая в двух различных формах привела их к победе над собой: ацтеки пошли по тому пути, который сегодня мы назвали бы империалистическим мистицизмом. Убежденные в том, что для избежания окончательного катаклизма необходимо укреплять Солнце, они взяли на себя миссию доставлять ему жизненную энергию, заключенную в драгоценной жидкости, благодаря которой живут люди. Жертвоприношения и «цветущая война», являющиеся основными средствами получения жертв, необходимых для поддержания жизни Солнца, превратились в их основные занятия, стержень их личной, общественной, военной и национальной жизни. Мистический уклон ацтеков, сконденсированный в своего рода «гуитцилопочтлском взгляде на мир», превратил их по преимуществу в военный народ, «народ Солнца». Такова была линия поведения, возникшая у ацтеков перед угрозой конечного катаклизма пятого Солнца. Однако, как уже отмечалось, это было не единственной формой, в которой науа реагировали на это событие.

 

Уже со времен толтеков существовали глубокие мыслители, стремившиеся противостоять страху разрушения Вселенной в ее пространственно-временных рамках, создав исключительно метафизическую концепцию относительно божества и определенного существования потустороннего мира, о чем можно найти рассуждения и гипотезы во многих поэмах науа.

 

И хотя нет никакого сомнения, что нередко спасения ищут в древних религиозных концепциях, верно также и то, что часто последние открыто подвергаются сомнению, и проблема божественности, потустороннего существования и судьбы человека ставится в явной рационалистической форме, без учета, насколько это было возможно, мифов и традиций. Такими рассуждениями относительно божества и человека, составляющими самое возвышенное из того, что мы называем философской мыслью науа, мы и займемся в следующих главах, то есть после того, как мы уже раскрыли, на наш взгляд, основные характерные черты космологической концепции науа.

————————————

{[191]} «Anales de Cuauhtitlán», ed. W. Lehmann, p. 62.

 

{[192]} «Textos de los informantes de Sahagún», Códice Matritense del Real Palacio, ed. facs., vol. VII, fol. 269 г. (пр. I, 19), в дальнейшем, в нашей работе «Мадридские кодексы» будут цитироваться так: «Textos de los informantes de Sahagún».

 

{[193]} Soustelle Jacques, La Pensée Cosmologique des Anci-ens Mexicains, p. 82.

 

{[194]} «Anales de Cuauhtitlán», в op. cit., p. 62.

 

{[195]} Soustelle Jacques, La Pensée Cosmologique des Anciens Mexicains, p. 85.

 

{[196]} Изучая идеи науа о времени и пространстве, мы обнаружили, что они выражают комплекс, обладающий тенденцией к единству, не лишенный содержания и представляющий собой единое целое, в котором отражаются и перекрещиваются естественные явления и человеческие поступки. С другой стороны, кто немного знаком с основными чертами той картины природы, которую дает современная физика, тот не может не удивиться, констатируя, что именно современная пространственно-временная структура в своей связи с человеческой мыслью обладает удивительным параллелизмом с концепцией науа. Это можно объяснить тем фактом, что, начиная с Эйнштейна, физика стала ориентироваться на подлинный синтез, в котором унифицируются такие основополагающие понятия, как пространственно-временная связь.

 

Обобщение представлений науа о Вселенной

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

После своеобразного синтеза всех рассмотренных нами положений космологические воззрения науа можно изложить следующим образом.

 

Земля (тлалтикпак) представляет собой большой диск, расположенный в центре Вселенной, простирающейся в вертикальном и горизонтальном направлениях. Вокруг Земли находится необъятная вода (тео-атл), опоясывающая ее со всех сторон, как кольцо, и превращающая Землю в «то, что полностью окружено водой» (сем-а-науак). Однако как Земля, так и огромное кольцо воды не являются чем-то аморфным и недифференцированным. Вселенная делится на четыре больших квадранта, или направления, которые начинаются в центре Земли и доходят до того места, где воды, окружающие мир, соединяются с небом, получая название небесные воды (илгуика-атл). Четыре направления мира включают в себя большое число символов. Для того чтобы описать эти направления, науа становились лицом к западу и наблюдали за движением Солнца: там, где оно «садится», находится его «дом» — это страна красного цвета; по левой стороне от дороги Солнца находится юг — направление голубого цвета; на противоположной стороне дома Солнца находится направление света, плодородия и жизни — его символизирует белый цвет; и, наконец, по правой стороне от дороги Солнца простирается черная область Вселенной, направление страны мертвых.

 

Таково понимание горизонтального пространства в науаской картине Вселенной. Что касается вертикального пространства, то в верхней и нижней частях мира (сем-а-науак) имелось 13 небес и 9 адов. Эти последние представляют собой все понижающиеся уровни, где осуществлялись испытания, которым подвергались в течение четырех лет лишенные плоти (мертвые) раньше, чем приобрести окончательный покой.

 

Сверху простираются небеса, которые, соединяясь почти за пределами физического мира, с водами, окружающими со всех сторон Землю, образуют своеобразный голубой свод, пересеченный множеством дорог, бегущих на разных уровнях, разделенных, по представлениям науа, небесными перекладинами. На первых пяти уровнях находятся дороги Луны, звезд, Солнца, Венеры и комет. За ними идут разноцветные небеса, и в конце находится метафизическая потусторонность: мир богов, а над всем этим расположен Омейокан (место дуальности), где находится двойственное творящее начало основа сохранения Вселенной.

 

Таково все то, что, анахронически применяя понятие современной западной мысли, можно было бы назвать статической космологией науа. Для того чтобы дополнить эту картину, необходимо ввести в нее те динамические черты, которые мы уже рассмотрели в этой главе. Обратим наше внимание снова на центр мира, на «пуп», как говорили науа. Там главным образом оказывает свое основополагающее влияние двойственное начало, живущее на самом высоком из небес. Действуя в «пупе» мира, Ометеотл дает Земле ее основу (тлалламанак), с этого места он также «одевает ее хлопком» (тлалличкатл).

 

В качестве дающего всему существующему жизнь он выступает как Ипалнемогуани; присутствуя в «водах цвета голубой птицы», из своей «облачной темницы» направляет он движение Луны и звезд, которые символически являются юбкой, покрывающей женский образ творящего существа, и, наконец, как источник жизни того светила, которое освещает и оживляет вещи, он раскрывает свою основную мужскую черту творца, наделенного чудесной созидательной силой.

 

Рядом с первым двойственным началом, постоянным творцом Вселенной, существуют другие силы, выступающие в сознании народа как многочисленные боги, но в абстрактных формах космологии науа представляющие собой четыре силы, в которых развертывается Ометеотл — его сыновья — четыре элемента: земля, воздух, огонь и вода, которые, действуя с каждого из четырех направлений Вселенной, привносят в нее понятия борьбы, эпох, катаклизмов, эволюции и пространственной ориентации времен.

 

Стремясь преобладать и господствовать, каждый элемент пытается лично направить живительное действие Солнца. Тогда и начинаются великие космические сражения, символически выраженные враждой между Тецкатлипокой и Кетцалкоатлом. Каждый период преобладания одного из элементов — это Солнце, эпоха. Потом наступает разрушение и возникновение нового мира, в котором как съедобные растения, так и масегуалы (люди), по всей видимости, эволюционируют к более совершенным формам. Так уже перестали существовать четыре Солнца. Наше Солнце — это пятое по счету Солнце движения. При нем достигается определенная гармония между различными космическими началами, которые согласились разделить время своего господства, дав ему последовательную направленность к каждому из четырех направлений Вселенной, откуда действуют основные космические силы. Современная эпоха является, таким образом, эпохой пространственно направленных лет: направления света, области мертвых, направления дома Солнца, или голубой области, стоящей слева от Солнца. Влияние каждого направления ощущается не только в физическом мире, но и в жизни всех смертных. Тоналаматл — это книга, с помощью которой можно определить непрерывно чередующиеся, согласно скрытой гармонии, господствующие влияния, которые астрологи науа, как и астрологи всех других времен и народов, напрасно пытаются познать и подчинить себе.

 

Концом современной эпохи науа также будет катаклизм: разрушение достигнутой гармонии. «Будут землетрясения, будет голод, и в результате этого мы погибнем». Однако такое пессимистическое заключение относительно судьбы космоса не привело науа к потере их жизненного энтузиазма, а стало именно той решающей движущей силой, которая в двух различных формах привела их к победе над собой: ацтеки пошли по тому пути, который сегодня мы назвали бы империалистическим мистицизмом. Убежденные в том, что для избежания окончательного катаклизма необходимо укреплять Солнце, они взяли на себя миссию доставлять ему жизненную энергию, заключенную в драгоценной жидкости, благодаря которой живут люди. Жертвоприношения и «цветущая война», являющиеся основными средствами получения жертв, необходимых для поддержания жизни Солнца, превратились в их основные занятия, стержень их личной, общественной, военной и национальной жизни. Мистический уклон ацтеков, сконденсированный в своего рода «гуитцилопочтлском взгляде на мир», превратил их по преимуществу в военный народ, «народ Солнца». Такова была линия поведения, возникшая у ацтеков перед угрозой конечного катаклизма пятого Солнца. Однако, как уже отмечалось, это было не единственной формой, в которой науа реагировали на это событие.

 

Уже со времен толтеков существовали глубокие мыслители, стремившиеся противостоять страху разрушения Вселенной в ее пространственно-временных рамках, создав исключительно метафизическую концепцию относительно божества и определенного существования потустороннего мира, о чем можно найти рассуждения и гипотезы во многих поэмах науа.

 

И хотя нет никакого сомнения, что нередко спасения ищут в древних религиозных концепциях, верно также и то, что часто последние открыто подвергаются сомнению, и проблема божественности, потустороннего существования и судьбы человека ставится в явной рационалистической форме, без учета, насколько это было возможно, мифов и традиций. Такими рассуждениями относительно божества и человека, составляющими самое возвышенное из того, что мы называем философской мыслью науа, мы и займемся в следующих главах, то есть после того, как мы уже раскрыли, на наш взгляд, основные характерные черты космологической концепции науа.

 

Метафизические и теологические идеи науа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Глава III

 

Среди различных текстов науа, содержащих изложение взглядов тламатиниме на божество, особенно интересен текст, в котором содержится ответ ученых науа первым двенадцати монахам, опровергавшим их религию и традиции. Это целый раздел в уже упомянутой книге «Бесед», представляющей собой сборник, составленный Саагуном на основе документации, найденной в Тлателолко, и религиозных бесед и споров между первыми двенадцатью монахами, приехавшими в 1524 году, со знатными индейцами и учеными{[197]}.

 

Тексты, которые мы здесь приведем, в испанском переводе даются впервые. Они являются как бы центральным пунктом в ответе тламатиниме, которые вопреки мнению некоторых, вместо того чтобы рабски подчиниться новой проповедуемой монахами доктрине, предпочитали спорить с ними. Обращение тламатиниме к монахам и народу было, возможно, их последним и самым драматическим публичным обращением. По их словам, исключительно вежливым и осторожным, видно, что они осознают невозможность спора на условиях равенства между победителями и побежденными. Однако это не мешает им смело давать отпор тому, что они считают несправедливыми нападками на их образ мысли.

 

Как мы увидим, доводы, приводимые ими в споре с монахами, идут от систематизированного знания о божестве.

 

Выступая перед народом и не желая, очевидно, слишком перечить монахам, они пользуются лишь теми аргументами, которые считают наиболее подходящими для показа того, что образ мысли науа относительно божества может и должен уважаться, ибо действительно содержит богатое и возвышенное понятие о дарителе жизни и является твердой основой их строгих правил поведения и древней традиции. Вот как говорили тламатиниме:

 

«872. — Господа наши, глубокоуважаемые господа{[198]}.

 

Вы перенесли трудности, чтобы дойти до этой земли.

 

  1. — Здесь перед вами

 

мы смотрим на вас, мы, невежественные люди…

 

  1. — И теперь, что мы скажем? Что мы должны довести до вашего слуха?

 

Неужели мы представляем собой что-нибудь? Мы всего лишь простой народ…

 

913.— Через переводчика мы отвечаем, возвращаем дыхание и слово

 

  1. — Господина непосредственной близости. Ради него мы рискуем, поэтому мы подвергаемся опасности…

 

920 — Может быть, к нашей гибели, может быть, к нашему

 

уничтожению

 

мы лишь идем.

 

[Но] куда же нам еще идти?

 

Мы простой народ.

 

мы подвержены гибели, мы смертные;

 

  1. — дайте же нам умереть,

 

дайте же нам погибнуть,

 

раз уже умерли наши боги.

 

[Но] пусть успокоится ваше сердце, ваша плоть,

 

Господа наши!

 

  1. — Потому что мы немножко нарушим,

 

теперь немножко откроем

 

секрет, сокровищницу Господина нашего [бога].

 

Вы говорили,

 

что мы не знаем

 

935.— Господина непосредственной близости,

 

того, кому принадлежат небеса и Земля.

 

Вы говорили,

 

что наши боги не настоящие.

 

Это новое слово,

 

  1. — которое вы говорите,

 

им мы смущены,

 

им Мы недовольны.

 

Потому что наши предки,

 

те, которые были, те, которые пили на земле,

 

  1. — не говорили так.

 

Они дали нам

 

свои правила жизни,

 

они считали истинными богов

 

и поклонялись им,

 

  1. — почитали их.

 

Они учили нас

 

всем формам культа,

 

всем их способам почитать [богов].

 

Так, перед ними мы землю поднесли ко рту{[199]},

 

  1. — [ради них] мы пускаем кровь,

 

выполняем обещания,

 

сжигаем копал (ладан)

 

и приносим жертвы.

 

Наши предки учили,

 

960 — что жизнью мы обязаны богам,

 

они нас создали (своей жертвой дали нам жизнь). Каким образом, когда, где? Когда была еще ночь.

 

Они учили,

 

  1. — что боги дают нам нашу пищу,

 

все, что мы пьем и едим,

 

то, что сохраняет жизнь, маис и фасоль.

 

У них мы просим

 

  1. — воду и дождь,

 

благодаря которым все растет на земле.

 

Сами они богаты,

 

счастливы,

 

владеют вещами,

 

  1. — так, что всегда и навсегда

 

все зреет и зеленеет в их доме…

 

Там, «где каким-то образом существуют», в Тлалокане.

 

Там никогда не бывает голода,

 

  1. — нет болезней,

 

нет бедности.

 

Они дают людям

 

храбрость и власть…

 

И каким образом, когда, где обратились к богам,

 

  1. — стали просить их, считать их богами, поклоняться им?

 

Это было очень, очень давно, это было там, в Туле, было там, в Гуапалкалко,

 

995.— было там, в Хучатлапане,

 

было там, в Тламогуанчане, было там, в Иогуалличане, было там, в Теотиуакане. Они над всем миром

 

  1. — установили

 

свое господство. Они дали

 

власть, могущество, славу, известность.

 

  1. — И неужели теперь мы

 

разрушим столь древнее

 

правило жизни,

 

принятое чичимеками,

 

толтеками,

 

1010.— аколгуа,

 

текпанеками?

 

Мы знаем,

 

кому обязаны жизнью, кому обязаны рождением,

 

  1. — кому обязаны зарождением, кому обязаны ростом, как надо взывать, как надо просить.

 

Слушайте, господа наши,

 

не делайте ничего такого

 

  1. — вашему народу,

 

что принесет ему несчастье

 

и гибель…

 

  1. — Спокойно и дружелюбно

 

рассудите, господа наши,

 

что надлежит делать.

 

Мы не можем быть спокойны

 

  1. — и до сих пор еще не верим,

 

не считаем это правдой,

 

[даже если] оскорбляем вас.

 

Перед вами находятся

 

  1. — господа, правители,

 

те, кто ведет мир и отвечает

 

за весь мир.

 

Уже достаточно того, что мы потеряли,

 

что у нас отняли,

 

  1. — что нас лишили

 

нашей власти.

 

Если все останется так,

 

мы будем лишь пленными. Делайте с нами

 

  1. — что хотите.

 

Это все, что мы говорим

 

и отвечаем

 

на ваше дыхание,

 

на ваше слово,

 

о господа наши»{[200]}.

 

Любой комментарий к приведенному тексту, столь ясно и в такой драматической форме излагающему мысль, будет излишним. Следует, пожалуй, в качестве обобщения лишь указать на основные возражения, приведенные тламатиниме, для того чтобы было легче оценить оригинальную форму их аргументации.

 

Умело начинают они свою речь, унижаются перед монахами и хвалят их, как пришельцев с той стороны моря, «среди облаков и туманов». Но вскоре в отличие от своих предшествующих слов высказывают решимость отвечать и противоречить, зная наперед, что этим «подвергают себя опасности». Они признаются, что не откажутся говорить и под угрозой смерти, которая является именно тем, что они ищут, если, как говорят монахи, «уже умерли наши боги».

 

После такого вступления тламатиниме приводят возражения монахов: «Вы говорили, что мы не знаем Господина непосредственной близости, того, кому принадлежат небеса и Земля», — и с удивлением возражают, приводя самые очевидные доводы, которые любой образованный приверженец религии привел бы и сегодня: «…наши предки… дали нам свои правила жизни, они считали истинными богов… учили нас всем формам культа, всем их способам почитать [богов]».

 

Связав свои верования с древними знаниями, передаваемыми из поколения в поколение, они начинают приводить целый ряд самых различных и довольно глубоких положений. Первое, являющееся, может быть, самым глубоким, должно было быть, однако, понятным громадному большинству народа, поскольку давался тламатиниме в связи с древним мифом о создании светил и человека в Теотиуакане, когда там собрались боги, чтобы положить начало пятому Солнцу (нашей эпохе).

 

«Наши предки учили, — говорят тламатиниме, — что жизнью мы обязаны богам…» Но самым главным является объяснение, добавляемое ими относительно времени и способа свершения этого: «когда была еще ночь» (ин ок иогуайя). Эти слова, как удачно заметил Леман в одном из примечаний, означают: «Во времена, предшествующие всякой эпохе, когда еще не существовало ничего определенного»{[201]}. Следовательно, ученые науа прямо указывают на тот факт, что происхождение всего существующего имело место в период, когда отсутствовала всякая определенность, когда безраздельно господствовала ночь. В этом сумрачном докосмическом отрезке, за пределами любого определенного времени и пространства, и начали действовать божественные силы. Такова древность бытия и действия богов.

 

Ученые науа приводят и другие доводы в поддержку своих верований и традиций. Боги не только создали жизнь, «когда была еще ночь», они все время ее сохраняют: «Боги дают нам нашу пищу, все, что мы пьем и едим, то, что сохраняет жизнь, маис и фасоль…», и, более того, богам, — которые, как мы видели в предыдущем параграфе, являются основными космическими силами,— «мы обязаны происхождением вещей», так как они дают воду и дождь. В качестве чудесного символа их плодородной силы здесь упоминается божественная обитель — «там, где каким-то образом существуют», Тлалокан (жилище Тлалока, бога дождя), место, где всегда «все зреет и зеленеет».

 

После всех этих глубоко философских доводов, вполне ясных народу, слушавшему беседу, так как все время упоминались всем хорошо известные мифы, тламатиниме переходят к истории и выдвигают другой, как бы мы сегодня сказали, авторитетный аргумент. Прежде всего они ставят вопрос: «И каким образом, когда, где обратились к богам, стали просить их и считать богами, поклоняться им?» Ответ ясный и определенный: «Это было еще очень давно», — затем они перечисляют самые древние религиозные и культурные центры, где — как об этом свидетельствует традиция — боги считались истинными: в Туле, в Гуапалкалко, в Хучатлапане, в Тламо-гуанчане, в Иогуалличане, в Теотиуакане{[202]}. Над всем миром (ногуиан семанауак) властвовали боги.

 

Вывод, подкрепленный новым аргументом, напрашивается сам собой: «И неужели теперь мы разрушим столь древнее правило жизни, принятое толтеками, чичимеками, аколгуа, текпанеками». Не представляется возможным покончить с такой формой жизни и системой взглядов, корни которых уходят в самые древние традиции древнего рода науа.

 

После этого важного исторического довода, ясно показывающего, что тламатиниме хорошо представляли себе своего рода «культурную преемственность науа», они снова обращаются к метафизической области, чтобы произнести в заключение такого рода высказывания, которые, возможно, указывают на их большие теологические знания: «Мы знаем, — говорят они, — кому обязаны жизнью, кому обязаны рождением, кому обязаны зарождением, кому обязаны ростом…» Если это действительно так, если здесь говорится о хорошо продуманном («что имеем в сердце») теологическом знании, объясняющем такие глубокие вопросы, как, например, перечисленные, то и не удивительно, что в заключение ученые науа обращаются к монахам с просьбой уважать образ мыслей и веры науа. «Не делайте ничего вашему народу, что принесет ему несчастье…», потому что то, чему учат монахи, «мы не считаем истинным, [даже если] этим мы оскорбляем вас».

 

Тламатиниме хорошо знают, что их народ уже потерял свободу и свою форму управления. Конкистадоры умертвили их богов (это значит их традиции, их искусство, одним словом, всю их культуру), поэтому: «Делайте с нами, что хотите. Это все, что мы скажем и ответим вам…» Таково в общих чертах последнее публичное выступление тех немногих тламатиниме, которые не погибли в период завоевания, выступление, о котором мы имеем достоверные исторические сведения. Эти слова ученых науа дали нам возможность, как говорит Леман, увидеть «столкновение мировоззрения и веры европейцев с духовным миром древних мексиканцев»{[203]}. Вместе с тем мы смогли документально подтвердить существование теологического знания у тламатиниме. В данном разделе показаны лишь некоторые основные черты этого знания. В текстах, к рассмотрению которых мы переходим, содержатся необходимые элементы для того, чтобы попытаться восстановить как можно более полно теологическое знание науа. Но раньше, чем перейти к прямому изучению текстов, которые с некоторыми подробностями показывают нам, каким образом ученые науа рационалистически представляли себе божество, мы займемся другими документами, предварительный анализ которых считаем необходимым, поскольку в них имеется своеобразная проблематика относительно метафизического познания и божества. Это значит, что философы науа не только высказывались относительно того, что считали высшим и божественным первоначалом, но, как об этом свидетельствуют тексты, сомневались и интересовались существованием и природой божества и потусторонности.

————————————

{[197]} См. сказанное во «Введении» при анализе источников, где отмечалась ценность этой книги и раскрывалось ее содержание. Даваемый нами перевод представляет собой большую часть главы VII (inic chicóme Cap.) текста науа и взят из палеографического издания, опубликованного В. Леманом в его «Sterbende Cotter und Christliche Heilsbotschaft», Stuttgart, 1949, p. 100—107.

 

{[198]} Номера, стоящие перед различными строками, относятся к разделению текста науа, сделанному В. Леманом в его издании «Бесед».

 

{[199]} В этой строке ясно указывается на обряд, совершаемый при произнесении клятвы. Так, Саагун пишет: «Затем касались пальцами земли, подносили их ко рту и лизали, и так, произнося клятву, ели землю» (Sahagún fray Bernardino de op. cit., t. I, p. 273).

 

{[200]} «Colloquies у doctrina…» (Ed. W. Lehmann), p 100—106 (пр. I, 20).

 

{[201]} Lehmann W., op. cit., p. 103 (прим. 2). Следует добавить, как интересный факт, что слова науа, высказываемые тламатиниме — ин ок иогуайя (когда была еще ночь), сходны со словами, которыми индейцы, информаторы Саагуна, много лет спустя (около 1560 года) начали рассказывать тот же самый миф о создании пятого Солнца в Теотиуакане (см. «Textos de los informantes, ed. facs. de Del Paso», vol. VI. fol. 180). Это еще раз подтверждает наше утверждение, что индейцы обладали исключительной способностью дословно запоминать традиции и легенды, которые они, изучали в Калмекак или в Телпочкалли.

 

{[202]} Указываются все те места, часть из которых — Тула, Теотцгуакан — в настоящее время легко локализовать, другие же, может быть, мифологические, как, например, Хучатлапан, Тламогуанчан (или Тамоанчан) и т. д., которые — как показывает Саагун в своем кратком испанском переводе этого текста — считались «знаменитыми или священными местами» (En Colloquios ed. de W. Lehmann, p. 63).

 

{[203]} Lehmann Walter, op. cit, p. 11.

 

Можно ли познать «на земле то, что стоит над нами: потусторонность»?

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Наличие более глубокого теологического — экзотерического, если так угодно называть, — знания наряду с религиозной верой народа представляет собой общечеловеческое явление, встречающееся почти во всех культурах. Как правило, эти два мира, так мастерски охарактеризованные древним элейским философом Парменидом, который впервые высказал мысль о существовании двух путей, пути «мнения» и пути «бытия», или подлинной реальности, сосуществуют. В аналогичной форме это имело место и в интеллектуальной среде науа.

 

С одной стороны, как археологические памятники, так кодексы и хроники древних миссионеров и историков говорят о бесчисленном множестве богов; среди них выделяются боги — покровители группы Гуитцилопочтли, Камахтли и т. д., которые, хотя и представляли собой одно божество с различными именами, вызывают немалое замешательство у тех, кто пытается создать родословную богов в сложном науаском пантеоне, где мифы сильно переплетаются, смешиваются и наполняются местным колоритом.

 

Общераспространенная религия науа была не только политеистической, но во времена последнего правителя Мотекуцома даже приняла в силу глубокой веротерпимости многих богов других народов и провинций, для которых был построен особый храм — Коатеокалли (дом различных богов), входящий в большой Теокалли Теночтитлана, поэтому с каждым днем стало расти число божеств, которым там в той или иной форме поклонялись. Отец Дуран в своей «Истории» говорит об этом следующее:

 

«Правителю Монтецума показалось, что необходим храм, посвященный тем идолам, которым поклоняются на этой земле, и, движимый религиозным рвением, он приказал построить его; он был построен в пределах храма Витцилопучтли, на том месте, где теперь находятся дома Асеведо; назвали его Коатеокалли, что означает «Дом различных богов», так как боги всех селений и провинций были там собраны в одном зале, их было столько, таких размеров и видов, сколько смогли увидеть их поваленными те, кто ходил по этим улицам и домам…»{[204]}

 

Но наряду с этой народной религиозностью, в которой, как говорил Касо, существовала «тенденция к преувеличению политеизма»{[205]}, у науа существовала и другая форма — экзотерического, или, вернее, философского знания, — которая путем рационалистических поисков пришла к открытию проблем в том, что народ принимал и во что верил. Различные тексты науа в поэтической форме выражают некоторые первые трудности и вопросы, рационалистически поставленные тламатиниме. Сознавая, что они пытаются получить знания «относительно того, что стоит над нами, относительно потусторонности»{[206]}, они сравнивали свои знания, которые сегодня мы назвали бы метафизическими, с идеалами истинного, по разумению человека, знания, в результате чего у науа и возникло одно из самых глубоких сомнений, которое может возникнуть у мыслителя любого времени:

 

Неужели мы говорим здесь что-нибудь истинное?

 

Это лишь как сон, мы лишь просыпаемся от сна,

 

это говорим лишь здесь, на земле…{[207]}

 

Потому что то, что мы говорим «на земле» (ин тлалтикпак), преходяще, мимолетно, ибо разве можно «на земле за чем-либо гнаться?»{[208]}. В этом вопросе явно высказано сомнение относительно ценности всякого земного знания, претендующего выйти за рамки этого мира грез и постичь истинную науку о «том, что стоит над нами, что на той стороне». Поэтому направление поисков с самого начала кажется отрицательным: «Здесь лишь как сон, — утверждают они, — мы просыпаемся от сна»{[209]}. Эта идея постоянно повторяется в сочинениях неизвестных мыслителей науа, а также в поэмах, имена авторов которых нам известны:

 

Это сказал Точигуитцин,

 

это сказал Койолчиуки, что:

 

мы приходим только спать,

 

приходим только грезить,

 

нет, неправда, неправда, что на землю мы приходим

 

жить:

 

как каждая зеленая весна, таков наш удел:

 

приходит и распускается, приходит, и наше сердце

 

распускает венчики,

 

несколько цветов распускает наше тело и увядает! Это сказал Точигуитцин{[210]}.

 

И среди поэм, которые, как отмечает Гарибай, «с уверенностью можно приписать знаменитому правителю Нецагуалкойотлу, имеется несколько поэм, в которых подтверждается, что раздумья относительно преходящего характера всего существующего на земле были в свою очередь исходным пунктом последующих размышлений тецкоканского правителя. Приведем здесь две поэмы из философских поэм Нецагуалкойотла:

 

Неужели правда, что мы живем на земле?

 

На земле мы не навсегда: лишь на время.

 

Даже яшма дробится,

 

даже золото разрушается,

 

даже перья кетцала рвутся,

 

на земле мы не навсегда: лишь на время{[211]}.

 

Эта идея является центральной темой другой поэмы Нецагуалкойотла, приведенной Ихтлилхочитлом в его «Истории чичимеков». Она очень похожа на поэму из коллекции «Мексиканских песен», также приписываемую тецкоканскому правителю:

 

…когда уйдешь из этой жизни в другую, о правитель Иойонтцин,

 

настанет время, когда твои подданные будут разбиты и уничтожены

 

и все твои дела останутся во мраке и забытьи…

 

Потому что этим кончаются власть, империя и владения,

 

которые сохраняются недолго, и они непрочны.

 

Все в этой жизни мы получаем на время,

 

и в миг мы его потеряем…{[212]}

 

Таким образом, как Нецагуалкойотл, так и другие тламатиниме приходят к самому глубокому убеждению, что в этой жизни, здесь на земле, нет ничего постоянного, и, может быть, нет ничего истинного в науаском смысле этого слова: нелли (связанное с нел-гуа-йотл: корень, фундамент, основа), поэтому проблема нахождения подлинного основополагающего смысла деятельности и мысли человека становится еще более безотлагательной. Если человеческая жизнь состоит лишь в быстротечности (тлалтикпака), как можно выразить нечто истинное относительно того, что находится по ту сторону всякого опыта: о Дарителе жизни? Ибо, несомненно, существует опасность, что все наши слова «будут земными» и не будет никакой возможности отнести их к «стоящему над нами, к потусторонности», потому что жизнь наша — всего лишь сон. В таком случае человеку останется в качестве утешения лишь «напиваться грибным вином», чтобы забыть, что за «один День мы уйдем и за одну ночь спустимся в область тайны…»{[213]}

 

Как могли отметить некоторые ученые и поэты науа, из этого должно следовать стремление пользоваться в этой жизни, здесь в тлалтикпаке, всеми наслаждениями, как можно полнее:

 

[Если] за один день мы уйдем

 

и за одну ночь спустимся в область тайны.

 

и здесь мы только, чтобы узнать себя,

 

и на земле мы лишь мимоходом.

 

Мирно и радостно проведем жизнь: приходите

 

и наслаждайтесь,

 

пусть не приходят те, кто живет в злобе: земля очень широка!

 

Вот бы всегда жить, вот бы никогда не умереть!{[214]}

 

Однако форма реагирования на вопрос, касающийся возможности достижения истинного, хотя бы в мыслях, того, что над нами, не была ни единственной, ни наиболее глубоко укоренившейся в умах науа. Ибо преследуемые самой проблемой, они поставили себе цель найти новую форму знания, способную повести человека к достоверному познанию неизменной точки опоры, являющейся основой самой себе, на которую должно было опираться любое истинное рассуждение. С надеждой применяя к этой всеобщей основе все то, что может существовать и быть познанным, название «Дарителя жизни», которым главным образом в религиозном плане обозначалось высшее божество, то есть самое высокое, что можно себе представить, тламатиниме поставили себе вопрос — каким образом можно отойти от грез и фантазий и сказать что-либо истинное об этом высшем начале:

 

Неужели действительно мы здесь говорим, Даритель жизни?..

 

Даже если изумруды и тонкие мази

 

преподносим Дарителю жизни,

 

если к тебе обращаемся с ожерельями, с силой орла

 

или тигра, может быть, на земле никто не говорит истину{[215]}.

 

Мы видим первую попытку решения этого вопроса. Стремиться узнать истину о Дарителе жизни путем религиозных приношений: «Даже если изумруды и тонкие мази ему преподнести… может быть, никто на земле не высказывает истину». Ответ снова отрицательный: дары, приносимые высшему началу, не открывают дорогу к истине. Потому что, как говорит другая поэма, посвященная божеству:

 

Сколько людей спрашивают, истинно ли это там или нет? Лишь ты остаешься неумолимым, Даритель жизни{[216]}.

————————————

{[204]} Duran Fray Diego de, Historia de las Indias de Nueva España, t. I, p. 456.

 

{[205]} Caso Alfonso, La Religión de los Aztecas, p. 7.

 

{[206]} «Ученый узнает относительно того, что стоит над нами, относительно мира мертвых (потусторонности)» (топан, миктлан кимати). Таков тот вид знаний, который индейцы-информаторы Саагуна приписывают тламатиниме, или «философам» науа. «Textos…» (Ed. de Paso y Troncóse, vol. VIII, fol. 188, v.).

 

{[207]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 5, v. (пр. I, 6).

 

{[208]} Ibid., fol. 2, v. (пр. I, 1).

 

{[209]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 5, v. (пр. I, 6).

 

{[210]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 14, v.; перевод этой поэмы сделан Гарибаем (Historia de la Literatura Nahuahl, t. I, p. 191). Относительно Точигуитцина Койолчиуки Гарибай указывает (op. cit., t. II, p. 385), что он был «правителем области Гуэхотцинко и женился на дочери Тлакаэлеля, Сигуакоатл из Теночтитлана, во времена Итцкоатла».

 

{[211]} Ibid., fol. 17, r.; Нецагуалкойотл (1402—1472) — это король — философ и тецкоканский поэт, который, обнаружив суетность (хрупкость, или «ломкость») вещей на земле (ин тлалтикпак), стал искать бога, дарителя жизни, в самом чистом виде; это единственный мыслитель науа, о беспокойной жизни которого имеются многочисленные достоверные исторические данные. Насколько нам известно, при изучении жизни Нецагуалкойотла никто не сумел так хорошо использовать источники, как Франсес Жилмор в книге «Flute of the Smoking Mirror» (a portrait of Nezahualcóyotl, Poet-king of the Aztecs.)», the University of New Mexico, Press 1949. Хотя госпожа Жилмор придала своему произведению форму новеллы, оно тем не менее не должно рассматриваться как простое литературное сочинение, так как тщательный анализ показывает, что она все время опирается на источники, в особенности на «Историю чичимеков» Ихтлилхочитла и «Анналы Куаутитлана». В указанной работе подробно излагаются основные события жизни Нецагуалкойотла, на чем мы не имеем возможности остановиться, так как это увело бед нас в сторону от темы нашего исследования.

 

{[212]} Ixtlilxóchitl Fernando de Alva, Obras Completas, f. II, p. 235—236. Относительно философско-поэтических сочинений, которые справедливо можно приписать Нецагуалкойотлу, мы придерживаемся мнения Гарибая, признающего в своей «Истории» (т. II, стр. 381) следующее: ему принадлежат поэмы, фрагментарно сохраненные Ихтлилхочитлом в «Исторических трудах» (т. II, стр. 155 и 235—236), а также семь других поэм из рукописи «Мексиканских песен», некоторые из них мы здесь приводили. Что касается часто цитируемой поэмы «Мать моя, когда я умру…», сам Гарибай в той же работе (т. I, стр. 247—250) приводит доводы, доказывающие, что она не может принадлежать Нецагуалкойотлу. С другой стороны, следует добавить, что, хотя образ Нецагуалкойтла представляет собой своеобразный символ яагуаской мысли, идеи, которые обыкновенно ему приписываются относительно неустойчивости человеческой жизни и господина непосредственной близости (ин Тлокэ ин Науакэ), встречаются также в сочинениях большинства тламатиниме.

 

{[213]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 25, v.

 

{[214]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 26, r. (np. I, 22). Перевод этой поэмы сделан д-ром Гарибаем, опубликовавшим его в своей «Poesía Indigena de la Altiplanicie», p. 103—104.

 

{[215]} Ibid., fol. 13, r. (np. I, 23).

 

{[216]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 62, r. (пр. I, 24).

 

Цветы и песни: единственное истинное на земле

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Оставляя для общественного и народного культа богов бесчисленные приношения и жертвы, тламатиниме в противоположность тому, что в предыдущем параграфе мы назвали «Гуитцилопочтлской концепцией вселенной», применяют новый метод, чтобы найти способ говорить «истинные слова» о том, «что над нами», о потусторонности. Их учение о метафизическом познании, ибо по справедливости оно должно называться именно так, то есть к ним вполне применим философский термин запада, нашло наконец соответствующую формулировку первых достижений этих поисков в их нескольких поэмах.

 

В особенности это касается одной поэмы, в которой довольно основательно изложено науаское решение проблемы. Мы имеем в виду поэму, о которой говорят, что она была прочитана в доме Текайегуатцина, правителя Гуэхотцинко, по случаю собрания ученых и поэтов:

 

Так говорят Айокуан и Куэтцпал,

 

что действительно знают Дарителя жизни…

 

Там слышу его слово, действительно его,

 

Дарителю жизни отвечает птица-колокольчик.

 

Он поет, предлагает цветы, предлагает цветы.

 

Как изумруд и перья кетцала,

 

сыплются его слова.

 

Может быть, там удовлетворяется Даритель жизни?

 

И это есть единственно истинное на земле?{[217]}

 

В последнем вопросе содержится смысл всей поэмы: «Это есть единственно истинное на земле?» Внимательное чтение предыдущих строк ясно покажет, что то, что принято считать истинным, может быть «единственно истинным на земле» (ацо тле нелли ин тлалтикпак) и, возможно, является именно тем, что «удовлетворяет Дарителя жизни» — песни и цветы. На первый взгляд это может вызвать удивление. Однако анализ науатльского идиоматического выражения «цветы и песни», возможно, поможет уяснить истинный смысл цитированного текста. Д-р Гарибай в работе «Ключ к науатль», излагая некоторые основные стилистические черты этого языка, останавливается на анализе явления, характерного для этого языка, которое он удачно называет дифразизмом. Он пишет:

 

«[Это] способ выражения одной и той же идеи с помощью двух слов, смысл которых дополняет друг друга, или в силу их синонимичности, или смысловой близости. Несколько примеров из испанского языка лучше объяснят это: «ни с того ни с сего»; «огнем и мечом»; «против ветра и течения»; «на хлеб и воду» и т. д. Эта форма выражения, редкая в наших языках, обычна для языка науатль. Я привожу ряд примеров, взятых из этих и других текстов. Почти все фразы имеют метафорический смысл, поэтому надо знать, как их применять, так как при буквальном их понимании искажается смысл…»{[218]}

 

Итак, среди примеров дифразизмов, приведенных Га-рибаем, содержится пример: ин хочитл ин куикатл, дословное значение которого «цветок и песня», а метафорическое — «поэма». Связывая это с только что приведенным текстом, мы неизбежно приходим к выводу, что «единственное истинное на земле» — по мнению тламатиниме — это поэмы, или, если хотите, поэзия: «цветок и песня».

 

Дело в том, что, поскольку мыслители науа были убеждены в мимолетности всего существующего на земле и рассматривали эту жизнь как сон, их позиция относительно проблемы «что истинно» никак не могла быть аристотелевской «адекватностью в уме познающего с существующим». Такого рода знание было для тламатиниме почти невозможным: «Может быть, на земле никто не говорит истины» (ач айяк нелли ин тикитогуа никан){[219]}.

 

Однако их ответ: «Единственно истинное На земле» — это поэзия: «цветок и песня», — не ведет к тому, что мы назвали бы всеобщим и абсолютным скептицизмом. Потому что в любом виде настоящая поэзия содержит в себе своеобразную форму познания, плод подлинного внутреннего опыта, или, если хотите, результат интуиции. Поэзия, таким образом, представляет собой то скрытое выражение, которое с помощью символа и метафоры позволяет человеку высказать то, что таинственным и внезапным образом ему удалось воспринять.

 

Поэт страдает — он чувствует, что ему никогда не удастся высказать то, что он хочет сказать, но, несмотря на это, его слова могут явиться настоящим откровением. Следующее сочинение, в котором автор, говоря о «цветах и песнях», указывает на душу поэзии, прекрасно выражает эту мысль:

 

Цветов мое сердце жадно желает,

 

с песнею страдаю и лишь песни пою на земле,

 

я, Куакуаутцин,

 

желаю, чтобы цветы долго сохранялись в моих руках!..

 

Где же возьму я прекрасные цветы и прекрасные песни?

 

Здесь весна никогда не создает их:

 

лишь мучаюсь я, я, Куакуаутцин.

 

Разве вы можете наслаждаться, разве наши друзья могут

 

получить удовольствие?

 

Где же я возьму прекрасные цветы и прекрасные песни?{[220]}

 

Это желание найти истинный смысл поэзии: «Цветов мое сердце жадно желает, где же возьму я прекрасные цветы и прекрасные песни?» — терзает мыслителя науа: «с песнею страдаю», когда он видит, что часто «лишь песни пою на земле». Это значит, что его слова редко говорят «единственно истинное», потому что подлинной поэзии «цветка и песни» «здесь весна никогда не создает». Где же тогда источник поэзии? Вот новый вопрос, живо интересовавший тламатиниме, как доказывает следующий текст, в котором в обращении к священникам он ставится так:

 

Жрецы, я спрашиваю вас:

 

Откуда происходят цветы, опьяняющие человека?

 

Песня, которая опьяняет, прекрасная песня?{[221]}

 

Вопрос касается происхождения поэзии «цветка и песни», которой здесь приписывается окончательно характеризующая ее черта: говорится, что она «опьяняет человека», то есть выводит его из обычного состояния и заставляет видеть то, чего другие не видят, — «единственно истинное на земле». Но послушаем теперь, каков был ответ, который, как предполагается, дали жрецы относительно происхождения поэзии «цветка и песни»:

 

Приходят оии только из своего дома, из глубины неба,

 

лишь оттуда приходят различные цветы…

 

Где простирается вода из цветов

 

благоуханная красота цветка утончается черными, зеленеющими

 

цветами и переплетается, связывается:

 

среди них поет, среди них издает трели птица Кетцал{[222]}.

 

Таково божественное происхождение поэзии, своего рода вдохновения, идущего из потусторонности: «из того, что находится над нами», оно дает человеку возможность высказать «единственно истинное на земле». Послушаем другую поэму, в которой также красиво выражены эти идеи:

 

Распускаются цветы, они свежие,

 

они становятся все красивее и открывают свои венчики, из них выходят цветы песни, на людей ты их выплескиваешь,

 

разбрасываешь, ты — певец!{[223]}

 

Кому удается получить это божественное влияние, ниспускающее на людей цветы и песни, тот является единственным, кто может сказать «истинное на земле». Тогда ученый обладает «обожествленным сердцем» (йолтеотл), как ясно говорится в одном из текстов индейских информаторов Саагуна, когда описывается личность художника и формулируется то, что сегодня мы назвали бы эстетической концепцией науа{[224]}.

 

В тесной связи с предшествующим находится идея о том, что поэзия «цветок и песня» — есть нечто, что каким-то образом избегнет окончательного разрушения. Правда, сами по себе цветы являются символом красоты, в конце концов увядающей, но, входя в дифразизм «цветок и песня» (ин хочитл, ин куикатл), которые рассматриваются как поэзия, идущая из глубины неба, они являются «единственным истинным на земле», и поэтому считается, что никогда не погибнут. Так говорится в одной из кратких поэм, приписываемой Нецагуалкойотлу:

 

Не увянут мои цветы, не прекратятся мои песни:

 

Я, певец, их возвышаю:

 

они разносятся, распространяются…{[225]}

 

И хотя он и добавляет нечто кажущееся противоречащим предыдущему: «цветы, которые увядают и желтеют», это имеет место только здесь, «на земле», ибо, как утверждает далее Нецагуалкойотл, «они попадут туда, в позолоченный дом из перьев», то есть туда, где живет божество и откуда они происходят. Вместе с тем в глубоко человеческом смысле, относящемся к той ничтожной бессмертности, которой можно достигнуть на земле, поэзия «цветок и песня» является также единственной ценностью, которую, может быть, сможем оставить на земле:

 

Исчезнет ли также мое сердце, как цветы, которые погибли? Как сделает это мое сердце? По крайней мере цветы, по крайней мере песни!{[226]}

 

Резюмируя теперь проанализированные нами идеи, мы считаем возможным без преувеличения угверждать, что тламатиниме сформулировали в снопх поэмах подлинную теорию метафизического знания. Несмотря на то что все имеет преходящий характер, существует способ познать истинное: это поэзия «цветок и песня». Однако поэзия — это символизм и метафора. И как удачно отмечает Гарсия Бакка, комментируя книгу Хейдеггера «Сущность поэзии», метафора и метафизика, как по своей сущности, так и по своему корню означают одну и ту же функцию: помещать вещи по ту сторону (мета), plus ultra…»{[227]}

 

Поэзия как форма метафизического выражения — на основе метафоры — является, таким образом, попыткой преодолеть преходящий характер, сновидение тлалтикпака (того, что на земле). Тламатиниме считали себя не в состоянии адекватно выразить то, что находится по ту сторону: «то, что нас превосходит». Но они утверждали, что посредством метафоры — поэзии «цветка и песни» — смогут постигнуть истинное. Они подтверждают это, указывая, что именно поэзия имеет божественное происхождение: «приходит сверху». Или, употребляя современные термины, она является результатом интуиции, которая затрагивает самое сокровенное в человеке, заставляет его произносить слова, проникающие в сущность того, что превосходит самый грубый опыт. В этом отношении «цветок и песня» представляют собой тот язык, которым ведется диалог между божеством и людьми

 

Там слышу его слово, действительно его, Дарителю жизни отвечает птица-колокольчик: она поет, предлагает цветы…

 

Может быть, там удовлетворяется Даритель жизни? И это есть единственно истинное на земле?{[228]}

 

Поэтому, пользуясь самым лучшим из богатого и точного языка науатль, чтобы говорить о том, «что находится над нами, о мире мертвых» (топан, миктлан), тламатиниме, как птица-колокольчик, предлагают цветы и песни: используют поэзию, чтобы высказать нечто истинное о божестве. Следовательно, настало время проанализировать существо того божественного образа, который удалось выразить ученым науа посредством их «цветов и песен».

————————————

{[217]} Ibid., fol. 9, v. (пр. I, 25).

 

{[218]} Gаribау К. Ángel Ma, Llave del Náhuatl, Otumba México, 1940, p. 112.

 

{[219]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 13, r.

 

{[220]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 26, г. (пр. I, 26). Перевод этой поэмы, а также других, приводимых в этом разделе, почти дословно взяты из работы Гарибая «История науаской литературы», хотя мы и имеем оригинальный текст на языке науатль.

 

{[221]} Ibid., fol. 34, r. (пр. I, 27).

 

{[222]} Loe. cit. (пр. I, 27).

 

{[223]} Ibid., fol. 35, v. (пр. I, 28).

 

{[224]} См. «Textos de los informantes de Sahagún» (Ed. de Paso y Troncóse), vol. VIII, fol. 117, v. При изложении идей науа о человеке мы коснемся их способа определения художника и его художественных произведений, а также того, что, по их мнению, являлось душою вдохновения художника.

 

{[225]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 16, v. (пр. I, 29).

 

{[226]} Ibid., fol. 10, r. (пр. I, 30).

 

{[227]} García Bacca Juan D., Comentarios a «la Esencia de la Poesía», de Heidegger, в «Rev. Nac. de Cultura», Caracas núms. ! 12—113, p. 226

 

{[228]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 9, v. (пр. I, 25).

 

 

Теологическая концепция тламатиниме

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

С самого начала изложения этого вопроса следует указать на один, без сомнения, важный момент в изучении текстов науа, содержащих самые возвышенные аспекты теологической мысли тламатиниме. Дело в том, что как в «Анналах Куаутитлана», так и в текстах информаторов Саагуна мы всегда обнаруживаем, что самым глубоким и абстрактным рассуждениям относительно божества приписывается толтекское происхождение.

 

Может быть, мы имеем здесь дело лишь с символом, с помощью которого подчеркивается древность и ценность знания о божестве? Известно, например, что для науа периода, непосредственно предшествовавшего конкисте, слово толтекайотл (толтектность) означало самое возвышенное и совершенное в искусствах и науках и превратилось в синоним ученого или художника{[229]}.

 

Хотя все это и верно, думается, однако, что ответ на вопрос о древности и происхождении сущности теологических идей науа может дать старая поэма, содержащаяся в тексте, известном как «Толтеко-чичимекская история». Лингвистический анализ этой поэмы показывает, как утверждает Гарибай, ее «еще более древний характер»{[230]}. Контекст, в котором она дается, ясно показывает, по крайней мере в данном случае, что дело идет о поэме, происхождение которой относится к периоду, значительно более раннему, чем ацтекский, так как ее пели еще некоторые кочующие племена (чичимекские), рассеявшиеся, по всей вероятности, с разрушением последней толтекской империи. Однако — и здесь мы встречаемся с интересующим нас вопросом — в этой поэме говорится о том же высшем дуалистическом начале, открытие которого более поздние тексты приписывают толтекским ученым{[231]}. Можно сказать, опираясь на эту историческую достоверность, что правильно будет утверждать, как делает это Касо, что «очень древняя философская школа (добавим: по крайней мере с толтекских времен.— М. Л.-П.) утверждала, что источником всех вещей является лишь двойственное начало, мужское и женское, породившее богов, мир и людей…»{[232]}

 

Необходимо, однако, уточнить, — на что указывают и тексты, приводимые ниже, — что эти идеи древнетолтек-ского происхождения не представляли собой мертвое духовное наследство в науаском мире, а являлись предметом мучительных размышлений тламатиниме в период, непосредственно предшествовавший конкисте. И это потому, что они, восприняв существо этих идей как предмет своего метафизически-поэтического познания («цветок и песня»), выдвинули ряд вопросов относительно этой древней теологической концепции, вместо того чтобы просто принять ее целиком. Примером этого может служить следующий вопрос:

 

Где находится место света,

 

раз скрывается тот, кто дает жизнь?{[233]}

 

Далее более ясно говорится о том, что можно было бы назвать толтекским способом понимания высшего начала, и ставятся следующие вопросы:

 

Куда пойду?

 

Куда пойду?

 

Дорога бога дуальности.

 

Может быть, твой дом — это место

 

для лишенных плоти?

 

Может быть, он внутри неба?

 

Или только здесь, на земле,

 

место для лишенных плоти?{[234]}

 

Тламатиниме пытаются узнать, какая дорога ведет к Ометеотлу (богу дуальности), как он вполне определенно здесь называется. Чтобы получить ответ, формулируется тройной вопрос, который касается трех различных возможностей: живет ли он на небе, или внизу, там, где место лишенных плоти, или здесь, на земле?

 

Решение, к которому пришли тламатиниме, мы уже видели в космологических текстах, говорящих об основополагающем действии Ометеотла в центре (пупе) земли, его вездесущности в водах цвета голубой птицы, в облаках, в Омейокане, по ту сторону небес и даже в самом мире мертвых{[235]}.

 

В рукописи «Мексиканских песен» есть песня, в которой тламатиниме, чудесным образом применяя поэзию («цветок и песню»), еще раз указывают на то, что мы назвали вездесущностью Дарителя жизни:

 

Ты живешь на небе,

 

ты поддерживаешь гору.

 

Анауак находится в твоей руке,

 

везде тебя ожидают,

 

к тебе обращаются и взывают,

 

ищут твою славу, твою известность.

 

Ты живешь на небе:

 

Анауак находится и твоей руке{[236]}.

 

Именно так. Тламатиниме всегда представляли себе Дарителя жизни присутствующим в основных направлениях Вселенной. При этом подразумевалось, что его жилище находится преимущественно на небесах, на самой их вершине, как об этом ясно указывается в «Ватиканском кодексе А 3738». В форме красивой метафоры поэма упоминает и об основополагающем действии Дарителя жизни, который поддерживает гору и держит в руках Анауак.

 

Таким образом, удовлетворительно решив поставленный тламатиниме вопрос относительно физического местопребывания Дарителя жизни и метафизической потусторонности (Омейокан), где он живет, следует заняться философской идеей науа о самом высшем начале. Послушаем, что сообщили об этом Саагуну его информаторы:

 

«1. — И толтеки знали,

 

  1. — что существует много небес,

 

  1. — говорили, что их двенадцать, разделенных и расположенных одно над другим.

 

  1. — Там живет настоящий бог и его супруга.

 

  1. — Небесный бог называется Господином дуальности,

 

  1. — а его супруга называется Госпожой дуальности, небесной Госпожой;

 

  1. — это означает:

 

  1. — над двенадцатью небесами он — правитель и господин»{[237]}.

 

Поскольку этот текст содержит идеи, представляющие особый интерес для понимания изучаемой нами темы, проанализируем его с особой тщательностью.

 

Комментарии к тексту

 

  1. «И толтеки знали…»

 

Обращая внимание ва ее древность, а возможно, и для того, чтобы подчеркнуть глубину этой доктрины, индейские информаторы начинают с указания толтекского происхождения того, что они затем излагают.

 

2 и 3. «…что существует много небес, говорили, что их двенадцать, разделенных и расположенных одно над другим».

 

Здесь ясно указывается на космологическую концепцию науа о вертикальном строении Вселенной. Согласно этой концепции, Вселенная распадается на своего рода «небесные этажи», по которым перемещаются различные светила{[238]}.

 

  1. «Там живет настоящий бог и его супруга».

 

Эта и две последующие строки являются наиболее важными в анализируемом нами тексте. Здесь ясно называется высшее начало, открытое науа. Как прямо указывает текст, это — ин нвлли теотл (настоящий бог). Однако, чтобы действительно понять значение этой фразы, необходимо вспомнить символическое значение слова нелли (истинный, прочный, постоянный). Поэтому и говорится, что тот, кто живет там, на двенадцатом небе, это бог, имеющий хорошую основу, опирающийся сам на себя: нелли. И нужно подчеркнуть, что говорится об одном боге (теотл), а не о двух или нескольких, ибо в противном случае мы должны были бы встретить слово тетео (боги), множественное число от теотл.

 

Однако, выступая как один, этот нелли теотл тут же дополняется посредством формы отглагольного существительного — имеющий «свою супругу»: и-намик. Последнее слово, производное от глагола намики (встречать, помогать) и притяжательного местоимения и (его) буквально означает, согласно словарю Молина, «его подобие, или вещь, которая хорошо подходит и совпадает с другой»{[239]}. Принимая во внимание указанный смысл, мы переводим здесь и-намик как «его супруга», для того чтобы показать отношение, в котором находится нелли теотл со «своим подобием или с тем, что с ним совпадает»{[240]}. Речь идет не о другом, отличном, начале, а о том, что мы называем чем-то соединяющимся с высшим началом, разделяющим с ним состояние бытия нелли теотла (бога, основывающегося на самом себе).

 

5 и 6. «Небесный бог называется Господином дуальности, а его супруга называется Госпожой дуальности, небесной Госпожой…»

 

Приведенный текст является ключом для понимания глубокого смысла идеи о «настоящем боге и его супруге»: небесный бог (илгуикатеотл) называется дуальным богом (Ометекутли). Как мы уже видели, выступая как один, он в то же время обладает двойственной природой. По этой причине метафизическое место его жительства называется Омейокан (место дуальности), и поэтому в других текстах он обозначается еще более абстрактным именем Ометеотл (бог дуальности). В силу этого имя его супруги, «его подобия» (и-намик), как и говорит текст: «Госпожа дуальности» (Омесигуатл).

 

Мы видим, что попытка объяснения общего происхождения всего существующего привела мысль науа с помощью метафор, «цветов и песен», к открытию двойственного существа: творящего, активного начала и вместе с тем пассивного, способного зачать существа. Так, соединяя в одном существе зарождение и зачатие — то, что необходимо в мире для возникновения жизни, — утверждается в одних текстах косвенно, а в других и прямо, что нелли теотл, или иначе Ометеотл, является тем космическим началом, в котором зачинается и зарождается все существующее во Вселенной. Что касается возможного возражения, что якобы здесь всего лишь простая антропоморфическая проекция процесса человеческого зарождения на потусторонность, «на то, что над нами», то на это можно ответить: сами тламатиниме осторожно говорили, что относительно Дарителя жизни «может быть, никто на земле не говорит правду»{[241]}. Вместе с тем, преодолевая всеобщий скептицизм, они пришли к выводу, что для познания истинного, возможно, существует лишь путь поэзии: «цветок и песня». В связи с этим можно спросить, не является ли перенесение акта зарождения людей, который очеловечивается и воплощается в божестве за пределами границ времени, прекрасной метафорой, самым возвышенным, что можно себе представить с помощью «цветов и песен». Но это не только представление, ибо идея Ометеотла, рассмотренная в ее «динамической двойственности», позволяет мыслителю науа найти в деятельности Ометеотла, созидающего за пределами времени и пространства, высшее начало, источник и основу всего существующего и живущего в сем-а-науак (в мире). В этом суть проникновенной концепции науа о божестве.

 

  1. «…на двенадцати небесах он — правитель и господин».

 

Как бы в заключение ранее сказанного здесь утверждается, с одной стороны, то, что сегодня мы назвали бы трансцендентностью божества: «оно находится над двенадцатью небесами», а с другой — власть, которой обладает божество над существующими вещами, над которыми оно Господин (текутли) и правитель (тлатокати). Эти идеи очень хорошо выражают две основные особенности Ометеотла как высшего метафизического начала, стоящего «над нами» и являющегося господином всего существующего в силу своей непрерывной универсальной созидательной деятельности.

————————————

{[229]} Например в текстах информаторов Саагуна (т. VIII, лист 117, v.), когда говорится о художнике (тлакуило), указывается, что он тлилатл толтекатл (толтек черных чернил), когда говорится об ораторе (там же, лист 122), утверждается, что он тентолтекатл (толтек уст, или слова) и т. д.

 

{[230]} См. авторитетное мнение Гарибая по этому вопросу в «Historia de la Literatura Nahuatl», t. I, p. 128—130.

 

{[231]} Упомянутую поэму, полный перевод которой мы дадим ниже, можно прочитать в факсимальном издании, опубликованном Эрнестом Менгином в «Corpus Codicum Americanorum Meddi Aevi», Copenhagen, 1942, en la, p. 33.

 

{[232]} Сasо А1fonso, La religión de los aztecas, p. 8.

 

{[233]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 62, r. (пр. I, 4).

 

{[234]} Ibid., fol. 35, v. (пр. I, 31).

 

{[235]} См. «Códice Florentino», fol. 34, r.; «Anales de Cuauhtitlán», fol. 4.

 

{[236]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 21, v. (пр. I, 32).

 

{[237]} «Textos de los Informantes Indígenas», ed. del Paso, vol. VIII, fol. 175, v. (пр. I, 33).

 

{[238]} Возможно, покажется странным, что здесь говорится о двенадцати небесах, хотя мы уже встречали в «Ватиканском кодексе А 3738» и в «Рукописи Теве» число тринадцать. Это несовпадение можно объяснить по-разному. Речь может идти или об ошибке информаторов, или о существовании различных мнений. Мы встречали, например, в другом тексте «Анналов Куаутитлана» упоминание только девяти отделений или перекладин неба.

 

{[239]} Molina Fray Alonso de, Vocabulario en lengua castellana y mexicana, fol, 38, v.

 

{[240]} Molina Fray Alonso de, Vocabulario en lengua castellana y mexicana, fol, 38, v.

 

{[241]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 13, r.

 

 

Некоторые основные аспекты дуалистического начала

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Существуют и другие тексты, подтверждающие и обогащающие теологические идеи, изложенные в прокомментированном нами тексте. Они с разных сторон дополняют основное понимание высшего двойственного начала, которое иногда упоминается под своим абстрактным именем Ометеотл (бог дуальности){[242]}, а иногда под уже хорошо известными нам именами Ометекутли, Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности){[243]}. Называется оно также и Тонакатекутли, Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей плоти){[244]}. Часто о нем говорят как об ин Тонан, ин Тота, Гуэгуэтеотл (наша мать, наш отец, старый бог){[245]}. И чтобы не было сомнений относительно тождества и идентичности высшего бога, о котором говорят все эти названия, скажем, что в нескольких местах «Истории» и «Хроник» первых миссионеров дается ясное разъяснение: этими именами — как и другими, которые здесь не были приведены, — всегда называется одно и то же двойственное начало. Посмотрим, например, что говорится в «Истории мексиканцев по их рисункам»:

 

«…кажется, у них существовал бот, называемый ими Тонакатекли (Тонакатекутли), у которого была жена Тонакасигуатл (Тонакаоиуатл)… они выросли и всегда находились на тринадцатом небе, о происхождении которого ничего не известно…»{[246]}

 

Устанавливая местоположение бога на последнем из небес, «тринадцатом», о происхождении которого, как утверждается, «ничего не известно», ясно указывают тем самым, что Тонакатекутли и Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей плоти) те же самые, что и Ометекутли и Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности). Следовательно, как утверждает Торквемада в заключении к тому, что он сказал об Ометекутли, Омесигуатл, указывая на их тождество с Ситлалатонак, Ситлаликуэ:

 

«…можно сказать, что индейцы стремились понять в этом божественную природу, распределенную между двумя ботами (двумя личностями), а именно между мужчиной и женщиной…»{[247]}

 

Это происходит, вероятно, в силу того, что тламатиниме, стремясь к наиболее точному описанию двойственности природы Ометеотла, вводили в соответствии со своей метафизическо-поэтической концепцией новые его названия, с помощью которых с новой силой оживлялись их вдохновение или своеобразная интуиция.

 

В качестве иллюстрации дадим лишь два характерных поэтических текста различного происхождения и давности, которые покажут нам два разных способа выражения двойственного начала. Один текст мы уже упоминали ранее. Это поэма из «Толтеко-чичимекской истории», написанной около 1540 года на основе сведений, полученных от индейцев Текамачалко (ныне штат Пуэбла), которую все считают одним из самых лучших источников для изучения древних толтеко-чичимекских традиций, ибо индейцы Текамачалко хранили несколько кодексов, где они «прочли» данные «Истории».

 

Итак, поэма, о которой идет здесь речь, включающая, насколько нам известно, самые древние сведения относительно двойственного начала, содержит также некоторые очень важные положения, необходимые для окончательного понимания сущности теологической мысли науа.

 

Мы переводим ее по возможности точнее:

 

«1. — На месте власти, на месте власти господствуем.

 

  1. — Это веление моего главного Господин?..

 

  1. — Зеркало, благодаря которому возникают вещи.

 

  1. — Они уже идут, они уже готовы.

 

  1. — Опьяняйся, опьяняйся!

 

  1. — Это дело бога дуальности,

 

  1. — создателя людей,

 

  1. — зеркала, благодаря которому появляются вещи»{[248]}.

 

Комментарии к тексту:

 

1 и 2. «На месте власти, на месте власти господствуем. Это веление моего главного Господина».

 

Чтобы понять смысл поэмы, необходимо кратко рассказать, в каких легендарных условиях, согласно «Толтеко-чичимекской истории», она была исполнена. Два толтекских вождя, Икхикогуатл и Кетцалтегуэяк, приходят к пещере у кривого холма, чтобы предложить группе чичимеков присоединиться к ним. Они говорят: «Мы пришли увести вас из ваших пещер и гор…» Чичимеки. находящиеся в пещере, просят, чтобы посетители высказались с помощью песни, кто они такие.

 

Тогда возникает живой диалог между Икхикогуатлом и Кетцалтегуэяком и чичимеками. После того как была спета поэма, не представляющая для нас особого интереса, и было сказано еще несколько слов, чичимеки, находящиеся в пещере, начинают петь поэму, которую мы сейчас комментируем.

 

Они говорят, что господствуют на месте власти (теукан), где они узнали приказание их главного Господина. Тут же, для того чтобы убедиться, понимают ли их те, кто называет себя толтекскими вождями, они упоминают древнее толтекское учение о высшем начале.

 

  1. «Зеркало, благодаря которому возникают вещи (тецкатланехтиа)».

 

Как показывают 6 и 8 строки поэмы, «зеркало, благодаря которому возникают вещи» и Ометеотл есть два разных названия бога дуальности.

 

Другими словами, тут утверждается, что бог дуальности своим светом заставляет светиться все существующее. Нужно отметить, что слово тецкатланехтиа ясно противопоставляется более известному слову Тецка(тли)-пока (дымящее зеркало), обозначающее название четырех сыновей (или первое развертывание) Ометеотла: красный Тецкатлипока — востока, черный — севера, белый — запада, голубой — юга.

 

Возможно, что первоначально Тецкатланехтиа и Тецкатлипока были не чем иным, как двумя фазами самого Ометеотла, представляемого в виде господина дня и ночи. Уже в одном из текстов «Анналов Куаутитлана», приведенном в предыдущей главе, ясно говорится, что в космологическом плане мужской лик Ометеотла идентифицируется со светилом, благодаря которому «вещи светятся» (Ситлаятонак), тогда как его женский образ покрывался звездной юбкой ночи (Ситлалиникуэ){[249]}.

 

Согласно мифам народной религии, ночной лик Ометеотла (Тецкатлипока) развернулся на четыре основные космические силы, являющиеся первыми богами и его детьми, именно в момент творения — «когда была еще ночь»: ин ок иогуайя.

 

В «Истории мексиканцев» говорится: «…кажется, что у них был бог, которого назвали Тонакатекли (Тонакатекутли), у него была жена Тонакасигуатл (Тонакасиуатл), они выросли и всегда находились на тринадцатом небе… [и]… породили четырех сыновей: старшего назвали Тлалаукэ Тецкатлипука (Тлатлауки Тецкатлипока)… он родился весь красный. У них родился второй сын, его назвали Иайанкэ (Найауки) Тецкатлипука, он родился черным…»{[250]}

 

Это подтверждается также информаторами Саагуна, которые, говоря о высшем начале, утверждают, что он есть:

 

Мать богов, отец богов, старый бог, который находится в центре огня, в своей темнице из бирюзы…{[251]}

 

Исходя из приведенных текстов, можно с уверенностью сказать, что названия Тецкатлипока и Тецкатланехтиа («двойное зеркало, которое коптит вещи ночью и заставляет их сверкать днем») являются еще одной парой названий, которыми с самых древних времен культуры науа обозначался Ометеотл. Возможно, все молитвы, включенные Саагуном в VI книгу его «Истории», показывающие, как он сам говорил, «язык и выражения, употреблявшиеся, когда молились богу — Тецкатлипоке» еще раз подтверждают, что Тецкатлипока, как термин, соотносительный термину Тецкатланехтиа, по своему происхождению был одним из названии Ометеотла, создавшего своих детей «когда еще была ночь», и передал им это название, наиболее соответствующее времени создания богов.

 

4 и 5. «Они уже идут, они уже готовы. Опьяняйся, опьяняйся!»

 

Анализируя обстоятельства, при которых поется поэма, можно установить, что в этих строках содержится начало ответа Икхикогуатла и Кетцалтегуэяка. В них ясно видно, что ссылка на «зеркало, благодаря которому возникают вещи», была понята толтекскими вождями, показывающими этим знание древних традиций. Они с восторгом отвечают: «Они уже идут, они уже готовы», чем хотят сказать, что ответ, полученный от жителей пещеры, свидетельствует, что их приглашение принято. Поэтому, обнаружив тождественность своих традиций и своих представлений о мире с традициями и представлениями чичимеков, показавших себя приверженцами древней толтекской культуры, они радостно добавляют: «Опьяняйся, опьяняйся!».

 

  1. «Это дело бога дуальности (аи Ометеотл)…»

 

По всей вероятности, смысл этой строки будет понятен опять же в связи с обстоятельствами, при которых поется поэма.

 

Согласие, достигнутое между двумя беседующими группами, вызвавшее такой энтузиазм у Икхикогуатла и Кетцалтегуэяка, рассматривается как вмешательство Ометеотла, высшего начала, названного «зеркалом, благодаря которому появляются вещи». Поэтому они радостно восклицают: «Это дело бога дуальности!»

 

7 и 8. «…создателя людей, зеркала, благодаря которому появляются вещи».

 

Свою поэму толтекские вожди заканчивают чем-то вроде похвалы Ометеотлу; упомянув два из его атрибутов, они показывают, что знают о нем. Он создатель людей (ин тейокойани), это слово образовано из глагола йокойа (делать или сооружать что-либо), суффикса -ни, имеющего характер причастия: «тот, кто делает или сооружает что-нибудь» и личной приставки те (людей, человека). Соединив все эти элементы, мы обнаружим, что слово те-йокойани дословно означает «кто делает или сооружает людей».

 

Вторым атрибутом Ометеотла является, согласно Икхикогуатлу и Кетцалтегуэяку, уже упомянутое Тецкатланехтиа: «зеркало, благодаря которому появляются вещи»; этот титул Ометеотла помог чичимекам из пещеры опознать толтекских вождей.

 

Таковы в общих чертах идеи, содержащиеся в древней поэме «Толтеко-чичимекской истории». Ее значение состоит в основном в том, что в ней, во-первых, показывается глубокая древность концепции науа об Ометеотле и, во-вторых, приводятся другие названия Ометеотла: Тецкатланехтиа (и его коррелятивный термин Тецкатлипока), Тейокойани (создатель людей), а также говорится о нем как о высшем активном начале: аи Ометеотл (действует бог дуальности).

 

Теперь, чтобы до конца уяснить идею науа о высшем начале, приведем еще один текст. В отличие от древнего текста «Толтеко-чичимекской истории» он принадлежит информаторам Саагуна и говорит о представлениях об Ометеотле в период, непосредственно предшествовавший конкисте.

 

Этот текст представляет особый интерес, ибо он свидетельствует о настолько значительном влиянии этой теологической концепции, что оно сохранилось наряду с религиозным культом Гуитцилопочтли в обрядах науа, сопровождавших рождение человека.

 

В таких случаях, говорит Саатун в своей «Истории», «как только акушерка заканчивала основное дело, она во время обрезания младенцу пуповины, мытья его разговаривала с ним и, если это был мальчик, говорила…»{[252]}

 

В этот момент произносились слова, которые мы и даем ниже в переводе с оригинального науатльского текста:

 

«1. — Господин, наш хозяин:

 

  1. — та, у кого юбка из яшмы,

 

  1. — тот, у кого солнечный свет из яшмы.

 

  1. — Пришел человек,

 

  1. — его послала сюда наша мать, наш отец,

 

  1. — двойственный Господин, двойственная Госпожа,

 

  1. — тот, кто находится там, где девять отделений,

 

  1. — тот, кто на месте дуальности»{[253]}.

 

Комментарии к тексту

 

1—3. «Господин, наш хозяин:

 

та, у кого юбка из яшмы,

 

тот, у кого солнечный свет из яшмы».

 

Мы встречаем здесь два новых названия, которые получает «Господин, наш хозяин»; сначала его называют Чалчиутликуэ («та, у кого юбка из яшмы»), затем Чал-чиу-тлатонак («тот, у кого солнечный свет из яшмы»). Следует отметить, что эти два названия Ометеотла, как господина вод, очень сходны с двумя другими названиями этого бога дуальности, как господина ночных и дневных светил — Ситлалин-икуэ («та, у кого юбка из звезд») и Ситлал-тонак («тот, кто дает солнечный свет вещам»).

 

Уже по приведенному в предыдущей главе тексту информаторов Саагуна мы смогли убедиться, что Ометеотл — это господин, «заключенный в воды цвета голубой птицы» (ин хиутотоатика), но ясного упоминания о его двойственном аспекте в качестве господина вод мы до настоящего текста не встречали. Однако такое двойное обозначение Ометеотла вызывает новый вопрос: были ли, согласно воззрениям тламатиниме, бог дождя Тлалок и его жена Чалчиутликуэ лишь двумя аспектами высшего двойственного начала?

 

Уже давно Г. Байер высказал по этому поводу следующее мнение:

 

«[Если] мы углубимся в символику языка мифов.., то увидим, что грубый политеизм древней Мексики — это всего лишь символическое отображение естественных явлений, поскольку священники (ученые) уже пришли к более совершенным религиозно-философским идеям. Две тысячи богов, о которых говорит Гомара, выделяя их из огромного множества, были для ученых и посвященных лишь, столькими же проявлениями Единого (Waren nur ebensoviele Manifestationen des Einen)»{[254]}. Мы считаем, что различные отождествления, найденные в представленных нами текстах, являются по крайней мере частичным подтверждением мнения Бейера.

 

Так, в части, касающейся Тлалока и Чалчиутликуэ, рассматриваемый нами текст настолько красноречив, что позволяет считать их двумя новыми аспектами Ометеотла. Было бы весьма интересно, опираясь на источники, проделать детальное исследование, что дало бы возможность увидеть достаточно данных для вывода такого общего характера, как вывод, сделанный Байером о том, что бесчисленное множество богов науа являлось для «ученых и посвященных лишь столькими же проявлениями Единого»{[255]}.

 

4—5. «Пришел человек, его послала сюда наша мать, наш отец…»

 

В этих строках еще раз подтверждается один из основных атрибутов Ометеотла: «он — наша мать и наш отец» (ин Тонан ин Тота), это он посылает людей в мир. Он «создатель людей» (тейокойани).

 

6—8. «…двойственный Господин, двойственная Госпожа, тот, кто находится там, где девять отделений, тот, кто на месте дуальности».

 

Здесь мы находим последнее упоминание природы самого Ометеотла: это Ометекутли, Омесигуатл, живущий по ту сторону, над небесными отделениями, в Омейокане (месте дуальности). Заметим интересную деталь — здесь говорится о девяти небесных отделениях. Как уже отмечалось, в текстах на этот счет много расхождений, что вполне может свидетельствовать о наличии различных мнений по этому вопросу или существовании различных школ науа.

 

Обобщая идеи, обнаруженные в анализированных текстах о двойственном начале, можно указать на достаточное число аргументов, подтверждающих мнение Торквемада о том, что «индейцы стремились понять в этом божественную природу, распределенную между двумя богами (двумя личностями), а именно мужчиной и женщиной…»{[256]}

 

Тексты показывают также, что двузначная божественная природа (Ометеотла) принимает различные аспекты по мере того, как разворачивается ее деятельность во Вселенной:

 

 

 

{[Рис. 6. Изображение Тонакатекутли на тринадцатом небе (Ватиканский кодекс А 3738). ||| 46Kb]}

 

 

 

Рис. 6. Изображение Тонакатекутли на тринадцатом небе («Ватиканский кодекс А 3738»).

 

Он — Господин и Госпожа дуальности (Ометекутли, Омесигуатл).

 

Он — Господин и Госпожа нашей основы (Тонакатекутли, Тонакасигуатл).

 

Он — мать и отец богов, старый бог (ин тетеу иная, ин тетеу та, Гуэгуэтеотл).

 

Он вместе с тем бог огня (ин Хиутекутли), так как живет в его центре (тле-хик-ко: на месте центра огня).

 

Он — зеркало дня и ночи (Тецкатланехтиа, Тецкат-липока).

 

Он — светило, благодаря которому светятся вещи, и сверкающая юбка из звезд (Ситлаятонак, Ситлалиникуэ).

 

Он — господин вод и солнечного блеска цвета яшмы и та, у кого юбка из яшмы (Чалчиутлатонак, Чалчиутликуэ).

 

Он — наша мать и наш отец (ин Тонан, ин Тота).

 

Одним словом, это Ометеотл, живущий на месте дуальности (Омейокан).

 

Внимательное чтение и объективный критический анализ приведенных текстов позволят читателю судить о том, достаточно ли документальных данных для вывода относительно двойственной природы высшего начала, о котором тламатиниме говорят, используя учение о метафизическом знании, основанном на цветах и песнях.

————————————

{[242]} См. «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 35, v. (пр. I, 31).

 

{[243]} «Códice Florentino», lib. VI. fol. 120, v., 148, г.; «Códice Matritense (Textos de los informantes de Sahagún)», vol. VIII, fol. 175. v.

 

{[244]} «Anales de Cuauhtitlán», fol. 4, «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», p. 228.

 

{[245]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 34 r.; fol. 71, v.; 142, v., etc., «Huehuetlatolli, Doc. А» в «Tlalocan», t. I, p. 85.

 

{[246]} «Historia de los Mexicanos por sus. pinturas», p. 228.

 

{[247]} Torquemada Fray Juan de, Monarquía Indiana, t. II, p. 37. Можно было бы привести другие тексты Саагуна, Мендиэта, отца Риоса — комментатора «Ватиканского кодекса А 3738» и «Рукописи Теве», чтобы ими еще раз подкрепить доказательства о единстве высшего начала, имеющего столько разных названий. Однако, чтобы не докучать многочисленными цитатами, укажем лишь основные источники: Sahagún, Historia, General de las Cosas de Nueva España, t. I, p. 575, 605, 630; t. II, p. 280; Mendieta, Historia Eclesiástica Indiana, t..I, p. 83; padre Ríos, Códice Vaticano, fol. I, v., «Ms. de Thevet» («Histoire du Mechique»), в «Journal de la Societé des americanistes de Paris», t. II, p. 1—41.

 

{[248]} «Historia Tolteca-Chichimeca» (ed. facs. de E. Mengin), p. 33 (пр. I, 34).

 

{[249]} Мендиэта же подтверждает тождество Ситлаятонак и Ситлалиникуэ с высшим началом Ометекутли, Омесигуатл (см. «Historia Eclesiástica Indiana», t. I, p. 83).

 

{[250]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», в op. cit., p. 228.

 

{[251]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 34, г. (пр. I, 35). Вдохновенный мексиканско-французский поэт Август Гении, автор «Légendes et Récits du Mexique anclen», прекрасно выразил некоторые из этих идей в следующих строках своей «Cénese Azteque»:

 

«Or, le Principe était une dualité:

 

Un pour vouloir et deux pour creer, homme

 

et femme A la fois et s’aimant dans sa double

 

entité, S«n amour engendra la chaleur et la

 

flamme».

 

(Genin August e, Légendes et Récits du Mexiqué anclen, в «Les Editions et Ct. Gres et Cié. París», 1923, p. 30.)

 

{[252]} Sahagún Fray Bernardino, Historia General de las Cosas de Nueva España, t. I, p. 604.

 

{[253]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 148, v (пр. I, 36).

 

{[254]} Beyer Hermann, Das astekische Gótterbild Alexander von Humboldt’s, в op. cit, S 116

 

{[255]} Ibid.

 

{[256]} Torquemada Fray Juan de, Monarquía Indiana, t. II, p. 37.

 

Экзистенциальные атрибуты Ометеотла по отношению к бытию вещей

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Вопрос относительно пантеистического характера мысли науа, поставленный, кажется, Байером, приобретает новую силу, особенно после того, как мы отметили вездесущесть Ометеотла и его функции матери и отца богов — или, говоря более абстрактно, рассмотрели его как причину космических сил, — а также его основополагающее действие по отношению к земле (тлалламанка) и обнаружили отождествление со светилами, огнем и водой.

 

Однако раньше, чем высказать какое-либо суждение относительно привлекательной гипотезы Байера, следует, пожалуй, заняться исследованием нескольких названий, данных тламатиниме высшему началу в связи с его отношением к тому, что мы назовем «бытием вещей»{[257]}. Особенность этих названий Ометеотла состоит в том, что в них делается попытка раскрыть своеобразную связь Господина дуальности со всем существующим в тлалтикпаке (на земле). Приведем эти названия Ометеотла и снабдим их соответствующими комментариями:

 

Йогуалли— ээкатл. Саагун переводит: «невидимый и неощущаемый»; ин Тлокэ ин Науаке: «хозяин непосредственной близости»; Ипалнемогуани: «тот, благодаря которому мы живем»; Тотекуио ин илгуикагуа ин тлалтик-паккэ ин миктлане: «Господин наш, хозяин неба, земли и области мертвых», и, наконец, Мойокойани: «тот, кто сам себя изобретает».

 

Говоря о дифразизме Йогуалли-ээкатл, следует отметить, что он очень часто встречается в науатльском тексте, соответствующем VI книге «Истории» Саагуна. Читателю сначала кажется, что здесь речь идет об атрибуте Тецкатлипока. Так, например, уже в названии главы II Саагун пишет, что он будет говорить «о языке и выражениях, которые они употребляли, когда молились главному богу, называемому Тецкатлипока и Иоалли-ээкатл…»{[258]}

 

Однако наряду с этим высказыванием мы встречаем другое, не менее авторитетное, в древнем тексте «Истории мексиканцев пв их рисункам». В нем говорится о детях Ометекутли, Омесигуатл и о том, что «третьего назвали Кицалкоатл, или Йагуа-лиэкатл (то есть Йогуалли-ээкатл)»{[259]}

 

И, наконец, как бы в противопоставление с предыдущими текстами, в которых Йогуалли-ээкатл сначала отождествляется с Тецкатлипокой, а затем с Кетцалкоатлом, имеется утверждение Саагуна, который, касаясь происхождения народов науа вообще и их традиций, пишет: «У них был бог, которому поклонялись, к которому взывали и обращались, прося у него то, чего они желали, его называли Йоалли-ээкатл, что означает ночь и ветер, или невидимый, ему молились..-.»{[260]}

 

Можно привести и другие отрывки, в которых Саагун ясно указывает на то, что Йогуалли-ээкатл был главным богом науа{[261]}. Решающее же доказательство дает нижеприводимый науатльский текст. В нем высший бог ясно наделяется тремя названиями, в том числе и Йогуалли-ээкатл. Проанализируем эти названия.

 

«Тлакатле, тлокээ науакээ, Ипалнемоани, йоале-экатле…» Перевод: «Господин, хозяин непосредственной близости, Даритель жизни, ночь-ветер…»{[262]}

 

Сравнивая название Йогуалли-ээкатл с Тлокэ Науакэ и Ипалнемогуани, относительно которых нет никаких сомнений, что они относятся к высшему началу, можно сделать безошибочный вывод, что Йогуалли-ээкатл также является атрибутом двойственного бога.

 

Выяснив этот вопрос, необходимо решить кажущееся противоречие двух первых текстов Саатуна и «Истории мексиканцев». Вспомним, что Тецкатлипока по своему происхождению — это ночной лик Ометеотла, а согласно рассказу в «Истории мексиканцев», Кэтцалкоатл, как один из сыновей двойственного бога, занимает место красного Тецкатлипоки, на что мы уже указали, говоря о космологических идеях науа. Таким образом, Кетцалкоатл и Тецкатлипока идентифицируются между собой, а Тецкатлипока в свою очередь с одним из образов Ометеотла. В таком случае название Йогуалли-ээкатл, которое, казалось, вызывало определенную путаницу, служит теперь своеобразным доказательством нашего утверждения о том, что Тецкатлипока — (зеркало, которое дымит) и Тецкатланехтиа — (зеркало, благодаря которому появляются вещи) в сущности являются двумя масками, в которых выступает двойственная природа Ометеотла.

 

Устранив эту первую трудность, перейдем к изучению более глубокого смысла первого атрибута Ометеотла: Йогуалли-ээкатл. Здесь мы встречаем дифразизм, подобный дифразизму «цветок и песня». Его дословное значение: «ночь и ветер». Однако его смысл, по утверждению Саагуна, означает: «невидимый (как ночь) и неощущаемый (как ветер)»{[263]}.

 

Следовательно, это также подтверждает ранее высказанную мысль о том, что высшее начало есть невидимая и неощущаемая реальность, и тем самым, говоря метафизическими терминами, его трансцендентную природу. Другими словами, здесь говорится, что Ометеотл находится вне опыта, который науа так образно определяли как «видимое и ощущаемое». Таким образом, Йогуалли-ээкатл в целом является выражением трансцендентного характера Ометеотла.

 

Рассмотрим другое название высшего бога тламатиниме: ин Тлокэ ин Науакэ, которое, как и Ипалнемогуани, встречается в большинстве науатльских текстов. Ихтлилхочитл рассказывает интересный факт, что Нецагуалкойотл без всякого различия употреблял эти два названия высшего начала, когда говорил о боге: «Хотя существовало много идолов, изображающих различных богов, когда нужно было говорить о божестве, он никогда в отдельности их не упоминал, а всегда говорил — ин Тлокэ ин Науакэ, Ипалнемоани…»{[264]}

 

Дифразизм Ин Тлокэ ин Науакэ есть субстантивация двух наречий тлок и науак. Тлок означает: близко, как об этом свидетельствуют существующие сложные слова, например но-тлок-па: к моей близости… Второй термин науа дословно означает: в окружности того, или в кольце, на что указывает Селер в интересном исследовании данного слова{[265]}. Опираясь на эти элементы, скажем, что личный притяжательный суффикс -э, добавляемый к обеим адвербиальным формам Тлок(-э) и науак(-э), придает этим терминам смысл, близкий, например, к значению «вокруг» или «принадлежит ему». Таким образом, ин Тлокэ ин Науакэ можно перевести как «хозяин того, что близко, и того, что находится в круге, или кольце». Фрай Алонсо де Молина в своем словаре дает следующий перевод этого натуатлского дифразизма, являющегося подлинным «цветком и песней»: «Это тот, кто является бытием всех вещей, сохраняет их и дает им основу»{[266]}. Клавихеро, касаясь в своей «Истории» идеи древних мексиканцев о высшем существе, переводит Тлокэ Науакэ как «тот, кто все содержит в себе»{[267]}. Гарибай, излагая мысль науа в терминах, более близких к нашему образу мыслей, переводит это так: «тот, кто находится рядом со всем и рядом с которым находится все»{[268]}.

 

Из всего сказанного можно сделать вывод, что свойство, которое приписывается Ометеотлу, когда его называют Тлокэ Науакэ, находится в тесной связи с его «вездесущестью», которая понимается не статически, а как первичная основа Вселенной, представляющейся в виде круга, окруженного водой (сем-а-науак), действующей в каждой из его пяти «обоснований», или эпох, и затем выступающей как основа земли (тлаяманак) с ее пупа, или центра, все это мы уже встречали в различных текстах при изучении космологических идей науа. Исходя из этого, можно полностью выяснить смысл изучаемого нами дифразизма, даваемого в переводе Молина: «Это тот, кто является бытием всех вещей, сохраняет и дает им основу». Все находится в его власти: от того, что находится рядом, до самых отдаленных мест кольца воды, окружающей мир. Принадлежа ему, все выступает как результат его созидательной деятельности (Господин и Госпожа дуальности), которая постоянно дает «истину» — основу всему существующему.

 

Но если ин Тлокэ ин Науакэ указывает на главенство и основополагающую деятельность Ометеотла, то Ипалнемогуани говорит о том, что можно было бы назвать его функцией как источника жизни, или «жизненного начала». Анализ различных элементов этого титула двойственного бога поможет раскрыть его значение. С точки зрения нашей индоевропейской грамматики Ипалнемогуани — это форма причастия безличного глагола немогуа (или немоа) — живется, все живут. Перед ней стоит приставка, указывающая на причину: ипал (благодаря ему, посредством его). Наконец, к глаголу немогуа (живется) добавляется суффикс -ни, получившееся сложное слово ипал-немогуа-ни дословно означает «тот, благодаря которому живется».

 

Гарибай, придавая этому слову поэтический оттенок, переводит его в «Песнях» как «Даритель жизни», что вполне согласуется с его переводом: «тот, благодаря которому живется»

 

Разгадав — насколько позволяют тексты — глубокий смысл этого термина, можно высказать утверждение, что в нем происхождение всего, что обозначается глаголом нема (двигаться, жить), приписывается Ометеотлу. Следовательно, это слово дополняет идею, высказанную ди-фразизмом ин Тлокэ ин Науакэ, в котором указывается на то, что Ометеотл — это основа Вселенной и в нем все содержится. Теперь здесь добавляется, что благодаря ему (ипал-) имеет место движение и существует жизнь (немоа). Поэтому Ометеотла называли также, особенно в некоторых Гуэгуэтлатолли, Тотекуийо ин илгуикагуа ин Тлактикпакэ ин миктлане: «Господин наш, хозяин небес, земли и области мертвых»{[269]}. В такой красивой и наглядной форме группируются три вертикальных направления Вселенной, хозяином которых является Ометеотл. Находясь на самом высоком месте небес, в Омейокане, в центре земли и в области мертвых, он охватывает своим влиянием Вселенную, выступающую в глазах людей «как чудесный сон», но являющуюся на самом деле результатом зачатия Омесигуатл благодаря творящей деятельности Ометекутли. Если теперь связать с этим то, что мы узнали относительно различных аспектов Ометекутли, Омесигуатл в качестве «зеркал ночи и дня», «светила, благодаря которому появляются вещи и юбки из звезд», «господина воды и юбки из яшмы», «нашего отца и нашей матери», то мы увидим, что действие Ометеотла, разворачиваясь всегда в единстве с его женой (инамик), превращает Вселенную в чудесную сцену, где все происходит благодаря таинственному космическому «зарождению-зачатию», которое первоначально имело место за пределами небес, в Омейокане (месте дуальности).

 

Именно теперь последний титул Ометеотла: Мойокойани, который мы хотим проанализировать, приобретает свой настоящий смысл. В нем мы найдем основное объяснение космического «зарождения-зачатия», благодаря которому возник мир и который представляет собой сущность самого Ометеотла. Здесь в одном слове, в одной из самых чудесных метафор мысли науа: «цветок и песня», мы встречаем наиболее полное объяснение существования самого Ометеотла.

 

В своей «Индейской церковной истории» Мендиэта оставил для потомства наряду с другими титулами бога дуальности и тот, который мы сейчас будем анализировать. В ней, говоря о значении Ипалнемогуани, он пишет:

 

«Его также называли Мойукойатцин айак Окийокух, айак окипик, это означает, что его никто не создал, а он сам своим авторитетом и волей создает все…»{[270]}

 

 

 

{[Рис. 7. Одна из форм дуальности: Миктлантекутли-Кетцалкоатл, соединенные спинами (Ватиканский кодекс В 3773, fol. 76). ||| 81Kb]}

 

 

 

Рис. 7. Одна из форм дуальности: Миктлантекутли-Кетцалкоатл, соединенные спинами («Ватиканский кодекс В 3773», fol. 76).

 

Для того чтобы лучше понять этот краткий науатль-ский текст, приведенный Мендиэта, дадим здесь его новый, по возможности более точный перевод:

 

Мо-йокуйа-тцин образовано из уже известного глагола йукуйа (или йокойа: изобретать, создавать мышлением) ; суффикса -тцин, обозначающего почитание, «Господин», и префикса мо-, имеющего характер притяжательного местоимения (себе, самому себе). Соединив эти элементы, мы найдем, что слово мойокойатцин означает «Господин, который мыслит самого себя или изобретает себя»{[271]}. Смысл других слов текста представляет собой объяснение содержания слова мойокойатцин: Айак окийокух (никто его не сделал, не изобрел); айак окипик (никто не дал ему ни бытие, ни форму).

 

Глубокие идеи, содержащиеся в последнем названии бога дуальности, говорят о метафизическом происхождении этого начала: его никто не изобрел и не дал ему форму; он существует за пределами всякого времени и места, потому что благодаря таинственному действию, о котором можно догадаться только с помощью «цветов и песен», он сам себя зачал и продолжает зачинать, будучи одновременно фактором действующим (дуальный Господин) и воспринимающим (дуальная Госпожа). Применяя понятие западной философии, он является одновременно субъектом и объектом, находящимися в непрерывной динамической связи, благодаря которой основывается все, что может быть истинным во всех областях.

 

Таков, по всей видимости, глубокий смысл термина Мойокойатцин, рассмотренного и понятого в связи с тем, что говорится науатльскими текстами об Ометеотле. Это была наивысшая точка развития философской мысли науа, которая, как мы думаем, достаточна, чтобы оправдать звание философов, данное тем, кто сумел так высоко подняться в своих рассужлениях о божественном.

————————————

{[257]} См. все сказанное Бейером в работе «Das astekische Welt-bild Alexander von Humboldt’s» в цит. произв., стр. 116. О мнениях Бейера, который высказывался лишь в общих словах, мы уже говорили во «Введении» при изложении его идей относительно философии науа.

 

{[258]} Sahagún Fray Bernardino de, op. cit., t. I, p. 450.

 

{[259]} «Historia de los Mexicanos por sus pinturas», в op. cit., p. 228.

 

{[260]} Sahagún Fray Bernardino de, op. cit., t. II, p. 289.

 

{[261]} См., напр., его «Historia», t. I, p. 570.

 

{[262]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 5. г., passim.

 

{[263]} Sahagún Fray Bernardino de, op. cit., t. II. p. 450—451.

 

{[264]} Ixtlilxóchitl Fernando de Alva, Obras Completas, t. II, p. 243—244.

 

{[265]} Seler Eduard, Ueber die Worte Anauac und Nauatl, в «Qesammelte Abhandlungen», t. II, S. 49-77.

 

{[266]} Molina Fray Alonso de, op cit., vol. 148, r.

 

{[267]} Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, t. II, p. 62.

 

{[268]} Garibау К., Angel Ma, Historia de la Literatura Náhuatl, t. II, p. 408.

 

{[269]} «Huehuetlatolli, Documento A», publicado y traducido por A. Ma Garibay К., en la revista Tlalocan, vol. 1, p. 31—53 у 81—107.

 

{[270]} Mendieta fray Jerónimo de, Historia Eclesiástica Indiana, t. I, p. 95.

 

{[271]} Вдумайтесь в содержание слова мойокойатцин: «Господин, который мыслит самого себя или изобретает себя» и скажите, какое сходство оно имеет с классическим словом ens-a-se (или бытие, существующее само по себе) схоластической философии и с библейским выражением «я тот, кто есть».

 

Действие и присутствие Ометеотла в космосе

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Исходя из изученных нами идей и свойств Ометеотла, мы ответим на вопрос поставленный Г. Байером относительно предполагаемого пантеизма в концепции науа о божестве и мире. Байер пишет:

 

«Бог огня, Хиутекутли, прикрепился во все проникающее и все заполняющее пантеистическое божество, получившее также имя Гуэгуэтвотл, «старый бог», Тота, «наш отец», и Тетеу иная, Тетеу ита, «мать и отец богов». Первоначально, как указывает его имя «Голубой господин», это бог дневного неба, солнечный бог. И так же, как для мексиканцев, Солнце было первоначальным источником всей земной жизни, так и он выполнял ту же самую функцию, что и бог-творец, с которым он по этой причине идентифицируется…»{[272]}

 

Действительно, Хиутекутли (Господин огня и времени) в некоторых цитированных нами текстах идентифицируется с Гуэгуэтеотлом (старый бог), с ин Тонан ин Тота (наша мать, наш отец), которые также являются ин Тетеу инан ин Тетеу ита (мать и отец богов), эта пара в других текстах идентифицируется с Ометекутли, Омесигуатл, одним словом, с Ометеотлом{[273]}. Верно также и то, что индейцы, и ацтеки особенно, рассматривая Солнце как высшее начало, обращались к нему с именем «наша мать, наш отец». Это наряду с другими текстами подтверждает и текст, содержащий слова, произносимые перед трупом женщины, умершей при родах:

 

Встань, снарядись, встань на ноги,

 

насладись прекрасным местом:

 

домом твоей матери, твоего отца, Солнца.

 

Там есть удача, есть наслаждение, есть счастье.

 

Иди, следуй к твоей матери, к твоему отцу, Солнцу…{[274]}

 

Таким образом, нельзя сомневаться в истинности отождествлений, которые делает Байер в своем неоднократно нами цитированном кратком очерке. Если о чем еще и можно спорить, так это о поспешности утверждения, что Хиутекутли, или, если предпочитаете, Ометеотл, поскольку их идентичность уже доказана, «превратился во всепроникающее и всезаполняющее пантеистическое божество»{[275]}. В первую очередь необходимо сказать, что в философском смысле термин «пантеистический» имеет различные значения (на что указывают известные философские словари, в том числе Лаланда и Эйслера) и его применение не только не уясняет природу теологической мысли тламатиниме, а приводит к еще большей путанице. Поэтому вместо того, чтобы говорить вообще о «пантеизме», мы предпочитаем наметить своеобразную интерпретацию мысли науа, ни на минуту не отрываясь при этом от подлинных данных, содержащихся в уже изученных текстах.

 

Как уже было показано, тламатиниме, стремясь найти «единственно истинное», пришли к абстрактному пониманию Ометеотла Мойокойатцина — двойственного бога, который «сам себя мыслит и изобретает» в метафизическом «месте» дуальности (Омейокане). Это имеет место за пределами небес и времен, так как сам Ометеотл властвует над ними, о чем свидетельствует его название Хиутекутли (Господин времени и огня). В Омейокане «на тринадцатом небе, о начале которого ничего не известно…»{[276]}, как отмечает «История мексиканцев», существовал ин нелли теотл: «истинный бог», то есть бог, основанный и опирающийся на самого себя. Но благодаря своей творящей природе и способности зачать (Ометекутли, Омесигуатл) он начал действовать. В результате первого развертывания своего двойственного бытия он породил четырех сыновей. С этого момента он стал «матерью и отцом богов». И так как его сыновья родились, «когда была еще ночь», эти первые новые силы получили названия Тецкатлипоки: «дымящие зеркала». Через своих сыновей продолжал действовать сам Ометеотл: «он лег» (оно/а) там, где должен был быть центр, или пуп, Вселенной (тлалхикко), чтобы «дать ей действительность», поддержать ее и позволить своим сыновьям приступить к созданию различных эпох мира. В качестве «зеркала, благодаря которому появляются вещи» (Тецкатланехтия), он сделал возможным и различные творения Солнца. Во время четырех эпох, или Солнц, предшествовавших нашей эпохе, он всегда давал «действительность» (основу) тому, что делали его сыновья. Возможно, он также управлял скрытой диалектикой, выражавшейся в мировых битвах и катаклизмах.

 

В нашей эпохе, эпохе Солнца движения (Ольинтонатиу), он добивается гармонии четырех элементов и дает «действительность» такому миру, в котором время получает направленность и пространственную определенность в четырех направлениях Вселенной. По-видимому — в представлениях масегуалов — число сыновей Ометеотла все больше увеличивалось. Однако, если посмотреть внимательно, все боги, постоянно выступающие парами (муж и жена), являются лишь новыми фазами или масками, покрывающими двойственный лик Ометеотла. Днем его сила концентрируется и является источником жизни с помощью Солнца, тогда он называется Тонатиу (тот, кто делает день), Ипалнемогуани (тот, благодаря которому живем), Тецкатланехтиа (зеркало, благодаря которому появляются вещи), Ситлаято-нак (светило, которое заставляет сверкать вещи), Йецтлакэнка (тот, кто одет в красное), у ацтеков он стал богом-воином Гуитцилопочтли. Ночью этот бог становился невидимым и неосязаемым: Йогуалли-ээкатл, по отношению к луне он — Тецкатлипока (зеркало, которое коптит вещи), Ситлалиникуэ (сверкающая юбка из звезд), покрывающая женский лик Ометеотла, и, наконец, он — Теколликэнки (та, которая одета в черное).

 

По отношению к земле, опорой которой он является, он — Тлайяманак (та, кто поддерживает землю), а в качестве того, что заставляет появляться над ней облака и небеса, он — Тлайичкатл (тот, кто покрывает ее хлопком). Находясь в центре земли, он — Тлалтекутли, а как мать, дающая жизнь, он — Коатликуэ или Сигуакоатл (та, у кого юбка из змей или женщина-змея), которая, как было показано в главе о космологии, опираясь на Хустино Фернандеса, является чудесным символом творческого действия Ометеотла.

 

В качестве жизненного начала — Ипалнемогуани — он— Чалчиутлатонак (тот, кто заставляет сверкать вещи, как яшма). Под именем Тлалока он становится рядом с четырьмя первыми сыновьями Ометеотла, является господином дождей и делает плодородной землю. Его жена—Чалчиутликуэ (та, у кого юбка из яшмы), госпожа текущих вод, моря и озер{[277]}. По отношению к людям Ометеотл — это «наша мать, наш отец», Тонакатекутли, Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей плоти и нашей основы, Даритель жизни), который посылает людей в мир и помещает их судьбу в материнской утробе:

 

Говорилось, что с тринадцатого неба

 

к нам, людям, приходит судьба.

 

Когда появляется младенец,

 

оттуда приходит его счастье и судьба,

 

она входит в чрево,

 

так приказывает Господин дуальности{[278]}.

 

И, наконец, в качестве символа неосязаемого и господина мудрости и искусства — единственно истинного на земле — Ометеотл воплощается в легендарной фигуре Кетцалкоатла; в «Истории мексиканцев» он уже занимает место красного Тецкатлипоки, который в одном из старых текстов «Флорентийского кодекса» выступает как синоним Ометеотла, получая титулы создателя и изобретателя людей (ин тейокойани, ин течигуани):

 

Неужели правда? Этого добился господин, наш принц, Кетцалкоатл, тот, кто выдумал людей и сделал их? Неужели это решил Господин, Госпожа дуальности? Неужели было передано слово?{[279]}

 

Что касается таинственной области мертвых (Миктлан), мы также знаем из источников, что Ометеотл «живет в тени» этого места, покрывая свой двойной лик масками Миктлантекутли, Миктекасигуатл (Господин и Госпожа области мертвых).

 

Таким образом, опираясь на свидетельства науатльских текстов, мы убедились, что неясность сложного пантеона начинает рассеиваться, когда под маской многочисленных пар богов всегда открывается двойственный лик Ометеотла. Мы не отрицаем, что религий народа действительно было свойственно принимать за богов многочисленные начала, или «господ», дождя, ветра, огня, области мертвых и т. д. Однако, как мы уже видели, тламатиниме, по удачному выражению Торквемада, преодолевая политеизм, «стремились понять в этом божественную природу, распределенную между двумя богами (двумя личностями), а именно мужчиной и женщиной…»{[280]}

 

Дело заключается в том, что в поисках символа, необходимого для того, чтобы с помощью «цветов и песен» найти происхождение всех вещей и таинственную природу творца, «невидимого, как ночь, и неосязаемого, как ветер» (Иогуалли-ээкатл), они прибегли к их самому проникновенному дифразизму: Ометекутли, Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности). Этим было обозначено то, о чем догадываются посредством метафор. За пределами времени, когда еще была ночь, за пределами небес, в Омейокане, во вневременном плане, двойственный бог Ометеотл Мойокойани существует потому, что сам себя создает, потому, что в силу своего двойственного действия непрерывно продолжает создавать себя: Ометекутли, Омесигуатл. Затем, развивая дальше эту метафору «цветок и песня», они обозначили различными названиями влияние и действие Ометеотла во всем Сем-а-науак (мире).

 

Если во всем этом и есть пантеизм, то мы, во всяком случае, назвали бы его сложным, но достаточно выразительным словом, что-то вроде динамической Омейётизации (дуализации) Вселенной. Это означает, что для мысли науа в любом месте, где есть действие, оно происходит благодаря вмешательству высшего двойственного начала. Всегда необходимо мужское лицо, которое действует, и женское, которое зачинает. Таково, по всей видимости, происхождение многочисленных пар богов, во всех областях символизирующих деятельность Ометеотла. Зарождение-зачатие — это два момента, соединенные в двойственном боге, который делает возможным свое собственное существование и существование других вещей. С динамической точки зрения, действительно, все существующее получает свою истину: свою основу от этого вневременного зарождения-зачатия, которым является Ометеотл. В этом смысле правильно говорить, что «единственно истинное — это Ометеотл», все же остальное — «это как сон». Наряду с этим своеобразным «динамическим пантеизмом» имеется вышеуказанное утверждение человека, который открыл свою основу в господине дуальности, но тем не менее признает его трансцендентность, утверждая, что он невидимый, как ночь, и неосязаемый, как ветер (Йогуалли-ээкатл). Существует так же различие личностей, в связи с чем у человека возникает вопрос — сможет ли он когда-нибудь жить с Дарителем жизни в его доме, откуда происходят цветы и песни, или же, по несчастью, в конце концов все мы «погибнем в нем» (типолигуи йе Ичан){[281]}.

 

Следовательно, недостаточно просто приклеивать ярлык «пантеизма» идеологической концепции тламатиниме. Более правильным будет утверждение, что, стремясь сказать «единственно истинное на земле» посредством «цветов и песен», тламатиниме стараются заключить в метафору самый глубокий смысл вечного источника созидающей силы — бога. Поэтому им с помощью «цветов и песен» удалось сказать, что Ометеотл являлся «нашей матерью, нашим отцом», Дарителем жизни, «тем, который является бытием всех вещей», невидимым и неосязаемым. Будучи источником истины всего существующего, он действует всюду: является Тлокэ Науакэ. Но рассмотренный сам по себе, он не может восприниматься, он—ночь и ветер, Йогуалли-ээкатл. Такова в общем суть теологической мысли науа, созданной не на основе абстрактных категорий, а благодаря жизненным побуждениям, ведущим к поэтической интуиции: «цветок и песня», единственное, что позволяет сказать человеку, «истинное на земле».

 

Остается добавить еще одно последнее замечание. Может быть, как отзвук мысли, опирающейся на двойственность Ометеотла, мы с необходимостью встречаем в науатльском языке дифразизм. Когда науа хотели более точно описать какую-нибудь вещь, они всегда рассматривали два ее основных аспекта, как бы для того, чтобы добиться при их соединении той искры, которая делает возможным понимание. Интуитивная направленность их мысли привела к созданию специальных обозначений, призванных вызвать в человеческом уме «видение» — не абстрактное и холодное, как «аристотелевская идея», а содержательное, живое, динамическое и в то же время универсальное по своей ценности. Следующие примеры классических дифразизмов — «цветок и песня» говорят сами за себя:

 

Ин куэитл ин гуипилли: юбка, рубашка — женщина, характеризующаяся с сексуальной стороны.

 

Ин агуэгуэтл ин почотл: можжевельник, сейба — авторитет, когда предлагается протекция.

 

Ин Чалчигуитл ин кэтцалли: яшма и тонкие перья —

 

красота.

 

Ин ате ин тепетл: вода и гора — народ.

 

Топко петлакалко: в мешке и в коробке — секрет.

 

Тлилли тлапалли: черные и красные чернила — письменность или мудрость.

 

Можно было бы дать много других примеров вроде тех, которые мы приводили в своем изложении, — ин топан ин миктлан: то, что превосходит нас, область мертвых (метафизическая потусторонность); Йогуалли-ээкатл: ночь — ветер (трансцендентность бога); и последний, ин хочитл ин куикатл: «цветок и песня» (поэзия), которая, как мы видели, является «единственно истинным на земле».

 

Это, пожалуй, один из наиболее очевидных отзвуков дуалистической и двузначной концепции Ометеотла. Возможно, что имеются другие области, где этот дуализм также нашел свое отражение. Однако рамки этой работы не позволяют нам углубиться в их изучение. В данный момент, кратко рассмотрев таинства теологии и высказав предположение, что вскрытое нами есть лишь незначительная часть глубоких размышлений тламатиниме относительно божественности, перейдем к изучению текстов, которые раскрывают нам представление о человеке, содержащееся в философии науа.

————————————

{[272]} Вeyer Hermann, Das astekische Gotterbild Alexander von Humboldt’s, en op. cit., p. 116.

 

{[273]} Хотя как в данной, так и в предшествующей главах мы уже приводили упоминаемые нами тексты, однако, чтобы облегчить проверку обобщения, которое мы теперь делаем, приведем список источников, где встречаются указанные отождествления: Xiuhtecuhtli es identificado eon Huehuetéotl en Códice Florentino, lib. VI, fol. 34 r. y fol. 71 v. Huehuetéotl se identifica con in Tonan in Tota y con in Teteu ¡nan in Teteu ita en loe. cit. del Códice Florentino. In Teteu inan in Teteu ita (madre y padre de los dioses) se identifica con Ometecuhtli, Omecíhuatl en Historia de los Mexicanos per sus Pinturas, op. cit., p. 228; en el Códice Florentino, lib. VI. fol. 148, v. etc.

 

{[274]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 141, v. (пр. I, 37).

 

{[275]} Beyer Hermann, loe. cit.

 

{[276]} «Historia de los Mexicanos por sus Pinturas», p. 228.

 

{[277]} В одном из текстов «Códice Florentino», lib. VI, fol. 34, г. говорится, что «мать и отец богов… находится в водах цвета голубой птицы, тот, кто находится в облаках…».

 

{[278]} «Textos de los Informantes indígenas de Sahagún (ed. Del Paso)», t. VIII, fol. 175, v. (пр. I, 38).

 

{[279]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 120, г. (пр. I, 38). Интересно отметить, что Селер в работе «Der Hauptmythus der mexicanische Stámme», в «Gesammelte Abhandlungen», В. IV, S. 98—156, сделал попытку унифицировать различные божества в образе Кетцалкоатла, выступающего как толтекский символ непостижимой мудрости двойственного начала.

 

{[280]} Torquemada Fray Juan de, Monarquía Indiana, t. II, p. 37.

 

{[281]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 5, v.

 

 

Идеи науа о человеке

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Глава IV

 

Как мы показали в первой главе, один из атрибутов тламатиниме состоял в том, чтобы «ставить зеркало перед людьми, делать их разумными и внимательными», «делать мудрыми чужие лица, заставлять других приобретать лицо», а также «делать желания людей человечными»{[282]}. Поэтому при выполнении этой педагогической миссии тламатиниме должны были встретиться с многочисленными трудностями, связанными не только с конкретными условиями, но также и с таинственной сущностью человека, поступки и склонности которого кажутся всегда неожиданными.

 

Необходимость учить человека «приобретать лицо» сама по себе указывала на то, что смертные приходят в мир «без лица»; они несовершенны, можно сказать безыменны.

 

Тламатиниме полагали также, что человек в своем стремлении через себя самого приобретать «лицо» начинает воздействовать на призрачную действительность земли (тлалтикпака). И так, «отдавая свое сердце каждой вещи и идя без цели (агуикпа)», он постепенно теряет его, «потому что на земле трудно гнаться за чем-либо действительно ценным»{[283]}. Таким образом, нахождение смысла деятельности самого человека представляло собой новую проблему: «На земле разве можно за чем-либо гнаться?»{[284]} И если здесь, на земле, это трудно осуществить, то еще меньше можно сказать об отношении человека с тем, что «его превосходит», с потусторонностью.

 

Перед тламатиниме во всей широте вставала проблема о человеке тогда, когда они оказывались перед печальным реальным фактором, что люди рождаются лишенные лица, полные неудовлетворенных желаний, без ясной цели на земле (тлалтикпаке) и с загадкой относительно потусторонности (топан, миктлан). Наконец, хотя мы не знаем ни даты, когда это случилось, ни тламатини, интересующегося этой проблемой, возник вопрос такого всеобщего характера: «Неужели люди истинны?»{[285]}

 

С этого момента мысль науа благодаря самоанализу всецело вошла в ту область, которую сегодня мы назвали бы философской антропологией, и начала разрабатывать целый ряд доктрин, представляющих собой ответ на различные стороны большой проблемы, относительно истинности человеческих существ. Для того чтобы понять, как ставилась учеными науа проблема человека, следует напомнить, что слово «истина» (нелтилицтли) имеет у науа значение «опоры», или «экзистенциальной основы». Следовательно, данный вопрос соответствовал другому вопросу, а именно: имеют ли люди какую-нибудь основу или они также представляют собой только сновидение?

 

Чтобы ответить на это, тламатиниме идут различными путями. В целях лучшего изучения их рассуждений относительно человека рассмотрим этот вопрос по частям. Сначала в специальном разделе рассмотрим то, что они думали о человеке как существующей реальности — объекте, у которого предполагается определенное происхождение, определенная структура и особенности, а также проблематичная судьба после смерти. В следующем разделе, тесно связанном с первым, рассмотрим их учение о человеке, как о действующем в мире субъекте, создателе определенного образа жизни (его воспитательные, этические, юридические и эстетические принципы). В заключение нашего исследования покажем их высший личный и социальный идеал, движущую силу их мысли и действия, имевшую место, когда божество проникало в сердце человека (йолтеотл) и превращало его в художника: «сердце, обожествляющее вещи», тлайолтеувиани, как дословно говорит текст{[286]}. Ответ, данный тламатиниме на вопрос о возможной реальности человека, мы будем изучать, следуя изложенной нами схеме и предоставляя при этом слово самим науатльским текстам.

————————————

{[282]} «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs de Paso y Troncóse, vol. VIII, fol. 118, v. (пр. I, 8).

 

{[283]} см. «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 2, v. (пр. I, 1).

 

{[284]} Ibid.

 

{[285]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 10, v. (пр. I. 7).

 

{[286]} «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VIII, fol. 117, v.

 

Происхождение человека

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Как и при рассмотрении других аспектов интеллектуальной культуры науа, объяснение происхождения человека дается здесь в двух планах — мистико-религиозном и философском. Мы упомянем лишь два наиболее известных мифа, которые касаются «создания первых людей».

 

Одну из наиболее древних версий мы встречаем в «Истории мексиканцев», которая в основном совладает с графическим объяснением «Ватиканского кодекса А 3738». В «Истории мексиканцев» говорится, что четыре первых бога, сыновья Ометекутли-Омесигуатл, сделали огонь и Солнце:

 

«Затем сделали мужчину и женщину: мужчину назвали Ухумуко, а женщину — Сипастонал (Сипактонал) и приказали ему пахать землю, а ей прясть и ткать, и чтобы у них родились масегуалы (люди) и чтобы они не бездельничали, а всегда работали…»{[287]}

 

В «Ватиканском кодексе А 3738» имеется любопытная иллюстрация этой первой пары. Отец Риос следующим образом комментирует эту иллюстрацию на своем испанизированном итальянском языке. Вот его перевод:

 

«Согласно мнению многих стариков, этот (Ометекутли) своим словом породил Сипатенала (Сипактонала) и Госпожу, которая называется Хумеко (Охомоко), тех двоих, которые существовали до потопа и которые, как мы далее расскажем, зачали»{[288]}.

 

Но наряду с мифом об Охомоко, Сипактонал, который по-разному связывает происхождение человека с четырьмя первыми богами, или непосредственно с Ометекутли (Господином дуальности), мы встречаем совершенно отличный рассказ, приводимый вместе с другими Мендиэтой, который приписывает его «жителям Тецкуко»:

 

«Говорят, что, когда Солнце подошло к девяти часам, оно пустило стрелу в указанное место (Аколман: на расстоянии двух лиг от Тецкуко и пяти от Мехико), где образовалась яма, откуда вышел человек, который был первым и имел тело только кверху от подмышек; затем оттуда вышла целая женщина. Когда спросили, как же мог зачать этот мужчина, если он не имел целого тела, они ответили такой глупостью и сквернословием, что его нельзя здесь привести…»{[289]}

 

То, что Мендиэта называет «глупостью», отказываясь ее переводить, завуалированно показывают другие тексты, например текст, опубликованный Гарибаем в его «Науаском эпосе»:

 

«Однажды ранним утром Солнце пустило с неба стрелу. Она попала в дом зеркал, и из ямы, открывшейся в камне, родились мужчина и женщина. Оба были нецелыми, с телами лишь вверх от поясницы, и передвигались они по полю, как воробьи. Но, соединившись в тесном поцелуе, зачали сына, который явился основой людей»{[290]}.

 

Таковы наиболее древние мифы, касающиеся появления человека. В них в форме легенды указывается на его происхождение как на результат божественного действия. Но если продолжить поиски других текстов, в которых начинает уже выделяться процесс рационализации мифа, ведущей к философской мысли, то можно обнаружить ценный науаский документ 1558 года. В нем содержится рассказ глубоко символического содержания, в котором Кетцалкоатлу приписывается новое создание людей. Комментируя этот текст, Селер связывает тему создания человека с легендой о Солнцах, согласно которой человечество было разрушено последовательно четыре раза. Поэтому, если мифы, к которым мы обращались, объясняют происхождение человека в первую эпоху мира, то относительно других космических периодов, особенно настоящего, продолжает оставаться основная проблема, о которой Селер говорит следующее:

 

«Актуальной проблемой для древних философов было объяснение происхождения и способа появления людей настоящего космического периода, предков тех людей, которые живут сегодня…»{[291]}

 

В рассказе о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан, содержащемся в «Рукописи 1558 года», встречается первый подход к этой проблеме. Здесь начинается рационализация мифа, которая в данном случае ведет к строго философским идеям о человеке. В другом тексте мы увидим, что та же самая идея выражается уже в философском плане.

 

Средствами поэзии, «цветка и.песни», рассказывается о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан в поисках ценных костей, необходимых для нового создания человека. В тексте, перевод которого мы даем ниже, рассказывается, что после того, как боги, собравшись в Теотиуакане, создали Солнце, они посоветовались относительно того, кто должен жить на земле:

 

«1. — После того как Кетцалкоатл пришел в Миктлан, он подошел к Миктлантекутли и к Миктлансигуатл и тут же сказал им:

 

  1. — «Я пришел искать ценные кости, которые ты хранишь, я пришел за ними».

 

  1. — Тогда Миктлантекутли спросил: «Что ты сделаешь с ними, Кетцалкоатл?»

 

  1. — И еще раз сказал (Кетцалкоатл): «Боги озабочены тем, чтобы кто-нибудь жил на земле».

 

  1. — Тогда Миктлантекутли ответил: «Хорошо, играй на моей раковине и обойди четыре раза вокруг моих владений».

 

  1. — Но его раковина не имела дырок; тогда (Кетцалкоатл) позвал червей, они сделали дырки, в которые затем вошли пчелы и шершни, и она зазвучала.

 

  1. — Когда Миктлантекутли услышал это, он сказал: «Хорошо, бери их».

 

  1. — Однако Миктлантекутли сказал своим слугам:

 

«Люди Миктлана! Боги, скажите Кетцалкоатлу, что он должен их оставить».

 

  1. — Кетцалкоатл ответил: «Нет, я сразу овладею

 

ими».

 

  1. — Он сказал своему науал: «Иди, скажи, что я

 

их оставлю».

 

  1. — И он громогласно сказал: «Приду и оставлю

 

их».

 

  1. — Но затем он поднялся и взял ценные кости: на одной стороне лежали вместе кости мужчины, на другой — кости женщины. Кетцалкоатл взял их и сделал из

 

них связку.

 

  1. — Тогда Миктлантекутли еще раз сказал своим слугам: «Боги, неужели Кетцалкоатл действительно уносит ценные кости? Боги, идите и сделайте яму».

 

  1. — Затем они сделали это, и Кетцалкоатл упал в яму. Он споткнулся, его испугали перепелки. Он упал замертво, и драгоценные кости рассыпались, и их обклевали перепелки.

 

  1. — Когда Кетцалкоатл воскрес, он огорчился и спросил у своего науал: «Что мне делать, науал мой?»

 

16.— Тот ответил: «Раз ничего не получилось, будь

 

что будет».

 

  1. — Он собрал их, сделал из них сверток и отнес в

 

Тамоанчан.

 

  1. — И как только пришла та, которая зовется Килацтли, она же Сигуакоатл, смолола их и положила в ценный таз.

 

  1. — Над ним Кетцалкоатл выпустил кровь своего члена. И тут же стали совершать обряд покаяния те боги, которые упоминались, — Апантекутли, Гуиктлолинки, Тепанкицки, Тлайяманак, Тцонтемок и шестой из них Кетцалкоатл.

 

20.— Они сказали: «О боги, родились масегуалы (заслуженные покаянием)».

 

  1. — Потому что ради нас боги совершили покаяние»{[292]}.

 

Комментарии к тексту

 

  1. «После того как Кетцалкоатл пришел в Миктлан, он подошел к Миктлантекутли и к Миктлансигуатл и тут же сказал им».

 

Указывая лишь на главные моменты мифа, мы прежде всего отметим наличие одного из многочисленных аспектов дуальности: Кетцалкоатл — символ мудрости науа — начинает свой разговор с двойным ликом Ометеотла, живущим в «адах»: Миктлантекутли, Миктлансигуатл (Господин и Госпожа области мертвых).

 

  1. «И еще раз сказал (Кетцалкоатл): «Боги озабочены тем, чтобы кто-нибудь жил на земле».

 

Здесь выражена главная причина путешествия Кетцалкоатла в Миктлан. Если он пришел в поисках драгоценных костей (чалчиуомитл), то это потому, что «боги озабочены», или беспокоятся (нентламати), чтобы кто-нибудь жил на земле (тлалтикпак),

 

Говорится о том, что существование человека для божества было исключительно необходимым. Из этой основной идеи о человеке, мыслимом как «существо, необходимое богам», вытекают два направления мысли. С одной стороны, мистико-военная концепция ацтеков, утверждающая, что Солнцу необходима кровь, чтобы оно продолжало светить, а с другой — более абстрактная доктрина строго философского характера, указывающая на скрытую причину, согласно которой бог создает отличные от себя существа. Эту тему мы подробно изучим ниже, когда будем рассматривать отношение человека к божеству.

 

5—6. «Тогда Миктлантекутли ответил: «Хорошо, играй на моей раковине и обойди четыре раза вокруг моих владений». Но его раковина не имела дырок; тогда (Кетцалкоатл) похвал червей, они сделали дырки, в которые затем вошли пчелы и Шершни, и она зазвучала».

 

Условия, поставленные перед Миктлантекутли Кетцалкоатлом, отражают тот диалектический процесс, который имеет место в самом божестве в связи с идеей о создании человека; можно сказать, что в высшем начале заключена борьба сил за и против возникновения новых людей. Кетцалкоатл вынужден выдержать различные испытания. Сначала он должен заставить звучать раковину без дырок, затем обмануть жителей Миктлана, и наконец, испуганный перепелками, он падает и временно умирает.

 

  1. «Когда Кетцалкоатл воскрес, он огорчился и спросил у своего науал: «Что мне делать, науал мой?»

 

Здесь в понятии науал снова возникает мотив дуальности, своего рода двойного Кетцалкоатла; сначала он служит для ответа Миктлантекутли (строка 10), теперь выступает как консультант, к которому Кетцалкоатл обращается за советом.

 

  1. «Он собрал их, сделал из них сверток и отнес в Тамоанчан».

 

Этимологическое происхождение слова Тамоанчан не ясно, однако можно согласиться с Селером, что это еще одно название для обозначения места, откуда происходит все существующее. Селер пишет:

 

«Здесь сконцентрировано начало жизни, и по имени этих богов оно называется Омейокан, место дуальности, откуда, как верили мексиканцы, дети приходят в мир. По той же причине это высшее небо называлось также Тамоанчан, место, откуда происходим…»{[293]}

 

Следовательно, смысл этого мифа состоит в том, что в нем в скрытой форме выражена идея, что кости, собранные Кетцалкоатлом, могут быть оживлены только на «месте дуальности» и «месте нашего происхождения». 18. «И как только пришла та, которая зовется Килацтли, она же Сигуакоатл, смолола их и положила в ценный таз».

 

Килацтли, как указывает текст, та же что и Сигуакоатл, выступает здесь как жена Кетцалкоатла. В качестве еще одного доказательства того, что мы назвали бы омейётизацией (всеобщее раздвоение), следует отметить, что пара Кетцалкоатл — Сигуакоатл, создававшая человека в Тамоанчане, не что иное, как новое одеяние Ометекутли — Омесигуатла, которому, как мы уже видели, принадлежит титул создателя людей (Тейокойани).

 

Кроме того, как один из признаков, что Кетцалкоатл — Сигуакоатл действует в качестве двойственного начала жизни и власти, управляющей людьми, мы встречаем отражение этого факта в политической жизни ацтеков. Их Тлакатекутли или правитель — это представитель Кетцалкоатла, его же наместник или «советник», как называют его хронисты, получает титул Сигуакоатл, который, судя по анализированному нами тексту, принадлежит жене Кетцалкоатла. Следовательно, отождествление Кетцалкоатла — Сигуакоатла с источником управляющей власти и с создавшей людей мудростью высшего начала, Ометеотла, не простое, лишенное основания предположение{[294]}.

 

  1. «Над ним Кетцалкоатл выпустил кровь своего члена. И тут же стали совершать обряд покаяния те боги, которые упоминались, — Апантекутли, Гуиктлолинки, Тепанкицки, Тлайяманак, Тцонтемок и шестой из них Кетцалкоатл».

 

Кровь Кетцалкоатла и покаяние богов (мочинтин тламасегуа ин тетео) снова вносят жизнь в драгоценные кости, принесенные из Миктлана. Таким образом, люди — это плод покаяния богов. Благодаря своей жертве «они заслужили их». Поэтому люди были названы масегуалы, что означает «заслуженные благодаря покаянию».

 

Таковы основные идеи, содержащиеся в мифе о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан в поисках костей для нового создания людей. В заключение можно сказать, что мы нашли поэтически изображенный процесс происхождения людей, связанный с высшим началом, Омете-отлом, в Тамоанчане, где действие Сигуакоатла приводит в порядок материю, которую затем оплодотворяет своей кровью Кетцалкоатл. Более абстрактно эта идея выражена в различных текстах «Флорентийского кодекса», где отождествление мифологической фигуры Кетцалкоатла с мудростью Ометеотла очевидна. Это же мы находим в классической речи поздравления роженицы, в которой уже в самой постановке ряда вопросов указывается, кому следует приписать происхождение людей:

 

«1. — Неужели правда?

 

  1. — Этого добился Господин, наш принц, Кетцалкоатл, тот, кто выдумал людей и сделал их?

 

  1. — Неужели это решил Господин, Госпожа дуальности?

 

  1. — Неужели было передано это слово?»{[295]}

 

Комментарии к тексту

 

  1. «Неужели правда?»

 

С самого начала ясно выступает то, что мы назвали бы «интеллектуальной осторожностью» науа. Прежде чем сказать что-либо относительно того, что стоит за пределами ощущаемого и видимого «на земле», высказывается сомнение, которое придает последующим фразам силу, присущую тем идеям, в которых непосредственно и сознательно обнаружена проблема.

 

  1. «Этого добился Господин, наш принц, Кетцалкоатл, тот, кто выдумал людей и сделал их?»

 

В целом ряде новых вопросов, тесно связанных с самым возвышенным аспектом их теолого-метафизического мышления, с помощью метода «цветка и песни» дается ответ. Чтобы понять его, следует вспомнить уже цитированный нами в предыдущей главе текст, в котором говорится, что бог дуальности является «создателем людей»{[296]}. Здесь то же самое выражено относительно Кетцалкоатла. Этот текст, как и миф о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан, окончательно подтверждает нашу мысль, а именно что Ометеотл, будучи всеобщим зарождением-зачатием, является «нашей матерью и нашим отцом», нашим источником. Но чтобы представить его выполняющим эту самую возвышенную функцию создания людей, мысль науа в поисках метафизического начала закрыла лицо Ометеотла старым толтекским символом мудрости: Кетцалкоатлом. Таково, по всей видимости, объяснение, к которому интуитивно пришли тламатиниме.

 

  1. «Неужели это решил Господин, Госпожа дуальности?».

 

Ученый науа задается вопросом, зависит ли создание нового человека, выдуманного мудростью Ометеотла, от решения самого Господина и Госпожи дуальности. Нужно отметить, что, когда говорится, что двойственное начало определило или установило (окито) человека, этим еще раз повторяется та же самая доктрина, которую мы встречаем при изучении идеи о божестве: Ометеотл — это причина всего, ибо, зачиная-зарождая, он дает существование вещам — в данном случае людям.

 

Именно так — как говорит цитированный текст — должно было «передаться это слово». Это значит, что устно передаваемая традиция, которой с помощью кодексов овладевали в Калмекак, сохраняя глубокую последовательность, «передала это слово», связывающее космическое зарождение-зачатие Ометеотла с происхождением человека. Таковы идеи науа относительно происхождения человеческого рода, которые еще более ясно повторены в следующем тексте:

 

Пришел человек,

 

его послала сюда наша мать, наш отец,

 

Господин и Госпожа дуальности{[297]}.

 

Ознакомившись с идеями тламатиниме о происхождении человека, проанализируем теперь их идеи относительно природы и существования человека на земле (ин тлалтикпак). В этом вопросе мысль науа выдвинула ряд проблем. Первое место занимает уже упомянутая нами проблема истинности человека, затем идет проблема человеческой личности, его желания или воли и, наконец, не менее актуальная проблема человеческой судьбы и возможного существования человека после смерти.

 

Первоначально мы остановимся на двух первых, тесно связанных между собой темах: учении о личности и вопросе об истинности человека.

 

В данной работе уже несколько раз упоминался точно сформулированный тламатиниме вопрос относительно истинности людей. Заметим, что связь происхождения человека с Ометеотлом указывала на коренную основу истинности человеческих существ. Однако если рассматривать проблему уже не в связи с происхождением человека в связи с его временным существованием на земле, то вопрос об истинности человека затрагивает такую сторону, которая будет иметь отношение к структуре или самой «сущности» человека. Следовательно, можно проследить тесную связь этого вопроса с настоящей для мысли науа особенностью человека: их своеобразной концепцией того, что мы называем личностью.

 

Имеются многочисленные тексты науа, в которых в той или иной форме отчетливо упоминается науатльский дифразизм, содержащий идею, которую мы будем изучать. По нашему выбору мы проанализируем некоторые отрывки из так называемых Гуэгуэтлатолли (Бесед стариков), в которых, как уже было сказано, сохранились важные идеи относительно человека и его моральной жизни.

 

В «Гуэгуэтлатолли А», опубликованных Гарибаем, мы встречаем классическую поздравительную речь, обращенную к молодым супругам. В этой речи, несмотря на некоторые явно выступаемые интерполяции христианского толка, сделанные, очевидно, отцом Карочи, в основном сохранились оригинальные идеи науа. После подробного изложения ритуала бракосочетания, состоящего в том, что к гуипилли (женской рубашке) привязывали тилма (мужской плащ), что показано и в «Мендосском кодексе», среди большого числа советов несколько раз упоминается следующий дифразизм, направленный здесь к молодым супругам и употребляемый в качестве обращения для связи с тем, с кем ведется разговор:

 

Принесу огорчение вашим лицам, вашим сердцам…{[298]}Приношу поклон вашим лицам, вашим сердцам…{[299]}

 

Рассматривая дифразизм типа «цветок и песня», следует вскрыть его самый глубокий смысл. Уже один факт, что он служит, как мы видели, тому, чтобы указать на собеседников, ясно говорит, что это — способ указывать на «я» собеседников. Теперь, обращаясь к двум текстам, приводимым в первой главе, нам, может быть, удастся уточнить это положение. В первом из этих текстов говорится, что философ науа есть «тот, кто учит людей приобретать и развивать лицо (те-их-куитиани, те-их-тома-ни)»{[300]}. Следовательно, значение слова «лицо» (ихтли), примененного к «я» людей, здесь нужно понимать не просто анатомически, а метафорически, как самое характерное, что выводит из неизвестности человеческую личность. Таким образом, для тламатиниме «лицо» — это проявление такого «я», которое образовывалось и развивалось в процессе воспитания. В качестве другого подтверждения этому можно сослаться на то, что при описании обманщика или софиста говорится, что это тот, «кто портит чужие лица» (те-их-полоа), или «кто заставляет их отклоняться» (те-их-куэпани){[301]}. Следовательно, можно сделать вывод, что «лицо» указывает здесь на характеристику самого сокровенного в свойственном каждому человеку «я».

 

Второй текст дает представление о смысле слова йойотл (сердце), которое также составляет часть изучаемого нами дифразизма:

 

Поэтому ты отдаешь свое сердце всякой вещи

 

и ведешь его неизвестно куда: ты разрушаешь свое сердце.

 

На земле разве можешь ты за чем-либо гнаться?{[302]}

 

«Давать свое сердце всякой вещи» соответствует в тексте выражению «гоняться за чем-либо». Таким образом, йойотл (сердце) — слово, происходящее от того же корня, что и слово ольин (движение), и относится к «ищущему» динамическому аспекту «я». Эта же самая идея, связанная теперь с высшим желанием, какое может жить в сердце тламатини — найти поэзию и знание,— прекрасно выражена в другой поэме, где сердце отождествляется с жаждущим песен «я»:

 

Похититель песен, сердце мое,

 

где ты найдешь их?

 

Ты — нуждающийся,

 

как рисунок, хорошо принимай черное и красное (знание).

 

И таким образом ты, может быть, перестанешь нуждаться{[303]}.

 

Изображая сердце ученого как «нуждающегося», как «похитителях песен», в поэме одновременно показывается, что значение «сердца» состоит в том, чтобы указать динамизм «я», того «я», которое, стремясь заполнить свою собственную пустоту, ищет, страстно желает и, наконец, похищает песни. Итак, приводимые тексты с очевидностью позволяют сделать вывод, что ин ихтли, ин йойотл (лицо и сердце) есть классический науатльский дифразизм, созданный для объяснения свойств, относящихся исключительно к человеку: четко определенное «я», с характерными чертами ихтли (лицо) и с динамизмом йойотл (сердце), который заставляет гнаться человека за вещами в поисках того, что должно его удовлетворить, иногда без направления (агуикпа), а иногда находя «единственно истинное на земле» — поэзию — «цветок и песню».

 

Таким образом, имеются вполне определенные лица и с силой бьющиеся сердца и лица расплывчатые, а «сердца, потерявшие сами себя». Поэтому выражение «твое лицо, твое сердце» служит в мысли науа для обозначения людей. Это соответствует тому, что, согласно современному образу мыслей, называется личностью. Следует, однако, повторить, используя дифразизм, что тламатиниме, пришедшие к этой идее, метафорически соединяя два основных аспекта «я»: его внутреннее лицо и источник его энергии, выбили тем самым ту искру понимания, которая позволяет разглядеть, что представляет собой человек.

 

Для более полного представления о значении для науа концепции человека следует добавить еще то, что она выступает в тесной гармонической связи с уже обнаруженным нами интуитивным характером мысли тламатиниме. Но это еще не определение человека через род и характерные особенности, а всего лишь непосредственный взгляд, который через описание лица открывает внутренний облик человека и в биении сердца символически открывает источник человеческого динамизма и источник его желаний. Поэтому идея науа о человеке не является узкой и замкнутой, а открывает дорогу воспитанию, понимаемому как формирование лица человека и гуманизация его желаний. Воспитатель науа настолько глубоко проникся этой идеей, что его стали называть те-их-тламачтиани (тот, кто обучает лица людей):

 

Тот, кто делает мудрыми чужие лица,

 

заставляет других приобретать лицо,

 

и развивать его…

 

Ставит зеркало перед другими, делает их

 

разумными и внимательными,

 

делает так, что у них появляется лицо…

 

Благодаря ему желания людей становятся гуманными

 

и они получают строгие знания…{[304]}

 

В этом отношении кажется, что учить «приобретать лицо» и добиваться, чтобы «желания людей становились гуманными», является целью, которую ставили перед собой учителя в Калмекак. Дело в том, что человек мог выйти из сна тлалтикпака и обнаружить свою собственную истину, лишь создав свое настоящее «лицо» и «сердце». Только так он и будет в состоянии найти наконец дорогу, ведущую к «истинному на земле» и получить с помощью «цветов и песен» ответ, раскрывающий скрытый смысл таинства жизни и страданий в тлалтикпаке (на земле).

————————————

{[282]} «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs de Paso y Troncóse, vol. VIII, fol. 118, v. (пр. I, 8).

 

{[283]} см. «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 2, v. (пр. I, 1).

 

{[284]} Ibid.

 

{[285]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 10, v. (пр. I. 7).

 

{[286]} «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VIII, fol. 117, v.

 

Учение науа о человеке

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Ознакомившись с идеями тламатиниме о происхождении человека, проанализируем теперь их идеи относительно природы и существования человека на земле (ин тлалтикпак). В этом вопросе мысль науа выдвинула ряд проблем. Первое место занимает уже упомянутая нами проблема истинности человека, затем идет проблема человеческой личности, его желания или воли и, наконец, не менее актуальная проблема человеческой судьбы и возможного существования человека после смерти.

 

Первоначально мы остановимся на двух первых, тесно связанных между собой темах: учении о личности и вопросе об истинности человека.

 

В данной работе уже несколько раз упоминался точно сформулированный тламатиниме вопрос относительно истинности людей. Заметим, что связь происхождения человека с Ометеотлом указывала на коренную основу истинности человеческих существ. Однако если рассматривать проблему уже не в связи с происхождением человека в связи с его временным существованием на земле, то вопрос об истинности человека затрагивает такую сторону, которая будет иметь отношение к структуре или самой «сущности» человека. Следовательно, можно проследить тесную связь этого вопроса с настоящей для мысли науа особенностью человека: их своеобразной концепцией того, что мы называем личностью.

 

Имеются многочисленные тексты науа, в которых в той или иной форме отчетливо упоминается науатльский дифразизм, содержащий идею, которую мы будем изучать. По нашему выбору мы проанализируем некоторые отрывки из так называемых Гуэгуэтлатолли (Бесед стариков), в которых, как уже было сказано, сохранились важные идеи относительно человека и его моральной жизни.

 

В «Гуэгуэтлатолли А», опубликованных Гарибаем, мы встречаем классическую поздравительную речь, обращенную к молодым супругам. В этой речи, несмотря на некоторые явно выступаемые интерполяции христианского толка, сделанные, очевидно, отцом Карочи, в основном сохранились оригинальные идеи науа. После подробного изложения ритуала бракосочетания, состоящего в том, что к гуипилли (женской рубашке) привязывали тилма (мужской плащ), что показано и в «Мендосском кодексе», среди большого числа советов несколько раз упоминается следующий дифразизм, направленный здесь к молодым супругам и употребляемый в качестве обращения для связи с тем, с кем ведется разговор:

 

Принесу огорчение вашим лицам, вашим сердцам…{[298]}Приношу поклон вашим лицам, вашим сердцам…{[299]}

 

Рассматривая дифразизм типа «цветок и песня», следует вскрыть его самый глубокий смысл. Уже один факт, что он служит, как мы видели, тому, чтобы указать на собеседников, ясно говорит, что это — способ указывать на «я» собеседников. Теперь, обращаясь к двум текстам, приводимым в первой главе, нам, может быть, удастся уточнить это положение. В первом из этих текстов говорится, что философ науа есть «тот, кто учит людей приобретать и развивать лицо (те-их-куитиани, те-их-тома-ни)»{[300]}. Следовательно, значение слова «лицо» (ихтли), примененного к «я» людей, здесь нужно понимать не просто анатомически, а метафорически, как самое характерное, что выводит из неизвестности человеческую личность. Таким образом, для тламатиниме «лицо» — это проявление такого «я», которое образовывалось и развивалось в процессе воспитания. В качестве другого подтверждения этому можно сослаться на то, что при описании обманщика или софиста говорится, что это тот, «кто портит чужие лица» (те-их-полоа), или «кто заставляет их отклоняться» (те-их-куэпани){[301]}. Следовательно, можно сделать вывод, что «лицо» указывает здесь на характеристику самого сокровенного в свойственном каждому человеку «я».

 

Второй текст дает представление о смысле слова йойотл (сердце), которое также составляет часть изучаемого нами дифразизма:

 

Поэтому ты отдаешь свое сердце всякой вещи

 

и ведешь его неизвестно куда: ты разрушаешь свое сердце.

 

На земле разве можешь ты за чем-либо гнаться?{[302]}

 

«Давать свое сердце всякой вещи» соответствует в тексте выражению «гоняться за чем-либо». Таким образом, йойотл (сердце) — слово, происходящее от того же корня, что и слово ольин (движение), и относится к «ищущему» динамическому аспекту «я». Эта же самая идея, связанная теперь с высшим желанием, какое может жить в сердце тламатини — найти поэзию и знание,— прекрасно выражена в другой поэме, где сердце отождествляется с жаждущим песен «я»:

 

Похититель песен, сердце мое,

 

где ты найдешь их?

 

Ты — нуждающийся,

 

как рисунок, хорошо принимай черное и красное (знание).

 

И таким образом ты, может быть, перестанешь нуждаться{[303]}.

 

Изображая сердце ученого как «нуждающегося», как «похитителях песен», в поэме одновременно показывается, что значение «сердца» состоит в том, чтобы указать динамизм «я», того «я», которое, стремясь заполнить свою собственную пустоту, ищет, страстно желает и, наконец, похищает песни. Итак, приводимые тексты с очевидностью позволяют сделать вывод, что ин ихтли, ин йойотл (лицо и сердце) есть классический науатльский дифразизм, созданный для объяснения свойств, относящихся исключительно к человеку: четко определенное «я», с характерными чертами ихтли (лицо) и с динамизмом йойотл (сердце), который заставляет гнаться человека за вещами в поисках того, что должно его удовлетворить, иногда без направления (агуикпа), а иногда находя «единственно истинное на земле» — поэзию — «цветок и песню».

 

Таким образом, имеются вполне определенные лица и с силой бьющиеся сердца и лица расплывчатые, а «сердца, потерявшие сами себя». Поэтому выражение «твое лицо, твое сердце» служит в мысли науа для обозначения людей. Это соответствует тому, что, согласно современному образу мыслей, называется личностью. Следует, однако, повторить, используя дифразизм, что тламатиниме, пришедшие к этой идее, метафорически соединяя два основных аспекта «я»: его внутреннее лицо и источник его энергии, выбили тем самым ту искру понимания, которая позволяет разглядеть, что представляет собой человек.

 

Для более полного представления о значении для науа концепции человека следует добавить еще то, что она выступает в тесной гармонической связи с уже обнаруженным нами интуитивным характером мысли тламатиниме. Но это еще не определение человека через род и характерные особенности, а всего лишь непосредственный взгляд, который через описание лица открывает внутренний облик человека и в биении сердца символически открывает источник человеческого динамизма и источник его желаний. Поэтому идея науа о человеке не является узкой и замкнутой, а открывает дорогу воспитанию, понимаемому как формирование лица человека и гуманизация его желаний. Воспитатель науа настолько глубоко проникся этой идеей, что его стали называть те-их-тламачтиани (тот, кто обучает лица людей):

 

Тот, кто делает мудрыми чужие лица,

 

заставляет других приобретать лицо,

 

и развивать его…

 

Ставит зеркало перед другими, делает их

 

разумными и внимательными,

 

делает так, что у них появляется лицо…

 

Благодаря ему желания людей становятся гуманными

 

и они получают строгие знания…{[304]}

 

В этом отношении кажется, что учить «приобретать лицо» и добиваться, чтобы «желания людей становились гуманными», является целью, которую ставили перед собой учителя в Калмекак. Дело в том, что человек мог выйти из сна тлалтикпака и обнаружить свою собственную истину, лишь создав свое настоящее «лицо» и «сердце». Только так он и будет в состоянии найти наконец дорогу, ведущую к «истинному на земле» и получить с помощью «цветов и песен» ответ, раскрывающий скрытый смысл таинства жизни и страданий в тлалтикпаке (на земле).

————————————

{[298]} «Huehuetlatolli, Documento А», опубликовано А. М. Garibау, «Tlalocan», t. I, p. 38 (пр. I, 41).

 

{[299]} Ibid., p. 39 (np. I, 41).

 

{[300]} «Textos de los Informantes» (cd. de Paso y Troncóse), vol. VIII, fol. 118 v.

 

{[301]} Loe. cit.

 

{[302]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 2, v. (пр. F, 1).

 

{[303]} Ibid., fol. 68, r (пр. I, 42).

 

{[304]} «Textos de los Informantes», vol. VIII, fol. 118, v. (пр. I, 8). Подробные комментарии к этому тексту см. в главе I данной книги.

 

 

Проблема человеческой свободы

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Наряду по преимуществу с оптимистическими выводами концепции личности «лицо и сердце» мы встречаем у науа и одну из самых серьезных проблем, всегда встающих перед человеком, — проблему о свободе человека и его фатальной судьбе. Здесь, так же как мы это делали ранее, следует отметить двойной аспект данной проблемы — с одной стороны, магически-религиозный и с другой — философский.

 

Со стороны религиозного аспекта это — древнее учение науа о человеческой судьбе, которую можно предсказать с помощью Тоналаматла (гадательной книги). Имеются многочисленные исследования Тоналпогуалли (счета дней) — гадательного календаря, состоящего из 20 групп по тринадцати дней (20 тринадцатидневок), всего 260 дней. Сохранилось несколько Кодексов: «Бурбонский», «Борджиа», «Ватиканский А» и «Теллерано-Реймский» — все они представляют собой Тоналаматл или по крайней мере содержат его. В этом отношении ценны и науаские документы информаторов Саагуна, на основе которых он написал IV книгу своей «Истории…», где рассматривается «астрология суждений, или искусство гадания» индейцев{[305]}.

 

Обобщая суть магико-религиозной концепции, содержащейся в тоналпогуалли, Сустель говорит:

 

«Когда по воле высшей дуальности человек рождается или «спускается» (тема), он стихийно оказывается включенным в этот порядок — его захватывает могущественная машина. Знак дня его рождения будет довлеть над ним до самой смерти; он даже определит дальнейшую его судьбу в зависимости от того, предначертана ли ему смерть жертвоприношения — тогда он присоединится к сверкающей свите Солнца, или он будет утоплен — и тогда узнает бесконечные прелести Тлалокан, или, наконец, будет избран для уничтожения в самом мрачном месте Миктлана. Вся его судьба подчинена строгому предопределению»{[306]}.

 

Чтобы предвидеть все это, жрецы и гадатели пользовались своими тоналаматлами, в которых «читали» различные счастливые и несчастливые знаки дня рождения ребенка, дня свершения какого-либо важного события. В качестве примера — ибо, опираясь на науатльские тексты, об этом можно было бы написать целую книгу — приведем несколько случаев, рассмотренных Шульцем-Йена в приложении к его работе. Здесь мы находим ряд сложных факторов, подлежащих обязательному учету для осуществления своего рода «календарного диагноза» определенной даты.

 

Прежде всего необходимо было обращать внимание на особенности, свойственные данному году. Они определялись в основном тем, что во II главе мы называли «пространственной направленностью». А именно: в каждых 52 годах (науаский век) содержалось четыре группы по 13 лет, которые ориентировались по направлению одной из четырех стран света. Так, годы, предшествующие 1 акатл: «1 тростник», были связаны с плодородием и жизнью Востока; те, которые начинались с 1 текпатл: «1 кремень», содержали идею сухости и смерти северного направления; годы, начинающиеся с 1 калли: «1 дом», смотрели на запад и имели характер заката и упадка, свойственных направлению дома Солнца; и, наконец, тринадцатилетие, идущее за 1 точтли: «1 кролик», направленное к югу, считалось индифферентным.

 

Но наряду с этим необходимо было учитывать и характер различных чисел самого «тринадцатилетия»— как дней, так и годов. Так, по причинам, изложение которых здесь увело бы нас далеко от цели, можно утверждать, что числа 3, 7, 10, 11, 12 и 13 были счастливыми, а числа 4, 5, 6, 8 и 9 несчастливыми. В отношении чисел 1 и 2 следует сказать, что поскольку 1 всегда сопровождал тот знак тоналаматла, которым начиналось тринадцатилетие, то он считался индифферентным. Число 2, связанное со знаком точтли (кролик), в одних случаях считалось несчастливым, но в других могло стать благоприятным.

 

Вместе с влиянием, которое оказывали годы и числа, нужно было учитывать и значение каждого из 20 знаков тоналаматла. Так, касаясь лишь некоторых из них, можно, например, сказать, что знак куаутли (орел) указывает на военный аспект, знак коцкакуаутли (ястреб) означает удачу и надежду на долголетие. Знак точтли (кролик) связывается со склонностью к пьянству, знак дождя — благоприятный знак, и так можно было бы указать и на все другие знаки тоналаматла.

 

Чтобы высказать свои предсказания, тоналпоукэ, или жрецы-гадатели, должны были сочетать и истолковывать общий результат всех факторов, которые могли оказать влияние на определенный день. То есть они должны были учитывать пространственные особенности года, вытекающие из его собственной направленности и числа; характер тринадцатилетия, также определявшийся числом и начальным знаком; и, наконец, характер самого дня, также определявшийся особым сочетанием числа и знака, а также тем, что он специально мог быть посвящен какому-нибудь божеству. Но, поскольку могло случиться, что в году, благоприятном и по числу и по знаку, могли быть тем не менее неблагоприятные факторы, гадателю предстояло взвесить различные влияния, чтобы высказать наконец свой «календарный диагноз».

 

 

 

{[Рис. 8. Двадцать знаков Тоналаматла (Ватиканский кодекс). ||| 32Kb]}

 

 

 

Рис. 8. Двадцать знаков Тоналаматла («Ватиканский кодекс»).

 

Интересно отметить, что, когда предстояло «опуститься» в этот мир (родиться) в явно неблагоприятный день, тогда для смягчения судьбы новорожденного или даже ее изменения тоналпоукэ для обряда «крещения или наречения имени» указывали дату, достаточно благоприятную для того, чтобы противостоять плохим предзнаменованиям рождения. Саагун, например, в своей «Истории…» пишет:

 

«После того как рождался ребенок, старались узнать знак, при котором он родился, чтобы знать, какая у него будет судьба; с этой целью отправлялись искать гадателя, которого называли Тоналпоуки… Узнав, в каком часу родился ребенок, гадатель искал в своей книге соответствующий знак и все тринадцать дней этого знака и, например, говорил: «Ребенок родился не под добрым знаком, а под несчастным, однако есть подходящий день, уравновешивающий этот знак, смягчающий и уменьшающий зло основного»; затем он указывал на день, когда следовало его крестить… или говорил: «Смотрите, он родился при знаке безразличия, полухорошем, полуплохом»; затем искал благоприятный день, и ребенка не крестили на четвертый день, а крестили в какой-нибудь благоприятный день или в один из тех двенадцати дней, которые считаются первым знаком…»{[307]}

 

Именно так, уравновешивая влияние противоположных дней — благоприятных и неблагоприятных, — надеялись тоналпоукэ в большинстве случаев освободить человека от фатальной судьбы. Дело в том, что, хотя тоналпогуалли (счет дней) предполагал определенный детерминизм, он, однако, не был настолько абсолютным, чтобы неминуемо приговорить человека соблюдать определенную необходимую линию поведения. Науатльские тексты, собранные Саагуном, говорят совершенно противоположное: они оставляют перед человеком открытую область для свободного вмешательства человеческой воли, учитывая, естественно, влияние дней рождения и крещения. Так ли это, судите по следующему тексту, содержащему описание поведения человека, родившегося в день 7 цветок.

 

Он имел заслуги, сам себе выговаривал: дела у него шли хорошо… Он был вне себя, ничего не осуществлял, ничего не был достоин: он заслужит только унижение и уничтожение{[308]}.

 

Важно подчеркнуть, что, согласно этому тексту, объяснение «почему дела у него шли хорошо» или «он заслужил только унижение и уничтожение» содержится именно в словах «сам себе выговаривал» (мо-нотца). Шульц-Йена в словаре, приложенном к его палеографическому изданию, в котором находится комментируемый нами текст, так переводит слово мо-нотца: «сам себя называет», «входит в себя», «преодолевает самого себя», «приходит к господству над собой»{[309]}. Вероятно, отсюда следует, что возможность изменить свою судьбу науа приписывали своего рода самоконтролю как результату обращения к собственному сознанию.

 

Приведенный текст не единственный. Можно было бы привести и другие тексты, в которых так вполне определенно подчеркивается важность желаний человека, который может и не использовать благоприятную судьбу. Например, информаторы сообщают: «Некоторые, несмотря на благоприятный знак, под которым родились, вели себя лениво — они жили несчастливо»{[310]}.

 

Следовательно, само магико-религиозное мировоззрение науа допускало возможность изменения судьбы, предначертанной днем рождения, ее можно было смягчить или нейтрализовать выбором благоприятной даты для крещения. С другой стороны, исходя из определенной таким образом судьбы (тоналли) каждого человека, допускалось, что своим желанием и сам себе выговаривая (мо-нотца), он мог добиться, чтобы все в его жизни шло хорошо, так же как он мог погубить себя, несмотря на то, что родился в благоприятный день.

 

Эта сформулированная на основе текстов идея требует более осторожного анализа довольно распространенного мнения о «фатализме науа». Действительно, науа верили в особое влияние различных знаков и чисел тоналпогуалли. Но они, за исключением нескольких случаев, приводимых в текстах, в основном допускали как возможность благодаря самоконтролю (мо-нотца) преодолеть фатальность судьбы, так и возможность погубить себя по причине небрежности. Такая концепция далека от того, что принято считать абсолютным фатализмом.

 

Установив эту особенность магико-религиозного мировоззрения, перейдем теперь к изучению более возвышенных идей тламатиниме, в качестве учителей непосредственно занимавшихся проблемой человеческой свободы. Для этого еще раз повторим, что среди присущих им занятий определенно указывается на обязанность делать «желания людей гуманными»{[311]}.

 

Уже одно это говорит о том, что тламатиниме считали возможным через воспитание воздействовать на желания, то есть на свободу людей. Ибо пытаться делать их гуманными другим способом было бы абсурдно. Таким образом, допускается, что воспитание, которое, как мы видели, ведет к формированию лица и сердца, направлено и на то, чтобы придать гуманный смысл человеческим желаниям, освободить человека от всякого слепого фанатизма. Поэтому в полном согласии с уже приводимыми нами текстами и указывается на то, как можно этого добиться: следует обучать людей исправлять и контролировать себя. Следующий текст характеризует образ ученого:

 

Учитель истины не перестает наставлять… он открывает им уши, просвещает… благодаря ему желания людей становятся гуманными и они получают строгие знания…{[312]}

 

Таково вполне определенное утверждение существования свободы воли, на которую можно воздействовать воспитанием. Мы не затрагиваем решающих мотивов, породивших у тламатиниме такую уверенность в силу воспитания, создающего лица и делающего гуманной волю. Возможно, это произошло не по причине абстрактной аргументации, а из-за интуитивного убеждения, полученного под влиянием самих результатов их воспитательной системы, то есть неопровержимого факта формирования людей с ясно определенными моральными особенностями; имена некоторых из них сохранила история: Нецагуалкойотл, Тлагуиколе, Мотекуцома Илгуикамина, Куаутемок и другие.

 

Но наряду с этой доктриной, которую мы по праву можем называть гуманистическим учением о свободе, тламатиниме открыли одну из самых важных проблем, возникающих перед теми, кто допускает существование высшего начала, представляющего собой источник и основу всего сущего. Это философский вариант старой темы об отношениях считающегося свободным человека с божеством, которое господствует над всем, так как «содержит в себе бытие всех вещей (Тлокэ Науакэ)».

 

Естественно, это уже не магико-религиозная задача преодоления судьбы, определенной посредством тоналпогуалли: «счета дней» — это, возможно, неразрешимый философский вопрос о том, что собой представляет свободная деятельность человека перед богом. В следующем науатльском тексте, обнаруженном Саагуном и вошедшем в документ, получивший название «Флорентийского кодекса», эти идеи показаны очень хорошо:

 

«1. —Господин наш, хозяин непосредственной близости.

 

  1. — Думает то, что хочет, решает и развлекается.

 

  1. — Как он хотел бы, так и захочет.

 

  1. — В центре своей ладони он нас держит и передвигает по своему желанию.

 

  1. — Мы движемся, кружимся, как шарики, без направления он нас передвигает.

 

  1. — Мы предмет его развлечения: он над нами смеется»{[313]}.

 

Комментарии к тексту

 

  1. «Господин наш, хозяин непосредственной близости…»

 

Чтобы рассеять любое сомнение относительно субъекта, о котором повествует текст, в нем прежде всего говорится о божестве, называемом одним из самых характерных имен науа, лучше всего выражающим его универсальную власть над бытием вещей: «Господин наш (Тотекуйо), хозяин непосредственной близости (ин Тлокэ ин Науакэ)».

 

  1. «…думает то, что хочет, решает и развлекается». При помощи лапидарного применения возвратной формы глагола здесь упоминается то, что можно было бы назвать основными чертами божественного деяния. Первое говорит о планах бога как создателя всего существующего (мойокоиа). Затем характерным для языка науа сложным словом высказывается мысль о полной независимости его желаний, мо-нвнеки, что дословно означает «делает сам по себе или для себя то, что он захочет». И, наконец, третья выраженная здесь идея говорит о своего рода догадке относительно побудительной причины божественного действия, мо-кэкэлоа (делает для себя развлечение). Следовательно, под самым возвышенным в мысли науа понималось, что конечная причина, согласно которой «зачатие-зарождение Ометеотла» распространяется за пределы самого себя, приводя к акту творения, есть не что иное, как желание бога «развлечься» или насладиться зрелищем преходящих существ, населяющих тлалтикпак (поверхность земли). Эта идея, как уже отмечалось, ничего общего не имеет с мистико-религиозной концепцией ацтекских вождей, согласно которой цель создания людей состоит в поисках помощников, кровью поддерживающих жизнь Солнца.

 

Возможно, идеи тламатиниме, будучи поэзией, «цветок и песня», более близки к истине, чем это можно предположить. Ибо если истинно, что человек из тлалтик-пака не в состоянии разглядеть скрытую причину «творения», то будет справедливым и то, что если определение ее через божественное желание зрелища, в котором различные существа действуют в мире сновидений, и не является исчерпывающим объяснением, то является по крайней мере прекрасным «цветком и песней», с помощью которых заглядывают в одно из многочисленных таинств топан, Миктлана (того, что стоит над нами, потусторонность) .

 

  1. «Как он хотел бы, так и захочет».

 

Это еще более категорическое утверждение абсолютной независимости «хозяина непосредственной близости». В свете данной идеи и идеи, выраженной в строке 2, легче будет понять картину, раскрывающуюся в последующих строках.

 

4—5. «В центре своей ладони он нас держит и передвигает по своему желанию. Мы движемся, кружимся, как шарики, без направления он нас передвигает».

 

Таково — признав всеобщую власть Ометеотла — положение человека на земле, столь мастерски описанное тламатиниме. Эта картина, столь пластичная и столь выразительная по силе воздействия, могла бы стать источником вдохновения для создания подлинной мексиканской стенной живописи. Ометеотл держит людей на своей ладони (имакпал ийолоко), держа и господствуя над бедными масегуалами (людьми), он вводит в мир действие: «Он передвигает нас по своему желанию». И мы без надежды на отдых живем, страдаем и ищем себе лицо и беспокойным сердцем стремимся овладеть истинным на земле, тем, что положит конец нашим исканиям и даст нам самим совершенную основу. Именно поэтому «мы движемся (тимимилоа), кружимся, как шарики (ти-те-тололоа). Но самое трагическое в нашем существовании в том и состоит, что, несмотря на мыслимую нами свободу, мы совершенно не знаем своей конечной судьбы. Поэтому, заключают тламатиниме, мы говорим, что без «направления (агуик) он нас передвигает».

 

  1. «Мы предмет его развлечения: он над нами смеется».

 

Вот заключение о положении, занимаемом человеком по отношению к богу. Благодаря достигнутому с помощью «песен и цветов» видению они приходят к тому, что Ометеотл тем или иным образом наблюдает за нами.

 

Может быть, поэтому довольно много божеств их пантеона, которые, как мы уже видели, представляют собой различные маски, закрывающие двойственный лик Ометеотла, изображено с тлачиалони (приспособлением для смотрения), с помощью которого они наблюдают мир.

 

Кажется, Ометеотл потому наблюдает за людьми, что мы «являемся для него предметом развлечения». Текст кончается обладающей глубоким смыслом фразой, указывающей на весьма относительную ценность человека для бога: «Он над нами смеется».

 

Такова картина, философски изображающая свободу человека и его связь с божеством, «в руках которого мы находимся». Существуют и другие тексты, которые можно было бы привести в монографии, посвященной исключительно этому вопросу мировоззрения науа. Мы полагаем, что сказанного выше достаточно для показа того, как, несмотря на кажущийся фатализм тоналпогуалли, тламатиниме понимали значение человеческой свободы, которую можно и нужно гуманизировать. Они наконец поставили вопрос на более высокий уровень и метафорически указали на обязательную обусловленность человека, который, чувствуя себя свободным и, может быть, в некоторой степени будучи им, находясь в руках Ометеотла, двигается непрерывно, как шарик, туда-сюда, без определенного направления.

 

И снова, убедившись в глубине рассмотренной идеи, мы осмеливаемся еще раз спросить: разве не заслуживают пришедшие к таким выводам тламатиниме по праву называться философами, как их называл Саагун?

————————————

{[305]} Единственное издание текста этих документов на языке науатль содержится в «Мадридском кодексе», палеографированном и переведенном на немецкий язык Леонардом Шульцем-Иена, который опубликовал его в упомянутой уже нами серии «Fuente para la Historia antigua de America», Берлинской латиноамериканской библиотеки под названием «Wahrsagerai, Himmelskunde und Kalender der alten Azteken» (Stuttgart, 1950). Материал для глубокого изучения тоналпогуалли см. на стр. 84—232. Позднее (1957) Диббл и Андерсон опубликовали этот науатльский текст согласно «Флорентийскому кодексу» в английском переводе: «Florentine Codex», Books IV and V, Santa Fe, N. México, 1???.

 

{[306]} Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Azteques, p. 140. 14*

 

{[307]} Sahagun Fray Bernardino de, op. cit., 1.1, p. 626—627. Относительно крещения народов науа, или bateo, как говорит Саагун, отметим, что монахи сразу же очень удивились, обнаружив обряд, столь сходный с христианским ритуалом. Сустель дает следующее подробное описание церемонии крещения науа:

 

«Ритуал крещения осуществлялся не гадателем, не жрецом, а повивальной бабкой. Обряд состоял из двух частей: ритуальное омовение ребенка и наречение имени…

 

Мокрыми пальцами она окропляла рот ребенка… затем грудь… наконец поднимала ребенка, произнося заклинание, призванное отогнать зло… После четырех ритуалов с водой она четыре раза представляла ребенка небу, взывая к Солнцу и к божествам-светилам…

 

По окончании этих ритуалов избиралось имя ребенка, которое затем сообщалось…» (Soustelle Jacques, La Vie quotidienne des Aztéques, p. 195—197).

 

{[308]} «Textos de los Informantes de Sahagún». См. палеографическое издание Schultze-Jena в «Wahrsagerai Himmelskunde und Kalender der alten Azteken», S. 104 (пр. I, 43).

 

{[309]} «Textos de los Informantes dé Sahagún», p. 302. Приводим немецкий перевод Шульца-Иена слова мо-нотца: er ruft, nennt sich; geht in sich; uberlegt es sich, kommt zur Selbstüberlegung.

 

{[310]} «Textos de los Informantes de Sahagún», p. 94 (пр. I, 44).

 

{[311]} «Textos de los Informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VIII, fol. 118, v.; (пр. I, 8).

 

{[312]} Loe. cit.

 

{[313]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 43, v. (пр. I, 45).

 

 

Проблема жизни в потусторонности

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Изучив основные идеи тламатиниме о происхождении, личности и свободе человека, рассмотрим их идеи о жизни после смерти. В данном случае, как и ранее, при изложении других вопросов приведем лишь некоторые самые важные науатльские тексты, оставив для специальных монографических исследований значительную часть существующей документации. Однако материал, который мы приведем, будет достаточен, чтобы отразить по крайней мере некоторые сомнения и размышления тламатиниме относительно смерти и бессмертия.

 

Чтобы лучше оценить рассуждения науа по этому вопросу, вспомним уже сказанное нами об относительной ценности и значении, придаваемом человеческой жизни в тлалтикпаке (на земле). Во многих поэмах повторяется следующая мысль:

 

Мы приходим только грезить, приходим только спать:

 

неправда, неправда,

 

что на землю мы приходим жить{[314]}.

 

И так как действительность этой жизни подобна сну, то следует иметь в виду, что «не здесь делаются вещи»{[315]}и земля не является местом, где находится истинное. Поэтому как результат мудрости тех, кто думал над преходящим характером человека на земле, мы встречаем поэму, в которой в виде совета и как реакция на это возникает направленность мысли науа к теме о потусторонности:

 

Вещи даются нам лишь на время, о друзья,

 

на земле мы лишь мимоходом:

 

завтра или послезавтра,

 

как пожелает твое сердце, Даритель жизни,

 

пойдем, друзья, в его дом…{[316]}

 

Таково глубокое убеждение науа во временном пребывании в тлалтикпаке. В связи с этим уже не покажется странной тема смерти, как своего рода пробуждение от сна настоящего и перехода наконец в мир того, «что находится над нами, в область мертвых».

 

Однако поскольку о таинстве того, что «находится над нами», нелегко сказать в приемлемой для всех форме, то поэтому здесь, больше чем в других областях, можно встретить разнообразие мнений и доктрин. Сначала это различные верования относительно «мест», куда уходят умершие, затем сомнения и философские спекуляции, которые, не считая религиозной доктрины, ставят проблемы и исследуют их на свой лад.

 

Что касается религиозных верований относительно «мест», куда уходят мертвые, то со времен хронистов об этом написано вполне достаточно. Для рассмотрения данного вопроса мы обратимся лишь к трем первым главам «Приложения» к третьей книге «Истории…» Саагуна. В дальнейшем мы сделаем лишь краткое резюме этой религиозной доктрины, чтобы приступить к собственно философским рассуждениям тламатиниме. Это покажет нам различные пути, по которым шла мысль науа, чтобы найти истинную судьбу по ту сторону сновидений тлалтикпака.

 

Первое упоминаемое Саагуном жилище богов — Миктлан (место мертвых), существовавшее в направлении севера под землей в девяти различных уровнях{[317]}. Это место было известно и под другими названиями, отражающими различные его аспекты{[318]}. Туда шли все те, кто умирал естественной смертью, невзирая на личности. Поскольку они должны были преодолеть длинный ряд испытаний, им в сопровождение давалась собачонка, которая сжигалась вместе с трупом. Науа считали, что после четырех лет испытание кончалось и с ним кончалась скитальческая жизнь умерших.

 

«Таким образом, — говорит Селер, — в том месте ада, которое называется Чиконамиктлан (девятое место мертвых), покойники гибли и исчезали»{[319]}.

 

Именно идея об исчезновении мертвых в Миктлане по прошествии четырех лет была одним из основных доводов, побудивших Чаверо придерживаться мнения, что мировоззрение науа было материалистическим{[320]}. Однако, если бы Чаверо учел все данные, он бы заметил, что факт признания потустороннего существования, пусть только на четыре года, предполагает веру в существование чего-то другого, кроме материального тела. Это можно подтвердить, если вспомнить, что одно из названий Миктлана выражает именно эту идею: Химоайан, означающее «место, где находятся лишенные плоти», то есть где существуют люди, лишенные тела. Таким образом, идея о Миктлане не говорит в пользу материалистической интерпретации Чаверо, а, наоборот, дает повод для противоположных утверждений. Кроме того, уже само состояние нашего исследования дает более чем достаточные аргументы для того, чтобы самим оценить несостоятельность утверждений Чаверо.

 

Второе место, куда шли некоторые умершие, это Тлалокан (место Тлалока), названное Саагуном «земным раем»: «там никогда нет недостатка в початках зеленого маиса, в тыкве, в томатах, зеленых стручках фасоли и цветах…, там живут боги, которых называют Тлалоки, они похожи на жрецов тех идолов, у которых длинные волосы…»{[321]}

 

 

 

{[Рис. 9. Ад у науа (Ватиканский кодекс А 3738, fol.2) ||| 39Kb]}

 

 

 

Рис. 9. Ад у науа («Ватиканский кодекс А 3738» fol.2)

 

Саагун и другие хронисты, а также многочисленные тексты науа подтверждают, что счастливой судьбы попасть в Тлалокан удостаивались избранники Тлалока, который уводил их из Тлалтикпака. Смерть их ясно указывала на его вмешательство. Это были утопленники, убитые молнией, больные водянкой, подагрики. Этих избранников бога дождей не сжигали, а захоранивали.

 

Относительно судьбы тех, кто попадал в Тлалокан, в уже цитированном «Тлалок Икуик» имеется одна строфа, которая, как отмечает Селер, указывает «на последующее развитие души умершего по причине вмешательства Тлалока»{[322]}. Это своего рода завуалированное учение о возможности другого существования на земле ушедших в Тлалокан. Текст, который мы имеем в виду, говорит сам за себя:

 

Через четыре года в потусторонности происходит

 

возрождение.

 

Люди уже не замечают, уже потеряли счет,

 

и в доме лишенных плоти, в доме из перьев Кетцала,

 

происходят превращения того, что принадлежит

 

возрождающему людей{[323]}.

 

Заметим, что это неясное обращение к своего рода «науаскому метемпсихозу» есть одна из наименее распространенных форм объяснения таинства потусторонности. В противоположность данной малоизученной доктрине мы встречаем многочисленные тексты, в которых утверждается, что единственное, что мы знаем относительно жизни в тлалтикпаке, — это:

 

Неужели мы будем жить вторично?

 

Твое сердце знает:

 

Мы живем только один раз!{[324]}

 

Таковы распространенные среди науа многообразные мнения относительно проблемы существования после смерти.

 

Третье место, «куда шли души умерших, — сообщает Саагун, — это небо, где живет Солнце»{[325]}. Тут же он объясняет, кто удостаивался этой судьбы, которую религиозная вера науа считала своего рода наградой: «На небо попадали те, кого убивали в войнах, и пленники, которые погибали среди врагов (как жертвы)…»{[326]}

 

Судьба женщин, умиравших при родах с ребенком во чреве, приравнивалась к судьбе воинов, которые в бою брали в плен человека. Саагун пишет:

 

«О женщинах.., умиравших при первых родах, и которых называли мосигуакетцкэ, древние сказали, что они приравниваются к умершим на войне, все они идут в дом Солнца и находятся в западной части неба…»{[327]}

 

Поэтому запад, помимо того что он был «домом Солнца», для науа являлся также Сигуатлампа (направлением женщин). Это вечерняя область, откуда навстречу солнцу выходили женщины, умершие при родах,— «божественные женщины» (сигуатетео). Воины же сопровождали Солнце от его восхода до зенита. В триумфальном шествии двигались они рядом с ними. И пели военные песни. Лишь «по прошествии четырех лет… они превращались в различных птиц с пышным расцвеченным оперением и высасывали нектар цветов как на небе, так и в этом мире…»{[328]}

 

Рассказав о «доме Солнца» и Тлалокане, являвшихся по представлениям науа местами наслаждения и торжества за пределами земной жизни, рассмотрим еще одно место Чичигуакуауко, не упомянутое в III книге «Истории…» Саагуна, но представленное в других Документах, в частности в «Ватиканском кодексе А 3738».

 

Это название образовано из слов Чичигуа «кормилица», куагуитл «дерево» и частицы «ко», которая указывает на место и придает сложному слову значение «дерево-кормилица»{[329]}. В комментариях отца Риоса, сопровождающих иллюстрации «Кодекса», говорится, что в это место попадали дети, умершие, не достигнув разумного возраста. Там их и питало это дерево, с ветвей которого капало молоко. Подобная судьба, уготовленная детям, по всей вероятности, должна была вызывать у монахов образ преддверия христанского рая.

 

Согласно же одному из текстов «Флорентийского кодекса», следует, что по древней религиозной традиции Чичигуакуауко находилось в доме Тонакатекутли (Господина нашей плоти), одного из лиц высшего начала:

 

«Говорят, что дети, которые умирают, так же как яшма, бирюза и украшения, не попадают в холодную и ужасную область мертвых (в Миктлан). Они уходят в дом Тонакатекутли; живут под сенью «дерева нашей плоти», сосут нектар цветов нашей основы: живут рядом с деревом нашей плоти, рядом с ними они сосут»{[330]}.

 

Поскольку дом Тонакатекутли — это Тамоанчан: «место нашего происхождения», то можно предположить, что здесь указывается на ранее отмеченную идею о возвращении детей в Тлалтикпак, которые сначала питались от Чичигуакуауко. Следует указать, однако, что мысли относительно возможного перевоплощения не стали преобладающими в религиозной вере науа, которая, будучи направлена к «видимому и ощущаемому», продолжала придерживаться мнения, что существует лишь единственный опыт земной жизни, так как «я снова не смогу посеять свою плоть ни в моей матери, ни в моем отце»{[331]}.

 

Таковы идеи, составляющие ядро религиозной веры науа относительно неземной жизни (после смерти). Следует отметить, что, согласно их религаозным воззрениям, конечная судьба определяется не моральным поведением людей, а характером смерти, с которой они покидают этот мир. Так, умирающие от молнии, от водянки и утонувшие идут в Тлалокан; принесенные в жертву, умершие при родах, погибшие в бою превращаются в спутников Солнца; умершие в детском возрасте идут в Чичигуакуауко, и, наконец, умирающие любой другой смертью попадают в Миктлан, что является, очевидно, наименее предпочитаемой судьбой.

 

Для нашего образа мыслей, связывающего под воздействием христианства моральное поведение с судьбой после смерти, кажется странным, что в системе религиозных идей науа совершенно иная основа этической концепции, в которой идея наказания в потусторонности не имела никакого значения. Таким образом, их религии не присуще учение о спасении, она проповедует необходимость такого образа жизни, который в согласии с ее этическими канонами гарантировал бы одобрение богов и как непосредственный результат этого одобрения способствовал бы тому счастью, которое можно получить на земле. Потому что судьбу после смерти решают только боги.

 

Вместе с этой религиозной концепцией, гуманистическое содержание которой мы рассмотрим ниже, нам удалось установить, что в уме тламатиниме возникали искания и сомнения. Если в каком-либо аспекте мировоззрения науа ясно прослеживается идея, что наряду с человеческой верой существует и мысль, ищущая и возбуждающая сомнение, то это оказывается возможным всегда там, где говорится о существовании после смерти. О достоверности высказанного положения можно судить по следующему тексту, представляющему собой один из многих примеров науатльских текстов. Текст начинается с решительного утверждения, что смерть — это что-то неизбежное:

 

Это так: действительно мы уходим, действительно мы уходим;

 

оставляем цветы и песни и землю.

 

Это правда, что мы уходим, это правда, что мы уходим!{[332]}

 

И сразу же после этого решительного утверждения о неизбежности смерти высказывается сомнение, которое полностью игнорирует религиозную веру:

 

Куда мы идем, аи, куда мы идем? Мы там мертвые или еще живем? Приходит ли там снова существование? Вновь наслаждение Дарителя жизни?{[333]}

 

В тревожном контрасте здесь выступают, с одной стороны, утверждение, что наступит смерть и мы окажемся вынужденными оставить «цветы и песни и землю», а с другой — сомнения относительно конечной судьбы. По утверждению тламатиниме, мы не знаем в строго рациональном плане ни того, куда идем, ни того, мертвы мы там или еще живем, а если живем, то нам не известно, что есть в этой потусторонности: страдание или наслаждение Дарителя жизни.

 

Почувствовав и поняв тайну человеческой судьбы вне изменчивой реальности тлалтикпака, нам уже не покажется странным, что тема смерти и потусторонности появляется всюду в науатльских текстах, сохранивших для нас мысли тламатиниме. И это не потому, что науа, как иногда считают, были народом преимущественно пессимистическим. Мы уже познакомились с их идеей о человеческой личности (лицо и сердце), способной совершенствоваться, обладающей свободой, которая бесстрашно и свободно может привести к господству над самим собой. Еще более значительное доказательство этого творческого динамического аспекта и творческого содержания «я» мы встречаем при изучении их воспитательных, этических и эстетических идеалов.

 

Дело заключается в следующем: поскольку науа сильно увлечены тем, что ощущается и видится в тлалтикпаке, и в особенности «цветами и песнями», символом «единственно истинного», перед ними возникает призрак окончательного разрушения, предсказанного космологией, как трагичный конец пятого Солнца, и в более близком аспекте самого человека — как неминуемая смерть.

 

Если мысль науа в ее религиозном аспекте пришла к выводу, что предотвратить разрушение и сохранить жизнь Солнца можно с помощью жертвенной крови, то в философском аспекте человеческой личности она с помощью «цветов и песен» стала искать решение подлинного человеческого значения.

 

Познакомимся с нижеприводимым текстом, в котором выражен призыв тламатиниме к поискам. Этот призыв, очевидно, был высказан, как об этом говорят его последние строки, на собрании ученых и поэтов в Гуэ-хотцинко:

 

Размышляйте, вспоминайте область таинства:

 

там Его Дом; мы действительно все уходим

 

туда, где находятся лишенные плоти, все мы, люди,

 

наши сердца пойдут знакомиться с его ликом{[334]}.

 

Но затем эта идея резко меняется, как будто возникло недоверие относительно высказанного утверждения. Тламатини обращается к слушающим со следующими словами:

 

О чем задумались, что вспоминаете, друзья мои?

 

Не думайте уже ни о чем.

 

Рядом с нами распускаются прекрасные цветы:

 

только так Даритель жизни приносит людям наслаждение.

 

Все мы, если задумаемся, если будем вспоминать,

 

то опечалимся здесь.

 

Все, о принцы, все с болью и тоской

 

пусть знают об этом{[335]}.

 

Теперь устами философа науа говорит страшное убеждение, что мы не способны раскрыть это таинство, созерцая цветы, которые «рядом с нами распускаются», и, глубоко понимая невозможность заглянуть в потусторонность, что звучит как роковое противопоставление, он делает вывод, направленный на то, чтобы примирить человека с его собственным неведением, — надо признаться, что «если задумаемся, если будем вспоминать, то опечалимся здесь».

 

Но, несмотря на это и как бы вызванное своего рода удовлетворением этим таинством, в уме ученого возникает последнее обращение к смерти, от которого ожидается, вероятно, возникновение поэзии: «цветка и песни», сделающей возможность понимания:

 

Подумайте об этом, о принцы Гуэхотцинко:

 

Даже если бы он был из яшмы, даже если из золота,

 

также попал бы туда, где находятся лишенные плоти,

 

также попал бы в область тайны:

 

все погибнем, никто не останется{[336]}.

 

Такое настойчивое стремление размышлять о смерти не оказалось бесплодным. Его первые результаты мы встречаем в приводимой ранее поэме, смысл которой станет ясным именно в настоящем контексте. Она имеет большое значение, ибо содержит точную постановку вопроса. Используя уже известные нам философские идеи, а также некоторые понятия, взятые из религиозной мысли, ученый ставит себе вопрос о том, какие возможности имеет человек, учитывая, что, согласно его неизбежной судьбе, он «должен уходить»:

 

Куда я пойду?

 

Куда я пойду?

 

Дорога бога дуальности.

 

Может быть, твой дом — это место

 

для лишенных плоти?

 

Может быть, внутри неба?

 

Или только здесь, на земле,

 

место для лишенных плоти?{[337]}

 

Краткий анализ этой поэмы показывает, что постановка вопроса в ней правильна: зная, что «необходимо уйти», ищут путь, который мог бы повести к жизни, к Ометеотлу. Пути, обязательные, с точки зрения человека, для всех, следующие: 1) дорога, по которой идут «лишенные плоти» (умершие), находится только здесь, на земле, или 2) она находится вне этого мира. В последнем случае она ведет: а) в Миктлан, место, где страдают «лишенные плоти», или б) «внутрь неба», место счастья и наслаждения.

 

Придадим этому схематическую форму, что облегчит уяснение такой постановки вопроса.

 

Возможные судьбы человека после смерти:

 

1) «Лишь здесь, на земле (где сжигаются и хоронятся мертвые),

 

место для лишенных плоти».

 

2) Или это место за пределами поверхности земли:

 

а) На место страдания (Химоайан, Миктлан…)

 

б) Или на месте счастья внутри неба (Омейокан…)

 

Столь удачная постановка вопроса, которая, очевидно, в основном по методу исключения раскрывает возможности, встающие перед тем, кто серьезно думает над темой о смерти, впоследствии привела к созданию своего рода «идейных школ». Доктрина каждой из этих школ должна была иметь в качестве своей основы какое-нибудь из трех предполагаемых решений.

 

Рассматривая первую доктрину нашей схемы: «Лишь здесь, на земле (где сжигаются и хоронятся мертвые), место для лишенных плоти», — мы находим несколько поэм, в которых на основе этого положения делается самое логическое заключение:

 

Следовательно, лишь здесь, на земле, сохраняются благоухающие цветы и песни, составляющие наше счастье, Наслаждайтесь же ими!{[338]}

 

Можно привести поэмы, в которых еще более ясно выступают выводы «эпикурейского» характера, вытекающие из печального утверждения, что нет иной жизни, кроме этой, ибо все кончается смертью:

 

Плачу, чувствую себя в отчаянии:

 

вспоминаю, что мы должны покинуть прекрасные

 

цветы и песни.

 

Насладимся же тогда и споем,

 

раз мы навсегда уходим и гибнем{[339]}.

 

Пусть не огорчаются ваши сердца, друзья мои! Так же как и я, они знают; лишь один раз уходит наша жизнь. В наслаждении поэтому проведем жизнь, приходите — насладимся! Пусть не приходят живущие в злобе, земля очень широка. Ах, если бы всегда жить, если бы никогда не умирать!{[340]}

 

Наряду с этой первой «школой» у науа существовали идеи, которых придерживались те, кто был наиболее близок к традиционным религиозным идеям. Они принимали вторую возможность: наша судьба в Миктлане или Химоайане (месте лишенных плоти), где, может быть, есть только страдание. Как показывает текст, эта не лишенная сомнений позиция не может освободиться от старых верований, но и не принимает их окончательно.

 

Следующие две строки, являющиеся центральным местом поэмы, и выражают суть этой позиции по отношению к проблеме смерти:

 

Неужели мне придется оставить прекрасные цветы

 

и я вынужден буду опуститься туда, где находятся те,

 

кто живет как-нибудь{[341]}.

 

Сама форма, с помощью которой определяется место, куда идут мертвые, — Кэнамикан (где находятся те, кто живет как-нибудь), раскрывает глубокое сомнение, окрашивающее их мысль. Дело в том, что с точки зрения истины (то, что хорошо обосновано), следует спросить:

 

Неужели мы там истинны

 

и живем ли там, где лишь печаль?

 

Неужели правда, а может быть, и не правда,

 

как говорят?

 

Пусть не огорчаются наши сердца.

 

Сколько людей с уверенностью говорят,

 

что истинно там или что не истинно.

 

Лишь ты остаешься неумолим, Даритель жизни.

 

Пусть не огорчаются наши сердца{[342]}.

 

Так еще раз зазвучавшее сомнение и полное отсутствие достоверности относительно так называемой «области таинства» превращаются у этой «второй школы», со страхом взирающей на человеческую судьбу после смерти, в особого рода скептицизм. Эта «школа» продолжает поиски и не может преодолеть сомнения.

 

Сколько людей с уверенностью говорят, что истинно там или что не истинно?

 

Наконец, у тламатиниме было и третье направление, которое, признавая существование лишь опыта, получаемого ими в этой жизни, и существование тайны, окружающей потусторонность, шло, однако, по пути утверждения языком поэзии: «цветов и песен». Это не означает, что последователи данного направления считают непререкаемой свою доктрину о жизни в потусторонности и о существовании там счастья. В действительности речь идет о том, что можно назвать, применяя понятие Паскаля, «истиной сердца». Тламатиниме выражают ее в следующей форме:

 

Действительно, здесь, на земле, нет места для добра:

 

действительно, надо идти в другое место:

 

там находится счастье.

 

Или лишь напрасно мы приходим на землю?

 

Действительно, не здесь находится место для жизни{[343]}.

 

Исходя из несомненного факта, что «здесь, на земле, не место для добра (Куалкан)», делается вывод, что для достижения счастья «надо идти в другое место». Если, конечно, принимать во внимание, что «лишь напрасно мы приходим на землю». Но гипотеза о существовании, лишенном смысла и цели, которую пришлось бы признать, если не допустить потусторонности, где господствует счастье, скоро была отвергнута тламатиниме. Его окончательное утверждение было решительным: «Действительно, не здесь находится место для жизни».

 

Подводя итог нашему рассмотрению утверждений тламатиниме о существовании счастья в потусторонности, приведем еще одну поэму, в которой отвергаются противоположные мнения и формулируется обращение к Ометеотлу. Это обращение преодолевает мистическую экзальтацию, названную нами «гуитцилопочтльским взглядом» религии ацтеков, ибо здесь мы встречаем живыми и соединенными глубокую философскую мысль, поэзию и мистическое вдохновение.

 

В действительности там находится место жизни.

 

Я ошибусь, если скажу: может быть, все прекращается на этой земле и здесь кончаются наши жизни.

 

Нет, наоборот, Господин Вселенной, там, с теми, кто населяет твой дом, я спою тебе песни в глубине неба.

 

Мое сердце устремляется вверх,

 

туда направляю свой взгляд,

 

вместе с тобой и рядом с тобой, Даритель жизни{[344]}.

 

Таким образом, благодаря высшему акту доверия к Дарителю жизни, который не может послать людей на землю, чтобы напрасно жить и страдать, утверждается, что лицо и сердце: «человеческая личность», поднимаясь, сможет наконец выйти из преходящего мира тлалтикпака, чтобы встретить счастье, которое ищут там, «в месте, где действительно живется».

 

Такова представленная в своих трех основных вариантах мысль тламатиниме относительно проблемы человеческой жизни после смерти. Этим заканчивается наш анализ первого аспекта философских идей науа относительно человека, рассмотренного в самом себе, — его происхождение, личность, свобода и его конечная судьба.

 

Теперь нам предстоит изучить нормы человеческого поведения, то есть раскрыть идеалы науа о человеке как субъекте, созидающем то, что сегодня мы называем ценностями. Для этого, подбирая материал из многочисленных известных нам текстов, попытаемся показать, в чем состояла цель их воспитательной системы, какова основа их этики и права, их понимание истории, суть мистико-религиозного мировоззрения ацтеков и, наконец, их высший идеал искусства, столь глубоко проникший во всю их культурную жизнь.

————————————

{[314]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 17, r (пр. I, 6).

 

{[315]} Ibid., fol. 4, v (пр. 1,3).

 

{[316]} Ibid., fol. 62 r (пр. I, 46).

 

{[317]} Мы не знаем о наличии какого-либо полного изучения Миктлана на основе данных, предоставленных текстами науа, хронистами и кодексами. Фундаментальное исследование этих источников выяснит вопросы, которые на первый взгляд кажутся неразрешимыми, как, например, упомянутый здесь вопрос относительно местонахождения области мертвых.

 

{[318]} См. Garibay, Historia de la Literatura Náhuatl, t. I, p. 195—196. В этой работе Гарибай объясняет несколько из этих названий, с помощью которых определялась область мертвых. Здесь мы лишь перечисляем и переводим их:

 

Тосенчан, тосенпополигуйан (наш общий дом, общее место, где мы пропадаем). Атлекалокан (без выхода, без улицы). Гуилогуайан (место, куда все уходят). Кэнамикан (где находятся те, кто так называется). Химоан (или Химоайан) (где находятся останки (лишенные плоти)). См. также квалифицированные комментарии Эдуарда Селера в книге «Die religiosen Gesánge der alten Mexikanen», Gesammelte Abhandlungen, B. II, S. 928—993; к Тлалок Икуик: «Песня о Тлалоке» — третья из включенных в «Историю…» Саагуна— на языке науатль (конец II книги). В этих комментариях Селер дает критический анализ различных названий Миктлана: Кенамика («своего рода место» — Der Ort des wie) Химовайа и т. д.

 

{[319]} Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las Cosas de Nueva España, t.I, p. 317—318.

 

{[320]} См. Chavero Alfredo, Historia Antigua y de la Conquista (Vol. I de México a través de los siglos), p. 106.

 

{[321]} Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las Cosas de Nueva España, t. I, p. 317—318. Относительно древности верований о Тлалокане следует напомнить, что, согласно фреске Тепантитла в Теотиуакане, их можно датировать периодом Теотиуаканской культуры. Касо справедливо говорит, что «строители древних пирамид должны были представлять себе будущую жизнь как место отдыха и изобилия, место вечной молодости и вечной весны». Caso Alfonso, El Paraíso Terrenal en Teotihuacan, «Cuadernos Americanos», año I, vol. VI, nov. die., 1942, p. 133.

 

{[322]} Seler Eduard, Gesammelte Abhandlungen, B. II, S. 993.

 

{[323]} Sahagún fray Bernardino de, Historia General de las Cosas de Nueva España, t. I, p. 276 (пр. I, 47).

 

{[324]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 12, r (пр. I, 48).

 

{[325]} Sahagún Fray Bernardino de, Historia General de las Cosas de Nueva España, t. I, p. 318.

 

{[326]} Ibid.

 

{[327]} Ibid., p. 596.

 

{[328]} Ibid., p. 319.

 

{[329]} «Códice Vacitano А 3738», fol. 3, v.

 

{[330]} «Códice Florentino», lib. VI, fol. 96, r (пр. I, 49).

 

{[331]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 13, v.

 

{[332]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol, 61, v. (пр. I, 50).

 

{[333]} Ibid.

 

{[334]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 14, v (пр. I, 51).

 

{[335]} Ibid.

 

{[336]} Ibid.

 

{[337]} «Мs Cantares Mexicanos», fol. 35 (пр. I, 31).

 

{[338]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 61, v (пр. I, 52).

 

{[339]} Ibid., fol. 35, v (пр. I, 53).

 

{[340]} Ibid., fol. 25, v. у 26, r (пр. I, 54).

 

{[341]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 5, v (пр. ???).

 

{[342]} Ibid., fol. 62, v (пр. I, 52).

 

{[343]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 1, v (пр. I, 57).

 

{[344]} «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 2, r (пр. I, 58).

 

 

Науа как создатель определенного образа жизни

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Глава V*

 

Нет оснований утверждать, будто тламатиниме ясно осознавали, что они на протяжении столетий создавали и совершенствовали то, что сегодня мы называем системой воспитания, определенным пониманием истории, этикой, правом и специфической социально-экономической организацией. Такое утверждение приписывало бы им создание наук воспитания, права и истории, что произошло относительно недавно благодаря систематизирующей и рационализирующей тенденции современной западной мысли. Исходя из имеющихся документов, можно утверждать только то, что науа, озабоченные «созданием чужих лиц» и «гуманизацией желаний людей», фактически стихийно подошли к непосредственному, но еще недифференцированному созданию того, что современная западная мысль называет «воспитательной, этической, юридической, социальной и т. д. системой».

 

Все это, взятое в целом, как оно существовало в мире науа, и представляло собой основы, на которых покоится любой действительно человеческий образ жизни, совершенствовалось и, если угодно, становилось все более осознанным в мышлении науа. Исследование этих вопросов особенно важно, поскольку оно показывает нам в действии философские идеи науа, направленные к наиболее благородной задаче — создавать «лица и сердца» и, следовательно, коллектив человеческих существ с определенными чертами и запросами.

 

Однако следует еще раз указать, что детальное исследование культурного творчества науа в вопросах, касающихся человека и общества, выходит за рамки данной работы, поскольку существует бесчисленное множество элементов, которые на основе изучения источников должны стать предметом специальных монографических исследований; некоторые из них с большим или меньшим успехом уже проведены{[345]}. Мы концентрируем наше внимание исключительно на тех основных аспектах, где философ науа проявляется как создатель культурных образцов, которые должны будут передаться и укрепиться в новом поколении людей посредством того, что мы называем воспитанием, моралью, правом, историческим сознанием и искусством. Основные начала каждого из этих культурных институтов науа должны будут показать нам, осуществляли ли на самом деле тламатиниме подлинно творческую деятельность социальной значимости.

————————————

{[345]} В качестве примера укажем лишь на некоторые наиболее поздние работы, в которых излагаются частные аспекты культурного творчества науа в вопросах, касающихся человека и общества: Acosta Saignes Miguel, Los Pochteca в Acta Anthropológica, México, 1945, t. I, nun. I; Monzón Arturo, El. Calpulli en la organización social de los Tenochca, Instituto de Historia, México, 1949; Aguirre Beltrán Gonzalo, Formas de Gobierno Indígena, Imprenta Universitaria, México, 1953. Kirchhoff Paul, «Land tenure in ancient Mexico» в Rev. Мех., de Est. Antropol., t. XIV (Ia pte.), p. 351—362. Katz Friede.rich, «Die Socialokonomische Verhaltnisse bei den Azteken im 15, und 16 Jahrhundert», в Ethno-graphisch — Archaologische Forschungen, 3. teil 2, Berlin, 1956.

 

Мы не упоминаем работы о воспитании и праве, поскольку они будут цитироваться при рассмотрении этих тем.

 

  • См. комментарий к стр. 196.

 

Цели воспитания у науа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

Действительно, имеется большое число источников, говорящих нам о Тлакагуапагуалицтли: об «искусстве выращивать и воспитывать людей» в доиспанском мире науа{[346]}. Поэтому можно было бы написать отдельную книгу, в которой в подлинно гуманистическом смысле могла бы быть восстановлена — как сделал это Егер относительно греческой Paideia — богатая и глубокая концепция о человеке, содержащаяся в Т лакагуапагуалицтли{[347]}.

 

Данной работой предусматривается лишь анализ некоторых основных сторон искусства воспитания, для того чтобы раскрыть одну из наиболее возвышенных целей науа как творческого субъекта, рассмотренного в его развитии.

 

Несомненно, что у всех культурных народов воспитание является способом передачи новому поколению опыта и духовного наследства предшествующих поколений. Воспитание преследует две цели: обучение и формирование человека как личности и включение его в жизнь общества. Однако если в Paideia греков подчеркивается характер отдельной личности, то у науа, особенно в Империи ацтеков, отдается предпочтение второй стороне воспитания: приобщению человека к жизни и высшим целям общества. Эта идея, выявляющая общественный характер Т лакагуапагуалицтли, не выражает, однако, стремления поглощения личности: «лица и сердца», обществом. Мы находим свидетельства текстов, которые будем изучать, и они ясно говорят о цельном формировании «лица и сердца». Единственное, что должно быть выделено, для того чтобы с самого начала понять движущие силы науа в деле воспитания, так это интерес у руководителей общества к включению человека в жизнь группы, где он всегда должен будет выполнять определенную роль. Эту же идею удачно выразил и отец Хосе де Акоста; его мнение приводит Клавихеро в своей «Истории»:

 

«Никакая вещь, — говорит отец Акоста, — не вызывала у меня большего удивления и не казалась более заслуживающей упоминания и похвалы, чем забота и порядок, присущие мексиканцам в воспитании своих детей. Действительно, трудно представить себе народ, который в языческий период проявил столько старания в таком важном для государства деле»{[348]}.

 

Принимая все это во внимание, рассмотрим вначале воспитание, получаемое детьми впервые в родном доме. С самого начала выступала идея о необходимости твердости и самоконтроля, она прививалась детям как практически, так и с помощью советов. В «Мендосском кодексе» показывается, например, что для обучения детей контролю над своим аппетитом{[349]} им давали очень ограниченный рацион пищи; этот же кодекс описывает первые трудовые домашние навыки, которым обучались дети: они приносили воду и дрова. Что касается родительских советов, то следующий текст индейских информаторов Саагуна очень красноречиво описывает первые воспитательные функции отца:

 

«1. — Отец людей: корень и начало родословной человека.

 

  1. — Его сердце доброе, получает вещи, оно сострадательно, беспокоится, он предвидит, поддерживает, защищает своими руками.

 

  1. — Он выращивает, воспитывает детей, обучает, делает замечания, учит их жить.

 

  1. — Он ставит перед ними большое зеркало, зеркало, продырявленное с двух сторон, большой факел, который не дымит…»{[350]}

 

Как легко убедиться, некоторые из функций, приписываемых здесь «отцу людей» (те-та), имеют большое сходство с некоторыми чертами тламатини-воспитателя. Так, во второй строке отец определяется как человек доброго сердца (ин куалли ийолло), который предвидит и является опорой и защитой своих детей. Но особенно в 3 и 4 строках ясно говорится, каким образом он осуществляет дома свою воспитательную функцию: он не только «выращивает» своих детей, не только обращает внимание на биологический аспект их роста — его основная задача состоит в том, чтобы учить их и делать им замечания. Эта идея, напоминающая о длинных отеческих наставлениях своему сыну, сделанных по различным поводам, повторяется большинством хронистов, сохранивших в испанском переводе некоторые из так называемых моральных наставлений{[351]}. И для усиления мысли, что именно отец первый наставляет и учит своих детей узнавать себя и управлять своими желаниями, здесь употребляется та же самая метафора, которая применяется к тламатиниме: «ставит перед ними большое зеркало», чтобы они научились познавать себя и владеть собою.

 

Следовательно, начиная с родительского дома воспитание руководствуется двумя основными принципами: принципом самоконтроля, прививаемого с помощью ряда лишений, к которым ребенок должен привыкать, и принципом самопознания и знания того, кем он должен быть, что прививается с помощью неоднократных родительских наставлений.

 

Второй этап процесса Тлакагуапагуалицтли: «искусства выращивать и воспитывать людей» начинался с поступления детей в воспитательные центры, именуемые ныне общественными.

 

Согласно «Мендосскому кодексу», когда юношам науа исполнялось пятнадцать лет, они определялись или в Телпочкалли (дом юношей) или в Калмекак (школу более высокого типа), где из них воспитывали знатных людей и будущих жрецов{[352]}. Однако, как отмечает Сустель, «этот документ [Мендосский кодекс] находится в противоречии с другими, более достоверными, текстами. Кажется, что чисто семейное воспитание кончалось много раньше. Некоторые родители определяли своих детей в Калмекак с момента, когда они начинали ходить, во всяком случае, дети поступали в школу между шестью и девятью годами»{[353]}.

 

Как бы то ни было, моменту вступления в школу, когда ребенок или уже юноша науа включался в жизненные и культурные сферы общества, придавалось огромное значение. В своей «Истории…» Саагун кратко передает речи, которыми обменивались отец воспитанника со жрецами и руководителями школы, когда он доверял им дальнейшее воспитание сына{[354]}.

 

Не имея возможности углубиться в подробное изучение различных аспектов системы воспитания науа, мы ограничимся показом того, что представлял собой идеал, который они стремились достичь в Телпочкалли и Калмекак{[355]}.

 

Вопреки мнениям многих исследователей, мы утверждаем, что существование двух различных типов школ у науа не предполагало какой-то дискриминации, определяемой тем, что сегодня мы называем социальными классами. То есть неверно утверждение, что если юноша является сыном масегуалов, «людей из народа», то обязательно должен вступить в Телпочкалли, а если из знати, то в Калмекак. Об этом очень ясно говорит «Флорентийский кодекс», согласно которому вступление в какой-либо из этих учебных центров зависело прежде всего от выбора родителей — посвятили они себя божеству, покровительствующему Телпочкалли или Калмекак:

 

«Когда ребенок рождался, родители определяли его или в Калмекак или в Телпочкалли, то есть обещали его в качестве дара и вели его или в Калмекак, чтобы он стал жрецом, или в Телпочкалли, чтобы он стал воином»{[356]}.

 

Нельзя отрицать, что в Калмекак получали более высокое образование, так как там больше внимания уделялось интеллектуальному образованию слушателей. В этой связи можно утверждать, что Калмекак — это те центры, в которых тламатиниме передавали самые возвышенные элементы культуры науа. Поэтому нельзя удивляться, что, как правило, в них обучались дети правителей, знати и богатых людей. Однако свидетельство информаторов Саагуна показывает, что классовых ограничений для поступления не существовало:

 

«Вожди, знать и другие хорошие родители, а также все, кто этого желал, предлагали своих детей Калмекак»{[357]}.

 

Мы достоверно знаем, что большинство родителей, следуя укоренившейся традиции, отдавали своих детей в Телпочкалли, откуда они выходили воинами. «Люди (ин масегуалтин), — говорится во «Флорентийском кодексе», — оставляли своих детей в Телпочкалли»{[358]}.

 

Однако главное заключается в том, что все дети и юноши науа без всякого исключения так или иначе посещали школу; как правильно отмечает Сустель, «вызывает удивление, что в ту эпоху на американском континенте индейский народ осуществлял обязательное воспитание и что в XVI веке не было ни одного мексиканского ребенка независимо от его социального положения, который бы не посещал школу»{[359]}.

 

Учитывая все это и исходя из факта, что самая высокая форма воспитания осуществлялась в Калмекак, мы приведем тексты, рассказывающие о том, какой образ жизни вели в Калмекак и каков был ее высший идеал. Саагун перечисляет пятнадцать «правил, которые соблюдались в доме, называемом Калмекак»{[360]}. Среди целого ряда наиболее важных положений, представляющих своего рода «регламент», призванный формировать и обеспечивать самоконтроль собственного «я» воспитанников, упомянем следующие:

 

«Все подметали и убирали дом в четыре часа утра…

 

Более старшие юноши ходили собирать листья агавы…

 

Приносили на плечах с гор дрова, которые сжигались каждую ночь в доме…

 

Кончали работу довольно рано и шли прямо в монастырь учиться служить богам и выполнять обряд покаяния, но перед этим купались…

 

Обед, приготовляемый ими, варили в доме Калмекак…

 

На закате они начинали готовить необходимые вещи…

 

Каждую полночь все вставали молиться, а тех, кто не просыпался и не вставал, наказывали, кололи уши, грудь, ляжки и ноги…»{[361]}

 

Далее описываются наказания, применяемые к высокомерным, пьяницам и сожительствующим вне брака, а также к виновным в том, что Саагун называет «легким проступком», описываются обряды, существовавшие в Калмекак в связи с постами, и заканчивается самым главным, ясным указанием на получаемое там интеллектуальное воспитание:

 

«Юношей учили хорошо говорить, приветствовать и делать реверансы.

 

Учили всем строфам песен, чтобы они могли их петь, эти песни назывались божественными, строфы были написаны в их книгах шрифтом…

 

Еще их учили индейской астрологии, толкованию снов и летосчислению…»{[362]}

 

Относительно интеллектуального воспитания здесь отмечаются три момента, и прежде всего манера говорить. Согласно «Флорентийскому кодексу», «их тщательно учили хорошему языку» (вел немачтилоиа ин куалли тлатолли){[363]}. Это означает, что в интеллектуальном плане воспитание начиналось с того, что сегодня, придерживаясь классической терминологии, мы называем обучением риторике. Доказательством того, что юноши, посещавшие Калмекак, преуспевали в риторике, могут служить многочисленные речи, сохранившиеся в Гуэгуэтлатолли и в текстах индейских информаторов Саагуна. Фактически вся VI книга «Истории…» Саагуна является наилучшим свидетельством ин куалли тлатолли — «хорошего языка», которому научились бывшие ученики Калмекак. На существовавшее заметное различие между этой «благородной» манерой говорить и обыкновенной, народной манерой указывает еще и то, что у науа было два термина для обозначения этих форм выражения: масегуаллатолли (народная манера говорить) и тепиллатолли (благородный, или разработанный, язык).

 

Второй аспект интеллектуального воспитания, упомянутый Саагуном и подтвержденный большинством хронистов, состоит в обучении куикатл (песням), а в особенности теукуикатл (священным песням), которые, как указывает «Флорентийский кодекс», «были написаны в кодексах (алюххотока)»{[364]}. Это более, чем что-либо другое, содействовало приобщению момачтике (учащихся) к религиозным и философским доктринам науа, которые, как мы уже видели, всегда выражались с помощью поэзии: «цветка и песни». Дуран, знавший по первоисточникам старину древних мексиканцев, по поводу обучения интеллектуальным элементам культуры науа писал:

 

«В наставниках у них были знающие учителя, которые обучали и тренировали их во всех военных, церковных и механических искусствах, а также в астрологии путем изучения звезд; у них были прекрасные книги с рисунками и изображениями всех этих искусств, по этим книгам их и обучали. Они имели также книги с законами и учениями, по которым их обучали до тех пор, пока они не становились умными и ловкими, после чего их отпускали уже мужчинами…»{[365]}

 

Наряду с песнями, в которых содержались самые возвышенные идеи тламатиниме, момачтике обучались искусству хронологии и астрологии. «Они, — говорится в «Флорентийском кодексе», — изучали Тоналпогуалли — книгу снов (Темикаматл) и книгу лет (Хиугаматл)»{[366]}. Чтобы представить себе значение этого последнего аспекта воспитания в Калмекак, необходимо вспомнить многообразие и сложность тех элементов, которые следовало учитывать, чтобы пользоваться одним лишь тоналаматлом. Вместе со сложными математическими расчетами, которых требовали их астрономические концепции, это еще раз подтверждает, что мысль науа достигла довольно высокой степени рационалистической абстракции{[367]}. Поэтому, когда слушатели Калмекак изучали песни, им передавали «цветок и песню» их философской мысли, а когда они упражнялись в использовании и изучении хронологическо-астрономических систем, они приучались к строгости математической мысли.

 

К этому двойному характеру мышления добавлялось, на что ясно указывает цитированный текст «Флорентийского кодекса», изучение истории, которая содержалась в их Хиугаматл (книге лет), где, как отмечает Гарибай, с помощью рисунков и числовых знаков «отмечалась дата определенного события и обстоятельства, при которых оно имело место»{[368]}. Поскольку о понимании истории мы будем говорить ниже, то здесь отметим лишь, что изучение событий прошлого, содержащихся в Хиугаматлах, было у науа составной частью интеллектуального воспитания.

 

Именно в такой форме выполняли тламатиниме свою миссию «делать мудрыми чужие лица»{[369]}. А если мы вспомним сказанное относительно ряда правил или внешних «обычаев», соблюдавшихся в Калмекак, то увидим, что их непреклонная строгость, которую можно было бы даже назвать суровостью, была направлена именно на придание твердости динамическому аспекту личности: сердцу. Посредством этого свода правил и установленных покаяний выковывалось «человеческое желание», способное само себя контролировать. Таким образом, создается впечатление, что своей системой воспитания в Калмекак тламатиниме добивались совершенствования личности учеников в двух основных направлениях: дать мудрость их лицам и твердость их сердцам{[370]}.

 

Этот вывод не является просто предположением, его подтверждают еще два текста науа, имеющие большое историческое значение. Первый из них, принадлежащий информаторам Саагуна, так говорит относительно омасик окичтли (зрелого человека):

 

Зрелый человек имеет сердце, твердое как камень, мудрое лицо.

 

Он хозяин своего лица, у него ловкое и понятливое сердце{[371]}.

 

Такова глубоко человеческая цель воспитания, преследуемая тламатиниме. И эта цель часто достигалась, что подтверждает существование таких исторических личностей, которые могут вызвать гордость любого народа. В качестве таких личностей можно назвать «сильных сердцем» — Ищкоатла, Тлакаэлеля, Монтекуцома Илгуикамина, Куитлагуака, Куаутемока, а также такие личности, выделяющиеся из всех своим «мудрым лицом», как Нецагуалкойотл и его сын Нецагуалпилли. Относительно последнего можно привести характеристику Торквемады:

 

«Достигнув разумного возраста, он начал обнаруживать качества, развившиеся у него в будущем. Проявляя большую мудрость и постоянство воли, он ко всему относился одинаково невозмутимо, в неблагоприятных делах проявлял неукротимость духа, а в благоприятных и удачных не подавал особых признаков радости и удовлетворения. Говорят, что он был великим астрологом и очень гордился пониманием движения небесных светил; он разыскал во всех частях своих владений всех сколько-нибудь сведущих в этом деле и привел их в свой двор; сообщил им все, что знал сам, и ночью поднялся на крышу своего дворца, откуда наблюдал звезды, давая объяснения тому, кто не понимал. Я утверждаю по крайней мере, что видел на крышах их домов сооружения из четырех стен не выше одной вары [Вара — мера длины, равная 83,5 см.] и не шире, чем место, которое может занять лежащий человек; в каждом углу имелось углубление или отверстие для шестов, на которых устанавливали навес. Я спрашивал, для чего служила эта комната? Мне ответил один его внук, который показал дом, что это была комната господина Нецагуалпилли, который приходил сюда ночью со своими астрологами наблюдать небеса и их звезды…»{[372]}

 

Второй текст, о котором упоминалось ранее для подтверждения идеи о воспитательном идеале науа, взят из «Флорентийского кодекса» и говорит о качествах, необходимых при избрании верховными священниками, «Жрецами нашего господина» (Тотек тламакацки, Кетцалкоатл) и «Жрецами Тлалока» (Тлалок тламакацки, Кетцалкоатл):

 

Даже если бы он был бедным или нищим,

 

даже если бы его мать и отец были бедными из бедных…

 

не смотрели на его происхождение,

 

учитывали только его образ жизни…

 

чистоту его сердца,

 

его доброго и человечного сердца…

 

его твердого сердца…

 

Говорили, что он имеет бога в своем сердце,

 

что он был сведущим в божественных делах…{[373]}

 

Это пример высшего человеческого идеала, к которому было направлено Тлакагуапагуалицтли (науаское искусство выращивать и воспитывать людей). На социальное различие не обращалось внимания: «не смотрели на его происхождение» (амо тлакамекаиотл мотта), а обращали внимание на самое возвышенное в человеке, на его личность: «его доброе и человечное сердце… его твердое сердце» (ин куалли йиолло, ин тлапаккаигиовиани, иниоллотетл) и если видели, что «он имеет бога в своем сердце» (теутл йиолло) и что он «сведущ в божественных делах» (ин тлатеуматини) , его избирали верховным священником и он получал титул Кетцалкоатла — науаский символ знания и происхождения всего того хорошего, что охватывает термин Толтекайотл, абстрактно и собирательно выраженный словом Толтектность.

————————————

{[346]} Само слово Тлакагуапагуалицтли, образованное из тлака (люди) и гуапагуалицтли, абстрактного термина, означающего «выращивание и воспитание», говорит о том, что науа уже осознавали, что владеют своего рода «искусством воспитания». В самом «Huehuetlatolli Documento A» («Tlalocan», t. I, p. 99), где мы встречаем слово Тлакагуапагуалицтли, имеется и другой исключительновыразительный термин, которым обозначается идея воспитания: Ихтламачилицтли — сложное слово от уже анализированного в первой главе слова: тламачилицтли, знание в пассивной форме (знаемое знание), и корня их (тли) (лицо). Отсюда получается, что Ихтламачилицтли равнозначно выражению «знание, которое передается чужим лицам» (см. «Tlalocan», t. I, p. 97). Относительно термина Ихтламачилицтли см. «El concepto náhuatl de la educación» в «Siete ensayos sobre Cultura Náhuatl», por Miguel León-Portilla, Fac. de Filosofía y Letras, UNAM, México, 1958, p. 57—81.

 

{[347]} Д-р Франциско Ларойо дал удачное описание методов и идеалов основных форм воспитания доиспанского периода. В связи с проблемами нашей работы особый интерес имеет глава из его «Historia Comparada de la educación en México», 3a edic., Ed. Porrúa, México, 1952, p. 56—67, посвященная воспитанию у ацтеков.

 

{[348]} Цит. по Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, t. III, p. 196.

 

{[349]} Д-р Эусебио Давалос рассказывает о том, как детей приучали правильно есть: «С малолетства их приучали не злоупотреблять едой. Самоконтроль, очевидно, был характерной чертой мексиканца». (Davales E., La alimentación entre los Mexica, en Rev. Мех. de Est. Antropológicos, t. XIV, ¡p. 107.)

 

{[350]} «Textos de los Informantes indígenas de Sahagún», ed. facs. de Paso Troncóse, vol. VI (2), fol. 190 (пр. I, 59).

 

{[351]} Для примера приводятся только те, которые даются Саагуном, op cit t I, p. 513—555; Mendieta, op. cit., t. I, p. 121—lab.

 

{[352]} Калмекак — слово, образованное из калли (дома) и мекатл (шнур), дословно «ряд домов». Этим образно обозначалось расположение в ряд, как в монастырях, комнат учеников, в которых они обучались и где им передавали самые возвышенные элементы культуры науа.

 

{[353]} Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Aztéques, p. 199.

 

{[354]} To, что говорили отцы, отправляя своих детей в Телпочкалли, можно прочитать у Саагуна, op. cit., t. I, p. 319—320; речи тех, кто отправлял детей в Калмекак, там же, стр. 325—327.

 

{[355]} Сустель думал (см. «La vie quotidienne des Aztéques». p. 201—202), что между этими двумя типами школ существовал определенный антагонизм и идеологические противоречия, символически изображаемые мифическими сражениями между двумя божествами: Кетцалкоатлом и Тецкатлипокой, первый из них покровительствовал Калмекак, второй — Телпочкалли. Однако ни эти его утверждения, ни его ссылки на Саагуна не являются достаточно убедительными для признания существования борьбы доктрин и педагогических систем обеих школ.

 

{[356]} «Códice Florentino», lib. Ill, p. 49 (ed. bilingüe Florentine Codex, Part IV, translated from Aztec into English by A. J. O. Anderson and Ch. E. Dibble) (пр. I, 60).

 

{[357]} «Códice Florentino», p. 59 (пр. 1, 61).

 

{[358]} Ibid., p. 49 (np. I, 62).

 

{[359]} Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Aztéques, p. 203. Далее Сустель приводит свидетельство Торквемады, который дословно говорит следующее: «Вообще все родители следили за тем, чтобы их дети ходили в эти школы, или их заставляли это делать…» (Torquemada, Monarquía Indiana, ed. facsimüar, Мех., 5943, t ?, р. 187).

 

{[360]} Sahagun Fray Bernardino de, op. cit., t I, p. 327.

 

{[361]} Ibid.

 

{[362]} Ibid., p. 329.

 

{[363]} «Códice Florentino», lib. Ill, p. 64.

 

{[364]} «Códice Florentino», lib. Ill, p. 64.

 

{[365]} Duran Diego, Historia de las Indias de Nueva España, t. II, p. 229.

 

{[366]} «Códice Florentino», lib. Ill, p. 65 (пр. I, 63).

 

{[367]} Для изучения астрономических расчетов тламатиниме см. цитированную выше работу Рауля Нориэга «La Piedra del Sol y 16 Monumentos astronómicos del México Antiguo» (3 ed. preliminar, México, 1955), которая представляет собой самый последний анализ индейской астрономической мысли, сделанный на основе археологических памятников.

 

{[368]} Garibay К., Angel Мa Historia de la Literatura Náhuatl, t. I, p. 453.

 

{[369]} «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. XVIII, fol. 118, v.

 

{[370]} Хотя выражение «дать твердость сердцам», на что были направлены все строгие упражнения в Калмекак, имело глубокое моральное значение, мы оставим для следующего раздела изучение того, что назовем основными этико-юридическими принципами науа.

 

{[371]} «Textos de los informantes de Sahagun», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VI, fol 215 (пр. I, 64).

 

В недавно опубликованном очерке «Записки относительно коллективной психологии и система ценностей в Мексике до конкисты», включенном в книгу «Estudios Antropológicos publicados en homenaje al Dr. Manuel Gamio», Univ. Nac. de México (1956, p. 497—502) Сустель приходит к подобному выводу, выделяя самоконтроль как одау из целей, которую преследовало воспитание в Калмекак: «идеал сдержанности, золотая середина, нечто, что напоминает об осуждении насилия (hubris) древними греками» (op. cit., p. 500).

 

{[372]} Torquemada Fray Juan de, op. di., t. I, p. 188.

 

{[373]} «Códice Florentino», lib. Ill, p. 67 (пр. I, 65).

 

 

Основы этики и права

Мигель Леон-Портилья ::: Философия науа. Исследование источников

ОСНОВЫ ЭТИКИ И ПРАВА{[374]}

 

После того как мы показали, каковы были идеалы и образ жизни учеников в центрах воспитания науа, нас уже не может удивить «рассказ», включенный Саагуном в десятую книгу его «Истории…» Сравнивая обычаи молодежи науа до и после завоевания, он приходит к следующему выводу:

 

«То, что в минувшие времена индейцы сами управляли республикой, что они поклонялись богам, это и послужило причиной приведения дела воспитания в соответствие с нуждами людей; именно поэтому юноши и девушки воспитывались в большой строгости, причем не в доме родителей, поскольку они были не в состоянии подобающим образом воспитать их, а под присмотром внимательных и строгих учителей. Отдельно юноши и девушки. Там их учили почитать богов, подчиняться и служить республике и ее правителям; за непослушание и непочтение к своим учителям применялись строгие наказания; особое внимание обращалось на то, чтобы люди, не достигшие пятидесяти лет, не пили октли (пульке), и днем и ночью заставляли их выполнять многочисленные работы; воспитывали их в большой строгости, поэтому плотские пороки и склонности не имели места ни у мужчин, ни у женщин. Те, кто жил в храмах, имели столько работы и днем и ночью и были столь воздержанны, что не вспоминали о чувственных потребностях. А тот, кто занимался военным делом, лишь на короткое время освобождался от своих трудов, так как войны, которые вели между собой индейцы, были очень часты.

 

Такой образ действий вполне соответствовал естественной и моральной философии, которой практически обучались местные жители; чтобы жить нравственно и добродетельно, необходима была строгость, воздержанность и непрерывные занятия в делах, полезных для республики. С приходом же испанцев все это прекратилось, ибо они нарушили все обычаи местных жителей и попытались подчинить их испанскому образу жизни как в божественных, так и в человеческих делах, сочтя их идолопоклонниками и варварами; погибло все их воспитание…»{[375]}.

 

Затем, увидев, что «новый порядок (порядок, установленный испанцами) способствует воспитанию порочных людей, людей с очень плохими наклонностями и поступками»{[376]}, Саагун оказывается вынужденным заявить следующее:

 

«Нам должно быть стыдно, что индейцы, разумные И древние мудрецы, умели находить средства для исправления недостатков, которые накладывает эта земля на тех, кто на ней живет, действуя на естественные факторы противоположными средствами, и мы с нашими дурными наклонностями катимся вниз»{[377]}.

 

Вывод Саагуна раскрывает не только широту его взглядов, которые позволяют ему утверждать, что для индейцев их собственная система воспитания была лучше, чем принесенная из Испании, но и выявляет также тот очень важный факт, что непосредственно в Калмекак и в Телпочкалли активно закладывалась основа моральных и юридических норм науа. У Саагуна, например, мы находим утверждение, что «там их учили… подчиняться и служить республике и ее правителям», для чего воспитанникам с раннего возраста прививалось уважение к юридическим предписаниям, как чему-то такому, чему необходимо повиноваться, а в области